Текст книги "Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория"

Вернемся к насущной проблеме: во сколько обед и где нужно есть? У меня был получасовой обеденный перерыв. Есть в фойе я не могла из страха, что зайдет семья усопшего и увидит, как я поглощаю чоу-мейн[11]11
  Китайская жареная лапша. – Прим. ред.


[Закрыть]. Возможный сценарий: распахивается парадная дверь, моя голова поворачивается, глаза выпучиваются, лапша вываливается изо рта. Обед в самом крематории я тоже не рассматривала в качестве варианта, ведь мне не хотелось, чтобы прах попал в мой контейнер с едой. Оставалась часовня (если в ней не было тела) и кабинет Джо.

Хотя Майк был менеджером крематория, здание похоронного бюро «Вествинд: кремация и захоронение» было построено Джо. Я никогда не встречала Джо (по-настоящему его звали Хоакин), владельца «Вествинда»: он ушел на пенсию незадолго до того, как я сожгла первое тело, оставив Майка за главного. Он стал для меня своего рода апокрифической[12]12
  Апокрифический – в одном из своих значений – недостоверный, легендарный, передающийся слухами. – Прим. ред.


[Закрыть] фигурой: возможно, физически он и не был рядом, но его присутствие в здании всегда ощущалось. Джо будто наблюдал за Майком, следя за тем, чтобы он всегда был занят. Точно так же Майк наблюдал за мной. Нам обоим не давал покоя пристальный взгляд наших начальников.

Кабинет Джо пустовал. Это была комната без окон, заполненная коробками с разрешениями на кремацию и записями о каждом, кто когда-либо отправлялся в последний путь в «Вествинде». Его фотография до сих пор висела над письменным столом: на ней был запечатлен высокий мужчина с рябой кожей, шрамами на лице и густой черной бородой. Поверьте, у вас бы не возникло желания переспать с таким, как он.

Какое-то время я надоедала Майку, прося больше рассказать мне о Джо. Не выдержав, он принес мне выцветший номер местной еженедельной газеты, на обложке которой была фотография Джо. На фото он стоял напротив кремационных печей «Вествинда», скрестив руки на груди. Здесь он опять же не вызывал никакого желания.

– Я нашел это в шкафу для документов, – сказал Майк. – Тебе понравится. В статье Джо описан как дерзкий ренегат[13]13
  Ренегат – лицо, перешедшее от одного вероисповедания в другое, в переносном смысле – человек, изменивший своим убеждениям и перешедший в лагерь противников. – Прим. ред.


[Закрыть], который начал битву с бюрократией и победил.

Майк был прав. Статья мне понравилась.

– Жители Сан-Франциско обожают такие истории, – добавил он.

Джо, в прошлом работавший офицером полиции, основал «Вествинд» за двадцать лет до моего прихода туда. Его первоначальный бизнес-план предполагал заполнение прибыльной ниши по рассеиванию праха в море. Он купил лодку и стал возить на ней семьи по заливу Сан-Франциско.

– Мне кажется, он пригнал эту лодку самостоятельно. Из Китая или откуда-то еще. Не помню, – сказал Майк.

Через некоторое время парень, следивший за лодкой Джо, совершил какую-то ужасную ошибку и затопил ее.

Майк пояснил: «Джо стоял на причале, курил сигару и смотрел, как тонет его лодка. Тут ему пришло в голову, что деньги, которые он получит по страховке, нужно потратить на покупку кремационных печей».

Уже примерно через год Джо стал владельцем малого бизнеса, открыв похоронное бюро «Вествинд: кремация и захоронение». Он узнал, что колледж похоронного дела в Сан-Франциско еще много лет назад заключил контракт с властями города о распоряжении телами бездомных и неимущих.

По словам Майка, под словом «распоряжение» колледж подразумевал использование тел в качестве обучающих материалов для студентов, бессмысленное бальзамирование всех трупов подряд и получение денег на все это из городского бюджета.

К концу 1980-х годов колледж стал стоить городу более 15,000 долларов в год. Джо, будучи предприимчивым джентльменом, предложил городу платить ему на два доллара меньше за каждое тело, чем колледжу, и выиграл контракт. Теперь все неопознанные тела и трупы неимущих отправлялись в «Вествинд».

