Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2003

– Мать моя в дурке лежала три года. У меня бабушка с шизофренией, а у мамы несколько иной диагноз. Но после смерти отца ей башню сорвало. Мужики, пьянки, гулянки. Отец был алкоголиком. Вот, бывало, знаешь, с утра, он пойдет в туалет, покурит, потом мать, а потом у меня спрашивают – че ты сортирную дверь болтаешь туда-сюда? Так не зайти же, топор вешай! Как-то у меня мать спросила, пробовал ли я курить. А я, признаться, и не пробовал. На фиг мне это? Нанюхался.

Таким был наш первый серьезный и доверительный разговор со Славой. Мы встречались почти год, а он ни разу не пригласил меня к себе, когда там кто-то был кроме него. Я никогда не видела его мать.

– Сейчас мама глубоко церковный человек. После второго приступа бабушка стала ей воду крещенскую носить в больницу и попросила Евангелие читать. И мать стала отходить. А то вообще себе не принадлежала, на стены бросалась. Все мужики и подруги куда-то делись, мы с бабушкой и дедом одни остались, навещали ее. Мне было шестнадцать. Как я это пережил? Отец умер, мать в психушке, бабушка и дед уже старые, им помогать надо, а они все нас тянут.

Мама Славина работает в храме уборщицей. Она всю жизнь зарабатывала физическим трудом, так ей комфортно. Думать она не любила и не умела. Теперь ситуация начала меняться. Богопознание располагает к умственной деятельности. И она стала находить в этом удовольствие.

– Меня поражало, с какой легкостью она рассказывает почти незнакомым людям о своей болезни. Эта женская откровенность ставит меня в тупик. А вот теперь я сам рассказываю тебе такие истории. Как мать вдруг ни с того ни с сего может расплакаться, подумав о том, как виновата передо мной, представив, что мне пришлось пережить. И как Господь позволил ей начать жить буквально с чистого листа, будто и не было этих тяжких грехов и беснований. Считает, что ничем не заслужила такого хорошего сына. Да и откуда было ему взяться при отце-алкоголике и матери-шизофреничке!

Мы сидели на крыше моего тогдашнего дома. Ныне проданной родительской трешки. Середина мая, закат и раскиданные по шиферу игральные карты с рубашкой в виде долларовых купюр. Наполовину пустая бутылка кока-колы и огромный пакет чипсов со сметаной и зеленью.

– После смерти отца я почувствовал себя голым, словно рухнула стена за моей спиной, и я остался совершенно один, без поддержки, без здравого рассудка, с противоречивыми женщинами, кое-кто из которых еще и склонен к психическим заболеваниям. Теперь мне придется быть этой стеной.

– А как твоя мама свою болезнь воспринимала? – поинтересовалась я. – Как генетику или как… вмешательство посторонних сил?

Он помолчал немного и тяжело вздохнул.

– Она понимала, что не принадлежала себе в те моменты. Говорит, что и теперь постоянно чувствует присутствие этой силы. Поэтому часто причащается, из храма не вылезает, по святым местам ездит по многу раз в год. Понимает, что это тягчайшая работа над собой длинною в жизнь. Теперь пути назад нет. Но стоит только зазеваться – он тут как тут. Она умница, хоть я иногда и говорю, что она тупая. Она не обижается. Такой себя всю жизнь и считала.

Я ужаснулась, как можно такое говорить матери. Не ожидала от него такого, но осуждать не спешила. И не время сейчас.

– Почему ты раньше мне этого не рассказал?

Он усмехнулся.

– Как я мог? Боялся напугать тебя и потерять. Разве здравомыслящая девушка захочет связываться с сыном шизофренички и алкоголика? Что тут непонятного… никто тебя не осудит. Но раз у нас все серьезно, молчать об этом уже нельзя. Это нечестно, ведь я люблю тебя.

Я собрала карты. Играть со Славой мне не нравилось – я редко выигрывала. С Аней веселей – у нее почти всегда.

– И я тебя люблю. А потому ничего меня не пугает.

2015

Весна, великий пост. Мне скоро двадцать девять. Я живу одна в трехкомнатной квартире, где выросла. Тут всегда было многолюдно: родители, сестра, ее друзья и поклонники, мои друзья и учителя. Шумные праздники, родня.

