Текст книги "Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория"

Кейтлин Даути
Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория

Caitlin Doughty

SMOKE GETS IN YOUR EYES: AND OTHER LESSONS FROM THE CREMATORY

Copyright © 2014 Caitlin Doughty

All rights reserved

First published as a Norton paperback 2015

© Банников К.В., перевод на русский язык, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

 
Моим дорогим друзьям,
Таким верным и великодушным,
Ужасное хайку[1]1
  Хайку – национальная японская форма поэзии, жанр поэтической миниатюры. – Прим. ред.


[Закрыть].
 

От автора

Согласно сведениям журналиста-свидетеля, Мата Хари, знаменитая экзотическая танцовщица, которая занималась шпионажем во время Первой мировой войны, отказалась надеть повязку на глаза, когда в 1917 году французы вели ее на расстрел.

– Мне обязательно это надевать? – спросила Мата Хари своего адвоката, как только увидела повязку.

– Если мадам не хочет, это ничего не изменит, – ответил офицер, поспешно отворачиваясь.

Мату Хари не стали связывать и надевать повязку ей на глаза. Она смотрела своим мучителям прямо в лицо, когда священник, монахини и юрист отошли в сторону.

Нелегко взглянуть смерти прямо в глаза. Чтобы избежать этого, мы предпочитаем носить повязки, прячась в темноте от реалий смерти и умирания. Однако незнание – это не благословение, а лишь еще более сильный страх.

Можно всячески избегать контакта со смертью, храня мертвые тела за дверями из нержавеющей стали и оставляя больных и умирающих в больничных палатах. Мы так старательно прячемся от смерти, что возникает ощущение, будто мы первое поколение бессмертных людей. Однако это не так. Ни для кого не секрет, что однажды мы все умрем. Как сказал великий культурный антрополог Эрнест Беккер, «идея смерти и страх перед ней преследуют человека, как ничто другое». Именно из-за страха смерти мы строим соборы, рожаем детей, объявляем войну и смотрим в интернете ролики про кошек в три часа ночи.

Смерть управляет всеми нашими созидательными и разрушительными поступками.

Чем скорее мы осознаем это, тем лучше мы сможем понять самих себя.

Эта книга описывает первые шесть лет моей работы в американской похоронной индустрии. Если вы не хотите читать реалистичные описания смерти и мертвых тел, то, скорее всего, вы наткнулись не на ту книгу. Истории здесь правдивы, а люди реальны. Некоторые имена и детали (но не те, что непристойные, обещаю) были изменены, чтобы сохранить конфиденциальность некоторых людей и защитить личность усопших.

Внимание!

Территория с ограниченным доступом.

Кодекс правил штата Калифорния

Заголовок 16, раздел 12, статья 3, секция 1221

Уход за усопшим и подготовка к похоронам.

(а) Уход за усопшим и подготовка к похоронам (или другим вариантам распоряжения человеческими останками) должны быть строго конфиденциальными…

Предупреждающий плакат о требованиях к подготовке к похоронам

Как я брила Байрона

Девушка никогда не забудет первое тело, которое она побрила. Это единственный момент в ее жизни, который можно назвать даже более неловким, чем первый поцелуй или потерю невинности. Стрелки часов двигаются мучительно медленно, когда ты стоишь над мертвым телом пожилого мужчины, сжимая в руках розовый пластиковый бритвенный станок.

В освещении ламп дневного света я смотрела на бедного неподвижного Байрона в течение целых десяти минут. Так звали этого мужчину, по крайней мере, это имя было указано на ярлычке, свисающем с большого пальца его ноги. Я не знала, как воспринимать его, как мужчину или как тело, но мне казалось нужным как минимум узнать его имя до того, как я начну проводить очень интимные процедуры.

Байрон был 70-летним мужчиной с густыми белыми волосами, произраставшими на его лице и голове. Он был обнаженным, не считая простыни, обернутой вокруг нижней части его тела. Не знаю, что прикрывала эта простыня. Наверное, она требовалась, чтобы сохранить посмертное достоинство человека.