Этот смелый поступок столкнул Джо с коронером Сан-Франциско. В то время этот пост занимал доктор Бойд Стивенс, состоявший в хороших отношениях с местными похоронными бюро и, согласно статье, не принимавший ликер и конфеты в качестве благодарности за его труд. Он был в дружеских отношениях и с колледжем похоронного дела, которого Джо лишил контракта на распоряжение телами бездомных. Начались притеснения «Вествинда»: несколько раз в неделю туда наведывались городские инспекторы, обнаруживая вопиющие нарушения. Беспричинно и без предупреждения контракт с похоронным бюро Джо был расторгнут. Джо подал в суд на коронера и выиграл дело. Майк закончил свой рассказ на радостной ноте, заявив, что бюро «Вествинд: кремация и захоронение» стало открыто для бизнеса, а колледж похоронного дела в Сан-Франциско вышел из игры.

Грудная клетка, самая толстая часть человеческого тела, горит дольше всего.

После обеда, спустя час после того, как я поместила мистера Мартинеса в печь, пришло время перевернуть его. Тело вошло в печь ногами вперед, что позволило самому интенсивному пламени на потолке камеры печи начать сжигать его грудную клетку.

Теперь, когда грудь мистера Мартинеса сгорела, труп нужно было продвинуть вперед, чтобы в огонь попала нижняя часть тела. Чтобы это сделать, я натянула промышленные перчатки, надела защитные очки и вооружилась похожим на грабли металлическим шестом с зубьями на конце. Приоткрыв дверь печи примерно на 20 см, я протиснула шест в огонь и аккуратно подцепила мистера Мартинеса за ребра. Сначала это кажется непростой задачей, но, немного приноровившись, можно научиться цепляться за самое крепкое ребро с первой попытки. Затем я резким движением подтянула его к себе, и, как только ноги оказались в огне, пламя резко вспыхнуло.

Когда от мистера Мартинеса остались лишь красные тлеющие угольки (важно, чтобы они были красными, так как черный цвет означает, что тело не до конца «приготовилось»), я выключила печь, подождала, пока она охладится до 250 °C, и начала выгребать кости. Грабли на конце металлического шеста цепляют более крупные частицы костей, но, чтобы достать весь прах, скопившийся в труднодоступных местах, нужно воспользоваться специальным металлическим веником. Если вы пребываете в нужном расположении духа, выгребание праха может помочь вам достичь дзена, подобно буддистам, которые граблями облагораживают песчаные сады.

Поместив все останки мистера Мартинеса в металлическое ведерко, я понесла их на другой конец крематория и выложила на плоский вытянутый поднос. Поднос, похожий на те, что используются при археологических раскопках, был необходим для обнаружения любых металлических предметов, которые могли находиться внутри тела. Этими предметами может быть все, что угодно, начиная от имплантатов[14]14
  Имплантаты (импланты) – класс изделий медицинского назначения, используемых для вживления в организм. – Прим. ред.


[Закрыть] в коленях и бедрах и заканчивая металлическими зубными протезами.

Весь металл необходимо извлечь, так как финальным этапом процесса кремации является помещение костей в кремулятор. Название «кремулятор» звучит так, словно это имя мультяшного злодея или грузовика-монстра, хотя на самом деле это название устройства для измельчения костей, по размерам сравнимого с кухонной мультиваркой.

Поместив кусочки костей в кремулятор, я включила устройство на 20 секунд. Фрагменты костей с шумом превратились в однородную пыль, называемую «кремированные останки». В Калифорнии законом установлено, что семья мистера Мартинеса получит в урне пушистый белесый прах, а не куски костей. Кости бы служили напоминанием о том, что внутри урны находится не что-то абстрактное, а настоящий мертвый человек.

Не во всех культурах принято избегать костей. В I в. н. э. римляне строили высокие погребальные костры из сосновых бревен. Тело без гроба клали на сооружение из бревен и поджигали. После окончания процесса кремации скорбящие родственники собирали кости, вручную промывали их в молоке и перекладывали в урны.

Если вы думаете, что промывание костей приветствовалось только в далеком прошлом, вы не правы: кости играют значительную роль в похоронных ритуалах современной Японии. Во время kotsuage («сбора костей») скорбящие собираются вокруг печи для кремации, когда кости извлекают из камеры. Кости выкладывают на стол, после чего родственники берут их длинными палочками для еды и перекладывают в урну. В первую очередь они берут кости стопы, а затем продвигаются по направлению к голове. Это необходимо, чтобы усопший мог отправиться в мир мертвых на ногах.

