Текст книги "Сеть Алисы"

– Найдите гостиницу, – тихо сказала я Финну.

Он высадил нас перед отелем напротив уютной ратуши, а сам отъехал на парковку. Мы с Эвой сели за столик в холле гостиницы. На превосходном французском Эва заказала кофе и опростала в него свою серебряную фляжку, игнорируя осуждающий взгляд официанта.

Теперь она подняла голову, и от ее невидящих глаз я едва не поперхнулась.

– Напрасно я тебя сюда притащила. Только деньги зря п-потратила. Я искала не твою кузину, а кое-кого другого.

– Ту женщину?

– Нет. – Эва отхлебнула сдобренный виски кофе. – Мужчину, которого тридцать лет я считала мертвым… Наверное, Кэмерон сказал о его гибели, чтоб я успокоилась. – Она покачала головой. – Такому благородному джентльмену не понять злобную стерву вроде меня. А я бы утешилась, если б увидела голову Рене, насаженную на кол.

Последнюю фразу она процедила, слепо уставившись на суету портье и коридорных в холле, украшенном папоротниками в кадках.

– В лавке вы назвали его Рене Борделоном.

Теперь у нас была фамилия загадочного мсье Рене.

– Он был хозяином «Леты». Той, что в Лилле.

– Откуда вы его знаете?

– В Первую мировую я у него работала.

Я помешкала. Последняя война напрочь затмила предыдущую, о первом нашествии немцев я почти ничего не знала.

– Жуткое было время, Эва?

– Ну как тебе сказать? Германский сапог на горле голодающих, расстрелы прямо на улицах. Скверное.

Значит, вот что питало ее ночные кошмары. Я поежилась, глянув на изувеченные руки собеседницы.

– Получается, было два ресторана с одинаковым названием?

– Выходит, так. Раз твоя кузина работала в лиможском.

От такого совпадения пробрал мороз по коже.

– И снова хозяин по имени Рене? Или Борделон мог владеть обоими ресторанами?

– Нет. – Эва шлепнула ладонью по столу. – Не мог.

– Вы сами понимаете, слишком много совпадений. Лавочница сказала, что Борделон спасся бегством из Лилля. Он вполне мог дожить до сорок четвертого, когда Роза появилась в Лиможе. Может, он и сейчас жив. – Я снова покрылась мурашками, но уже от волнения. Пусть хозяин ресторана мерзавец, однако он знал Розу и теперь у него было имя, по которому его можно разыскать.

Эва упрямо качала головой.

– Сейчас ему было бы за семьдесят. – Голова ее моталась, точно заведенная. – Возможно, он пережил ту войну. Но такому человеку не прожить еще тридцать лет. Наверняка кто-нибудь всадил пулю в его паскудные мозги.

Я уставилась на свой остывший кофе, не желая терять надежду.

– Как бы то ни было, ресторан в Лиможе, вероятно, еще существует. Вот туда я и отправлюсь.

– Удачи тебе, америкашка. – Голос Эвы был тверд. – Здесь наши пути расходятся.

Я удивленно заморгала.

– Минуту назад вы сказали, что мечтали бы увидеть его голову насаженной на кол. Неужто не горите желанием отыскать своего старого врага?

– Тебе-то какое д-дело? Поди, не терпится со мной распрощаться?

Верно, только это было еще до того, как я поняла, что и для нее этот поиск много значит. Она тоже хотела кого-то найти. Нельзя отсекать человека от чего-то очень важного для него. Да, я прикидывала, как буду действовать в одиночку, полагая, что ей бы поскорее все закончить. И нате вам – она сама отказывается?

– Поступай, как знаешь. Я больше не стану гоняться за призраками. – Голос Эвы был холоден, взгляд пуст. – Рене нет в живых. Как и твоей кузины.

Теперь я стукнула кулаком по столу.

– Не смейте так говорить! Если угодно, прячьте голову в песок, а я пойду навстречу своим демонам.

– Какая голова, какой песок? Война закончилась два года назад, а ты все веришь в сказку, что кузина твоя жива.

– Да, шансы невелики, – отрубила я. – Но если есть хоть кроха надежды, я не поддамся отчаянию.

– Нет у тебя этой крохи. – Эва пригнулась к столу, серые глаза ее сверкнули. – Хорошие всегда погибают. В канавах, под дулами расстрельного взвода, на грязных тюремных нарах. Умирают за грехи, которых не совершали. Всегда. А плохие живут себе поживают.

