Текст книги "Утопленница"

– О, абсолютно уверена! – воскликнула я. – У водорослей нет головы, как у змеи, красных глаз и языка, который высовывается, будто змеиное жало. Комок водорослей не поворачивается и не смотрит на тебя, разинув пасть и показывая, сколько у него зубов, чтобы ты знал – он съест тебя, если захочет, решив подплыть ближе, а ты не успеешь своевременно убраться с его пути. Водоросли ведь не бьют хвостом по воде как кит, не так ли?

– На моей памяти такого не случалось, – согласилась она, вновь нажимая на педаль «Зингера» и пропуская отрез яркого ситца под иглой. – Это не очень похоже на водоросли.

– Сколько бы футов в нем ни было, но размером он был, наверное, не меньше школьного автобуса. Мама испугалась, но я сказала ей, что он не причинит нам вреда. Я рассказала ей, что читала о морском змее, обитавшем в Глостерской гавани в 1817 году…

– Ты даже дату запомнила? – удивилась Кэролайн.

– Конечно, запомнила, а прерывать вообще-то невежливо. – Она извинилась, и я продолжила: – Я объяснила Розмари, что множество людей видело этого морского змея в 1917 году, и он ни на кого не напал.

– До этого ты говорила, что это был 1817 год, не так ли?

– Разве это так важно? В любом случае он ни на кого не напал, и я рассказала об этом маме. Мы стояли там, наблюдая за тем, как извивается в волнах морской змей, а он поглядывал на нас в ответ; мы даже разглядели, как он вытягивал свою длинную шею, пытаясь поймать в воздухе чайку.

Стоило мне упомянуть о чайке, как к окну спальни слетела большая ворона и, обосновавшись там, уставилась на нас своими чёрными глазами-бусинками. Кэролайн перестала шить, а я оборвала свою историю о морском змее у берегов пляжа Скарборо. Ворона клюнула один раз оконную сетку, хрипло каркнула и вновь улетела. Бабушка какое-то время задумчиво смотрела в окно, а затем перевела взгляд на меня.

– Имп, теперь я точно знаю, что ты выдумала свою историю о морском змее.

– Как? – удивилась я, всё ещё глядя в окно, словно ожидала, что ворона вернётся с минуты на минуту.

– Это одна из способностей ворон, – пояснила она. – Оповещать, что кто-то врёт. Если ты слушаешь какую-то историю и поблизости появляется ворона, можно смело спорить, что рассказчик всё выдумал.

– Никогда раньше этого не слышала, – возразила я, уже решив к тому времени, что будет мудро больше не поднимать вопрос о моём сказочном морском змее.

– Имп, есть много вещей, о которых ты никогда раньше даже не слышала. Ты всего лишь ребёнок, и тебе нужно ещё многому научиться. В любом случае это не просто вороны. То же самое касается и воронов, а также грачей, сорок и почти всех видов семейства врановых, даже голубых соек и щелкунов. Они чертовски умные создания, и это их особенный дар – распознавать ложь, если они её слышат. И, учитывая их беспокойный нрав, у них есть раздражающая привычка появляться и напоминать, когда кто-то приукрашивает факты.

– Ты ведь это не выдумала?

Кэролайн кивнула в сторону окна.

– Ты же видела ворону? – спросила она.

– Что такое «врановые»? – мне было интересно, поскольку раньше я ни разу не слышала этого слова.

– Семейство врановых, к которому орнитологи относят воронов, ворон и всех их близких родственников.

– Ты это в книге прочитала?

– Да, конечно, – кивнула она и снова принялась за шитьё.

– Про дроздов там тоже было, что они появляются, когда люди что-то выдумывают?

– Строго говоря, Имп, дрозды не принадлежат к семейству врановых, хотя большинство врановых – чёрного цвета.

К этому времени, как мне кажется, я была уже совершенно сбита с толку. Кэролайн обладала раздражающей привычкой ходить вокруг да около, поэтому, возможно, я переняла от неё эту способность. Подобное хождение кругами почти всегда было чем-то обосновано, вот почему это так разочаровывало, особенно девочку шести-семи лет, которая ещё не научилась использовать в беседе трюки вроде фигур умолчания и разговорных мандал, которые трудно проверить и опровергнуть.

