Текст книги "Сеть Алисы"

– Я узнала о нем позже – посмотрите вторую страницу, там мои заметки. Я позвонила в отдел, надеясь поговорить с вами, но вас там уже не было. Я уговорила сотрудницу отыскать в картотеке оригинал документа, на основе которого составлялась справка. Вот тогда и появились название ресторана и имя хозяина, но без фамилии. Документ был в плачевном состоянии, оттого-то, наверное, не все его сведения вошли в справку. Но я подумала: раз вы ее подписали, значит, видели оригинал.

– Не видела. Иначе не подписала бы. – Эва рассматривала вторую страницу. – «Лета»… Я знаю этот ресторан.

Надежда резанула больнее злости.

– Откуда?

Эва налила себе виски, выпила залпом и, вновь наполнив чашку, уставилась в пустоту.

– Пошла вон.

– Но…

– Ладно, можешь переночевать, если тебе н-н-некуда идти. Но чтоб утром, америкашка, тебя здесь не было.

– Но вы что-то знаете…

Эва взяла со столика пистолет и шагнула к двери. Я ухватила ее за костлявую руку:

– Прошу вас!

Движение ее изувеченной лапы было молниеносным, и второй раз за вечер на меня уставился зрачок пистолетного дула. Я отпрянула, но Эва, сделав полшага, уперла ствол мне в переносицу. Твердый кружок холодил кожу.

– Чокнутая старая корова, – шепнула я.

– Верно, – проскрипела Эва. – И я тебя шлепну, если застану здесь утром.

Пошатываясь, она зашагала по голым половицам коридора.

Глава вторая
Эва

Май 1915

Лондон

Шанс, появившийся в жизни Эвы Гардинер, был облачен в твидовый костюм.

В тот день Эва опоздала на работу, но хозяин не заметил, что она проскользнула в дверь юридической конторы уже четверть десятого. Сэр Фрэнсис Голборо, вечно поглощенный газетным отчетом о скачках, вообще редко что замечал.

– Вот ваши папки, дорогуша, – сказал он, когда Эва вошла в его кабинет.

Рослая шатенка, обладательница нежной кожи, обманчиво наивных глаз и красивых изящных рук, Эва приняла стопку скоросшивателей.

– Хорошо, с-с-сэр. – Одолеть трудный звук лишь с двумя осечками было удачей.

– Да еще нужно перевести на французский и отпечатать письмо для капитана Кэмерона. – Сэр Фрэнсис обратился к долговязому военному, сидевшему напротив него: – Слышали бы вы, как она стрекочет по-лягушачьи! Мисс Гардинер – наша драгоценность. Наполовину француженка. Сам-то я ни слова не проквакаю.

– Я тоже. – Капитан улыбнулся, вертя в руках трубку. – Это выше моего разумения. Спасибо, что одолжили свою работницу, Фрэнсис.

– Пустяки, пустяки.

Разумеется, Эву никто не спросил, пустяки ли это. А зачем? Конторские девушки – вроде мебели: одушевленнее папоротников в кадках, но такие же бессловесные.

Тебе повезло, что у тебя есть работа, – напомнила себе Эва. Если б не война, должность в адвокатской конторе досталась бы какому-нибудь лощеному молодчику с отличными рекомендациями. Тебе повезло. И, надо сказать, крупно. Работа не бей лежачего: надписывай адреса на конвертах, сортируй бумаги, иногда отпечатай письмо на французском. В общем, жизнь удалась. Что касаемо поднадоевшей нехватки сахара, сливок и свежих фруктов, это, пожалуй, справедливая плата за безопасность в военное время. Ведь могла бы застрять в северной Франции, оккупированной немцами, и голодать. Да, Лондон живет в страхе, прохожие шарят глазами по небу, выглядывая вражеские дирижабли, но вот в родной Лотарингии, как сообщают газеты, море крови и горы трупов. Она же, слава богу, жива и здорова.

Повезло, что и говорить.

Эва молча взяла письмо капитана Кэмерона, в последнее время зачастившего в контору. Мятый твидовый костюм он предпочитал форме хаки, но выправка и чеканный шаг выдавали в нем офицера лучше всяких знаков различия. Лет тридцати пяти, сухопарый, с проседью на висках, капитан Кэмерон говорил с легким шотландским акцентом, но во всем прочем был квинтэссенцией английского джентльмена из романов Конан Дойла. Хотелось его спросить: «Вам непременно нужно курить трубку? И ходить в твиде? Этакое клише вас не смущает?»