Я вскинула подбородок.

– Тогда почему вы так уверены, что ваш Рене Борделон мертв? С какой стати, если плохим ничего не делается?

– Будь он жив, я бы это почувствовала, – тихо сказала Эва. – Вот как ты почувствовала бы смерть свой кузины. Наверное, мы обе чокнутые, но в любом случае теперь распрощаемся.

Я смерила ее взглядом и старательно выговорила:

– Слабачка.

Я думала, Эва взорвется. Но она только сжалась, как будто ожидая удара, а в глазах ее промелькнул страх. Она не хотела, чтобы ее давний враг оказался жив. Поэтому он был мертв. Вот так просто.

– Ну ладно. Мне-то что. – Я взяла сумочку и отсчитала остаток Эвиного гонорара, удержав стоимость последнего гостиничного номера. – Мы в расчете. Постарайтесь не пропить всё сразу.

Эва сгребла банкноты. Даже не попрощавшись, встала, взяла ключ от номера и пошла к лестнице.

Сама не знаю, чего я ожидала. Наверное, что она больше расскажет о Лилле, о Великой войне и о том, как это случилось с ее руками… Не знаю. И вот теперь я, как беспомощная дура, осталась совсем одна и жалела, что в лавке подхватила Эву, не позволив ей грохнуться на пол. Однако в глубине души я хотела снискать ее уважение, даже после того как она разглядела и бестактно обнародовала мою Маленькую Неурядицу. Подобных людей я еще не встречала – она так говорила со мной, будто я взрослая женщина. А теперь вот отшвырнула меня, как окурок. Мне-то что, – сказала я. Хотя очень даже что.

Она тебе не нужна, – ругнула я себя. – Тебе никто не нужен.

К столику подошел Финн с моим баулом на плече.

– Где Гардинер?

Я встала.

– Сказала, с делом покончено.

Улыбка его угасла.

– Значит, уезжаете?

– Я уже оплатила номера, так что вы с Эвой можете здесь переночевать. Не удивлюсь, если она захочет рвануть в Лондон с утра пораньше.

– А вы куда?

– В Лимож. Там, может, найду свою кузину. Или кого-нибудь, кто ее знал. – Избегая его взгляда, я изобразила беспечную улыбку.

– Прямо сейчас?

– Нет, завтра.

Из меня будто выжали все соки, да и номер мой тоже оплачен.

– Ну раз так… – Финн мотнул головой и отдал мне баул.

Интересно, он жалеет или радуется, что мы расстаемся? Наверное, радуется. Извините, – хотелось мне сказать, – что я вела себя как девка. Жаль, что мы не переспали. Выходит, я и вправду девка. Уж простите. Но вместо этого я выпалила первое, что пришло на ум безотносительно моих назойливых поцелуев на коленях малознакомого мужчины:

– Как вы оказались в тюрьме?

– Спер «Мону Лизу» из Британского музея, – бесстрастно сказал Финн.

– Эта картина вовсе не в Британском музее, – возразила я.

– Теперь уже нет.

Не сдержавшись, я засмеялась и даже сумела на долю секунды взглянуть ему в глаза.

– Удачи вам, мистер Килгор.

– Взаимно, мисс.

Сердце мое чуть екнуло, когда я услышала это обращение.

Потом Финн ушел, а у меня не было сил подняться в свой номер. Накатила очередная волна жуткой усталости, да и уж лучше было сидеть в людном холле, чем одной мыкаться в гостиничной комнате. Я заказала еще кофе и сидела, уставившись в чашку.

Так в сто раз легче, – убеждала я себя. – Никакой тебе старой карги с ее пистолетом. Никаких насмешек, никаких проволочек из-за чьего-то похмелья и заявлений о возможности поездки исключительно в раздолбанном драндулете. Никаких тебе шотландцев-уголовников, с которыми ведешь себя как последняя оторва. Никто не обзовет тебя «америкашкой». Ты сама по себе, свободна как ветер, езжай, ищи Розу.

Сама по себе. В том ничего нового, к одиночеству я привыкла. По правде, я была одна с тех пор, как перед войной рассталась с Розой. Одна в суетливой семье, не замечающей меня, одна среди хихикающих соседок по общаге, которым до меня вообще нет дела.

Встряхнись! – приказала я себе, глянув на прошмыгнувшего коридорного. – Не кисни! Прекрати себя жалеть, Чарли Сент-Клэр, потому что это хрень собачья.