Семьи мистера Мартинеса рядом не было: в крематории мы были с ним вдвоем. В знаменитом трактате под названием «Порнография смерти» антрополог Джеффри Горер писал: «Часто кремации отдается предпочтение, потому что она, в отличие от погребения, позволяет окончательно избавиться от усопшего». Я не была членом семьи мистера Мартинеса и не знала его при жизни, но теперь именно я проводила все ритуалы, окружавшие его смерть. Его kotsuage был осуществлен мной одной. В прошлом в каждой культуре мира посмертные ритуалы были похожи на сложный танец, исполнить который могли только обученные люди в строго определенное время. Я не чувствовала, что готова взять на себя ответственность за последние минуты этого человека, ведь у меня не было никакого опыта, не считая того, что я несколько недель управлялась с кремационной печью.

Измельчив кости мистера Мартинеса в кремуляторе, я пересыпала его прах в целлофановый пакет и завязала его проволокой. Затем я положила пакет в коричневую пластмассовую урну. В нашем бюро продавались другие, более дорогие урны, позолоченные и украшенные перламутровыми голубями, но семья мистера Мартинеса, как и большинство других семей, решила такую не покупать.

Я вбила имя мистера Мартинеса в специальный принтер для этикеток. Принтер зашумел и выплюнул ярлычок, который нужно было приклеить на его урну. Наконец я поставила урну на полку, где она вступила в ряды таких же коричневых пластмассовых солдат, которые терпеливо ждали, когда кто-нибудь придет и заберет их. Удовлетворенная выполненной работой, я вышла из крематория в 17:00, покрытая тонким слоем человеческого праха.

Глухой удар

Говорят, чтобы получить свой порно-псевдоним, нужно объединить кличку вашего первого питомца с названием улицы, на которой вы выросли. Согласно этому правилу, меня звали бы Суперфлай Пуналэи. У меня никогда не было намерения строить карьеру в порнографии, но такое имя буквально вынуждает попробовать.

Пуналэи Плэйс – это маленькая тупиковая улица в Канеохи, Гавайи, где я провела первые 18 лет жизни. Мой дом можно было в лучшем случае назвать средним, но расположение на тропическом острове в окружении горной цепи и искрящегося голубого залива компенсировало все его недостатки. Во время сезона созревания кокосов мне приходилось буквально бежать по дорожке, ведущей к дому, в противном случае мне непременно успевал упасть на голову перезрелый орех.

Тихая Пуналэи Плэйс напоминала теплую ванну, вода в которой никогда не остывала. Жизнь там годами текла без изменений: в грузовиках на зеркалах заднего вида висели игрушечные головы индейцев с торчащими перьями, в местных ресторанчиках подавали говядину-терияки на одной тарелке с итальянским салатом, а по местному радио передавали игру на укулеле[15]15
  Укулеле – гавайский четырехструнный щипковый музыкальный инструмент. – Прим. ред.


[Закрыть]. Температура воздуха там редко значительно отличалась от температуры тела.

Когда мне было пять лет, мне привезли Суперфлая, плавающего в полиэтиленовом пакете с чистой водой, из зоомагазина в Коолау. Он жил у нас в столовой в голубом аквариуме с оранжевыми камнями. Мои родители дали ему такую кличку, вдохновившись одноименным хитом Кертиса Мэйфилда[16]16
  Музыкант афроамериканской музыки. – Прим. ред.


[Закрыть], но я сомневаюсь, что моя рыбка была как-то связана с тяжелыми временами и улицами гетто, описанными в песне.

Вскоре после того, как рыбка поселилась у нас дома, Суперфлай заболел ихтиофтириозом. Эта болезнь, вызванная паразитами, медленно убивала его. На чешуе Суперфлая появились белые точки. Его когда-то игривое плаванье сменилось безучастным перемещением по аквариуму. Через несколько недель, когда его ослепительно-золотой окрас полинял до тускло-белого, Суперфлай совсем перестал плавать. Моя мама проснулась утром и увидела его крошечный труп на поверхности воды. Не желая меня тревожить, она решила отложить первую беседу о смерти с дочерью до прихода с работы.

Днем мама усадила меня и взяла мою руку.

– Дорогая, мне нужно сказать тебе кое-что о Суперфлае.

– Что, маменька?

Скорее всего, я назвала ее «мама» или «мамочка», но в моих воспоминаниях я была очень вежливым британским ребенком с изысканными манерами.