Теперь я здесь одна. Родичи в бабушкиной квартире, сестра у нового мужа. У меня чистота и порядок, на обед всегда есть суп, а диван и кресло покрыты яркими вязаными пледами. Мне нравится по вечерам смотреть фильмы на ноуте или слушать толкование псалтири, пока готовлю.

Учусь писать рассказы.

Я пишу, сидя на диване в гостиной, поставив ноут на колени. Он огромный, черный, там неудобная клава. В зале можно включить музыкальный центр, чтоб не слышать соседей сверху – они все те же и достают. Я пишу так, как раньше не писала. Краткость – сестра не моего таланта, каждая задумка минимум на повесть. Однако стало интересно после советов редактора. Эмоции через что-то, а не прямо, одно событие, завершенка.

У меня есть ГГ – главный герой. Одно лицо на всех портретах. Я не просто учусь писать кратко, а рассказываю одну историю на сто ладов, пока меня не отпустит, пока я не поверю, что все это – пустые слова, рассказ о прошлом, которое больше никак на меня не влияет и не имеет ко мне отношения.

Но благодаря ему я живу одна, варю супы и пишу рассказы. Без прошлого нет будущего.

Я помню, как вынашивала эти замыслы, из какого сора, обрывочных фраз, кем-то брошенных идей они родились. Помню, как впервые читала свой рассказ собравшимся в библиотеке. Помню их реакцию. Помню свои чувства – это и обо мне, и уже нет. Это исповедь и отвлеченный монолог. Это мой ребенок, но я кукушка. Это исцеление. Это то, как я говорю с миром. Только так я могу достучаться, докричаться, быть услышанной и понятой.

Я ставлю фотоаппарат на видео и начитываю этот рассказ у себя на кухне, под грохот холодильника и бурчание крана. Я привыкаю к своему голосу, и он больше не кажется мне чужим и нудным.

Править я люблю с мышкой в руке, сидя за кухонным столом. Иногда смотрю в окно. Из подтаявшего снега торчат голубовато-зеленые столбы с веревками для белья. За деревьями школа, куда я ходила десять лет. Все в жизни циклично, но, кажется, теперь я тут навсегда. Буду таскаться на нелюбимую работу, а вечера проводить за готовкой, тренировками и рассказами. Их никто не прочтет и не отведает моих морковных котлет, блинов и овощей в горшочках. Не прочтет надписей на кухонных шкафчиках: «Не греши – зачем тебе умирать слишком рано?» И еще кое-что из книги притчей Соломона. Я вырезала из бумаги облака, написала на них цитаты из Псалтири и наклеила на голубые листы. Туда же пристроила кривоногое рыжее солнышко. Мне нравилось думать, что это сделала девочка из моего рассказа. Я бы любила детей, если бы их сразу десятилетними давали.

В понедельник – выходной, можно вволю пографоманить, но не сидится дома. Я либо еду в бассейн, либо за ненужными тряпками в секонд. Просто чтобы не быть одной в трех комнатах. Не вспоминать последнюю любовь, не рассказывать старую сказку на новый манер. Но я разогналась. Взяла бабушкин полированный столик и поставила перед диваном. На него удобно ставить ноут или чашку с чаем.

«Когда-нибудь ты будешь скучать по тому, что происходит сейчас…»

Куда уводит первая строка?

2020

Шашлыки чуть не накрылись: мы собрались у Ромы и Риты в последнюю субботу мая, но в середине дня пошел дождь. Мужики не сдавались – Рома рукастый, соорудил навес на всякий случай, и вот этот случай представился. Мы с Марго резали овощи и отгоняли детей от еще не готовых блюд.

– Он тебе не говорил, зачем вернулся? – спросила подруга о Славе.

– Говорил, что маму повидать, да и вирус в Москве, производство застопорилось. Что ему там делать? Сидеть в клетке?

– Ну да, – Рита разложила сыр и колбасу на большом блюде и отдала ее Асе, чтоб та отнесла на стол под навесом.

Асе уже одиннадцать. Диме – четырнадцать и, разумеется, его с нами нет. У него своя компания. Он родился через год после того, как Рита и Рома поженились, а это случилось, когда Рома окончил универ. Рита училась на втором курсе, и, забеременев, взяла академ. Через год вернулась и успела закончить до рождения Аси. Разумеется, какая тут работа, карьера? Да и не знала Марго, кем хочет стать. Родители засунули на экономический, который ей никогда не нравился, но она с ним смирилась, раз сама не знает, чего хочет. Пусть хоть такое образование будет. Считалось, что это всегда пригодится и будет в цене. В результате полно юристов и экономистов, которые работают строителями или преподавателями.

