Текст книги "Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория"

Зубочистки в желе

Даже если вы еще не были на похоронах, знайте, что в мире умирают два человека в секунду. Восемь человек скончалось за то время, пока вы читали предыдущее предложение. Теперь уже 14. Если это кажется вам слишком абстрактным, вот точное число: 2,5 млн людей умирают в США в год. Люди уходят из жизни не все сразу, поэтому живые не замечают этой цифры. Возможно, мы бы обратили на смерть больше внимания, если бы за год не умер ни один человек, а 31 декабря все население Чикаго внезапно скончалось. Или Хьюстона. Или Лас-Вегаса и Детройта в общей сложности. Если умирает не знаменитость и не публичная личность, мы, как правило, не обращаем внимания на смертность населения.

Ежедневно во всем мире умирают два человека в секунду.

Кто-то должен позаботиться о телах людей, которые уже не могут сделать это самостоятельно. Кому-то нужно забирать их из домов и больниц и провозить туда, где мы обычно прячем тела: в морги и офисы коронеров. В «Аду» Данте эту работу выполнял Харон, седовласый демон, который перевозил грешников в ад на лодке по реке Стикс.

В «Вествинде» это была обязанность Криса.

Крис был мужчиной в возрасте около шестидесяти лет, загорелый, с густыми седыми волосами и печальными глазами бассет-хаунда[24]24
  Порода гончих собак, выведенная в Англии. – Прим. ред.


[Закрыть]. Он всегда был безукоризненно чист и носил штаны хаки в сочетании с костюмной рубашкой (официальный стиль по-калифорнийски). Крис понравился мне с первого взгляда. Он напомнил Лесли Нильсена, звезду «Голых пистолетов»[25]25
  «Голый пистолет» – комедия Дэвида Цукера 1988 года, в главной роли Лесли Нильсен. – Прим. ред.


[Закрыть], которого я обожала в детстве.

Крис говорил медленно и монотонно. Он был холостяком: никогда не был женат, детей у него не было. Каждый вечер он возвращался в съемную квартирку, ел тарелку лапши быстрого приготовления и смотрел передачу Чарли Роуза[26]26
  Американский телеведущий и журналист, известен своим ток-шоу. – Прим. ред.


[Закрыть]. Крис был пессимистичным и чрезмерно бережливым, но в какой-то степени он делал меня счастливой, подобно просмотру фильма с Уолтером Маттау[27]27
  Американский актер-комик. – Прим. ред.


[Закрыть].

Будучи водителем катафалка, Крис формально трудился на Майка, хотя был старше своего начальника и работал в похоронной индустрии дольше. Разговоры Криса и Майка напоминали диалоги из старых комедий. Крис заходил в кабинет Майка и в мельчайших подробностях описывал планируемую поездку в Беркли за телом недавно умершего мистера Кима, упоминая возможные заторы, ремонтные работы на дороге и другие опасности современного мира. Майк кивал и мычал в ответ, старательно игнорируя Криса. Он безотрывно смотрел в монитор компьютера, заполняя свидетельства о смерти, не слушая своего собеседника.

Вывоз умершего человека из дома называется «вызов на дом». Сотрудники похоронных бюро готовы забрать труп в любое время дня и ночи. Согласно правилам похоронной индустрии, человек в одиночку может забирать тела из больниц, домов престарелых и офисов коронеров, но из дома труп разрешено вывозить только вдвоем. Когда в наше бюро поступал вызов на дом, я ехала вместе с Крисом.

Невозможно описать, насколько мне нравилось правило о двух людях. Каталка – это самый неудобный в использовании предмет, когда-либо созданный человеком. Она всегда зловеще пыталась выставить меня в плохом свете перед начальником, гремя и отказываясь двигаться на поворотах. Каталка – единственная в мире вещь, менее отзывчивая, чем мертвое тело, лежащее на ней. Мысль о необходимости управляться с каталкой в одиночку в чьем-то доме вселяла в меня ужас.