Его глаза, устремленные в бесконечность, стали плоскими, словно спущенные воздушные шары. Если глаза возлюбленного – это чистое горное озеро, то глаза Байрона были болотом. Его широко раскрытый рот замер в беззвучном крике.

– Эм, Майк! – позвала я своего нового начальника. – Правильно ли я понимаю, мне нужно воспользоваться кремом для бритья, или как?

Майк зашел в комнату, достал из металлического шкафчика банку пены для бритья и попросил меня быть осторожной.

– Будет сложно что-то исправить, если ты раскроишь ему лицо. Будь аккуратна, договорились?

Да, аккуратной. Нужно быть не менее осторожной, чем в прошлые разы, когда я брила людей. Хотя этого со мной еще никогда не случалось.

Натянув резиновые перчатки, я поднесла станок к холодным и твердым щекам Байрона, покрытым густой щетиной. Мне совсем не казалось, что я делаю что-то важное. Я всегда думала, что работники моргов должны быть профессионалами своего дела, умеющими делать с усопшими то, что остальные не могут. Интересно, догадывались ли члены семьи Байрона, что 23-летняя девчонка без опыта работы бреет лицо дорогого им человека?

Закрыть Байрону глаза у меня не вышло, потому как его морщинистые веки не слушались и снова поднимались, словно он хотел наблюдать за тем, как я его брею. Я попробовала еще раз. Безрезультатно. «Эй, Байрон, мне наблюдатели не нужны!» – сказала я, но никто мне не ответил.

То же самое происходило и со ртом. Я закрывала его, но он оставался в таком положении всего несколько секунд, после чего челюсть снова падала. Что бы я ни предпринимала, Байрон не хотел делать то, что полагается каждому джентльмену, то есть бриться. В итоге я неуклюже намазала его лицо пеной для бритья, напоминая самой себе годовалого ребенка, рисующего пальцами.

В процессе работы я пыталась убедить себя в том, что это просто мертвый человек. Всего лишь гниющее мясо, Кейтлин. Туша животного.

Однако эта техника убеждения не оказалась эффективной: Байрон был не просто гниющим мясом. Он также был благородным и волшебным существом, вроде единорога или грифона, объединяя в себе нечто внеземное с мирским.

К тому моменту, как я осознала, что эта работа не для меня, было уже слишком поздно. Я уже не могла уклониться от бритья Байрона. Вооружившись розовым станком и издав высокий звук, различимый лишь собаками, я поднесла его к щеке. Так началась моя карьера парикмахера мертвецов.

Еще утром того дня я совсем не думала, что мне придется брить тела. Конечно, я понимала, что буду иметь дело с трупами, но не догадывалась, что мне нужно будет брить их. Это был мой первый рабочий день в семейном похоронном бюро «Вествинд: кремация и захоронение».

Проснулась я рано, чего со мной никогда до этого не случалось, натянула брюки, которые до этого вообще не носила, и надела массивные кожаные ботинки. Брюки были слишком короткими, а ботинки чересчур большими. Выглядела я нелепо, но в свою защиту могу сказать, что у меня не было определенного понятия о том, как полагается выглядеть работнику, сжигающему мертвых людей.

Когда я вышла из своего дома на Рондел Плэйс, солнце только вставало. В его лучах поблескивали выброшенные иглы и испаряющиеся лужи мочи. Бездомный мужчина, одетый в балетную пачку, тащил вдоль аллеи старую автомобильную шину. По всей вероятности, он намеревался смастерить из нее унитаз.

Когда я впервые очутилась в Сан-Франциско, мне нужно было три месяца, чтобы найти жилье. В конце концов я встретила Зоуи, лесбиянку и студентку юридического факультета, которая сдавала комнату. Мы стали жить вместе в ее ярко-розовом дуплексе[2]2
  Дуплекс – это дом, состоящий из двух секций, объединенных одной крышей и боковыми стенками и рассчитанный на две семьи. – Прим. ред.


[Закрыть] на Рондел Плэйс. С одной стороны нашего славного дома была мексиканская закусочная, а с другой – «Esta Noche», бар, знаменитый латиноамериканскими трансвеститами и оглушающей национальной музыкой.

Когда я шла вдоль Рондел по направлению к железнодорожной станции, ко мне подошел мужчина, распахнул пальто и показал свой пенис.