– Я подожду, пока вы закончите с письмом, мисс Гардинер. – Капитан откинулся в кресле.

– Хорошо, с-сэр, – пробормотала Эва и, попятившись, вышла из кабинета.

– Вы опоздали, – вместо приветствия бросила мисс Грегсон. Старше других сотрудниц, она строила из себя начальницу, и Эва не замедлила изобразить простодушное непонимание. Собственная внешность ей не нравилась (из зеркала смотрела миловидная пухлая мордашка, в которой не было ничего запоминающегося, кроме общего впечатления юности, благодаря чему многие принимали Эву за шестнадцатилетнего подростка), но в трудных ситуациях она всегда выручала. Стоило применить свое давнее умение широко распахнуть глаза и невинно захлопать ресницами, как неприятности улетучивались. Вот и сейчас мисс Грегсон раздраженно вздохнула, но отстала. Позже Эва услышала, как она перешептывается с кем-то из девушек:

– Порой мне кажется, что эта полуфранцуженка слегка глуповата.

– Да уж. – Пожатие плечами. – Стоит лишь услышать, как она изъясняется.

На секунду Эва крепко свела ладони, не давая пальцам сжаться в кулаки, а потом занялась переводом письма капитана Кэмерона на безупречный французский. Благодаря свободному владению английским и французским ее и взяли на работу. Две родины и ни одного дома.

День этот выдался на редкость занудным, таким, по крайней мере, он запомнился. Эва печатала, разбирала бумаги, в полдень пообедала принесенным с собою сэндвичем. На закате побрела домой, проехавший через лужу извозчик забрызгал ей юбку. Пансион в Пимлико пропах карболкой и жареной печенкой. За ужином она дежурно улыбалась соседке, молоденькой медсестре, недавно обручившейся с лейтенантом и теперь хваставшейся кольцом с крохотным бриллиантом.

– Устраивайся к нам в больницу, Эва. В вашей конторе мужа не найдешь, а уж там – наверняка.

– Да я не особо с-стремлюсь замуж.

Хозяйка и две других пансионерки одарили ее озадаченными взглядами. Чего уж так удивляться? – подумала Эва. – Я не хочу мужа и детей, не хочу ковер в гостиную и обручальное кольцо. Я хочу…

– Вы часом не из суфражисток, нет? – спросила хозяйка, не донеся ложку до рта.

– Нет.

Она не хотела права голоса. Шла война, и она хотела сражаться. Доказать, что заика Эва Гардинер может послужить своей стране не хуже краснобаев, всю жизнь державших ее за идиотку. Сколько ни бей кирпичами окна, как делали суфражистки, это не поможет попасть на фронт. Ей отказали даже во второстепенных ролях санитарки или водителя «скорой помощи» – мол, заикание будет помехой. Эва отодвинула тарелку и, извинившись, поднялась в свою опрятную комнатку с хромоногим комодом и узкой кроватью.

Она стала распускать волосы, но тут за дверью раздалось «мяу». Улыбнувшись, Эва впустила хозяйского кота.

– Приберегла для тебя п-печеночки, – сказала она, разворачивая салфетку с долей своего ужина.

Кот урчал, выгибаясь дугой. Существуя в доме исключительно на правах мышелова, он пробавлялся собственной добычей и объедками с кухни, но разглядел в Эве добрую душу и теперь на ее подношениях даже слегка растолстел.

– Вот была б я кошкой. – Эва усадила полосатого зверя к себе на колени. – Ведь вы раз-г-говариваете только в сказках. Или, на худой конец, была б я мужчиной. И уж тогда не улыбалась бы покорно и вежливо, а врезала бы всякому, кто вякнет о моем заикании. – Она погладила мурлыкавшего кота. – М-да, м-м-мечтать не вредно.

Спустя час в дверь постучали. Поджатые губы хозяйки превратились в нитку.

– К вам гость, – сказала она осуждающе. – Мужчина.

Эва спихнула недовольно мяукнувшего кота.

– Так поздно?

– Не делайте невинные глазки, мисс. У меня правило: никаких кавалеров по вечерам. Особенно из военных. Я так и сказала этому джентльмену, однако он уверяет, что дело срочное. Я проводила его в гостиную, можете предложить ему чаю. Надеюсь, вы оставите дверь приоткрытой.