Впервые я поехала на вызов на дом спустя неделю работы в «Вествинде». Мы отправились в Южный Сан-Франциско, чтобы забрать тело миссис Адамс, афроамериканской женщины в возрасте около 50 лет, умершей от рака груди.

Мы с Крисом запрыгнули в его фургон, служивший подобием лодки Харона[28]28
  Харон – в греческой мифологии перевозчик душ умерших через реку Стикс. – Прим. ред.


[Закрыть]. Этот фургон, принадлежащий Крису уже более 20 лет, был белым и без окон. Такие обычно показывают в социальной рекламе, где детей просят не садиться в машины к незнакомцам. У «Вествинда» был служебный автомобиль, темно-синий и гораздо более новый, специально оборудованный для транспортировки трупов, но Крису нравился его фургон.

Когда мы проезжали по огромному мосту, соединяющему Окленд с Сан-Франциско, я сделала ошибку, сказав, каким красивым выглядит сегодня город.

Крис ужаснулся.

– Да, – сказал он, – но ты живешь здесь и должна знать, что в действительности это шумная и грязная преисподняя. Лучше бы весь город закидали зажигательными бомбами. Неизвестно, повезет ли нам вообще проехать по мосту.

– Что значит «повезет ли нам»? – спросила я, все еще думая о возможности бомбежки.

– Подумай о том, как построен этот мост, Кэт, – он всегда называл меня так. – Он держится на 25-метровых столбах, которые просто воткнуты в грязь, как зубочистки в желе. Мы просто парим в воздухе. Ноги моста в любой момент могут переломиться, как тростинки, и мы все умрем.

Я посмеялась чуть более высоким голосом, чем обычно, и уставилась в окно на залив внизу.

Мы подъехали к дому Адамсов спустя 20 минут. На пышность и торжественность катафалков прошлого не было и намека: вместо лошадей, украшенных перьями, были мы с Крисом и его 20-летний неказистый белый фургон.

Прежде чем войти, я попросила Криса снова все повторить. Мне вовсе не хотелось опозориться перед мужем той женщины.

– Не волнуйся, Кэт. С этой работой справится и обезьяна. Я буду раздавать тебе указания, – сказал он.

Когда мы приблизились к дому, стало ясно, что мы будем иметь дело не только с мужем усопшей. Как минимум пятнадцать человек бродили по двору, подозрительно поглядывая на нас, пока мы приближались к дому по дорожке. Зайдя в переднюю дверь, мы оказались в гостиной с высокими потолками, в которой не менее 40 человек стояли вокруг тела женщины. Они тут же замолчали и повернули головы в нашу сторону.

«Прекрасно, – подумала я, – единственные из присутствующих два белокожих человека приехали, чтобы забрать обожаемую ими мать семейства в фургон из социальной рекламы против растления малолетних».

Однако Крис нисколько не растерялся.

– Всем здравствуйте! Мы из похоронного бюро «Вествинд: кремация и захоронение». Это миссис Адамс? – спросил он, указывая на бездыханное тело в центре комнаты.

В принципе, было очевидно, что это и есть миссис Адамс, но присутствующим, как мне показалось, понравился его вопрос. Вперед вышел мужчина и представился мистером Адамсом.

Чтобы не стоять без дела, я спросила торжественным тоном:

– Вы были ее мужем?

– Девушка, я и есть ее муж. А не был им, – ответил он, бросив на меня испепеляющий взгляд, который дополнили еще 40 таких же взглядов с разных концов комнаты.

«Вот и все, – подумала я. – Это произошло. Я опозорила себя и свою семью. Все пропало».

Однако Крис снова нисколько не растерялся.

– Итак, я Крис, а это Кейтлин, – сказал он. – Можно ли нам забрать ее?