– Что ты об этом думаешь, сладкая? – спросил он меня, радостно размахивая своим достоинством.

– Эх, парень, могло бы быть и получше, – ответила я. Его лицо сразу помрачнело.

На скоростном поезде я добралась до Окленда, и мне оставалось пройти несколько кварталов до «Вествинда». Вид на мое новое рабочее место, который открылся мне спустя десять минут ходьбы от станции, был удивительным. Не знаю, чего я ожидала от похоронного бюро (может, я думала, что оно будет похоже на гостиную моей бабушки с несколькими печами), но из-за металлического ограждения оно выглядело вполне нормально. Обычное белое одноэтажное здание, которое вполне могло сойти за страховую компанию.

Рядом с воротами была небольшая табличка с просьбой звонить в звонок. Собравшись с духом, я позвонила. Через мгновение дверь со скрипом распахнулась, и на пороге показался мой новый начальник Майк. Я уже видела его однажды и ошибочно решила, что он абсолютно безвреден: лысеющий мужчина за сорок, среднего роста и веса, одетый в штаны камуфляжной расцветки. Однако, несмотря на его дружелюбные штаны хаки, Майк в то утро выглядел пугающе. Он пристально оценивал меня взглядом из-под очков, и весь вид его говорил о том, как он жалеет, что нанял меня.

– Доброе утро, – сказал Майк тихим, невыразительным голосом, словно эти слова должен был слышать только он. Он открыл дверь и ушел.

Спустя несколько неловких мгновений я поняла, что мне следует идти за ним: зайдя в помещение, я несколько раз повернула за угол. В коридорах слышался приглушенный рев, который постепенно становился все громче.

Мы прошли в большое складское помещение, откуда и раздавался этот рев: внутри стояли две большие, но приземистые машины, расположенные в самом центре комнаты, как Траляля и Труляля смерти, сделанные из рифленого металла. Из них выходили трубы, которые шли вверх, сквозь крышу. У каждой машины была металлическая дверь, открывавшаяся наверх.

Я поняла, что передо мной стояли печи для кремации. Там, прямо в эту самую минуту, находились люди, мертвые люди. В тот момент я еще их не видела, но осознание того, что они рядом, меня взволновало.

– Все эти печи для кремации? – спросила я Майка.

– Они занимают все помещение. Было бы странно, если бы это были не печи для кремации, не так ли? – ответил он, выходя в ближайшую дверь и снова оставляя меня одну.

Что такая милая девушка, как я, делает в этом месте? Никто в здравом уме не предпочел бы работу с мертвыми посту, скажем, банковского служащего или воспитательницы детского сада. Скорее всего, устроиться банковским клерком или воспитательницей мне было бы гораздо легче, ведь в индустрии смерти очень подозрительно относились к 23-летним девушкам, желающим пополнить ее ряды.

Во время поиска работы я вбивала в поисковой строке слова «кремация», «крематорий», «морг» и «похороны».

На письма с моим резюме работодатели отвечали мне (если вообще отвечали): «Есть ли у вас опыт работы в сфере кремации?» Похоронные бюро, казалось, настаивали на опыте работы, словно навыки сжигания тел можно было получить на обычном уроке в средней школе. Я разослала сотни резюме и получила множество ответов «Извините, но мы нашли более опытного сотрудника», пока через полгода не нашла работу в компании «Вествинд: кремация и захоронение».

Мои отношения со смертью всегда были довольно сложными. Когда в детстве я узнала, что неизбежным концом существования любого живого организма является смерть, мной овладели дикий страх и сильное любопытство. Будучи маленькой девочкой, я часами лежала в постели не в силах заснуть, пока свет фар машины моей матери не озарял подъездную дорожку к дому. Почему-то я была уверена, что мама лежит где-нибудь на дороге, истекая кровью, и при этом у нее на кончиках ресниц поблескивают кусочки от разбитого лобового стекла. Несмотря на то, что тема смерти, болезней и тьмы буквально поглотила меня, все же мне удавалось казаться наполовину нормальной школьницей. В колледже я решила перестать скрывать свои интересы и начала заниматься средневековой историей. В итоге на протяжении четырех лет я читала статьи примерно с такими названиями: «Некрофантазии и мифы: интерпретации смерти коренными жителями Паго-Паго» (Доктор Карен Баумгартер, Йельский университет, 2004). Меня привлекали все стороны смерти: тела, ритуалы, скорбь. Статьи отвечали на некоторые мои вопросы, однако мне было этого недостаточно. Мне нужны были настоящие тела и реальная смерть.