– Военный? – переспросила Эва. Изумление ее нарастало.

– Некий капитан Кэмерон. Я нахожу чрезвычайно неподобающим его визит в столь поздний час!

Эва согласно кивнула. Она сколола каштановые волосы в пучок, оправила блузку с глухим воротничком и надела жакет, словно опять собралась на службу. Определенного сорта мужчины смотрели на всякую работающую женщину, продавщицу или конторщицу, как на легкодоступную. Если Кэмерон начнет приставать, получит пощечину. Даже если потом наябедничает сэру Фрэнсису и Эву уволят.

– Добрый вечер, – сказала она, распахнув дверь гостиной, и подчеркнуто официально продолжила: – Я весьма удивлена вашим визитом, к-к-к… – Сжав пальцы в кулак, Эва одолела трудный звук: –…капитан. Чем могу быть п-п-полезна? – Она вскинула голову, стараясь согнать румянец смущения.

Совершенно неожиданно капитан Кэмерон ответил по-французски:

– Может, сменим язык? Я слышал, как в конторе вы говорили на французском, – ваше заикание было почти незаметно.

Эва уставилась на этого стопроцентного англичанина. Развалившись на жестком стуле, капитан скрестил вытянутые ноги, на губах его под ухоженными усиками играла легкая улыбка. Но ведь нынче утром он сказал, что не знает французского.

– Хорошо, давайте перейдем на французский, – ответила Эва на втором родном языке.

– Ваша хозяйка подслушивает за дверью и просто рехнется, – сказал Кэмерон.

Эва села, оправила юбку из синей саржи и, подавшись вперед, взяла расписной чайник.

– Как вы пьете чай?

– С молоком и двумя кусочками сахара. Скажите, мисс Гардинер, насколько хорошо вы владеете немецким?

Эва вскинула взгляд. Из перечня навыков в своем резюме она опустила владение немецким – в 1915-м не стоило признаваться, что знаешь язык врага.

– Я не г-говорю по-немецки. – Она передала чашку капитану.

– Хм. – Кэмерон прихлебнул чай, не спуская глаз с Эвы. Та сложила руки на коленях и ответила взглядом, полным милого простодушия.

– Надо же, какое у вас лицо, – сказал капитан. – Вас невозможно прочесть. А ведь я хороший физиономист, мисс Гардинер. Обычно людей выдают сокращения мелких глазных мышц. Но вы себя полностью контролируете.

Эва округлила глаза и смущенно захлопала ресницами:

– Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите.

– Позвольте несколько вопросов, мисс Гардинер? Не беспокойтесь, всё в рамках приличий.

По крайней мере, он к ней не лез и не пытался лапать за коленку.

– Извольте, к-к-капитан.

Кэмерон откинулся на стуле.

– Со слов сэра Фрэнсиса я знаю, что вы сирота, но не расскажете ли о своих родителях?

– Отец англичанин. Для работы во французском банке он приехал в Лотарингию, где и встретил мою мать.

– Она француженка? Теперь ясно, почему у вас чистейший французский выговор.

– Да. (Откуда тебе знать, что он чистейший?)

– Я бы решил, что девушка из Лотарингии знает и немецкий. До германской границы там недалеко.

Эва опустила ресницы.

– Немецкий я не учила.

– Вы прекрасно блефуете, мисс Гардинер. С вами я бы не сел за карты.

– Леди не играют в карты. – Каждый нерв взывал к осторожности, но Эва была расслаблена. Она всегда расслаблялась, почуяв опасность. Когда на утиной охоте она стояла в камышах – палец на спусковом крючке, дичь замерла, дробь готова вылететь из ствола, – сердце ее билось абсолютно ровно. Вот и сейчас оно замедлило свой ритм. – Вы спросили о родителях? Мы жили в Нанси, отец работал, мать занималась домашним хозяйством.

– А вы?

– Училась в школе, на полдник приходила домой. Мать учила меня французскому и вышиванию, отец – английскому и утиной охоте.

– Какая культурная семья.