В этот момент родственники обычно покидают комнату, позволяя работникам похоронного бюро сделать с телом все необходимое, чтобы оно исчезло. Однако в тот день семья захотела присутствовать при нашей работе. Это значило, что мой первый опыт вывоза тела из дома будет происходить под взглядом сорока плачущих людей, которые меня ненавидят.

Именно в тот момент я узнала о магии Криса. Он начал детально описывать каждое действие, подобно тому как он в подробностях рассказывал Майку о пробках на дорогах. Он стал объяснять, как вывезти тело миссис Адамс, словно выступал перед целой толпой.

«Сейчас мы пододвинем каталку прямо к кровати, и Кейтлин нажмет на рычаг, чтобы ее опустить. Я возьму простынь со стороны головы, а Кейтлин со стороны ног. Кейтлин переместит ноги на каталку на раз, два, три. Теперь она накроет тело второй простыней и крепко пристегнет его ремнями», – говорил он.

Это продолжалось, пока миссис Адамс, обернутая простыней, не оказалась надежно пристегнутой к каталке. Присутствующие в комнате внимательно следили за процессом, вслушиваясь в голос Криса. Я была благодарна ему за то, что он не выставил меня неумехой. Более того, я даже не чувствовала себя неумехой. Его объяснения заставили меня поверить в то, что я знаю, как нужно действовать. Да я, вне всяких сомнений, всю жизнь была экспертом по вывозу трупов.

Пока мы вывозили миссис Адамс из дома, к нам подошел ее сын. Он был моим ровесником, и его мать была мертва. Он хотел положить цветок на каталку. Я не знала, что сказать, и поэтому пробормотала: «Она, наверное, была потрясающей женщиной. Поверьте мне, я сразу это вижу».

Это, конечно, была ложь. Это был мой первый вызов на дом, и я даже не умела заворачивать тело в простыню, не говоря уже о том, чтобы понимать по атмосфере в комнате, насколько «потрясающим» усопший был при жизни.

«Эм, да, спасибо», – ответил он.

Пока мы с Крисом ехали обратно, а тележка с миссис Адамс дребезжала у нас за спиной, Крис пытался убедить меня в том, что я вовсе не опозорилась.

– Послушай, Кэт, мы приходим к людям в худшие моменты их жизни. Возможно, если бы мы продавали новый дом или машину, они хотели бы иметь с нами дело. Но что они могут от нас получить? Ничего. Мы берем деньги за то, чтобы забрать у них любимого человека. Им хочется этого меньше всего на свете, – сказал он мне. Его слова меня приободрили.

За обычный рабочий день с 08:00 до 17:00 в «Вествинде» можно было сжечь шесть тел (по три в каждой печи).

За неделю – 30 трупов в занятые периоды. Чтобы забрать тело на машине требовалось как минимум 45 минут, а если за умершим нужно было ехать в Сан-Франциско через мост, то гораздо дольше. Тела нужно было забирать постоянно. Крис все время был в отъезде. Как правило, он намеренно вызывался развозить свидетельства о смерти и ездить на почту, только чтобы поменьше видеться с Майком. Я чаще всего оставалась в «Вествинде» и занималась кремацией, так как в большинстве случаев тела можно было забирать поодиночке. Сегодня большинство людей умирает не дома.

Смерть в больнице – относительно новый концепт. В конце XIX века в больнице умирали лишь неимущие и одинокие. Человек того времени в любом случае предпочел бы уйти из жизни в своей постели в окружении семьи и друзей. Даже в начале ХХ в. более 85 % американцев умирали дома.

1930 годы ознаменовались «медикализацией» смерти. Увеличение количества больниц скрыло из вида все неприятные картины, запахи и звуки смерти.

Если раньше рядом с умирающим был представитель духовенства, то теперь его место занял врач.

Медицина имела дело с вопросами жизни и смерти, а не воспевала дифирамбы небесам. Процесс умирания стал гигиеничным и контролируемым работниками больниц. Работа врачей и медсестер не вписывалась в концепцию того, что историк Филипп Арьес называл «тошнотворным спектаклем смерти». Стало не принято «заходить в комнату, пахнущую мочой, потом и гангреной». Больницы превратились в место, где умирающие переносили все тяготы смерти, не оскорбляя при этом чувства живых.