– Ты не ответила на мой вопрос, Кэролайн. Ты это в книгах вычитала, про врановых, которые появляются всякий раз, когда кто-то говорит неправду?

– Я не помню, Имп, но это не имеет никакого значения. Есть много реальных вещей, которые никто не удосужился записать в книгах. Жизнь полна такими событиями, которые происходили в действительности, но практически не отражены в книгах. Или в газетах. Где угодно на самом деле. Возможно, все эти истории о во́ронах и воро́нах мне рассказывала мама. А может быть, я сама где-то об этом прочитала.

– Но я действительно читала о Глостерском морском змее, – призналась я, и мой голос прозвучал, вероятно, несколько застенчиво.

– Я сомневаюсь, что вороне не понравилось именно это, Индия Морган. – Бабушка Кэролайн редко называла меня по имени и отчеству, всякий раз привлекая этим моё внимание. Затем она добавила: – «Я сбежал в обличье вещего ворона». Это из книги. Автор этой строки – валлийский поэт по имени Талиесин. Тебе следует ознакомиться с ним, когда в следующий раз будешь в библиотеке.

А потом она довольно драматично продекламировала:

 
Кар, кар, кар, Боже,
Лукнуть Тебе чёрную плеть!
Я только что была вороной,
Но сейчас я приму образ женщины.
Кар, кар, кар, Боже!
Лукнуть Тебе чёрную плеть!
 

Рассмеявшись, она снова покрутила шпульку.

– Снова Талиесин? – спросила я.

– Нет. Я вычитала это в какой-то книге, заклинание, которое шотландские ведьмы использовали, когда хотели снова превратиться в женщин после того, как принимали обличье ворон.

Я спросила, что означает «лукнуть», потому что никогда раньше не слышала этого слова.

– Бросить, – ответила она. – Скручивать, поворачивать, искажать и так далее. Это старое шотландское слово, если я не ошибаюсь.

Я не вполне поняла, что это слово означает в контексте заклинания, но не стала ей об этом говорить. Я и так уже чувствовала себя довольно глупо из-за своего морского змея.

– О, – сказала она, – вот ещё кое-что, из Шекспира, из пьесы «Цимбелин».

– О ней я хотя бы слышала.

– Надеюсь, – нахмурилась она, а затем процитировала:

 
Торопитесь, торопитесь, драконы ночи! Не то рассвет
Заставит очи ворона ослепнуть!
Как страшно стало мне… Скорей назад!
Хоть ангел здесь, но в этих стенах ад[43]43
  Стихи даются в переводе П. А. Каншина.


[Закрыть].
 

– Ещё одни стихи?

– Нет, пьеса, – ответила она.

Ну так что, бабуля Кэролайн, в ту ночь, когда я ехала с работы домой и увидела четырёх монашек-воронов, бредущих куда-то под сенью деревьев, о чём я тогда умудрилась солгать? О чём они пытались напомнить мне тем вечером?

За день до той ночи, когда я повстречала Еву, не было ни воронов, ни ворон; не было даже голубых соек, если меня не подводит память. И на следующий день тоже. Я ни разу не замечала ворона или ворону ночью, не стоит об этом и упоминать. Совы были, и козодои встречались, но вряд ли в этом есть что-то из ряда вон выходящее.

Вчера, когда я колотила по клавишам печатной машинки, пытаясь описать события той июльской ночи, ни одного ворона или вороны у моего окна так и не появилось. Если бы это произошло, я бы вздохнула с облегчением и, возможно, смогла бы закончить свой рассказ.

Сегодня у меня была встреча с доктором Огилви. Я скрыла от неё, что пытаюсь изложить эти события на бумаге, хотя мы уже несколько раз говорили о Еве Кэннинг, как об «июльской» Еве, так и о «ноябрьской», также как мы обсуждали Филиппа Джорджа Салтоншталля с его «Утопленницей» (картину и бытующие в народе истории) и «Русалочку». Говорили мы также об Альбере Перро, «Видении абсолютного разрушения» и «Красной Шапочке». Я ещё не уверена, расскажу ли ей о том, что пишу свою историю с привидениями. Она может попросить дать ей её почитать, и мне придётся ответить отказом. Также есть опасность, что она спросит, буквально ли я использую термин «история с привидениями» или метафорически, и мне придётся признаться, что да, буквально. А это может вызвать её беспокойство. Как мне кажется, я знаю её достаточно хорошо, чтобы понимать, что так всё и случится. Я имею в виду, что она обеспокоится. Хоть я и не люблю пугать людей, но уже, бесспорно, успела натворить дел.