Эва ответила милой улыбкой, вспоминая вопли, площадную брань и злобные стычки, происходившие за тюлевыми занавесками. Она обучилась притворной светскости, хотя жизнь в ее доме была весьма далека от аристократической: нескончаемые крики, битье посуды, отец обзывает мать транжирой, а та визжит, что его опять видели с какой-то официанткой. В этом доме девочка быстро приучилась по стеночке выбираться на улицу, заслышав первые раскаты грома на семейном горизонте, и исчезать, точно призрак в ночи. Она умела все видеть, все взвешивать, оставаясь незамеченной.

– Да, детство мое было весьма познавательным.

– Извините за вопрос: вы всегда заикались?

– В детские годы этот изъян был еще з-з-заметнее.

Язык ее вечно спотыкался о звуки. Но все остальное в ней было без сучка и задоринки.

– Странно, что хорошие учителя не помогли вам его одолеть.

Учителя? Видя, как она, едва не плача, натужно мучается со словами, наставники просто переадресовывали вопрос другому ученику. Многие считали ее косноязычной дурочкой и даже не останавливали сорванцов, дразнивших ее: «Давай, скажи свою фамилию! Г-г-г-г-г-гардинер…» Некоторые смеялись вместе с классом.

Нет. Эва приструнила заикание диким усилием воли: в своей комнате часами читала стихи вслух, заставляя трудные согласные выскакивать без запинки. Помнится, она минут десять сражалась со вступлением к «Цветам зла» Бодлера – на французском ей говорилось легче. Бодлер признавался, что в написании «Цветов зла» его вели гнев и терпение. Эва прекрасно его понимала.

– Что стало с вашими родителями? – спросил капитан Кэмерон.

– В девятьсот двенадцатом отец умер от остановки сердца. (Остановил его мясницкий нож в руке обманутого мужа.) Мать, встревоженная ситуацией в Германии, решила перевезти меня в Лондон. (Матушка бежала от скандала, не от бошей.) В прошлом году она скончалась от инфлюэнцы, упокой Господь ее душу. (Злобной, вульгарной, безудержной матерщинницы, швырявшей чашками в дочь.)

– Мир ее праху, – сочувственно поддакнул капитан, но Эва ни на секунду не поверила в его искренность. – Теперь о вас. Сирота Эвелин Гардинер, свободно владеющая английским и французским (может, все-таки еще и немецким?), работает в конторе моего друга сэра Фрэнсиса Голборо, убивая, видимо, время до замужества. Девушка симпатичная, но старается не обращать на себя внимания. Что это, застенчивость?

Вопросительно мяукнув, в гостиную ступил кот. Эва позвала его к себе на колени и стала почесывать ему горлышко.

– Вы пытаетесь меня обольстить, мистер Кэмерон? – Улыбка превратила ее в шестнадцатилетнюю девушку.

Вопрос обескуражил капитана. Весь красный от смущения, он выпрямился на стуле:

– Мисс… и в мыслях не было…

– Тогда зачем вы здесь? – в лоб спросила Эва.

– Чтоб оценить вас. – Восстановив самообладание, Кэмерон вновь скрестил вытянутые ноги. – Я уже давно за вами наблюдаю – с тех пор, как впервые переступил порог вашей конторы, притворившись, будто не знаю французского. Позвольте говорить откровенно?

– А как мы говорили раньше?

– Не верится, что вы бываете откровенны вообще, мисс Гардинер. Слышал я ваши отговорки от нудной работы. А нынче вы беззастенчиво солгали, объясняя свое опоздание. Что-то насчет приставучего кэбмена. Вы никогда не тушуетесь и сохраняете ледяное спокойствие, однако великолепно изображаете смущение. Опоздали-то вы вовсе не из-за любвеобильного извозчика. Перед входом в контору вы четверть часа разглядывали плакат о наборе в армию. Я засек время, наблюдая за вами из окна.

Настала очередь Эвы напрячься и покраснеть. Она и впрямь разглядывала плакат, на котором в строю пехотинцев, один к одному крепких и бравых, зиял пробел. «Тут еще есть место для ТЕБЯ», гласила надпись. «ВСТАНЕШЬ В СТРОЙ?» Нет, – горько и безмолвно ответила Эва. Ибо в том свободном пространстве мелким шрифтом было написано: «Место зарезервировано для годного к службе мужчины». Так что она не могла встать в строй, хотя в свои двадцать два года была вполне годна к военной службе.

Кот мяукнул обиженно, когда ласка стала чересчур уж крепкой.