Майк вернулся, толкая перед собой скрипучую каталку с лежащим на ней моим первым трупом.

– Сегодня у меня совсем нет времени знакомить тебя с печами для кремации, – безразлично сказал он, – поэтому я попрошу тебя об услуге: побрей этого парня.

Очевидно, семья этого мертвого мужчины хотела еще раз его увидеть до кремации.

Далее я последовала за Майком, который повез каталку в стерильную белую комнату, расположенную прямо возле крематория. Он объяснил, что именно в этом помещении трупы «готовят». Он подошел к большому металлическому шкафу и достал одноразовый бритвенный станок из розового пластика. Подав его мне, Майк повернулся и ушел, в третий раз оставив меня в одиночестве. «Удачи!» – прокричал он, удаляясь.

Как я уже отмечала выше, бритье трупа не входило в мои планы, однако у меня не было выбора.

Выйдя из комнаты, Майк пристально следил за мной. Это был своего рода тест, который должен был показать, смогу ли я работать, следуя его жесткой философии: тони или плыви. Я была новенькой, нанятой сжигать (и иногда брить) тела, и я могла или справиться, или не справиться с поставленной задачей. Майк не был готов дать мне ни времени на обучение, ни испытательного срока.

Он вернулся через несколько минут и, стоя у меня за спиной, взглянул на мою работу: «Смотри, брить нужно по направлению роста волос. Отрывистыми движениями. Правильно».

Когда я вытерла с лица Байрона остатки пены, он стал выглядеть словно новорожденный. Не было ни одного пореза.

Позже тем же утром пришли жена и дочь Байрона, чтобы последний раз взглянуть на него. Байрона, задрапированного белыми простынями, вывезли в зал для прощаний. Лампа на полу и розовая лампочка на потолке мягко освещали его открытое лицо; так оно выглядело гораздо приятнее, чем при резком свете ламп дневного света в комнате для приготовлений.

После того как я побрила Байрона, Майк, прибегнув к какой-то похоронной магии, закрыл глаза и рот усопшего. Теперь, освещенное мягкими розовыми лучами, лицо джентльмена выглядело умиротворенным. Я ждала, что из зала для прощаний раздастся крик, вроде: «Какой ужас! Кто его так побрил?!», но, к счастью, этого не произошло.

От его жены я узнала, что Байрон 40 лет проработал бухгалтером. Такому организованному человеку, как он, наверняка понравилось бы тщательно выбритое лицо. Ближе к концу своей битвы с раком легких он был не в силах даже самостоятельно ходить в уборную, не говоря уже о бритье.

После того, как семья Байрона простилась с ним, пора было приступать к кремации. Майк поместил Байрона внутрь одной из огромных печей и с удивительной ловкостью выставил все настройки на передней панели. Через два часа дверь печи снова распахнулась, и я увидела красные тлеющие угольки, которые когда-то были костями Байрона.

Затем Майк принес инструмент, похожий на металлические грабли, и показал, какими движениями нужно выгребать кости из печи. Пока все, что осталось от Байрона, падало в контейнер, зазвонил телефон. Его звонок раздался в громкоговорителях на потолке, которые были установлены специально для того, чтобы телефон было слышно, несмотря на рев печей.

Майк сунул мне свои защитные очки и сказал:

– Закончи выгребать кости, мне нужно снять трубку.

Когда я доставала кости Байрона из печи, то заметила, что его череп остался целым. Я обернулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за мной кто-нибудь живой или мертвый, а затем начала тащить череп к себе. Когда он приблизился к дверце печи, я взяла его в руки: он все еще был теплым, и я чувствовала его гладкую, но пыльную поверхность даже через промышленные перчатки.