Нет никакого смысла в прогулках под ночным небом, если не видно звёзд. Но всё же Милвилль – маленький городишко, и вскоре я оказываюсь на его дальнем конце, направляясь на северо-запад по Шоссе 122. Вскоре я различаю сквозь ветровое стекло несколько мерцающих звёзд. Окно со стороны водителя опущено, и внутрь врывается свежий, напоённый ароматами растений воздух. В нём ощущается слабый мускусный, илистый запах реки, которая тянется в пятидесяти футах слева от меня (или на юго-западе, вдоль короткого участка дороги). Я часто задумывалась о том, что реки, озера и океан пахнут сексом. Что ж, значит, эта летняя ночь будоражит чувства приятным ароматом секса. Я только что проверила спидометр, убедившись, что еду на скорости сорок – сорок пять миль в час, – Абалин вряд ли посчитала бы это превышением. Хотя я не знаю, какой здесь скоростной режим; дорожные знаки тут, конечно, установлены, но я их не заметила. А если и заметила, то быстро об этом позабыла.

Я полностью освободилась от тяжёлых предчувствий и опасений, которые одолевали меня перед отъездом из Провиденса. Все осталось позади. Поездка оказывает на меня успокаивающее действие. Я радуюсь, что передумала оставаться дома.

Думаю, я смогу успеть доехать до Вустера, прежде чем повернуть назад. А потом… Стоп, я ведь это уже написала. Остановившись, я быстро пролистала страницы и быстро нашла, что искала:

Только что тут никого не было, а в следующее мгновение вдруг появляется она. Просто так, из ниоткуда. Нельзя сказать, что это я на неё наткнулась. Скорее это она неожиданно появилась.

Да. Именно так. Либо я моргнула в неподходящий момент, и мне показалось, что так всё и произошло. В какой момент? А разве это важно? Нет, вообще неважно.

Обнажённая женщина на разделительной полосе, уставившаяся в тёмные воды реки Блэкстоун, попала в ближний свет фар моей «Хонды». Позже Абалин спросит, почему я остановилась. И Ева однажды задаст тот же самый вопрос. И я отвечу: «А что мне ещё было делать? Что бы вы сделали на моём месте?» И добавлю: «Я не знаю, почему тогда остановилась».

Поскольку она не могла остановиться ради меня, я любезно остановилась ради смерти.

Я хоть и не «бью по тормозам», но довольно быстро притормаживаю. Не проехав и ста ярдов, я останавливаюсь. Не выходя из кабины, пока двигатель «Хонды» работает на холостом ходу, я вглядываюсь в зеркало заднего вида. Я задерживаюсь в машине самое большее на пару минут. Стоит мне заглушить мотор, как ночь сразу становится невообразимо, угнетающе тихой – всего на несколько ударов сердца, на пару-тройку вдохов, – а затем вновь со всех сторон раздаются трели насекомых, щёлканье и гортанное пение лягушек. Оставив фары включёнными, я вылезаю из «Хонды». С правой стороны уходящей на север дорожной полосы вздымается высокая гранитная стена, словно каменная рана, высеченная в каменной породе с тех пор, как была проложена эта трасса. Когда-то лесистый склон холма плавно спускался к реке, но люди с их гелигнитом[44]44
  Гелигнит (он же «гремучий студень») – взрывчатое вещество класса динамитов.


[Закрыть] быстро с ним разобрались, а все каменные осколки, почву и деревья увезли прочь, оставив лишь эту гранитную стену.