В школе нам сказали, что мы не поступим в колледж, не найдем работу и никогда не добьемся успеха в жизни, если не отработаем положенное количество часов на волонтерской работе. Поэтому летом я записалась волонтером в больницу, расположенную в деловом квартале Гонолулу. Там удостоверились, что я не употребляю наркотики и хорошо учусь, а затем выдали мне омерзительную ярко-желтую футболку поло и именной бейдж. После этого меня попросили отчитаться в волонтерском центре.

Волонтерам было разрешено выбрать два места в больнице, в каждом из которых они поочередно работали по неделе. Меня совершенно не интересовали такие популярные опции, как сувенирный магазин и родильное отделение. Я решила, что воздушные шарики с надписью «Выздоравливай быстрее!» и плачущие младенцы непременно испортят мое лето. Итак, моим первым выбором стала регистратура реанимации. Я представляла себя гламурной медсестрой времен Второй мировой войны, вытирающей пот со лбов лихорадочных больных.

Однако работа в реанимации оказалась вовсе не такой, как я ожидала. К моему удивлению, врачи никогда не просили школьницу, стоящую за стойкой регистрации, ассистировать им в процедурах по спасению жизни. Вместо этого я часами смотрела на то, как ужасно напуганные родственники выходят из зала ожидания, чтобы сходить в уборную или купить чашку кофе, и заходят обратно.

Гораздо больше меня устроил мой второй выбор, а именно работа в отделе распределения. Мне нужно было разносить почту и передавать сообщения в разные крылья здания, выкатывать на инвалидном кресле выписанных из больницы старушек к главному входу и, что самое интересное, перевозить трупы в морг, расположенный в подвале. Последняя обязанность была мне особенно по душе. Люди, работавшие там на полную ставку, не понимали моего энтузиазма, но если откуда-нибудь нужно было увезти труп, они великодушно ждали, когда это сделаю я.

Сейчас мне кажется странным, что администрация больницы могла сказать что-то вроде: «Конечно, 15-летняя школьница-волонтер, трупы развозишь ты». Я не думаю, что эта обязанность всегда доставалась юным волонтерам. Честно говоря, я помню облегченное выражение лиц моего начальства, после того как я вымолила у них разрешение на перевозку тел.

Мой начальник Каипо, молодой гаваец, как-то посмотрел в монитор и сказал: «Эй, Кейтлин, хочешь забрать мистера Ямасаки из крыла Пауахи?» Разумеется, я горела желанием забрать мистера Ямасаки.

Когда мы с Каипо пришли в палату, то увидели мистера Ямасаки, лежащего в позе эмбриона на белоснежной больничной койке. Он был похож на мумию с туго натянутой темной кожей. Из-за болезни и старости он весил не более 40 кг, и любой из нас мог переложить его на каталку одной рукой.

«Ого! Этот парень очень старый», – сказал Каипо. Возраст мистера Ямасаки удивил даже такого ветерана по перевозке трупов, как он.

Каталка, которую мы привезли, имела конструкцию, напоминающую закрывающийся металлический ящик. Мы поместили мистера Ямасаки внутрь ящика и накрыли его крышкой из нержавеющей стали. Со стороны могло показаться, что мы толкаем пустую каталку.

Затем мы втиснулись в лифт, где оказались среди обычных посетителей больницы, держащих в руках цветы и плюшевых медведей и не имеющих понятия о мертвом теле рядом с ними. (Когда вы в следующий раз в больнице увидите двух взрослых людей, толкающих пустую каталку, вспомните о мистере Ямасаки.) Все вышли из лифта задолго до нас. Каипо, мистер Ямасаки и я продолжали спускаться в подвал.