– Суперфлай заболел и умер. Утром я увидела, что он мертв.

– Нет, мама, это не так, – настаивала я. – Суперфлай в порядке.

– Милая, мне очень жаль. Я бы хотела, чтобы он был жив, но он умер.

– Пойдем, я докажу тебе, что ты не права!

Я привела маму к аквариуму, где на поверхности воды лежала неподвижная белая рыбка.

– Смотри, Кейтлин, я его уколю, чтобы ты поняла, о чем я говорю. Хорошо?

Как только она опустила палец в воду, чтобы потрогать маленький труп, Суперфлай встрепенулся и поплыл к другому концу аквариума, чтобы спрятаться от атакующего его человека.

– Боже мой! – закричала мама, наблюдая, как живая рыбка плавает из стороны в сторону.

В этот момент она услышала, как мой отец смеется за ее спиной.

– Джон, что ты сделал? – сказала она, прижав руки к груди.

Вот что сделал мой папа: он встал чуть позднее мамы, выпил чашку кофе, а затем без лишних церемоний смыл Суперфлая в унитаз. Затем мы с ним поехали в зоомагазин и купили здоровую белую рыбку точно такого же размера, как Суперфлай. Мы привезли рыбку домой и выпустили в голубой аквариум. Вся цель ее короткой жизни состояла в том, чтобы довести мою маму до сердечного приступа.

Розыгрыш удался. Мы назвали рыбку Суперфлай-2, и из своего первого столкновения со смертью я сделала вывод о том, что ее всегда можно избежать.

Если не считать несчастного Суперфлая (и Суперфлая-2, который тоже вскоре умер), я видела смерть только в мультиках и фильмах ужасов. Очень рано я научилась перематывать вперед видеокассеты, благодаря чему пропускала сцену смерти мамы Бэмби, еще более опасный для детской психики момент смерти мамы Литтлфут в «Земле до начала времен»[17]17
  Американо-ирландский приключенческий мультипликационный фильм, выпущенный в США 18 ноября 1988 года. – Прим. ред.


[Закрыть] и эпизоды из «Алисы в Стране чудес», где Королева приказывает рубить головы. Ничто мне не угрожало. Я упивалась своей властью и думала, что все могу перемотать вперед.

Но однажды настал день, когда я утратила контроль над смертью. Мне было восемь, в торговом центре в нескольких кварталах от нашего дома должно было пройти состязание костюмов на Хэллоуин. Планируя нарядиться принцессой, я нашла в комиссионном магазине обшитое блестками синее бальное платье. Когда я поняла, что банальный образ принцессы награды мне не принесет, то решила придумать кое-что более оригинальное.

В коробке с костюмами я обнаружила парик из длинных черных волос, который я позднее использовала при съемке на видеокамеру 1980-х годов чудовищную пародию на клип Аланис Мориссетт[18]18
  Канадская певица, композитор, актриса и продюсер. – Прим. ред.


[Закрыть] «Ты должен знать». На парик я надела сломанную тиару[19]19
  Первоначально персидский головной убор в виде высокой шапки, впоследствии в более широком смысле – драгоценное головное украшение, разновидность короны или диадемы. – Прим. ред.


[Закрыть]. Последним штрихом стало щедрое количество искусственной крови, после чего я превратилась в мертвую королеву бала.

Когда пришла моя очередь выступить на состязании, я, прихрамывая и шаркая ногами, прошла по подиуму. Ведущий попросил меня ответить в микрофон, кем я нарядилась, и я ответила монотонным зомби-голосом: «Он броооосил меня. Он заплаааааатит за это. Я мертвая королева бала». Думаю, именно мой голос покорил судей. В качестве приза мне вручили $75, и я решила, что на эту сумму я смогу купить непристойное количество фишек. Все третьеклассники, жившие на Гавайях в 1993 году, считали целью своей жизни добыть денег на фишки.

Затем в туалете торгового центра я переоделась в неоново-зеленые лосины и неоново-розовую футболку (в стиле Гавайев в 1993 году) и пошла в дом с привидениями со своими друзьями. Я хотела найти папу и, очаровав его, попросить дать мне денег на один из гигантских кренделей. Как и во многих других торговых центрах, в этом было два этажа, при этом на втором этаже были перила, позволяющие посетителям видеть, что происходит внизу.

Я увидела, что мой отец дремлет на скамейке рядом с кафе. «Пап! – прокричала я со второго этажа. – Крендель, папа! Крендель!»