Я отвожу от неё взгляд и быстро оглядываюсь по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Мои ботинки скрипят по гравию, когда я осторожно подхожу к женщине. Отсюда я не могу её разглядеть, конечно. Я слишком далеко отошла от машины, и свет задних фар сюда не достаёт. Не удивлюсь, если это могло мне привидеться. Я много чего навоображала себе за эти годы и думаю, что вполне могла увидеть галлюцинацию в виде обнажённой женщины. Либо, если отвлечься от моего безумия, это могла быть какая-то тревожная оптическая иллюзия, доступная взгляду любого водителя. Я давлю в себе желание перейти на бег, мои шаги размеренные и спокойные. Хотелось бы мне, чтобы в небесах сияла полная луна или хотя бы молодой месяц, потому что тогда было бы намного больше света. Но затем мои глаза постепенно приспосабливаются, и я наконец могу её разглядеть (её освещает слабый красноватый свет от задних фар, что немного мне помогает). Если она и заметила меня, то не подаёт виду.

– Вы в порядке? – кричу я. Она не отвечает и не подаёт виду, что услышала мой вопрос. Я останавливаюсь и обращаюсь к ней снова: – Вам нужна помощь? Что-то случилось? Вы попали в аварию? У вас сломалась машина? – Теперь, спустя столько времени, последние два вопроса кажутся мне абсурдными, но что поделать. Разве сама эта ситуация не выглядит абсурдной?

Моё зрение достаточно свыклось с темнотой, чтобы можно было разглядеть, что у неё мокрые волосы, и я перевожу взгляд на скрытую в темноте реку – её илистый запах ощущается теперь ещё сильнее, чем когда я проезжала мимо. Оглянувшись на женщину, я замечаю, что там, где она стоит, начинается грязная тропа, спускающаяся к воде. «Наверное, её проложили рыбаки, – подумала я. – Рыбаки и любители поплавать на каноэ и каяках».

– Вы купались? – спрашиваю я, и она наконец-то поворачивает голову в мою сторону.

Что было дальше, я уже писала, ещё на 66-й странице, и какой смысл пытаться перефразировать, переписывать и перематывать обратно? Я уже написала это несколько дней назад:

– Вы в порядке? – вновь спрашиваю я.

Глупо прозвучит, если я скажу, что внешность у неё была неземная, но да, она действительно показалась мне тогда неземной. Более того, это выглядит как-то самонадеянно, правда? Словно я успела повидать на этой бренной земле всё и поэтому могу судить, какие вещи не от мира сего. Но она произвела на меня ошеломительное впечатление, стоя там, на обочине Шоссе 122. Именно это слово первым пришло мне в голову – неземная.

Она прищурилась, словно её слепил исходящий от моей машины свет фар. Предполагаю, так оно и было, учитывая, что до этого её окружала полная темнота. Возможно, её зрачки резко сузились, а потом заболели от слепящего света. Позднее я узнала, что у неё голубые глаза, того оттенка, который Розмари-Энн называла бутылочно-голубым. За исключением той детали, что если речь идёт о ноябре, то я увидела, что глаза у неё какого-то странного коричневого оттенка, карего, который кажется золотистым. Тем не менее она сощурила глаза, вспыхнувшие радужными бликами, а затем моргнула, не сводя с меня взгляда. Думаю, слово «дикая» в данном случае звучит более уместно и гораздо менее самонадеянно, чем «неземная». Она улыбается – очень слабо, настолько неуловимо, что, возможно, мне это почудилось. А может быть, она вообще не улыбается. Потом делает шаг ко мне навстречу, и я в третий раз спрашиваю, всё ли с ней в порядке.

(Я перепечатала больше текста, чем рассчитывала.)

– Может быть, мне позвать на помощь? – добавляю я.

Её прямые волосы мокрыми прядями свисают на плечи, касаясь кожи тёмными завитками. Она облизывает свои тонкие губы, её кожа поблёскивает в слабом свете. Своим странным блеском она отдалённо напоминает мне кожу амфибии, лягушки или саламандры. У меня создаётся впечатление, что, стоит мне к ней прикоснуться (а теперь-то я знаю, что вскоре это произойдёт), её кожа окажется склизкой на ощупь.

Она делает ещё один шаг ко мне, и расстояние между нами сокращается до десяти футов.

– Имп? – спрашивает она, и это, наверное, должно меня напугать, но я остаюсь странно спокойной. Мне ничуть не страшно.

– Мы знакомы? – спрашиваю я, заставив её смущённо нахмуриться.

– Нет, – произносит она еле слышно, – пока ещё нет.

