Текст книги "Любовь с первого взгляда"

Глава 6

Может, ей казалось, что ему будет не слишком комфортно в толпе.

Но у него-то все было просто отлично.

Освещенный огнями разноцветных бумажных фонариков, из-за которых ему то и дело приходилось нагибаться, со стихотворением в заднем кармане и пивом в руке, Уилл активно кивал истории бывшего ученика миссис Гуднайт (он так и знал, что она была учительницей: у кого еще мог быть такой тон?) о том, как ему влетело, когда он прилепил жвачку к столу на ее уроке.

Уилл смеялся на забавных моментах, а после задавал верные уточняющие вопросы, прямо как в ответ на десятки баек из жизни – и не только о Мэриан, – которые услышал на этой вечеринке. Кого они знали, где работали, где выросли, как оказались на поэтических чтениях в субботу вечером.

Вот так Уилл завоевывал толпу: был вежлив, вовлечен и скромен. Пожимал руки, от души смеялся, не терял заинтересованности. В жизни все это помогало ему оставаться в зоне комфорта, в которой ему не приходилось отвечать на вопросы о себе, где можно было сохранять дистанцию. К тому же на работе, в больницах и клиниках, это всегда играло ему на руку, помогая добиться доверия пациентов. Он старался как мог, чтобы люди не так переживали, оказавшись в месте со словом «неотложная» в названии, даже когда разговор был о болях в груди или кости, торчащей из ноги наружу. Сегодня он настроил разум на рабочее поведение. Этот дом был словно укрытие от мира, и для Норы с соседями его план по сдаче квартиры Донни оказался сродни сердечному приступу или сложному перелому.

Но сейчас, на этой вечеринке во дворе дома, Уилл спокойно и уверенно улыбался, охотно слушал, и никто, кажется, особо не беспокоился.

Даже Нора.

Странно, но он как будто чувствовал ее даже через весь двор – его тело словно понимало, где находится ее. Когда парень с историей про жвачку замолчал, пожал ему руку в последний раз и сказал, что пойдет занять место, Уилл лишь поднял взгляд и тут же увидел Нору, его глаза сами нашли ее в толпе. Она стояла у микрофона с Мэриан и невысокой женщиной, которая, он был почти уверен, была Эмили Гуднайт. Все трое склонили головы над листком бумаги в руке Мэриан, и Нора, кивая, что-то на нем указывала. Затем Эмили наклонила голову и указала на что-то другое, а Нора выпрямилась, чуть отклонившись, и засмеялась, придерживая рукой цветы на голове. Внезапно Уилл снова вспомнил о спорадических болях в груди, вызванных Норой. Этот сарафан, гладкая кожа плеч с россыпью веснушек, вместо хвостика – густая свободная коса…

«Даже не думай», – велел он себе, вспоминая ее высокомерное приветствие и радость от целого выступления насчет этого сборища и дурацких венков. Пусть эти люди устраивали поэтические чтения ежемесячно, но, если каждый раз придется вот так в этом участвовать, он лучше съест свой лавровый венок, за который неприятно цеплялись волосы. Если Нора надеялась, что он испугается и отступит от своих планов… ну ее ждет сюрприз. Они затеяли соревнование счастливых и я-так-наслаждаюсь-этим-вечером улыбок, и он был намерен его выиграть.

И тут она на него посмотрела. Не было смысла делать вид, что он не наблюдал за ней, поэтому он поднял свой стакан, склоняя его в честь этого не очень-то дружественного соревнования. У нее не было напитка, чтобы ответить на жест, но ему показалось, что она вскинула подбородок.

Все последовали примеру парня со жвачкой – начали занимать места в рядах складных стульев, выстроенных перед микрофоном и по периметру двора, Уилл сделал то же самое и встал за последним рядом у группы молодых людей, которые, как он догадался, еще недавно были студентами Мэриан. Впереди сидела Нора с другими жильцами дома, из них только Мэриан стояла у микрофона в ярко-желтом сарафане, сочетающемся с тюрбаном у нее на голове.