Безжизненные глазницы Байрона смотрели на меня, пока я вспоминала, каким было его лицо до того, как всего два часа назад оказалось в огне. Это лицо я должна была хорошо запомнить, учитывая наши клиентско-парикмахерские отношения. Однако все человеческое, что было в его лице, ушло. Мать-природа с «ее жестокими законами», как писал Теннисон[3]3
  Источник: Теннисон, Лорд Альфред. In memoriam: официальный текст. Нью-Йорк: В.В. Нортон & Компани, 2004. – Прим. ред.


[Закрыть], разрушила всю красоту, что однажды создала.

Кости Байрона, в которых после кремации остались лишь неорганические вещества, стали очень хрупкими. Когда я повернула череп боком, чтобы лучше его рассмотреть, он рассыпался в моей руке, и пыль от него сквозь мои пальцы упала в контейнер. Мужчина по имени Байрон, отец, муж и бухгалтер, теперь навсегда остался в прошлом.

Вернувшись вечером домой, я увидела, что моя соседка Зоуи плачет на диване. Ее сердце разбил женатый мужчина, в которого она влюбилась во время недавней поездки в Гватемалу (это был двойной удар по ее эго и нетрадиционной ориентации).

– Как первый рабочий день? – спросила она сквозь слезы.

Я рассказала ей о Майке и о бритье трупа, но решила умолчать о черепе Байрона, сделав это своим секретом. Также я умолчала о странном нездоровом чувстве власти, которое я ощутила, когда руками растерла череп в пыль.

Пока звуки мексиканской музыки из «Esta Noche» мешали мне заснуть, я не могла перестать думать о черепе. Однажды все, что когда-то было Кейтлин: глаза, губы, волосы, плоть, – перестанет существовать. Возможно, мой череп тоже раскрошит рука в перчатке какого-нибудь 20-летнего юнца.

Щенок-сюрприз

На второй день в Уэствинде я встретила Падму. Нельзя сказать, что Падма была противной. Это слишком простое определение с дешевой коннотацией[4]4
  В данном случае дополнительное значение. – Прим. ред.


[Закрыть]. Падма больше напоминала существо из фильма ужасов, главную героиню кино «Воскрешенная ведьма-вуду». Когда я бросала взгляд на ее тело, лежащее в картонном контейнере для кремации, то думала: «Господи, да что я вообще здесь делаю?»

При жизни в Падме текла ланкийская и североафриканская кровь. Из-за темного цвета и сильного разложения ее кожа казалась угольно-черной. В ее длинных волосах, разбросанных во всех направлениях, были колтуны[5]5
  Колтун – болезнь кожи головы, при которой волосы слипаются в плотный ком. – Прим. ред.


[Закрыть]. Белая плесень паучьими лапами выползала из ее носа и покрывала половину лица, включая глаза и зевающий рот. С левой стороны груди у нее была дыра, словно кто-то вырезал ей сердце в ходе таинственного ритуала.

Падме было чуть за тридцать, когда она умерла от редкого генетического заболевания. Несколько месяцев ее тело находилось в больнице Стэнфордского университета, где врачи пытались выяснить, что за болезнь убила ее. К тому моменту, как она прибыла в «Вествинд», ее тело уже перестало походить на человеческое.

Несмотря на ужас, который внушала неопытной мне Падма, я не могла позволить себе отпрыгнуть от ее тела, как олененок на дрожащих лапках. Менеджер Майк ясно дал понять, что мне платят не за то, чтобы я боялась мертвецов. Мне отчаянно хотелось доказать ему, что я могу быть такой же равнодушной, как и он.

«Лицо в плесени? Да я видела такое миллион раз! Это еще легкий случай», – мечтала я сказать с видом настоящего профессионала в области ритуальных услуг.

Пока вы не увидите труп, похожий на тело Падмы, смерть кажется чуть ли не красивой. На ум сразу же приходит викторианская жертва туберкулеза, у алого рта которой виднеется тоненькая струйка крови. Когда Аннабель Ли, возлюбленная Эдгара Аллано По, умирает, страдающий от любви По не может оставаться в стороне. Он пишет:

 
«И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей –
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли».
 