Мимо с рёвом проносится пикап, двигаясь гораздо быстрее сорока пяти миль в час. Он направляется в сторону Милвилля, пролетев в такой опасной близости от нас, что, если бы я вытянула левую руку, он вполне мог бы меня сбить. Возможно, оторвать мне руку или как минимум сломать её. Нас окатывает ярким светом фар. Водитель даже не сбавляет скорость, и мне становится интересно, что ему удалось увидеть за эти доли мгновения – если он вообще нас заметил.

Из-за яркого света фар я на какое-то время почти полностью слепну, поэтому стою и не двигаюсь, лишь ругаясь, моргая и глядя на мелькающие перед глазами радужные пятна.

– Тут небезопасно стоять, – раздражённо говорю я. – Удивительно, что этот грузовик не сбил нас обеих. Вы ведь понимаете, что я права? Где ваша одежда? Вы оставили её у воды? – С этими словами я указываю в сторону клубящейся тьмы, скрывающей реку Блэкстоун.

В воцарившейся после исчезновения грузовика тишине, нарушаемой лишь стрёкотом цикад с кузнечиками, кваканьем лягушек и уханьем совы, я слышу её слова:

– Мне снова это приснилось. – Несомненно, она произнесла именно эти слова, а затем добавила: – Вплоть до твоих поющих глаз и пальцев.

– Здесь небезопасно, – снова повторяю я. – Да и комары, должно быть, грызут вас заживо.

Вместо ответа она спрашивает:

– Бывают ли катафалки у тех, кто умирает в море? – Она произносит это так, словно пропустила мимо ушей всё, что я успела ей сказать, словно стоять вот так – посреди ночи, голышом, на обочине Шоссе 122, когда мимо проносятся ревущие грузовики, – это совершенно безопасно. Она произнесла именно эти слова, я уверена в этом так же, как и в том, что на ней не было никакой одежды. Это фраза из «Моби Дика», глава 117-я, «Китовая вахта». Я тогда этого ещё не знала, конечно. До того летнего вечера я ни разу не притрагивалась к «Моби Дику».

Я слишком долго стояла, без толку задавая вопросы, поэтому подхожу к ней и говорю:

– Пойдёмте, – и протягиваю ей руку. Она сжимает мою ладонь. Я радуюсь, ощутив, что её кожа вовсе не слизистая, а просто холодная от влаги. – Если я не в силах вас вразумить, то по крайней мере могу доставить в более безопасное место. – Она не сопротивляется и не произносит ни слова, пока я веду её через дорогу к своей «Хонде».

Я даю ей лёгкий хлопковый кардиган, который нашёлся в машине, но она просто стоит и непонимающе держит его, поэтому мне приходится самой его на неё надеть. Я застёгиваю пуговицы, прикрыв её маленькую грудь и плоский живот. На заднем сиденье лежит фланелевое одеяло, оставшееся после поездки на пляж, и я оборачиваю его вокруг её талии.

– Это, конечно, так себе одёжка, – объясняю я, – но всё же лучше, чем ничего.

Когда я предлагаю ей сесть в «Хонду», она долго не раздумывает. На обратном пути в Провиденс и потом, пока мы едем по Уиллоу-стрит, она не произносит ни слова. Я повторяю вопросы, на которые она до этого не удосужилась ответить. Кроме того, я задаю новые: «Где вы живёте?», «Нужно ли вам в больницу?» и «Может, мне позвонить кому-нибудь?». Ни на один из них она не соизволила дать ответа, и я начинаю подозревать, что она глухая. Но затем она включает радио, правда, похоже на то, что ни одна из радиостанций ей не нравится, поэтому она беспокойно крутит ручку приёмника. Я решаю ей не мешать. Полагаю, это хоть немного займёт её, пока я пытаюсь придумать, что мне с ней делать. Уже около дома, выруливая на подъездную дорожку, я удивляюсь тому, что не могу вспомнить большую часть обратного пути из Массачусетса и не понимаю, почему я привезла эту женщину к себе домой; ну и, наконец, что на всё это скажет Абалин.

Вот такой была ночь, когда я повстречалась с Евой Кэннинг. Я имею в виду, первая ночь, когда я повстречала её в первый раз.

Я описала нашу встречу так правдиво, насколько могла. Можно даже назвать это фактом.