– Добро пожаловать, – сказала она почему-то не настолько строгим учительским тоном, как обычно. Она говорила без бумажки, кратко представила программу вечера: сначала стихотворения – в случайном порядке – читают те, кто вытащил их из корзинки на входе («Вытащил?!» – подумал Уилл, вспомнив, как Нора выдала ему листок, будто входной билет), затем выступают авторы собственных поэтических сочинений. У Мэриан были и правила: брать еду и напитки можно, но не во время чьего-то выступления. Хлопать разрешается, но щелчки предпочтительнее. Если кому-то надо в туалет, можно воспользоваться уборной, но только в квартире Эмили и Мэриан и только помыв после руки.

Когда Мэриан закончила, Нора присоединилась к ней у микрофона с корзинкой в руке. По разлившемуся в воздухе ожиданию было ясно, что почти все знают, как проходят эти вечера, или по крайней мере им хорошо объяснили при входе. Уилл заметил, что окружающие начали доставать свои листочки, и тоже вытащил свой.

– Теперь внимание. Номер вашего выступления написан в правом верхнем углу вашей бумажки. Вы всегда можете отказаться, но я, честно говоря, не понимаю зачем.

Уилл поднес листок ближе к свету фонарика, чтобы рассмотреть цифры. Шестнадцать, ладно. Сунул его обратно в карман и отпил немного пива, надеясь, что они перейдут к собственным произведениям до того, как настанет его очередь. Однако когда Мэриан потянулась в корзинку, он посмотрел на микрофон и встретился взглядом с Норой. По лицу девушки он понял, осознал, что она наверняка подтасовала…

– Номер шестнадцать! – крикнула Мэриан, и лицо Норы Кларк озарилось улыбкой.

«Чтоб тебя!» – подумал Уилл, но не подал виду, он не позволит поэзии себя сломить, черт бы ее побрал. Он поднял руку, хотя даже не понял зачем, ведь наверняка после его прихода на всех бумажках в корзинке написали номер шестнадцать.

– Ну что, – сказала Мэриан, пока Уилл выходил к ней. – Кто бы мог подумать, сегодня наш вечер открывает совершенно новый гость! – По залу прошла рябь щелчков, редкие хлопки, и он смущенно помахал рукой.

– Приветствуем доктора Стерлинга, – сказала Мэриан, которая, очевидно, решила представить его в наименее желательном для него свете, хотя это было еще ничего по сравнению с тем, что она сказала дальше, когда он подошел к ним с Норой. – Он въехал в наш прекрасный дом после кончины нашего дорогого Донни, который был дядей доктора Стерлинга. Поприветствуем его.

Уилл стиснул зубы, скупо кивнул в ответ на сочувственные шепотки аудитории. У него почти вырвалось: «Пас!» или «Я не въезжал в этот дом!» – но, когда Мэриан обошла его и села на первый ряд, Нора наклонилась к нему так близко, что можно было уловить свежий запах цветов в ее волосах. Кончик косы едва касался его локтя.

– Я не просила ее это говорить, – торопливо прошептала она.

Он опустил голову, поднес губы к ее уху, подумав, что уже в шаге от победы в их соревновании, если только позволит себе вслух заметить, как легко она вздрогнула от его близости.

– Но вы попросили ее назвать мой номер первым? – прошептал он в ответ, после чего отпрянул от нее и развернулся к зрителям, будто всю жизнь только и делал, что выступал на сцене.

Уилл подождал, пока Нора не займет место, вытащил свой листок, чувствуя на себе ее взгляд, но не собираясь отвечать на него. Он покорит этот зал; докажет, что он лучший хренов чтец поэзии, которого они когда-либо слышали.

Он потянул за ленточку, молясь, чтобы Нора не догадалась подсунуть ему что-то супердлинное или суперстранное. Так будет сложнее, но, если надо, он готов на все.

Разворачивая листок, Уилл как мог сдерживал первую за вечер искреннюю улыбку, ведь сразу узнал имя поэта. Пробежался глазами по не очень большому количеству строк, потомил публику еще пару секунд. Он надеялся, что Нору аж трясет в нетерпении.

Затем сделал шаг вперед к микрофону и прокашлялся.

– Меня зовут Уилл, – представился он, а потом уже дал себе улыбнуться. – И по иронии судьбы мне попался Шекспир.

♥ ♥ ♥

– Неплохо выступил, Шпала, – сказал Джона, подойдя к Уиллу, который после выступления вернулся на свое место за задним рядом. Стоять вот так бок о бок со стариком было все равно что стоять с доктором Авраамом, и на секунду Уилл замешкался, не понимая, куда смотреть.

– У тебя отличный голос для поэзии.