(пер. К. Бальмонта)

Великолепное белоснежное тело Аннабель Ли. Никакого упоминания о следах разложения, которые сделали бы лежание рядом с возлюбленной невыносимым для безутешного По.

Падма была не единственной. Повседневные реалии работы в «Вествинде» были куда менее захватывающими, чем я предполагала. Мой рабочий день начинался в 08:30 утра, когда я включала печи для кремации («реторты», как они называются на профессиональном жаргоне). Весь первый месяц я носила с собой шпаргалку по включению печей и неуклюже нажимала на ярко-красные, синие и зеленые кнопки, напоминавшие мне о научно-фантастических фильмах 1970-х годов, чтобы установить температуру, зажечь горелку и отрегулировать вытяжку. Секунды до того, как печи с грохотом включались, были самыми тихими и спокойными за весь день. Никакого шума, жара, давления – просто девушка и куча свежих трупов.

Как только печи были включены, о тишине можно было забыть. Комната превращалась во внутренний круг ада: ее наполнял раскаленный спертый воздух, напоминавший дыхание дьявола, и грохот реторт. То, что выглядело как пушистая серебристая обшивка космического корабля, обеспечивало звукоизоляцию, защищая от шума уши скорбящих родственников, сидящих в часовне или в залах для прощаний.

Печь была готова поглотить первое тело, когда температура внутри нее достигала 800 °C. Каждое утро ко мне заходил Майк и приносил несколько разрешений на кремацию. Выбрав два разрешения, я убирала своих сегодняшних жертв в холодильник, где они ожидали своей участи, и приветствовала картонные коробки с телами, на каждой из которых стояло полное имя усопшего и дата его смерти. Холодильник пах, как смерть во льду: этот запах сложно описать, но невозможно забыть.

Люди в холодильнике, скорее всего, никогда бы не стали проводить время вместе в реальной жизни.

Пожилой темнокожий мужчина с инфарктом миокарда, женщина средних лет с раком яичников, молодой испанец, застреленный всего в нескольких кварталах от крематория. Всех их привела сюда смерть, словно на саммит ООН, где им предстояло обсудить свою кончину за круглым столом.

Зайдя в холодильник, я поклялась высшим силам, что буду хорошо себя вести, если тело первого в очереди на кремацию находится не в самом низу нагромождения трупов. Тем утром первым должен был быть мистер Мартинес. В идеальном мире его тело было бы на самом верху, ожидая, когда я подойду и легко переложу его на гидравлическую каталку. К моему большому разочарованию мистер Мартинес застрял между мистером Уиллардом, миссис Нагасаки и мистером Шелтоном. Это значило, что мне придется несколько раз переставлять коробки, как в Тетрисе.

Переложив наконец мистера Мартинеса на каталку, я повезла его в зал для кремации. Последними препятствиями в нашем с ним путешествии стали толстые пластиковые полоски (которые также можно увидеть на автомойках и в холодильниках для мяса), которые свисали с дверного проема холодильной камеры, не выпуская из нее холодный воздух. Эти полоски были моими злейшими врагами. Они цеплялись за всех, кто проходил сквозь них, как жуткие ветки из анимационной версии фильма «Легенды о Сонной Лощине»[6]6
  «Легенда о Сонной Лощине» – рассказ американского писателя Вашингтона Ирвинга. По мотивам рассказа существует множество экранизаций. – Прим. ред.


[Закрыть]. Я терпеть не могла прикасаться к ним, так как в красках представляла, сколько на них налипло бактерий и измученных душ усопших.

Зацепившись за полоски, невозможно развернуть каталку под нужным углом, чтобы вывезти ее из дверного проема. Толкнув каталку с мистером Мартинесом, я услышала знакомый «динь»: каталка врезалась в металлический проем.

Майк, который проходил мимо, направляясь в комнату для приготовлений, увидел, как я толкаю каталку вперед-назад, вперед-назад.

– Помощь нужна? Не получается? – спросил он, красноречиво приподняв одну бровь, словно хотел сказать: «Сразу видно, насколько ты никчемна».

– Нет, я справлюсь! – радостно прокричала я, сдвигая с лица полные бактерий пластиковые щупальца и выталкивая тележку по направлению к крематорию.