Сказалось общение с Эвой. Теперь я тоже беспрестанно сквернословила. Хоть и мысленно.

Ты подаешь мне плохой пример, – сказала Маленькая Неурядица.

Молчи, – велела я животу. – Тебя нет. Я ничего не слышу.

Кто бы говорил.

Чудесно. Маленькая Неурядица еще и разговаривает. Сперва галлюцинации, теперь голоса.

И тут за моей спиной раздался возглас, полный чарующих переливов:

– Шарлотта! О, ma p’tite, ну как ты могла?..

На лбу моем выступила холодная испарина, когда, обернувшись, я увидела отыскавшую меня мать.

Глава двенадцатая
Эва

Июль 1915

Аккуратный грабеж проходил среди бела дня. Немецкого офицера сопровождали двое рядовых. Бесцеремонный, властный стук в дверь, следом окрик: «Проверка наличия меди!» Это был предлог. В комнатке не имелось цветных металлов для нужд германской промышленности.

Эва, хорошо натасканная Лили и Виолеттой, знала, как себя вести. Показав документы, она встала к стене, а патруль обшаривал комнату, в которой было нечем поживиться. Конечно, интерес могли представлять «люгер», спрятанный в стареньком саквояже с двойным дном, и последнее донесение о переброске аэропланов для охраны воздушного пространства Лилля и дате прибытия пилотов. Эти сведения Эва подслушала у двух гауптманов, за крем-брюле и вишневым тортом говоривших о делах. Шпилька, обернутая клочком рисовой бумаги, покоилась в ее волосах.

Вот уж была бы радость офицеру и его подручным, найди они этакое.

Эва смотрела в пол, изображая мучительное смущением тем, что чужие руки обшаривают ее одежду и тюфяк. Сердце чуть захолонуло, когда немец поднял и встряхнул саквояж, но пистолет, тщательно обернутый тряпкой, способствовал благополучному завершению осмотра.

Второй солдат сорвал оконный карниз.

– Дрянь, – сказал он, оглядев и отбросив палку, однако штору затолкал в мешок с награбленным, да еще покосился на хозяйку – что, какие-то возражения?

Эва, конечно, промолчала, только сглотнула и медленно выдохнула через нос. Из-за подобных мелочей она могла легко взорваться. Угроза расстрела на месте бесила гораздо меньше беспардонного вторжения в ее жилище и воровства шторы.

– Что-нибудь прячешь? – Солдат положил руку Эве на загривок. – Овощи, мясо?

Он поглаживал ей шею, пальцы его проходили в дюйме от шпильки с донесением. Эва ответила простодушным взглядом.

– Нет, мсье.

Черт с ним, пусть всю меня ощупает, только не трогал бы волосы, – думала она.

Перед уходом офицер сделал запись в блокноте и выдал талон за реквизированную штору. Эва поблагодарила, не забыв присесть в книксене. Талоны эти ничего не стоили, но порядок есть порядок. Захватчики приучили французов к соблюдению формальностей.

Вот уже месяц Эва подвизалась в двух своих ипостасях. По утрам, выскользнув из-под одеяла, она преображалась в Маргариту Ле Франсуа так легко, что порой забывала о своей подлинной личности. Маргарита была домоседкой, старавшейся не привлекать к себе внимания. Она сдержанно здоровалась с соседями из дома напротив (изможденной женщиной с выводком тощих ребятишек) и застенчиво улыбалась булочнику, всякий раз извинявшемуся за черствый хлеб. Замкнутость не выделяла ее среди горожан, в большинстве своем тоже впавших в апатию, порожденную голодом, усталостью и каждодневным страхом.

Так протекали дни, унылая монотонность которых окупалась вечерами в «Лете». Хотя бы раз за шестидневную рабочую неделю удавалось раздобыть ценные сведения.

– Ужасно хочется знать, есть ли какая польза от наших донесений, – одной долгой июльской ночью поделилась Эва с Лили. Скоротечные визиты руководительницы шпионской сети были подобны бокалу шампанского в надоевшей череде чашек с жиденьким чаем и позволяли, сбросив личину Маргариты, ненадолго стать самой собой. – Вдруг все это з-зря?

– Кто его знает. – Лили спрятала последнее донесение Эвы в шов своей сумки. – Мы сообщаем о том, что считаем важным, а уж там как бог даст.