– Ну что, мисс Гардинер, смогу я получить честный ответ, если задам вам вопрос?

И не мечтай, – подумала Эва. Лгала и изворачивалась она так же естественно, как дышала, и занималась этим всю свою жизнь. Лгала, лгала, лгала, сохраняя невинное личико. Уже и не припомнить, когда последний раз она была с кем-то абсолютно искренна. Ложь гораздо легче суровой беспощадной правды.

– Мне тридцать два, – сказал капитан. Лицо в глубоких морщинах делало его старше. – По возрасту для фронта я не гожусь. Но у меня другая работа. В нашем небе немецкие дирижабли, в нашем море немецкие подлодки. Нас атакуют ежедневно, мисс Гардинер.

Эва яростно кивнула. Две недели назад потопили «Лузитанию» – соседки-пансионерки проплакали все глаза. Эва не проронила ни слезинки и, вне себя от гнева, только жадно читала газетные репортажи.

– Для предотвращения возможных атак нужны кадры, – продолжил капитан Кэмерон. – Моя задача – подыскать людей с определенными навыками. Например, владеющих французским и немецким. Умеющих лгать. С виду простодушных. Храбрых сердцем. Отыскать и пустить их в дело – разузнать, что против нас замышляют боши. По-моему, в вас есть потенциал, мисс Гардинер. И потому я спрашиваю: вы желаете постоять за Англию?

Вопрос ударил, точно молот. Эва судорожно выдохнула, спихнула кота и ответила не раздумывая:

– Да.

Что бы ни означало «постоять за Англию», ответ будет утвердительный.

– Почему?

Эва уж было изготовилась к расхожим словам о злобных фрицах и необходимости хоть чем-то поддержать парней в окопах, но медленно изгнала ложь.

– Чтоб доказать – я кое-что могу. Доказать всем, кто считает меня глупой и слабой лишь потому, что речь моя спотыклива. Я хочу с-с-с… хочу с-с-с….

Она крепко забуксовала на слове, щеки ее пылали, но капитан, в отличие от других, не спешил закончить фразу вместо нее, что всегда ее дико бесило. Он лишь спокойно ждал. Наконец Эва стукнула себя кулаком по обтянутому юбкой колену, и слово вылетело. Сквозь стиснутые зубы она процедила его с такой яростью, что перепуганный кот опрометью выскочил из комнаты.

– Я хочу сражаться.

– Вот как?

– Да.

Три честных ответа подряд – это рекорд. Под задумчивым взглядом капитана Эва вздрогнула, боясь расплакаться.

– Тогда я спрошу в четвертый раз, но пятого не будет. Вы говорите по-немецки?

– Wie ein Einheimischer. Как на родном.

– Чудесно. – Капитан Сесил Эйлмер Кэмерон встал. – Эвелин Гардинер, не угодно ли вам поступить в королевскую службу разведки?

Глава третья
Чарли

Май 1947

Меня мучили странные кошмары: стаканы под виски, вдребезги разнесенные выстрелами… какие-то блондинки, скрывшиеся за вагонами поезда… чей-то шепот «Лета»… А потом мужской голос спросил:

– Девушка, вы кто?

Я застонала и с трудом разлепила глаза. Уснула я в гостиной на старом скрипучем диване, не отважившись отправиться на поиски кровати в доме, по которому бесконтрольно рыскает сумасшедшая с пистолетом. Я скинула свой оборчатый дорожный костюм и, оставшись в сорочке, свернулась калачиком под видавшим виды шерстяным пледом. Видимо, уже наступило утро. Сквозь щелку в тяжелых шторах проникал солнечный луч, а в дверях, привалившись к косяку, стоял и разглядывал меня темноволосый мужчина в поношенной куртке.

– Кто вы? – Я еще не вполне очнулась от сонного дурмана.

– Я первый спросил. – Голос низкий, чуть заметен шотландский выговор. – Вот уж не думал, что у Гардинер бывают гости.

– Она еще не встала, нет? – Я бросила испуганный взгляд в коридор. – А то обещала пристрелить, если застанет меня здесь утром…

– Это на нее похоже, – сказал шотландец.

Я хотела одеться, но не могла в сорочке встать перед незнакомым мужчиной.