– Когда есть дети, не особо переживаешь из-за своей нереализованности, – говорила мне Рита.

Анина ситуация доказывала обратное: года не прошло после рождения Сереги, как она стала выносить мозги всем вокруг, что превращается в домохозяйку, тупеет, не знает, чего хочет и куда податься. Это усугублялось нездоровьем мужа, а, следовательно, он не мог пахать за двоих. Ане надо было не только домом заниматься, но и деньги зарабатывать. Однако, до развода она так и не сподобилась этого сделать.

– У Ани один ребенок и здоровый, – отвечала на это Рита.

Ее третий родился с ДЦП и тут вообще не до себя и своих глюков, как она это называла. Андрюшка требовал куда больше внимания, а при наличии двоих детей на себя у Риты времени и сил вовсе не оставалось. Рома стал большим начальником на заводе, где трудился все эти годы и справлялся с материальной стороной в одиночку. Марго посвящала всю себя семье и особенно больному ребенку в первые годы его жизни. Я со своей стороны помогала как могла – находила хороших врачей, реабилитацию, санатории, массажистов, тренеров.

– Вот смотрю на вас со Славкой и понять не могу – какого хрена вы расстались? – Рита схватила две салатницы и направилась к выходу из кухни.

Я последовала за ней со стаканами и вилками. Я и сама перестала это понимать.

Рита никогда не роптала на судьбу, что у нее больной ребенок. Они с Ромой Андрюху обожали и сошлись на том, что, если у человека не родится такое особенное чадо, он ничего в жизни не поймет. Так и будешь думать, что твои возможности беспредельны и только от тебя все зависит.

Накрыв небольшой столик в саду, мы уселись под навесом, вдыхая озон и шашлычный дым. Зелень вокруг по-майски яркая, недалеко цветет сирень, и поют соловьи.

– В Москве такого не увидишь, да? – Ромка ткнул Славу локтем в бок.

Тот засмеялся, но Москву по инерции стал защищать.

Пока готовился шашлык, мы выпили вина и закусили овощами. Ася и Андрей побыли с нами какое-то время, а потом ушли к себе. Ходить Андрей мог, но ленился, и Ася по мере сил поддерживала его. Умилительно и грустно на это смотреть. Мальчику уже почти семь, его и мне-то на руки взять тяжело, а Ася героически пытается его подтаскивать, когда он сражается с порожками.

Кто бы мог подумать, что эта семья станет мне как родная? Я ведь не отношусь к тому типу женщин, которые после тридцати ставят на себе крест и воспринимают свое одиночество как проклятье. Я бы любила путешествовать одна, если бы могла. Хождения в бассейн и на фитнес с подругами вовсе не прижились – мне быстро надоело под кого-то подстраиваться, ссориться из-за недоразумений со временем, одалживать деньги, покупать воду и выслушивать, что купила не ту. Я режимная, но не люблю четких графиков, не суетливая, но успеваю многое. Мне проще самой по себе. Моя сестра не понимала, как я одна хожу на концерты и выставки – какая молодец! Она бы не пошла. У нее всегда есть компания – куча поклонников и подруг, а если мне пойти не с кем, то что – всю жизнь под откос? Я и так пропустила слишком много. Теперь до слез обидно.

– До меня только сейчас дошло, как тебе было одиноко, когда Аня встретила своего Лешку, а я на много лет погрязла в своих заботах, – сказала как-то Рита.

Писательство – мое все. Оно никогда не бросит и не предаст. Единственное по-настоящему мое в этой жизни. Люди приходят и уходят, друзья превращаются в знакомых, близкие умирают, коллеги меняют место работы, мужья бросают, дети вырастают и в них не заложена такая безусловная любовь, как в родителей. Здесь не на что опереться. Наг ты вышел из чрева матери, наг и возвратишься в землю. Но есть то, что помогает выносить эту жизнь. Ты не страдаешь от того, что тебе не с кем поговорить, потому что можешь создать целый мир и кучу друзей из ничего. У тебя есть чистый лист и этого довольно.