Ладно, он посмотрит. Но только чтобы узнать, не издевается ли над ним Джона.

Но старик говорил серьезно, и Уилл принял похвалу, которая в целом совпадала с отзывами других гостей о его выступлении. Его проводили громкими щелчками, аплодисментами со стоячих мест, а между выступлениями других ему даже удалось поболтать с кем-то из гостей, упомянуть тут и там о своих планах по сдаче квартиры на случай, если кто-то был так же любопытен, как Мэриан, и они могли замолвить за него словечко. Нора его избегала, что он засчитал за свою победу. Он знал: она думала, что он струсит, что это отобьет у него желание воплотить свой план.

– Спасибо, – сказал Уилл. – Вы тоже очень неплохо выступили.

– Я уже мастак в таких вещах. Тебе досталось очень грустное.

Уилл в недоумении заморгал.

– Что же в нем грустного?

На самом деле он не особо задумывался о том, что читает, – так старался не сбиться, произнести все спокойным тоном. Он запомнил что-то о весне, лете и еще каких-то цветах. Обычная поэтическая хрень.

Джона разочарованно вздохнул.

– Врачи. С вами явно что-то не так.

Уилл переступил с ноги на ногу. О чем же было стихотворение? Впрочем, какая разница? Он достаточно постарался, чтобы произвести впечатление. Наверное, он уже скоро пойдет, вернется к работе над квартирой Донни и закроет балконную дверь. Он потерял несколько часов, потому что его вызвали в клинику, где не хватало персонала, но намеревался поработать в квартире ночью.

– Легко вам говорить. Вам досталось стихотворение о бейсболе, – парировал он Джоне.

Джона посмотрел на него.

– Увлекаешься?

– Увлекался. – «Играл», – подумал он впервые за многие годы. Он почти не думал о бейсболе с тех пор, как… эм. Наверное, с тех пор, как последний раз стоял здесь, во дворе.

Ему надо уходить.

– Что это значит – «увлекался»?

– Сейчас времени смотреть матчи не хватает.

– Мы иногда смотрим здесь игры. Нора вешает простыню на перила балкона Донни, Мэриан и Эмили. И приносит свой компьютер, проектор и все остальное.

«Мы вообще много чем занимаемся», – вспомнились слова Норы. Наверное, просмотр бейсбола с помощью проектора тоже в это входит. Звучит здорово, но надо будет поговорить с ней насчет использования его балкона. Вряд ли арендаторам такое понравится. Может, получится отыскать ее, пока он не ушел к себе. Может…

– Следующий номер – девять! – объявила Мэриан, прервав его мысль, и Уилл решил воспользоваться последним шансом уйти, пока не началось выступление. Он поговорит с Норой потом, может быть, даже подождет ее на балконе рано утром, когда закончит работу на сегодня.

Но тут он увидел, как девушка встала с места, робко помахивая своим листком. Значит, номер девять.

– Милая Нора, – сказала Мэриан, приглашая ее к микрофону и приобнимая за плечи. – Нора прочитала здесь свое первое стихотворение, когда ей было всего десять.

Все поприветствовали эту новость щелчками. Даже через весь двор Уиллу показалось, что она краснеет от смущения. Нора наклонила голову, перекидывая косу на плечо, и улыбнулась Мэриан. Когда женщина заняла свое место, девушка шагнула к микрофону, одной рукой поправляя верх своего красивого сарафана с опущенными плечами.

«Она словно само лето», – подумал он, поняв, что поэтической хрени с него уже хватит.

Джона снова фыркнул. Либо у него проблемы с верхними дыхательными путями, либо он умеет читать мысли Уилла.

– Она впервые за долгое время решилась сама.

– Что?

Старик кивнул в сторону микрофона.

– Последние годы она читала стихи с Лидией, своей бабушкой.

– А, – ответил Уилл, теперь он пристальнее наблюдал за Норой: как она поиграла ленточкой у свертка, как колыхался подол ее сарафана, словно она переминалась с ноги на ногу.

Она нервничала.

Уилл почесал грудь. Кинул взгляд на Джону, а тот снова фыркнул.

– Итак, – мягко произнесла Нора в микрофон, разворачивая листок. – Оу.

Повисла долгая пауза, и Уилл покосился на Джону, затем на затылок Мэриан Гуднайт в первом ряду. Ей всегда надо столько времени, чтобы начать?