– А бывало, что переданные тобою сведения что-то меняли и ты о том узнавала? – не отставала Эва.

– Несколько раз было. Непередаваемое ощущение! – Лили поцеловала кончики пальцев. – Да не терзайся ты! Дядя Эдвард просил передать, что твою работу считает первоклассной. Что за манера у вас, англичан, все делить на классы? Такое впечатление, что вы никак не окончите школу. – Лили озорно улыбнулась. – О, я вогнала тебя в краску!

Первоклассная работа. Засыпая, Эва смаковала эти слова. Невзирая на тонкий жесткий тюфяк, ночную духоту, отдаленную канонаду и ежеминутную опасность, теперь она спала как младенец. Даже с добавкой ресторанных остатков Эва недоедала, работала на износ и бок о бок со страхом, похудела, утратила румянец и порой была готова убить за чашку хорошего кофе, но всегда засыпала с улыбкой, а пробуждалась с одной-единственной мыслью, помогавшей на весь день превратиться в Маргариту.

Это мое призвание.

И в том она была не одинока.

– Вот же еще зараза-то! – однажды вздохнула Лили, перебирая кипу паспортов и раздумывая, кем ей стать завтра – белошвейкой Мари или прачкой Розалией. – Как я выдержу, когда после войны придется вновь быть собою? Ведь сдохнешь со скуки!

– Ты не скучная, – улыбнулась Эва. На тощем тюфяке она лежала навзничь и смотрела в потолок. – А вот я… Разбирала бумаги и жила в пансионе, делясь ужином с котом.

Сейчас даже не верилось, что она вела такую жизнь.

– Это вовсе не значит, что ты, малышка, скучная. Нет, просто затюканная. Как и большинство женщин, потому как сама женская доля скучна. Мы и замуж-то выходим лишь для того, чтобы чем-то заняться, но, родив детей, понимаем, что с ними еще скучнее, чем с подругами.

– Значит, будем подыхать с тоски, когда все закончится и нужда в нас отпадет, – сказала Эва беспечно, ибо война казалась нескончаемой.

В прошлом августе все уверяли, что мир наступит к Рождеству, но линия фронта на подступах к городу, гул орудий и часы, переведенные на берлинское время, говорили об ином.

– После войны займемся чем-нибудь другим. – Лили сложила паспорта веером. – Хочется чего-то красивого, правда? Чего-то необычного.

Ты и сейчас необычная, не то, что я, – без всякой зависти подумала Эва. Каждая из них хорошо справлялась со своей задачей. Делом Лили было хитро менять облики, превращаясь то в портниху, то в прачку, то в торговку сыром, а Эве надлежало всегда оставаться неприметной серой мышкой.

Однако со временем возникло беспокойство. Ибо кое-кто ее приметил.

В тот вечер, когда последний гость покинул ресторан, Рене Борделон остался в зале. Иногда он любил в одиночестве выкурить сигару, пока персонал бесшумно убирал со столов. Перед немцами Борделон изображал из себя бонвивана и радушного хозяина, но, проводив зрителей, становился похож на одинокую акулу. Порой он оставлял ресторан на попечение метрдотеля, а сам отправлялся на спектакль или концерт либо, облачившись в безукоризненное кашемировое пальто и прихватив трость с серебряным набалдашником, совершал моцион по улицам. Интересно, о чем он думал, когда вот так одиноко сидел в зале, улыбаясь темноте за окнами? Возможно, просто подсчитывал прибыль. С тех пор как Борделон по выговору определил, откуда она родом, Эва старалась держаться от него подальше.

Однако получалось это не всегда.

– Снимите пластинку, – приказал Борделон Эве, собиравшей грязную посуду. Граммофон в углу зала создавал музыкальный фон для немецких клиентов, грустивших по родине. Сейчас на его диске шуршала закончившаяся пластинка. – Шуберт слегка утомил.

Эва подошла к граммофону. Уже перевалило за полночь. С бокалом коньяка Борделон сидел за угловым столиком, на котором еще горели свечи. Все другие столики были пусты, девственную белизну их скатертей нарушили винные пятна, хлебные крошки, осколки разбитых фужеров. С кухни доносилось тихое звяканье – повара прибирали утварь.

– Поставить другую пластинку, мсье? – негромко спросила Эва.

Ей хотелось поскорее закончить смену, прийти домой и записать график движения эшелонов с ранеными, который она подслушала нынче вечером…

Борделон отставил бокал.