Я поняла, что на все нужно отвечать: «Нет, я справлюсь!» Нужна ли мне помощь при поливе цветов во дворе? Нет, я справлюсь! Помочь ли мне с намыливанием пальца мертвеца, чтобы протащить обручальное кольцо сквозь его распухшие суставы? Нет, я справлюсь!

После того как я успешно выкатила мистера Мартинеса из холодильника, пришла пора достать его из картонной коробки. Это была самая приятная часть моей работы.

Распаковку коробок я ассоциирую с игрушкой для девочек «Щенок-сюрприз», популярной в начале 1990-х годов. В рекламе группа девочек от пяти до семи лет толпилась вокруг коробки с плюшевой собачкой. Они приходили в восторг, когда заглядывали внутрь плюшевого живота и обнаруживали там много мягких щенков. Их могло быть три, четыре и даже пять! Это, конечно, и был самый настоящий сюрприз.

То же самое было и с мертвыми. Каждый раз, открывая коробку, я могла увидеть там кого угодно: 95-летнюю женщину, мирно умершую у себя дома, или 30-летнего мужчину, которого нашли в мусорном контейнере спустя восемь дней после его смерти. Каждый человек был для меня отдельным приключением.

Если тело, которое я обнаруживала в коробке, было необычным (например, плесень на лице Падмы), мое любопытство заставляло меня провести расследование, то есть заглянуть в электронную систему регистрации смертей, записи коронера[7]7
  Коронер – в некоторых странах англо-саксонской правовой семьи должностное лицо, специально расследующее смерти, имеющие необычные обстоятельства или произошедшие внезапно, и непосредственно определяющее причину смерти. – Прим. ред.


[Закрыть] и свидетельство о смерти. Эти бюрократические формальности позволяли мне больше узнать о жизни человека и, что самое важное, его смерти. Мне хотелось понять, как эти люди ушли из жизни и попали ко мне в крематорий.

В мистере Мартинесе не было ничего необычного. Тело на три щеночка, сказала бы я при необходимости его оценить. Это был латиноамериканец в возрасте около 70 лет, умерший, вероятно, от сердечного приступа. Под его кожей я увидела очертания кардиостимулятора.

Среди сотрудников крематориев ходит легенда о том, что литиевые батарейки внутри стимулятора взрываются в огне, если их не извлечь. Эти крошечные бомбы способны уничтожить лица несчастных операторов кремационной печи. Никто не осмеливался оставить их внутри реторты[8]8
  Реторта – сосуд грушевидной формы с длинным отогнутым в сторону горлом, применяемый в лабораториях для нагревания и перегонки веществ. – Прим. ред.


[Закрыть] на достаточно долгое время, чтобы проверить, верны ли слухи. Вернувшись в комнату для приготовлений, я взяла у бальзамировщика скальпель, чтобы извлечь стимулятор.

Вначале я поднесла скальпель к груди мистера Мартинеса, затем попыталась сделать два разреза крест-накрест над стимулятором. Скальпель выглядел острым, но никак не повредил кожу, не оставив даже царапины.

Нетрудно понять, почему студенты медицинских университетов тренируются делать операции на трупах: так они перестают бояться того, что причиняют человеку боль. Пока я проводила эту мини-операцию, мне казалось, что мистер Мартинес совершенно точно пребывает в агонии. Ощущение того, что он испытывает боль, не покидало меня, хотя мутные глаза мистера Мартинеса явно свидетельствовали о том, что ему уже все равно.

Неделю назад Майк показывал мне, как извлекать кардиостимулятор, и я сделала вывод, что все очень просто. Приходится давить на скальпель гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд: человеческая кожа – удивительно прочный материал. Я извинилась перед мистером Мартинесом за свою некомпетентность. После нескольких неудачных попыток металлический кардиостимулятор все же показался под бугристой желтой тканью его груди. Мне удалось достать его одним быстрым движением.