Пока я кричала и махала руками, боковым зрением заметила маленькую девочку, подползающую к перилам второго этажа. Вдруг она соскользнула вниз и упала с высоты десяти метров лицом на прилавок. При этом все услышали чудовищный глухой удар.

«Мой ребенок! Нет! Мой ребенок!» – закричала ее мать, сбегая с эскалатора, неистово расталкивая охранников торгового центра и свидетелей трагедии. До сегодняшнего дня я не слышала ничего более страшного, чем крики той женщины.

У меня подкосились колени, а я все продолжала смотреть на скамейку, на которой до этого сидел мой отец, хотя он побежал вместе с толпой. Теперь вся скамейка была пуста.

Этот глухой удар, раздавшийся при падении девочки, снова и снова звучал в моей голове. Сегодня можно было бы сказать, что у меня посттравматический стрессовый синдром, но раньше я считала звук этого удара барабанным боем моего детства.

– Эй, я надеюсь ты тоже не спрыгнешь вниз? Просто воспользуйся эскалатором, ладно? – сказал мой отец, пытаясь показаться веселым. У него на лице была такая же глупая улыбка, как и в тот день, когда он напугал маму Суперфлаем.

Мне же все произошедшее совсем не казалось смешным. Думаю, мои глаза сказали ему об этом.

Есть японский миф об Изанаги, который спускается в мир мертвых, чтобы найти свою сестру Изанами. Когда он находит ее, сестра говорит, что вернется с ним в мир живых, но Изанаги ни при каком условии не должен смотреть на нее. Однако Изанаги не выдерживает и подносит фонарь к лицу Изанами, чтобы взглянуть на нее. Он видит гниющее тело сестры, покрытое личинками. Изанаги убегает, сестра преследует его, но он пододвигает огромный камень, который разделяет их навсегда. Теперь Изанаги знает, что такое смерть, и он вынужден прятаться от собственных мыслей, наполненных увиденными им ужасами.

Той ночью я до рассвета просидела с включенным светом. Внутри моего тела маленькая девочка упала в пропасть страха. Эта смерть не была ни насильственной, ни кровавой; по телевизору я видела картины еще более пугающие. Однако это была реальность. До той ночи я полностью еще не осознавала, что когда-нибудь тоже умру. Что все когда-нибудь умрут. Также я не знала, кому еще было об этом известно. Если все окружающие понимали это, как они вообще могли с этим жить?

На следующее утро родители обнаружили меня на диване в гостиной, лежащую с открытыми глазами под несколькими одеялами. Они отвели меня в кафе, чтобы поесть шоколадных блинчиков. Больше мы об этом инциденте не говорили.

Самое удивительное в этой истории не то, что восьмилетняя девочка стала свидетельницей смерти, а что ей потребовалось для этого целых восемь лет. Всего 100 лет назад невозможно было найти ребенка, ни разу не видевшего смерти.

Северная Америка построена на смерти. Когда туда прибыли первые европейские переселенцы, все, что они делали, это умирали.

Они погибали от голода, холода, сражений с коренными жителями, гриппа, дифтерии, дизентерии и оспы. К концу третьего года существования поселения Джеймстаун в Вирджинии из первоначальных 500 жителей 440 были мертвы. Дети в особенности умирали постоянно. Мать пятерых детей могла считать себя счастливицей, если хотя бы двое из них доживали до десяти лет.

В XVIII и XIX веках статистика смертности не стала более воодушевляющей. Когда дети того времени прыгали через скакалку, они повторяли следующую считалочку:

 
Бабушка, бабушка,
Правду скажи.
Сколько лет
Мне осталось прожить?
 
 
Один, два, три, четыре..?
 

Печальная правда в том, что многие из них проживали не больше нескольких прыжков на скакалке. Во время похорон дети несли крошечные гробы других детей по улицам поселений. Звучит чудовищно, но длинный путь к могиле тех детей, скорее всего, был не менее страшен, чем терзания, которые охватили мой юный мозг, после того как я увидела падение маленькой девочки.

Через несколько месяцев после происшествия в торговом центре мы с отрядом девочек-скаутов поехали в местную пожарную часть. Там мне хватило смелости спросить одного из пожарных, что в итоге стало с тем ребенком. «Это было ужасно», – сказал он, качая головой и в отчаянии смотря на землю.