– Почему бы мне самому не помузицировать?

– Простите, мсье?

В другом углу зала стоял кабинетный рояль под покрывалом с вычурной вышивкой и канделябром на крышке. Предполагалось, что это создает домашний уют благородного жилища. Борделон неспешно подошел к инструменту, сел на табурет и, длинными пальцами пробежав по клавиатуре, стал тихонько наигрывать мелодию, напоминавшую шорох дождя.

– Сати, – сказал он. – Одна из трех гимнопедий. Вы знаете это произведение?

Эва знала. Маргарита не могла знать.

– Нет, мсье, – ответила она, собирая использованные салфетки и столовые приборы на поднос. – Я не разб-бираюсь в музыке.

– Давайте-ка я вас просвещу. – Мелодия все лилась, тихая и нежная. – Сати – импрессионист, но не столь безоглядный, как, скажем, Дебюсси. На мой взгляд, он обладает чисто французской ясностью и изяществом. Он пробуждает грусть, ничем ее не приукрашивая. Его музыка подобна красивой женщине в простом платье, понимающей ненужность всяких шарфиков и косынок. – Борделон скользнул взглядом по Эве. – Я полагаю, у вас никогда не было элегантного платья.

– Нет, мсье. – Эва поставила бокалы на поднос – один пустой, другой с недопитым золотистым вином. Она не поднимала глаз, чтобы не встречаться взглядом с хозяином. В любом другом ресторане повара тотчас оприходовали бы недопитое вино, только не в этом. Все остатки сольют обратно в бутылки. Спиртное берегли даже при изобилии плодов черного рынка. В отличие от еды остатки вина не делили среди персонала. Все, от угрюмого шеф-повара до официанта-наглеца, прекрасно знали, что за украденный глоток их тотчас вышибут со службы.

Продолжая играть, Борделон вновь заговорил:

– Если образ элегантного платья вам ни о чем не говорит, тогда попробуем сравнить музыку Сати с превосходным сухим «Вувре», изящным, но скромным. – Он кивнул на бокал. – Отведайте и скажите, согласны ли вы со мной.

На губах его играла легкая улыбка. Эва очень надеялась, что хозяин просто чудит. Не дай бог, если это что-то другое. В любом случае отказаться нельзя, и она неуверенно глотнула из бокала. Не поперхнуться ли? Нет, это уже перебор. Эва нервно улыбнулась и отставила пустой бокал.

– Спасибо, мсье.

Слава богу, Борделон только молча кивнул, отпуская ее. Не замечай меня! – мысленно взмолилась Эва, украдкой глянув на одинокую фигуру за роялем. Я никто. Но хозяин, видимо, считал иначе. Разоблачив легенду о родине Маргариты Ле Франсуа, он, похоже, за ней присматривал: а вдруг откроются и другие секреты?

Прошло два дня. В конце вечера Борделон поднялся к себе. По приказу метрдотеля Эва принесла ему сведения о нынешней выручке. В шикарной комнате ее опять встретила легкая улыбка хозяина.

– Сегодняшний доход, мадмуазель? – Борделон отложил том, закладкой отметив страницу.

Эва кивнула и подала ему бухгалтерскую книгу. Он ее пролистал, подчеркивая кляксы и помечая неясности, а потом вдруг сказал:

– Бодлер.

– Простите, мсье?

– Мраморный бюст, на который вы смотрите. Это копия бюста Шарля Бодлера.

Эве было все равно, на что смотреть, лишь бы не на хозяина комнаты, потому она и отвернулась к стеллажу.

– Понятно, мсье.

– Вы знаете Бодлера?

Он уже убедился, что Маргарита вовсе не тупица, и не поверит, если она окажется полной невеждой, – подумала Эва.

– Я о нем слышала.

– «Цветы зла» – величайшее творение всех времен и народов. – Борделон поставил галочку в гроссбухе. – Поэзия подобна страсти, она должна не умилять, но быть всепоглощающей и сногсшибательной. Бодлер это понимал. Он сочетает сладость с непристойностью, но делает это изящно. – Улыбка. – Это очень по-французски – придать изящность непристойности. Немцы вот тужатся, но у них выходит вульгарность.

Похоже, его одержимость всем изящным не уступает его любви ко всему французскому, – подумала Эва.

– Понятно, мсье.

– А вы озадачились, мадмуазель, – усмехнулся Борделон.