Нора покашляла, из-за микрофона звук вышел слишком громким.

– Ой, – произнесла она, и кто-то защелкал в знак воодушевления.

– Скажи, что ты пас, – пробубнил Уилл на выдохе и посмотрел на Джону, надеясь, что тот не расслышал.

Нора подняла взгляд, и Уилл заметил перемену в ее улыбке, ведь он весь вечер наблюдал за ней благодаря их мелочному соревнованию.

– У меня стихотворение Мэри Оливер, – произнесла она наконец. – Оно называется «Летний день».

Она начала читать, сделав перед этим глубокий вдох, и Уилл понял, что стоит затаив дыхание. Может, сам он ни капли не понял из стихотворения, пока стоял на сцене, но, когда читала она, он ловил каждое слово. Он слушал, как Нора читает о наблюдении за кузнечиком, о сидении на коленях в траве, о приятном безделье, о том, как все в конце концов и слишком рано умирает.

Закончив, она снова робко улыбнулась, сделала забавный мини-реверанс, и среди щелчков раздался смех, а Уилл наконец выдохнул. Казалось, все было в порядке: она позвала Мэриан обратно к микрофону, похлопала Эмили по плечу, взяла что-то с подноса, предложенного миссис Салас.

Но не вернулась на свое место.

Нора отошла в сторону и постояла там несколько секунд, но напряженная и хрупкая улыбка не сходила у нее с лица. Она словно ждала чего-то, и, когда Мэриан объявила, что настало время оригинальных композиций, Уилл понял, чего именно.

Она ждала, когда все отвлекутся. Ждала возможности уйти. Когда Мэриан пригласила к микрофону первого поэта за вечер, Нора не стала ее упускать.

Не прошло и минуты, как Уилл последовал за ней.

♥ ♥ ♥

Она не успела уйти далеко.

Он застал ее в вестибюле здания, где маленькие серебристые почтовые ящики сияли россыпью огней от висящей слишком низко люстры; где обои – стоит признать – в это время суток были скорее оттенка благородного металла, нежели горчицы. Она стояла спиной к нему и, слегка ссутулив обнаженные плечи, смотрела на входную дверь. Венка на ее голове уже не было – он болтался в ее опущенной вдоль тела руке. Но даже в этой пораженческой позе она казалась такой яркой – салатовый сарафан контрастировал с блеклым, старомодным оформлением вестибюля, венок в руке спасал от затхлого запаха.

– Эй, – мягко позвал он, боясь ее напугать.

Ее плечи тут же распрямились, она приподняла руку, а он перевел взгляд на ее отражение в стеклянной двери и увидел, как она, уменьшенная и едва заметная, провела пальцем под глазом.

Он шагнул к ней.

Но она развернулась к нему, вновь улыбаясь с гордо поднятым подбородком, венок чуть раскачивался у нее в руке.

Его это просто взбесило. Он уже наигрался за этот вечер и не хотел думать о том, почему отсутствие у Норы улыбки означало бы перемирие.

– Ой, привет! – воскликнула она тем же высоким и фальшиво-радостным тоном, каким встретила его в начале вечера. – Мне нужен был воздух.

Уилл молча наблюдал, как до нее доходит смысл собственных слов. Пауза, недоумение… почти неуловимая на лице досада.

– Эм… я про комнатный воздух. – Она снова поправила резинку, удерживающую на груди ее сарафан. – Наслаждаетесь вечером?

Он снова не ответил, потому что не знал, что сказать. Он вроде как наслаждался, пока не увидел ее такой – съежившейся, робкой, улыбающейся.

Она прочистила горло.

– Ладно, вижу, что вы злитесь. Но я не просила Мэриан назвать ваш номер первым, честно. – Она замолчала, потупив взгляд. Она когда-то успела надеть сандалии и теперь с шуршанием пыталась вытащить из-под подошвы подол сарафана. – Это просто совпадение.

– Я не беспокоюсь из-за этого, я хорошо выступил.

Она снова принялась раскачивать венком, уголок ее сжатых губ пополз вверх, отчего на щеке появилась ямочка.

– Да, вы были неплохи. Хотя грустное, конечно, стихотворение.

Настал его черед переминаться с ноги на ногу. Блин, ему определенно надо перечитать то стихотворение. И все же она впервые за вечер сказала что-то искреннее, что не казалось частью представления. А ведь без труда могла схитрить, особенно учитывая, что привело его за ней.