С виду больница была приятным местом, где царила атмосфера выздоровления; там использовалось самое современное оборудование, а стены украшали картины гавайских художников. Все: фальшивая каталка, секретный морг в подвале, – должно было замаскировать смерть, скрыть ее от глаз посетителей. Смерть больного считалась провалом системы медицины; расстраивать пациентов или их родственников не разрешалось.

Каипо и Крис из «Вествинда» в какой-то степени были похожи: они оба были спокойными достойными мужчинами, перевозившими тела тех, кто еще недавно был жив. Для них это была рутинная работа, в то время как любой другой человек счел бы ее одновременно таинственной и омерзительной.

После нескольких вызовов на дом я поняла, что Крис оставался невозмутимым при любых обстоятельствах, даже когда нам приходилось работать в ужасных условиях домов Сан-Франциско. Когда мы поднимались по опасным винтовым лестницам, Крис лишь вздыхал и говорил: «Надо было взять портативные». Под этим выражением он подразумевал портативные носилки, примерно такие, какие используются для транспортировки тел с поля боя. Мы с Крисом пристегивали тело к носилкам и делали все возможное, чтобы вынести их к фургону: тащили их боком, опускали и поднимали, держали над головой.

«Это как мебель переносить, – объяснил Крис. – Геометрия и физика».

Крис оставался одинаково невозмутимым при виде разложившихся тел, тел с огромным лишним весом и откровенно странных тел. Чтобы было понятно, что такое «странное тело», я расскажу об одном случае. Однажды мы приехали в дом, хозяин которого, джентльмен с треугольной бородкой и длинными ногтями, похожий на актера фильмов ужасов Винсента Прайса, провел нас в холодный и полуразвалившийся подвал. Там в углу находился мертвый мужчина, свернувшийся в клубок и смотревший на нас одним глазом. «Это странно, Кэт. Он нам подмигивает. Пойдем за носилками».

Главным правилом транспортировки тел было никогда не сдаваться. Возможно, это банально, но такой была мантра Криса. Он рассказал мне о двухсоткилограммовом теле, которое находилось на третьем этаже заваленного барахлом дома, кишащего тараканами. В тот день его напарник отказался даже попробовать вывезти труп, аргументируя это тем, что вдвоем они ни за что не справятся. «Тогда я просто перестал его уважать, – сказал Крис. – Ненавижу людей, которые не хотят даже попытаться».

За время наших долгих совместных поездок я многое узнала о Крисе. Например, он был одержим воспоминаниями о том, как в 1970-х годах два года проработал на деспотичного прораба на Гавайях. Открыв «Google Карты», я поняла, что в то время он жил всего в трех кварталах от моих родителей-молодоженов и молодого Барака Обамы. (Я представляла себе, как они все вместе оказывались в одном продуктовом магазине или пересекали улицу по одному пешеходному переходу.)

Через несколько недель после поездки к Адамсам мы с Крисом отправились в красивый дом, расположенный на оживленной улице района Марина в Сан-Франциско. Выходя из машины, мы болтали о Гавайях, погоде или тяжелом характере Майка, как вдруг Крис, хватая резиновые перчатки, сказал: «Знаешь, о чем я думаю, Кэт? Мы похожи на ребят из «Криминального чтива». Они сидят в машине и обсуждают сэндвич, а затем идут и вышибают из кого-то мозги. Мы тоже сидим в машине и болтаем, а потом идем забирать мертвецов».

Искренняя улыбка, пусть даже от сотрудника похоронного агентства, гораздо лучше фальшивого сочувствия.

Дверь нам открыла темноволосая женщина в возрасте около 60 лет. Я широко и искренне ей улыбнулась, поняв к тому моменту, что искренняя улыбка гораздо лучше фальшивого сочувствия.

– Я звонила вам несколько часов назад! – закричала она.

– Мадам, мы ехали из Окленда, а сейчас пробки, – сказал Крис своим успокаивающим тоном.