– Разве?

– Как так – я прислуживаю немцам, но считаю их вульгарными. – Он пожал плечами. – Они и впрямь вульгарны. Настолько, что с них нечего взять, кроме денег. Если б все это понимали. Но большинство моих соотечественников практичности и достатку предпочитают вражду и голод. Служить немцам для них немыслимо, их девиз, говоря словами Бодлера, И сам я воронов на тризну пригласил, чтоб остов смрадный им предать на растерзанье. Однако гордыня никого не превращает в победителя на поле брани. – Борделон погладил корешок гроссбуха. – Но лишь в труп, которым отобедают вороны.

Эва кивнула. А что еще оставалось? В ушах ее гудела кровь.

– Поймите меня правильно, французы умеют быть практичными. История свидетельствует, у нас все хорошо, когда практичность побеждает гордыню. Практичность обезглавила нашего короля. Гордыня одарила нас Наполеоном. И что в итоге оказалось лучше? – Борделон задумчиво посмотрел на Эву. – Вот вы, по-моему, практичная девушка. Ради возможной выгоды рискнули подделать паспорт – это и есть практичность, замешанная на отваге.

Вовсе ни к чему, чтоб он оценил мою умелость во лжи, – решила Эва, увильнув от ответа.

– Бухгалтерскую книгу можно забрать, мсье?

Борделон как будто не слышал ее.

– Ваше второе имя, кажется, Дюваль? У Бодлера была своя мадмуазель Дюваль, только не Маргарита, а Жанна. Креолка, которую он вытащил из грязи и превратил в красавицу. Называл ее своей Черной Венерой, она-то и вдохновила его на непристойность и страсть, нашедшие отражение на этих страницах. – Борделон огладил том, который читал до прихода Эвы. – Гораздо интереснее красоту вытесать, нежели получить уже готовую. Вдали от лота и лопат, В холодном сумраке забвенья Сокровищ чудных груды спят…[2]2
  Бодлер Ш. Неудача / Пер. Эллиса (Л. Л. Кобылинского).


[Закрыть] – Опять прямой немигающий взгляд. – Любопытно, какие сокровища скрыты в вас.

Он знает. На миг Эва закоченела от страха.

Ничего он не знает.

Эва выдохнула. Приспустила ресницы.

– Мсье Бодлер п-п-пишет очень интересно. Попробую что-нибудь почитать. Я могу идти, м-м-м…

– Идите. – Борделон отдал ей гроссбух.

Закрыв за собой дверь, Эва обмякла. Ее прошиб пот, впервые за все время охватила паника. Хотелось бежать, куда угодно и как можно дальше.

Вернувшись домой, в квартире она застала Виолетту, которая тотчас заметила ее бледность и, пряча свой «люгер» в саквояж с двойным дном, довольно миролюбиво сказала:

– Нервишки?

Как всегда, они проверили, не подслушивает ли кто за дверью и окном (со всех сторон квартиру окружали глухие стены и бесхозные здания, но береженого бог бережет), и тогда Эва поделилась:

– Дело не в н-н-нервах. Хозяин что-то подозревает.

– Что, лезет с вопросами? – вскинулась Виолетта.

– Нет, он заводит разговор. Со мной, кто ему в-вовсе не ровня. Он чует, что-то н-не так.

– Возьми себя в руки. Он не умеет читать мысли.

Похоже, умеет. Эва понимала, это нелепо, но не могла ничего с собой поделать.

– Не трусь, твоя информация очень полезна. – Виолетта постелила себе на полу и, сняв очки, улеглась.

Эва едва не попросила о переводе в любое другое место, где не будет немигающих глаз Рене Борделона, но прикусила язык. Тогда она подведет Лили и даст повод для презрительной усмешки Виолетты. Капитану Кэмерону и Лили она нужна в «Лете».

Первоклассная работа.

Соберись, – одернула себя Эва. – А как же твои слова о призвании? Один раз ты уже обманула Борделона, ну и продолжай в том же духе.

– Может, он ничего не подозревает. – Из темноты донесся голос Виолетты, пробивавшийся сквозь зевоту. – А просто хочет тебя.

– Нет! – Эва засмеялась и стала расстегивать ботинки. – Я недостаточно изящна. Провинциалка Маргарита для него слишком неотесанна.

Виолетта скептически фыркнула, но Эва была абсолютно уверена, что так оно и есть.