– Мне надо поскорее отсюда убраться…

А куда? – шепнула Роза, и голова моя загудела. Я не знала, куда идти; бумажка с адресом Эвы – все, что у меня было. И что теперь? Защипало глаза.

– Не спешите удирать, – сказал шотландец. – Если вчера Гардинер хорошо нарезалась, утром она ничего не вспомнит. – Он сбросил куртку. – Я сделаю чай.

– Кто вы? – спросила я, но дверь за ним уже захлопнулась.

Секунду помешкав, я откинула плед и встала, сразу озябнув. Глянув на свой дорожный костюм, лежавший кучей, я сморщилась. В бауле был еще один наряд, но такой же оборчатый, тесный и неудобный. Поэтому я надела старый джемпер и ненавистные матери поношенные брюки, а затем босиком пошлепала искать кухню. Я уже сутки не ела, и урчанье в моем животе пересилило даже страх перед Эвиным пистолетом.

Кухня оказалась на удивление чистой и светлой. Накрытый к завтраку стол, чайник на плите. Свою старую куртку шотландец бросил на стул, оставшись в не менее старой рубашке.

– Кто вы? – Я не могла совладать с любопытством.

– Финн Килгор. – Он взял сковородку. – Работник за всё у Гардинер. Выпейте чаю.

Интересно, что он называл Эву просто «Гардинер», как мужчину.

– Работник за всё? – удивилась я, взяв со столешницы щербатую кружку. Похоже, в этом доме следили только за кухней.

Пошарив в холодильнике, Килгор достал яйца, бекон, грибы и половину батона.

– Вы хорошо разглядели ее руки? – спросил он.

– Да…

Чай был крепкий, как я любила.

– И что, по-вашему, она может делать такими руками?

Я отрывисто хохотнула.

– Вчера я убедилась, что она вполне способна взвести курок и откупорить виски.

– Лишь с этим и справляется. А для прочего нанимает меня. Я исполняю ее поручения. Забираю почту. На машине вывожу в город. Немножко стряпаю. Но прибираться она позволяет только в кухне. – Килгор выложил ломтики бекона в сковородку. На вид ему было лет двадцать девять-тридцать. Высокий, поджарый, он двигался с небрежной грацией. Густая щетина его требовала бритвы, а темные космы, прикрывавшие воротничок рубашки, буквально молили о парикмахере. – Что вы здесь делаете, мисс?

Я помешкала с ответом. Мать сказала бы, что работнику за всё не пристало задавать вопросы гостье. Однако гостья-то я сомнительная, а у него гораздо больше прав быть в этой кухне.

– Чарли Сент-Клэр, – назвалась я и, прихлебывая чай, представила отредактированную версию того, как очутилась на пороге (а затем и на диване) Эвы. Ор и угрозы меня пристрелить я опустила. Уже не в первый раз я задумалась о том, как всего за двадцать четыре часа моя жизнь умудрилась перевернуться вверх тормашками.

Потому что от самого Саутгемптона ты гонишься за призраком, – шепнула Роза. – Потому что ты маленько чокнутая.

И вовсе не чокнутая, – огрызнулась я. – Я хочу тебя спасти. Это не делает меня чокнутой.

Ты всех хочешь спасти, дорогуша. Меня, Джеймса и всякую бродячую собаку, что в детстве нам встречалась на улице…

Джеймс. Я вздрогнула, а мерзкий внутренний голос прошелестел: Не очень-то удалось его спасти, а?

Я шугнула эту мысль, не давая неизбежному чувству вины затопить меня, и приготовилась к дальнейшим расспросам Килгора, ибо история моя, честно говоря, выглядела довольно странно. Однако он молча хлопотал над сковородой – добавил грибы и консервированную фасоль. Прежде я никогда не видела мужчину за готовкой. Отец не умел даже намазать тост маслом. Это отводилось матери и мне. А вот шотландец ловко помешивал в сковородке, не обращая внимания на шипящие брызги жира.

– Давно вы работаете на Эву?

– Четыре месяца. – Килгор принялся нарезать хлеб.

– А до того?

Нож замер.

– Королевская артиллерия. Шестьдесят третий противотанковый полк.

– А потом стали домашним работником – резкая, однако, перемена.

Отчего он смолк? – подумала я. – Наверное, стыдится, что ветеран-фронтовик пошел в услужение к сумасшедшей, размахивающей пистолетом.