Теперь, когда мистера Мартинеса идентифицировали, перевезли и избавили от потенциально взрывоопасных батареек, он был готов встретить свой огненный конец. Я нажала на кнопку, приводящую в действие ленточный конвейер, позволяющий поместить тело внутрь печи. Как только металлическая дверь с грохотом захлопнулась, я вернулась к научно-фантастическим кнопкам на передней панели реторты, отрегулировала поток воздуха и включила горелки.

Пока тело горит, делать практически нечего. Я, не отрываясь, следила за меняющейся температурой внутри печи, а затем решила приоткрыть железную дверь, заглянуть внутрь реторты и посмотреть, что стало с телом. Тяжелая дверь открывалась со скрипом, словно говорила: «Остерегайся того, что ты увидишь, дорогая».

В индийских Ведах[9]9
  Веды – сборник древних священных писаний на санскрите. – Прим. ред.


[Закрыть], написанных четыре тысячи лет назад, говорится, что кремация необходима для того, чтобы душа могла вырваться из ловушки в виде нечистого мертвого тела.

В тот момент, когда трескается череп, душа освобождается и летит в мир предков. На словах это звучит красиво, но если вы не привыкли к виду горящих человеческих тел, в реальности это может показаться жутким.

Когда я впервые увидела горящее тело, то почувствовала себя страшной грешницей, несмотря на то что это было предусмотрено протоколом «Вествинда». Даже если вы способны спокойно смотреть на обложки рокерских альбомов, гравюры Иеронима Босха с изображениями пыток в аду и сцену из фильма «Индиана Джонс», где плавятся лица нацистов, вы все равно не можете быть полностью подготовлены к виду горящего тела. Картина охваченного пламенем человеческого черепа пробудит в вас до такой степени интенсивные эмоции, которые вы не могли испытать даже в самых диких фантазиях.

Когда тело находится внутри печи, в первую очередь сгорает картонная коробка, в которой оно лежит, оставляя труп беззащитным в огне преисподней. Затем сгорает органический материал, и труп меняется до неузнаваемости. Человеческое тело на 80 % состоит из воды, которая испаряется без какого-либо труда. Затем пламя охватывает мягкие ткани, и тело обугливается, становясь полностью черным.

Сгорание тех частей, которые определяют внешность человека, занимает больше всего времени.

Я бы солгала, заявив, что никак себе не представляла работу оператора кремационной печи. На самом деле я полагала, что буду засовывать тела в гигантские печи, а затем задирать ноги на стол, есть клубнику и читать романы, пока бедные мужчины и женщины горят. В конце дня я бы задумчиво ехала на поезде домой, с каждым разом приходя все к более глубокому пониманию смерти.

После нескольких недель работы в «Вествинде» мысли о поедании клубники и философствовании сменились другими, более насущными: когда обед? я когда-нибудь буду чистой? Нельзя быть по-настоящему чистой в крематории. Благодаря частицам мертвых людей и промышленному оборудованию тонкий слой пыли и сажи покрывает все вокруг. Пыль накапливается в совершенно непредсказуемых местах, например, изнутри ноздрей. К середине дня я была похожа на главную героиню рассказа «Девочка со спичками»[10]10
  «Девочка со спичками» – короткий святочный рассказ Ханса Кристиана Андерсена. – Прим. ред.


[Закрыть].

В пыли от человеческих костей, скопившейся за ушами или забившейся под ногти, приятного мало, однако прах уносил меня в мир, отличный от того, что существовал за пределами крематория.

Энкио Пат О’Хара была главой Центра дзэн-буддизма в Нью-Йорке, когда 11 сентября рухнули башни-близнецы Всемирного торгового центра. «Запах стоял несколько недель, и мне казалось, что я дышу людьми, – сказала она. – Это был запах всего, что было уничтожено, включая людей. Людей, электроприборов, камня и стекла».

Такое описание вселяет ужас. Однако О’Хара посоветовала людям не пытаться спрятаться от этой картины, а, наоборот, всмотреться внимательнее и понять, что «это происходит постоянно, но мы этого не замечаем; теперь действительность можно увидеть, ощутить ее запах и прочувствовать». В «Вествинде» я, словно впервые, смотрела, ощущала запах и чувствовала. Эта встреча с реальностью была для меня бесценна, и вскоре я уже не могла жить по-старому.