Сидя на кухне, я жевала бутерброд с огурцом и сливочным сыром, посыпанный чёрным перцем, когда мне вдруг пришло в голову, что если писать обычный роман, повесть или хотя бы рассказ – если писать что-то подобное, – я бы вообще не стала много распространяться об Абалин. Или о наших отношениях с конца июня по июль, о том коротком периоде, когда мы жили вместе, пока она от меня не съехала. Какой-нибудь критик мог бы справедливо сказать, что я пренебрегла необходимостью глубже прописать её характер. Если бы это был рассказ Беатрикс Поттер, А. А. Милна или Льюиса Кэрролла, я могла бы на этом месте остановиться и воскликнуть что-то вроде: «О боже мой!» – а затем рассыпаться в извинениях и немедленно исправить это упущение.

Но что бы я ни писала, это явно не роман, не повесть и не рассказ, к тому же мне прекрасно известно, кем была и остаётся Абалин Армитидж, уж я-то её знаю. Ещё мне приходит в голову, что, возможно, я до сих пор ничего не писала о нас с ней, поскольку в первой версии моей истории с привидениями мы недолго успели прожить вместе, прежде чем появилась Ева и Абалин меня бросила. Увы, в этом варианте истории у меня действительно не было возможности узнать её поближе, поэтому мне нечего рассказать вам о нашей совместной жизни. Поэтому возможно, что в другой версии, ноябрьской, с участием волчицы, окажется, что мы жили вместе гораздо дольше, чем несчастные несколько недель. Я могла бы, конечно, выждать, пока не смогу изложить свою историю так, чтобы уделить Абалин больше внимания. Сейчас, впрочем, это не более чем предположения – все эти раздумья о том, зачем мне двигаться в этом направлении, а не в каком-то ином, и каким путём пойти дальше.

Боюсь, ты совершила ужасную, глупейшую ошибку, Индия Морган Фелпс, решив рассказать эту историю с привидениями так, как она отложилась у тебя в памяти – в виде пары отдельных сюжетных линий, корпускулярно-волнового дуализма, двух одинаково неприятных вариантов выбора, – вместо того, чтобы свести её к единому повествованию, свободному от парадоксов и противоречий. Я очень боюсь, что разочарование вскоре победит и ты сдашься, так никогда и не завершив свою историю. Довольно сложно держать в голове сразу две версии случившегося, хотя обе кажутся мне одинаково верными (хотя, как я уже сказала, в первой больше фактов, подтверждающих её достоверность), не говоря уже о том, чтобы перенести эти конкурирующие, параллельные истории на бумагу.

– Век живи, век учись, – по крайней мере, так принято говорить. Я слышала это на протяжении всей своей жизни. Даже Кэролайн и Розмари неоднократно повторяли: «Век живи, век учись». Почему у меня получается только второе?

Когда я вернулась на Уиллоу-стрит, через два часа после своего отъезда, Абалин ещё бодрствовала. Она сама об этом предупреждала, поэтому мне не следовало удивляться, но всё же меня это несколько озадачило. Она закончила писать свою рецензию и смотрела по телевизору какой-то фильм. Абалин частенько смотрела кино, пока жила со мною, но я очень редко к ней присоединялась. К фильмам я столь же равнодушна, как и к играм.

Я помогла своей нежданной попутчице подняться по ступенькам к входной двери. В тот момент я ещё не знала, что её зовут Ева Кэннинг, поскольку она не проронила ни слова с тех пор, как спросила меня: «Бывают ли катафалки у тех, кто умирает в море?» Отперев дверь, я пригласила её зайти. Она заколебалась, не решаясь сразу принять моё приглашение. Какое-то время она стояла в коридоре; волосы её к тому времени уже успели высохнуть. Сощурив свои васильково-голубые глаза, она смерила меня взглядом, а затем оглянулась через плечо на лестницу, ведущую обратно в фойе.

– Что случилось? – спросила я.

Она сделала шаг вперёд, снова остановилась и спросила меня:

– Ты уверена?

– Да, я уверена. Ну, давай же. Ты не можешь стоять в холле всю ночь.

Она перешагнула порог, и я услышала позади себя недоумённый оклик Абалин:

– Кто это, Имп? – Я нечасто знакомила Абалин с кем-то из моих друзей, отчасти потому, что у меня их совсем немного. Она познакомилась с Джонатаном, который раньше работал бариста в «Белом электрическом кофе» в Вестминстере, и ещё я уверена, что она успела повидаться с Эллен, работавшей в «Подвальных историях», что в центре города, но та уже успела уехать, чтобы жить где-то со своим парнем.