– У вас тоже вроде как.

Она взглянула ему в глаза и опустила голову. Снова издала неуверенный, фальшивый смешок.

– Кто же знал, что стихи о лете такие грустные?

– Нора. – Он не понял, почему произнес ее имя, особенно так. Словно хотел отчитать. Словно видел ее насквозь.

Она отмахнулась.

– Глупости говорю.

– Сомневаюсь.

Она подняла голову, их взгляды встретились, и его екающее сердце пронзило болью, потому что глаза у нее блестели от слез.

– Нора, – произнес он опять, но уже мягче.

– Я не… Я не хочу говорить об этом. – Она выставила вперед руку, и он понял, что снова шагнул к ней. – Особенно с вами.

Ой.

Уилл сделал шаг назад, неловко прокашливаясь. Когда он уже поймет, что эта девушка не хочет его тут видеть? Ну стоит сказать ей спасибо за такое успешное напоминание. Сейчас он должен развернуться, пройти по коридору с херувимами-сталкерами и вернуться к ремонту.

– Нет, постойте, – остановила его она. – Простите, я в смысле… эм. После того, что вы мне сказали… что вы… ну… – Она затихла, очевидно не в силах произнести слово, которое он выпалил ей несколько дней назад. Она переложила венок из одной руки в другую, несколько лепестков опало. – То есть… потеря бабушки с этим не сравнится.

Он расслабился. Так это не потому, что она не хотела его видеть, по крайней мере сейчас. Но ему все равно надо идти, пора было вернуться к ремонту.

Но он не ушел. Уилл прислонился плечом к стене, прямо у почтовых ящиков, и сунул руки в карманы. Вспомнил, как она вроде бы вытерла слезу, и после этого уже ни за что на свете не мог заставить себя развернуться и пойти в квартиру Донни.

– Думаю, для скорби не существует ярлыков. Видимо, вы были близки.

Нора кивнула.

– Ей было девяносто два. Правда, все… знаете, все хорошо. У нее была долгая насыщенная жизнь, и в конце она была, ну, не совсем в себе. Так что…

Она снова затихла и так знакомо пожала плечами. Он точно так же отвечал на вопросы примерно год, когда ему было семнадцать. «Он долго болел», – говорил Уилл тогда. «Хорошо, что ему больше не нужно страдать», – отвечали люди.

– Это все равно тяжело, – сказал он. – Не важно, как именно это происходит. Не важно когда. – Он вспомнил ее стихотворение: «Ведь правда, все в конце концов и слишком рано умирает?»

Вот это стихотворение грустное, подумал он.

Она кивнула и отошла к стене, повторяя его позу: прислонилась к стене с другой стороны от почтовых ящиков. Не улыбнулась, отчего он с облегчением выдохнул.

– Наверное, не стоило говорить, что я сирота, – сказал он, предлагая свою искренность в ответ на ее. – Отец умер, когда мне было семнадцать, а мама еще через год. Я тогда уже был взрослым.

Она поглядела на него долгим взором.

– Это… не то чтобы взрослый.

Что еще осталось сделать, как не пожать плечами, знакомо и искренне?

– Достаточно взрослый, – ответил он и сменил тему: – Джона сказал, вы с твоей бабушкой раньше вместе читали стихи.

Она замялась, бросив на него мягкий вопросительный взгляд, на секунду он подумал, что она не отступится и спросит, что значит «достаточно взрослый».

Но на его лице, видимо, отражалось что-то протестующее, так что Нора не стала давить, она оперлась на стену всей спиной, вытянув скрещенные лодыжки. Податливая ткань свободно струящегося сарафана собралась спереди складками – на животе, бедрах, острой линии тазовых косточек, – и его тело обдало жаром изнутри. Поняв, что слишком откровенно уставился, он тут же поднял взгляд к ее лицу, хотя она на него даже не смотрела. Она вглядывалась в люстру с висящими кристаллами.

– Сегодня было странно, – сказала она. – У меня было чувство, что… Не знаю. Наверное, что она рядом. Но не как жуткий призрак, а как помощник. Что она присматривает за мной.

Он вспомнил момент, как Нора резко перебила миссис Салас, когда он приехал вечером. Коснулся лаврового венка у себя на голове.

– Она помогла достать венки по скидке?