Такого ответа мне было недостаточно и хотелось спросить: «Что значит ужасно? Они все еще не нашли некоторые из ее органов, или она просто получила серьезную травму? Нельзя ли надеяться на то, что она выжила?»

Мне было не ведомо, осталась она в живых или нет, но я слишком боялась спрашивать. Очень скоро это перестало иметь для меня значение. Даже если бы Опра привела меня на свое шоу и, дико размахивая руками, сказала: «Кейтлин, ты об этом не знала, но та девочка ЖИВААА и сегодня она у нас в СТУДИИ!», это не избавило бы меня от страха, охватившего мое тело. После этого случая я начала видеть смерть повсюду. Ее размытая фигура в плаще всегда присутствовала на периферии моего поля зрения, но, как только я поворачивалась, чтобы взглянуть ей в лицо, она исчезала.

Мой одноклассник Брюс Хашимото был болен лейкемией. Я не знала, что это такое, но другой мой одноклассник сказал, что это болезнь, при которой человека постоянно рвет, а потом он умирает. Как только он описал мне это заболевание, я почувствовала, что оно поразило и меня тоже. Я ощущала, как оно пожирает меня изнутри.

Боясь смерти, я хотела установить над ней контроль. В итоге я пришла к выводу, что у смерти должны быть любимчики, и мне нужно было стать одним из них.

Из-за попыток совладать с тревожностью у меня развился целый букет обсессивно-компульсивных ритуалов. Мои родители могут умереть в любой момент. Я могу умереть в любой момент. Мне необходимо было все делать правильно: читать, стучать, трогать, проверять, чтобы сохранить баланс во Вселенной и избежать смерти.

Правила игры были произвольными, но их нельзя было назвать иррациональными. Три раза подряд обойти дом по периметру, прежде чем покормить собаку. Перешагнуть через свежие листья, но встать на кучу сухих листьев. Пять раз проверить, что дверь заперта. Запрыгнуть на кровать с расстояния одного метра. Задержать дыхание при входе в торговый центр, чтобы маленькие дети не падали с балкона.

Директор начальной школы, где я училась, пригласила моих родителей на беседу. «Мистер и миссис Даути, ваша дочь плевалась на свою блузку, – сказала она. – Это возмутительно».

В течение нескольких месяцев я засовывала рот под блузку и плевала на ткань, а затем ждала, когда мокрое пятно постепенно увеличится в размерах и станет похоже на второй воротник. Веских на то причин не было. Видимо, я думала, что отсутствие слюны на блузке подаст знак высшим силам о том, что я не особо сильно хочу жить, и что меня вполне можно бросить на съедение волкам.

Обсессивно-компульсивное расстройство[20]20
  Обсессивно-компульсивное расстройство – психическое расстройство, синдром навязчивых состояний. – Прим. ред.


[Закрыть] лечится с помощью когнитивно-поведенческой терапии[21]21
  Когнитивно-поведенческая терапия – один из видов лечения, который помогает пациентам понять мысли и чувства, влияющие на поведение. Она обычно используется для лечения широкого спектра заболеваний, включая фобии, зависимости, депрессию и тревогу. – Прим. ред.


[Закрыть], в ходе которой пациент должен понять, что его страхи не претворятся в жизнь, даже если он не совершит свои ритуалы. Однако мои родители выросли в мире, где терапия была необходима лишь сумасшедшим, а не их любимой восьмилетней дочке (которая плевалась на воротничок блузки и, как одержимая, стучала пальцами по кухонному столу).

Когда я стала постарше, постоянные мысли о смерти отступили, ритуалы прекратились, и я перестала слышать звук глухого удара в ночных кошмарах. Чтобы продолжать жить, я покрыла себя толстым слоем отрицания смерти. Когда меня охватывали эмоции, чувства, тоска, я проталкивала их внутрь себя, будучи в ярости из-за того, что позволила им выйти наружу. Мои внутренние диалоги были безжалостными: «У тебя все хорошо. Ты не голодаешь, никто тебя не бьет. Твои родители все еще живы. В мире есть настоящее горе, а твои проблемы жалкие. Ты унылая ничтожная корова».

Иногда я думаю о том, насколько другим было бы мое детство, если бы я раньше увидела смерть. Если бы меня заставили сидеть в ее присутствии и пожимать ей руку. Если бы она стала моим спутником, влияющим на каждое мое движение и решение, и шептала мне в ухо: «Ты – это пища для червей». Возможно, мы бы даже с ней подружились.