– У нас гости, – ответила я, стараясь звучать небрежно, но меня уже осенило осознание того, какой странный поступок я совершила, приведя Еву домой. Я начала понимать, какое впечатление это произвело на Абалин, которая всегда отличалась практичностью, удивительной для человека, зарабатывающего на жизнь написанием обзоров видеоигр.

Я закрыла дверь, и Абалин встала с дивана. В руке у неё был пульт, и она поставила DVD на паузу. Она не сходила с места, неуверенно улыбаясь Еве Кэннинг, пока та не произнесла:

– Привет, Абалин.

Вообще-то я не говорила ей, как зовут мою девушку (и о том, что у меня в принципе есть девушка, если уж на то пошло). Но мне показалось совершенно естественным, что она знает имя Абалин; в конце концов, разве она не обратилась ко мне по имени ещё до того, как я представилась?

– Привет, – ответила Абалин и вопросительно взглянула на меня.

– Абалин, это… – я замолчала, только теперь сообразив, что не знаю имени женщины, несмотря на то что она откуда-то знала наши.

– Меня зовут Ева, – представилась она. Её голос прозвучал так тихо, что почти невозможно было разобрать слова. – Ева Кэннинг.

– Имп, почему она так одета? – удивилась Абалин. Мне показалось, что с её стороны это несколько грубо – вот так указывать на то, что на Еве из одежды лишь мой кардиган да одеяло вокруг талии, но я не стала ничего говорить. Внутри меня росли смущение и нервозность. Я пыталась вспомнить, не пропустила ли я свой восьмичасовой приём лекарств.

– Имп, ты не будешь против, если я приму душ? – спросила Ева. – Я не слишком навязчива?

Я заверила её, что все нормально, поскольку эта просьба показалась мне весьма разумной. Вдобавок я предупредила её, чтобы она была осторожней, так как в чугунной ванне можно поскользнуться, и насадка для душа установлена слишком низко, поэтому нужно слегка наклоняться, если вы такого же роста, как Ева или Абалин. Она успокоила меня, сказав, что все будет хорошо, а я пообещала подыскать ей одежду получше. Ева поблагодарила меня, и я указала ей на дверь ванной. Затем она ушла, и мы с Абалин остались в гостиной наедине.

– Кто это? – спросила Абалин. Нет, скорее даже потребовала.

– Тише, – поморщилась я. – Она может тебя услышать.

Нахмурив брови, Абалин шёпотом повторила свой вопрос.

– Не знаю, – призналась я и рассказала ей, как ехала по Шоссе 122, где наткнулась на Еву Кэннинг, стоящую обнажённой на берегу реки. Я объяснила, что она показалась мне потерянной, что с ней делать – было непонятно, к тому же Ева не просила отвезти её в больницу или полицию и не назвала адрес своего дома.

Выражение лица Абалин, до этого подозрительное, стало недоверчивым.

– И поэтому ты привезла её к себе домой?

– Я не знала, что мне ещё делать, – вздохнула я.

– Имп, – произнесла Абалин, повернув голову в сторону ванной, где сейчас находилась Ева Кэннинг, её дверь вроде бы открывалась, но теперь снова оказалась закрыта. Абалин провела своими длинными пальцами по своим чёрным волосам, закусив нижнюю губу. – С каких пор ты взяла в привычку подбирать незнакомок, которых встречаешь на обочине дороги?

– Разве с тобой было не то же самое? – возмущённо возразила я. – Ведь так?

Абалин перевела взгляд с двери ванной на меня, гримаса недоверия на её лице стала сильнее. Я думаю, что она чуть не потеряла дар речи, но ненадолго, поскольку затем взволнованно выпалила:

– Ты действительно считаешь, что это можно сравнивать?

– Нет, – призналась я. – Не считаю. Но я не знала, что делать. Я же не могла оставить её там вот так стоять.

– Голой на обочине дороги, – медленно произнесла Абалин, словно проверяя, правильно ли она меня расслышала. – Господи, Имп. Она, наверное, под веществами. Не могу сказать, что с ней не так, но она явно не в себе.