Нора издала смешок – тихий, с придыханием, и в кои-то веки он не пронзил его сердце. Но добрался до других пылающих жаром частей тела, хотя с этим при желании легко было справиться. Уилл глубоко вдохнул через нос и вжал пальцы в ладони. Успокоился.

– Да, наверное. Но еще помогла с погодой и со всеми, кого мы пригласили… – Она прервалась и глянула на него краем глаза, поняв, что чуть не проговорилась.

Теперь засмеялся он.

– Я понял, что сегодня народу было больше обычного. Их позвали специально для меня. – Сейчас, наедине с Норой, в этом странном, обклеенном обоями вестибюле, он даже не мог злиться на нее за всю эту клоунаду, раз уж она ее хоть немного успокаивала. Он лучше пожертвует сном и наверстает за ночь упущенное время. – Может, это она вызвала меня к микрофону первым.

Нора улыбнулась. В этот раз искренне.

– Если честно, я тоже об этом думала.

Несколько секунд она молчала и поправляла венок, закрывая в нем пустые места.

– Это стихотворение Мэри Оливер, – заговорила она наконец, – было одним из ее любимых. – Он заметил, как она изменилась в лице: нахмурилась, поджала губы. – Наверное, поэтому я немного распереживалась, читая его.

– Не думаю, что кто-то это заметил.

Она посмотрела на него.

– Вы заметили.

– Ну, – сказал он, но это не было внятным ответом. Ведь ответ, что он замечает вообще все, связанное с Норой Кларк, ничего хорошего им не принесет.

– Вы сами такое чувствовали?

– Что?

– Что я сегодня. Будто Нонна была со мной. Вы чувствуете такое со своими родителями?

– Да нет. Они и при жизни не очень-то были рядом.

Едва произнеся это – быстро, бездумно, как бы невзначай, – он пожалел о своих словах. Тут же закрыл рот и стиснул зубы. Это не в его правилах. Он ни с кем ни обсуждал родителей, максимум – делился сухими, очевидными фактами. Кем они работали или когда умерли. Остальное показывало их, и его заодно, в невыгодном свете. А теперь в глазах Норы – девушки, которая в силу ее знакомства с Донни и так была, на его вкус, слишком тесно связана с запутанной историей его семьи, – он выставил своих родителей эгоистами, пофигистами или хуже того. А себя – недовольным, мелочным и обиженным.

Как ребенок.

Почему нельзя было сказать что-то вежливое, утешительное или отвлеченно-сочувственное? На работе он так и отвечал. На складе его памяти, как консервы на полках, хранились все виды ответов.

Но с Норой он как будто не мог найти подходящий. С Норой у него будто вообще не было ответов.

Она повернулась и оказалась лицом к нему, взглядом побуждая его продолжить. Тут он понял, что она вовсе не собиралась менять тему. Просто нашла к ней другой подход. С одной стороны, это вызывало в нем восхищение наряду с поэтическим вечером, который она устроила, и не важно, что все это очень сильно усложняло Уиллу жизнь. Это был хитрый, мягкий и почему-то обезоруживающий ход.

Но с другой стороны, ему хотелось оказаться как можно дальше отсюда.

Подальше от нее и всего, что он чувствовал рядом с ней, от всего, чего боялся из-за этих чувств.

Не надо было вообще идти за ней сюда.

– А вы… – начала было Нора, но он ее перебил.

– Мне пора, – сказал он немного резче, чем намеревался. – Завтра приедет грузовик для вывоза мусора.

Она недоуменно моргнула.

– Вывоза мусора?

Он снял лавровый венок.

– Надо избавиться от кое-каких вещей, – сказал он. «Почти всех», – пронеслось у него в голове.

«И от этого чувства», – подумал он.

Он протянул ей лавровый венок, и она посмотрела сначала на венок, затем на Уилла. И этот взгляд был хуже всех улыбок, которые он целый вечер видел у нее на лице. В нем были замешательство, стыд, но больше всего – разочарование. Он пожалел, что надел сегодня очки.

Он усиленно сдерживал дрожь в руке, ожидая, пока Нора возьмет у него венок, но в итоге понял, что это бессмысленно. Она надела свой венок себе на голову, разгладила складки зеленого сарафана. Напоследок она посмотрела ему в глаза, взгляд ее был сух и холоден.

– Оставьте себе, – сказала она наконец.

Обходя его, она не улыбнулась.