– И как же… – Я запнулась, сама не зная в точности, о чем хочу спросить. Как у нее работается? Как она стала такой? Но потом все-таки нашлась: – И как же это случилось с ее руками?

– Она не рассказывала. – Килгор поочередно разбил яйца в сковородку. Живот мой заурчал оглушительно. – Но я догадываюсь.

– И что это, по-вашему?

– У нее раздроблены фаланги всех пальцев.

Я поежилась.

– Что же это за несчастный случай?

Впервые за все время Финн Килгор посмотрел мне в глаза. Взгляд его карих глаз под темными бровями был одновременно внимательным и отстраненным.

– Кто говорит, что это был несчастный случай?

Я обхватила кружку своими целенькими, не переломанными пальцами. Вдруг показалось, что чай остыл.

– Английский завтрак. – Килгор снял горячую сковородку с плиты и поставил рядом с нарезанным хлебом. – Угощайтесь, а мне надо глянуть подтекающую трубу. Только оставьте для Гардинер побольше. Она заявится с дикой головной болью, и английский завтрак – лучшее средство от похмелья. Если съедите все, вот тогда вас пристрелят наверняка.

Больше не взглянув на меня, Килгор вышел. Я взяла тарелку и нацелилась на скворчащее яство, исходя слюной. Однако при виде восхитительной смеси яиц, бекона, фасоли и грибов желудок мой вдруг взбунтовался. Я зажала рукой рот и отвернулась, дабы не изгадить лучшее на Британских островах средство от похмелья.

Я поняла, в чем дело, хотя прежде такого со мной не случалось. Есть хотелось ужасно, однако в желудке шла такая катавасия, что я не проглотила бы и кусочка даже под «люгером», приставленным к моей голове. Утренняя тошнота. Впервые Маленькая Неурядица дала о себе знать.

Паршивое самочувствие не ограничилось выкрутасами желудка. Возникла одышка, взмокли ладони. Маленькой Неурядице было три месяца, но до сих пор она казалась фантомом: я ее не чувствовала, не представляла, не видела никаких ее признаков. Она просто въехала в мою жизнь, точно поезд. После того как к проблеме подключились родители, все это стало неприятным уравнением, которое необходимо решить. Одна Маленькая Неурядица плюс одна поездка в Швейцарию равно круглому нолю. Легко и просто.

Но вот теперь Неурядица уже вовсе не казалась маленькой.

– Что со мной будет? – тихо проговорила я. Вопрос этот возник впервые за долгое время. Не что будет с Розой, с родителями, с возвращением в колледж, но что будет со мной?

Не знаю, сколько я так простояла, прежде чем скрипучий голос вывел меня из оцепенения:

– Гляжу, американская захватчица все еще здесь?

Я обернулась. В дверном проеме стояла Эва: вчерашнее ситцевое платье, неприбранные седые волосы, налитые кровью глаза. Я изготовилась к неприятностям, но она, похоже, и впрямь забыла о своих угрозах. Эва терла себе виски, и я, похоже, ее ничуть не интересовала.

– В голове во весь опор скачут четыре всадника Апокалипсиса, – поделилась она, – а во рту погано, как в общественном нужнике. Скажи, что чертов шотландец уже сварганил з-завтрак.

Превозмогая дурноту, я показала на столешницу:

– Вот оно английское чудо.

– Слава богу! – Эва достала из ящика вилку и начала есть прямо со сковородки. – Ты, значит, познакомилась с Финном. Хорош, а? Будь я помоложе и не страшна как смертный грех, я б взгромоздилась на эту вершину.

Я отпрянула от плиты.

– Зря я сюда пришла. Извините, что так ворвалась к вам. Пойду я…

Куда? Приползти обратно к матери, стерпеть ее бешенство и затем отправиться на Процедуру? А что еще ей оставалось делать? Меня вновь окутывало глухим безразличием. Хотелось уткнуться в Розино плечо и закрыть глаза или обнять унитаз и вывернуться наизнанку. Как же мне плохо.

Мякишем подтерев желток, Эва хрипло приказала:

– Ну-ка с-сядь, америкашка.

Пусть заика, но во властности ей не откажешь. Я села.

Эва отерла руки о посудное полотенце и выудила из кармана сигарету. Прикурив, неспешно сделала глубокую затяжку.