– Ты, например, могла бы оказаться серийной убийцей, – беспомощно промямлила я, понимая, что лишь усугубляю ситуацию, но не в силах сдержаться. – Я ведь не знала, что ты не такая, верно? С таким же успехом ты могла оказаться наркоманкой. Я ничего о тебе не знала, но ведь привела к себе домой.

Абалин покачала головой и рассмеялась – сухим, приглушённым смехом с откровенно раздражёнными нотками. Затем она вздохнула:

– Мне нужно покурить. Пойду-ка я прогуляюсь немного.

Когда мы только познакомились, Абалин почти отказалась от курения, но когда её одолевало нестерпимое желание закурить, она всегда выходила на улицу. Я сама никогда не просила её об этом; Кэролайн, Розмари-Энн и даже моя тётя Элейн дымили без удержу, и меня это не слишком беспокоило.

– Ты надолго? – робко спросила я.

– Не знаю, – ответила она и ткнула пальцем в дверь ванной. Я услышала звук льющегося душа. – Она останется?

– Честно говоря, я не думала об этом. Не знаю, есть ли ей куда пойти.

– Чёрт возьми, Имп. Она тебе что, вообще ничего не рассказала? Ну хоть что-то же она говорила?

– Немного. Она сказала: «Бывают ли катафалки у тех, кто умирает в море?» – объяснила я Абалин. – Это ведь из «Поэмы о старом мореходе»[45]45
  «Поэма о старом мореходе» – поэма английского поэта Сэмюэла Колриджа, написанная в 1797 году и опубликованная в первом издании сборника «Лирические баллады».


[Закрыть], верно?

Абалин подошла к вешалке с одеждой, сунув руку в карман своей куртки за сигаретами и зажигалкой.

– Нет, Имп. Не оттуда. Это «Моби Дик».

– Правда?

– Я прогуляюсь, – повторила она. – Если, конечно, ты не возражаешь. – Тут она снова бросила взгляд на дверь ванной.

– Нет, всё в порядке. Пожалуйста, не сердись. Я не знала, что ещё мне делать.

– Я не сержусь, – ответила Абалин, но я поняла, что это ложь. Всякий раз, когда она пыталась соврать, уголки её рта подёргивались. – Мне просто нужно выкурить сигарету-другую, вот и всё.

– Будь осторожнее, – попросила я её, и она вновь засмеялась тем же самым, без малейшего намёка на юмор, смехом. Она не стала хлопать дверью, но её шаги, когда она спускалась по лестнице, звучали тяжелее, чем обычно. Я осталась одна в своей квартире с загадочной женщиной, которая представилась Евой Кэннинг, и только теперь, с опозданием, до меня стала доходить странность всего происходящего. Я присела на диван, вперившись взглядом в изображение на экране телевизора. Там было огромное японское чудовище, застывшее в процессе вытаптывания какой-то, похожей на игрушечную, армии. Я попыталась найти пульт, но безуспешно, задумавшись, не прихватила ли Абалин его с собой, и если да, нарочно она это сделала или нет. Услышав, что Ева выключила душ, я снова встала и выключила телевизор. Затем я прошла к себе в спальню и подобрала там футболку, нижнее белье и штаны, которые были мне немного велики. И несколько носков. Ева была выше меня. Не такая высокая, как Абалин, но точно выше, чем я. Мне показалось, что эта одежда ей подойдёт.

Вот только я понятия не имела, что делать с обувью.

Когда я вернулась из спальни, она уже сидела голая на полу возле окна, вытирая полотенцем свои длинные волосы. До этого момента я не осознавала, насколько бледная у неё кожа. Цветом она была почти как молоко, отливая удивительной белизной. Вероятно, это выглядит некоторым преувеличением, и, возможно, так оно и есть. Моя ненадёжная память легко могла преувеличить степень её бледности, поскольку она частенько всё искажает. Вероятно, более правдиво было бы сказать, что Еве Кэннинг во всем была присуща необыкновенная, завораживающая бледность. Я могла бы сказать «бледность души», если бы верила в её существование. Как бы то ни было, я действительно могла бы так утверждать, но поскольку легче запомнить цвет чьей-то кожи, чем души, то не могу исключить, что бессознательно ошибочно приписала молочный цвет её коже.