– Мне плевать, моя мама заслуживает лучшего. Она хотела, чтобы все было достойно. Моя мама была достойной женщиной, а ваше поведение не достойно! – продолжала кричать она.

– Мне очень жаль, мадам. Мы о ней позаботимся, не беспокойтесь, – сказал Крис.

Мы прошли в комнату и увидели там «маму». Когда мы достали простынь, чтобы накрыть ее, женщина бросилась на тело своей матери и начала театрально причитать: «Нет, мама, нет, нет! Ты нужна мне, мама! Не покидай меня!»

Вот так должны выглядеть человеческие эмоции. Здесь было все: смерть, потеря, страдания. Я хотела, чтобы меня это тронуло, но я тронута не была.

– Вина, – прошептал Крис.

– Что? – прошептала я в ответ.

– Вина. Я видел это так много раз. Она не приезжала к ней много лет, а теперь ведет себя так, словно жить не может без матери. Это мерзко, Кэт.

Я знала, что он абсолютно прав.

Когда женщина наконец слезла с тела матери, мы обернули труп простыней и вывезли его из дома. Пока мы толкали каталку по улице, прохожие останавливались и глазели. Люди с собаками и мамы с колясками замедляли шаг. Они смотрели на нас так, словно мы были детективами или коронерами, увозящими тело с места страшного убийства, а не двумя работниками похоронного бюро, везущими труп старушки, тихо умершей в своей постели.

Смерть далеко не всегда была окружена скандалом. Когда в начале XIV века Европу накрыла эпидемия бубонной чумы, трупы по несколько дней лежали прямо на улицах. В итоге их увозили на повозках на городские окраины, где были вырыты огромные ямы для массовых захоронений. Один итальянский хроникер писал о том, как мертвые тела наслаивались друг на друга: тела, немного грязи, затем снова тела и снова немного грязи, «как лазанья, состоящая из слоев теста и сыра».

Одна из привилегий развитых стран заключается в том, что людям больше не обязательно смотреть на мертвые тела. За один типичный день в Варанаси, расположенном на берегу индийского Ганга, сжигают от 80 до 100 тел. После очень публичной кремации (которую иногда осуществляют маленькие дети из индийской касты неприкасаемых) кости и прах сбрасывают в воды священной реки. Кремация обходится недешево; в ее стоимость входит дорогое дерево, разноцветный саван и услуги специалиста по сжиганию тел. Семьи, которые не могут позволить себе кремацию, но хотят, чтобы тело дорогого им человека оказалось в водах Ганга, ночью бросают труп в реку и оставляют его там разлагаться. Посетители Варанаси становятся свидетелями того, как распухшие трупы проплывают по течению или поглощаются собаками. Количество тел в реке настолько велико, что индийское правительство выпускает в воду тысячи плотоядных черепах, чтобы они боролись с «некротическими загрязнителями».

В развитых странах такие неприятные встречи со смертью редки. Сегодня тела перевозят в ничем не примечательных белых фургонах, подобных тому, что водил Крис. Трупы летают по всему земному шару в багажных отсеках самолетов, в то время как ни о чем не подозревающие пассажиры находятся прямо над ними. Мы убрали трупы вниз. Нет, не под землю, а под крышки фальшивых больничных каталок, в животы самолетов и в тайники нашего сознания.

Только когда слаженная работа всех систем нарушается, мы узнаем об их существовании. После урагана «Катрина» газета «Вашингтон Пост» процитировала слова доктора Майкла Остергольма из Центра исследований в области инфекционных заболеваний и политики: «Одним из многих уроков, которые преподал нам ураган «Катрина», можно считать то, что американцы не привыкли видеть мертвые тела на улицах крупного города». Преуменьшение века, доктор.

За те несколько минут, что мы везли «маму» от парадной двери ее дома до фургона, мы успели слегка взволновать людей с собаками и мам с колясками. Они ощутили дуновение собственной порочности и на минутку задумались о смерти.