– Первая за день всегда самая сладкая. – Она выдохнула дым. – Почти снимает сволочное похмелье. Как, говоришь, з-з-звали твою кузину?

– Роза. – Сердце мое засбоило. – Роза Фурнье. Она…

– Ты мне вот что скажи, – перебила Эва. – У таких, как ты, родители непременно богатенькие. Почему же они не расшибутся, чтобы отыскать вашу заблудшую овечку?

– Они пытались. Делали запросы. – Я была зла на родителей, но отдавала должное их стараниям. – За два года никаких результатов, и отец сказал, что Роза, видимо, погибла.

– Похоже, он умный мужик.

Умный. Отец, юрист по международному праву, располагал каналами и обходными путями для наведения справок за рубежом. Он сделал все что мог, но когда никто не получил от Розы ни единой весточки (даже я, кого она любила больше всех в нашей семье), отец пришел к логичному выводу: кузина моя мертва. Я старалась свыкнуться с этой мыслью. По крайней мере, до того, что случилось шесть месяцев назад.

– В сражении под Таравой мой старший брат лишился ноги. Отняли по колено. А полгода назад он застрелился. – Голос мой дрогнул.

В детстве мы с Джеймсом были не особо близки – он видел во мне просто мелюзгу, которую можно задирать. Когда брат вырос и стадия дерганья за косички миновала, он дразнился уже мягче – грозил навалять всякому парню, который пригласит меня на свидание. А я потешалась над его кошмарной стрижкой, когда он записался в морфлот. Он был мой брат, я любила его, а родители вообще в нем души не чаяли. И вот после его смерти Роза начала переселяться из моей памяти в мои видения. В каждой встречной девочке я видела маленькую Розу, каждая блондинка на университетской лужайке превращалась в мою повзрослевшую кузину, высокую, с аппетитными формами… По десять раз на дню сердце мое замирало и обрывалось от безжалостных шуток памяти.

– Я знаю, это, наверное, безнадежно. – Я посмотрела Эве в глаза, заклиная понять меня. – Скорее всего, моя кузина… Шансов почти нет. Уж я-то могу их высчитать до десятой доли процента. Но я должна попытаться. До конца пройти по ее следам, пусть даже чуть приметным. Если существует хоть ничтожная вероятность, что она еще… – Я поперхнулась и не смогла закончить фразу. Война отняла у меня брата. Если есть хоть малейший шанс вернуть Розу из небытия, я должна им воспользоваться. – Помогите мне, – сказала я. – Пожалуйста. Кроме меня, никто не будет ее искать.

Эва медленно выдохнула дым.

– Значит, она работала в ресторане «Лета»… где, говоришь?

– В Лиможе.

– Хм. А хозяина звали…

– Мсье Рене какой-то. По телефону выяснить его фамилию не удалось.

Эва прикусила губу и уставилась перед собой, изуродованные пальцы ее сжимались и разжимались. Наконец она повернулась ко мне, взгляд ее был непроницаем, как матовое стекло.

– Наверное, я все-таки сумею тебе помочь.

Похоже, телефонный разговор не задался. Я слышала только реплики Эвы, которые она орала в трубку, взад-вперед вышагивая по пустой прихожей и размахивая тлеющей сигаретой, словно разъяренная кошка хвостом, но и этого было достаточно, чтоб ухватить суть.

– Плевать мне, сколько стоит звонок во Францию, корова ты тупая, давай соединяй!

– С кем вы пытаетесь связаться? – в третий раз спросила я, но Эва опять меня игнорировала и продолжила истязать телефонистку:

– Хватит мэмкать, а то еще подавишься этим словом, просто соедини меня с майором…

Я выскользнула из дома, но и с улицы слышала ее голос за дверью. Вчерашняя мрачная сырость исчезла, Лондон приоделся в голубые небеса с бегущими облаками и ярким солнцем. Из-под козырька руки я поискала взглядом то, что накануне мельком видела из окна такси. Ага, вот она – ярко-красная телефонная будка, типично английская и чуть-чуть нелепая. Я направилась к ней, чувствуя, что опять сводит живот. Когда Эва начала дозваниваться до таинственного майора, я впихнула в себя сухой тост, унявший гадкие позывы Маленькой Неурядицы, и сейчас меня подташнивало по иной причине. Мне тоже предстояло сделать телефонный звонок, который вряд ли окажется проще Эвиного.