И правда, что такая милая девушка, как я, делала в таком жутком месте, как «Вествинд»? Правда в том, что я рассматривала эту работу в качестве способа смириться с тем, что произошло со мной в восемь лет. Я хотела успокоить ту девочку, которой не давал спать накрывший ее страх, и которая все время пряталась, думая, что ей удастся избежать смерти в случае, если та ее не заметит.

Мне хотелось не просто вылечить себя, но также найти способы познакомить детей со смертью в раннем возрасте, чтобы потом первая встреча с ней их не травмировала. План был прост. Представьте себе: прекрасное похоронное бюро, изысканно обставленное и современное, но не лишенное очарования Старого Света. Я собиралась назвать его «La Belle Mort», что в переводе с французского значило «Красивая смерть». По крайней мере, я была практически уверена, что это так переводится. Мне нужно было несколько раз все проверить, прежде чем открывать свое похоронное бюро, потому что мне не хотелось быть похожей на тех девушек, которые приходят в тату-салон и просят набить им китайский иероглиф «надежда», а в итоге получают татуировку с иероглифом «заправка».

Бюро «Красивая смерть» стало бы местом, где семьи могли бы скорбеть по своим умершим родственникам совершенно по-новому. Мне хотелось организовывать веселые похороны. Я решила, что наш патологический страх смерти связан с тем, что мы ассоциируем смерть с мраком и неизбежностью. Чтобы искоренить страх, нужно забыть обо всей чепухе, окружающей традиционные похороны.

В моем похоронном бюро не было бы дорогих гробов, вульгарных цветочных венков, забальзамированных трупов в костюмах, заранее заготовленных панегириков, стопок открыток с закатами и слащавых табличек с надписями, вроде «Она ушла в лучший мир».

Традиции слишком долго нас сдерживали. Пора выбраться из тумана отрицания смерти и начать праздновать. В «Красивой смерти» я устраивала бы вечеринки. Мое похоронное бюро стало бы первой организацией XXI в., превратившей похороны в спектакль. Прах отца можно было бы отправить в космос, начинить им пули и пострелять ими из пистолета или сделать из него украшение, которое вы могли бы носить. Возможно, со временем я начала бы работать на знаменитостей. Канье Уэст[22]22
  Канье Омари Уэст – американский хип-хоп исполнитель, рэпер, продюсер, композитор и дизайнер. – Прим. ред.


[Закрыть], скорее всего, захотел бы, чтобы на его похоронах лазерная голограмма с ним в полный рост находилась рядом с трехметровыми фонтанами из шампанского.

Когда в «Вествинде» я ждала, пока сгорит пара усопших, то составляла списки услуг, которые я смогу предложить в похоронном бюро «Красивая смерть»: картины из праха, татуировочные пигменты из праха, карандаши и песочные часы, заполненные прахом, стрельба прахом из хлопушки. У моего блокнота для записи идей была простая черная обложка, но его первая страница была украшена наклейками пастельных оттенков с изображениями большеглазых животных, как на картинах Маргарет Кин[23]23
  Маргарет Кин – американская художница, получившая известность благодаря портретам женщин и детей. – Прим. ред.


[Закрыть]. Тогда мне казалось, что такое оформление делает содержание блокнота более жизнерадостным, хотя сейчас я думаю, что наклейки делали мои записи в десять раз более пугающими.

– Что ты все время пишешь? – спросил Майк, поглядывая на мой блокнот у меня из-за спины.

– Ничего, босс. Думаю о революции в восприятии смерти, – ответила я без нотки иронии в голосе, продолжая писать план похоронного путешествия на лодке, во время которого родственники развеивали бы прах усопшего над водами залива Сан-Франциско под музыку Шуберта «Смерть и девушка», исполняемую струнным квартетом.

В моем воображении «Красивая смерть» была обетованной землей постмодернистских дизайнерских похорон. Теперь, когда я действительно устроилась на работу в похоронную индустрию, все, что мне нужно было делать, это вставать каждый день, надевать свои смехотворно короткие брюки и огромные ботинки, а затем добросовестно выполнять свои обязанности, сжигая тела. Если я буду работать усердно, никто не осмелится заявить, что Кейтлин не заработала свое место в индустрии смерти потом и кровью.

В мире есть много других восьмилетних детей, и если бы я могла сделать для них смерть безопасной, чистой и красивой, мои грехи были бы отпущены, и я сама вышла бы непорочной из пламени крематория.