Конечно, Рома и Рита приглашали меня к себе не из жалости и не потому, что я помогала их сыну. Им нравилось со мной общаться, и когда рана со Славой затянулась, мы цеплялись за любой повод, чтобы наше общение восстановить. Все-таки память об ушедшей молодости можно разделить не со всеми. Именно люди, с которыми провел юность, остаются самыми дорогими.

Теперь мы снова вместе, все четверо, как восемнадцать лет назад.

– Еще два года, и ваш старший встретит свою судьбу, – усмехнулся Слава, обнимая меня.

Я не сопротивлялась, а ребята сделали вид, что ничего не заметили. Видимо, сама фраза произвела на них сильное впечатление.

– Еще пять. Нам было девятнадцать, это девчонкам шестнадцать, – буркнул Рома.

2019

– Позвольте я вам помогу.

Я оборачиваюсь. Вижу высокого молодого мужчину с длинной русой челкой, распадающейся на пробор. Сердце дрогнуло, но в следующую секунду я поняла, что это не мой Мальчик. Он просто похож на него. И должно быть, лет на десять старше.

– Спасибо, не стоит, – я возобновляю марш с двумя пятилитровыми канистрами.

На мне голубая штормовка, серые джинсы заправлены в чумазые берцы. Середина октября. В чем еще ходить за водой в лес? Поэтому набираю по возможности много – в рюкзаке еще одна канистра и на самом деле помощь не помешала бы.

– Давайте хоть дверь открою, – не отставал мой попутчик.

Его руки свободны. Интересно, что он тут забыл?

Бывают моменты, когда улыбка физически непосильна. Когда женщина оплакивает очередные нерожденные отношения. И так уже не первый раз. Могла бы привыкнуть, но нет. Могла бы не взваливать на себя вину, но больше не на кого.

– Ладно.

Он-то не виноват в моих драмах. На моем лице четко написано, что подходить ко мне сейчас не надо. Обычно мужчины меня избегают и когда я улыбаюсь, а этот – то ли смельчак, то ли мазохист.

Подойдя к двери подъезда, я поставила канистры на асфальт и порылась в кармане в поисках ключа.

– Меня зовут Евгений, я живу напротив, – представился клон моего Мальчика.

– Очень приятно, – ответила я, хотя мне было никак.

Едва домофон запищал, Евгений распахнул для меня дверь, и я скрылась в подъезде. Хоть бы на чай не напросился! Нет, попрощался. Я бы о нем забыла тут же, если бы через два дня в моем ящике не обнаружилось следующее письмо:

«Здравствуй, прекрасная незнакомка!

Уже несколько месяцев я наблюдаю за тобой. Не подумай, я не извращенец и не маньяк, все началось банально и даже забавно. Что еще делать, когда куришь на балконе? Так я и увидел тебя. Не сразу понял, что ты делаешь – окна высокие, видно только половину. Неделю спустя я понял, что ты крутишь велотренажёр – когда заметил его рога. И так каждое утро. Какая молодец, – подумал я тогда. Сам никак до спортзала не дойду, а всего-то и надо минут на пятнадцать раньше встать и зарядку делать.

Ты стала частью моего утра. Я знал, что в семь выйду на балкон и увижу тебя в окне напротив. Мне стало неловко курить «в твоем присутствии». Я давно пытаюсь бросить и наконец-то получилось. Иногда ломает, но я тогда грызу кусочек сыра – помогает.

Ты спросишь, почему я не познакомился с тобой? Казалось бы, что тут сложного, по-соседски… не представляешь, сколько раз я собирался. Легче на войну пойти, чем с девушкой познакомиться. Однажды я передумал: в другом окне я увидел мужчину. Твоего. Разумеется, почему бы ему не быть в твоей жизни и, естественно, между вами происходило все, что и должно происходить между мужчиной и женщиной.

Значит, я опоздал. Кто виноват, что он выбрал тебя, а ты – его? Кто виноват, что вы иногда не задёргивали шторы, а я вместо того, чтобы отойти, купил бинокль? Не беспокойся, я пишу не для того, чтобы смущать тебя или шантажировать. Сам не знаю, зачем пишу. Некоторые ведут онлайн-дневники, некоторые достают друзей за бутылкой водки, а я все-таки решился признаться в том, в чем все эти месяцы считал себя виноватым.

Спросишь, подглядываю ли я за тобой и теперь, когда этот парень исчез? Или это потеряло смысл, ведь я могу занять его место? Надо же, наконец, сделать шаг навстречу, хотя я понимаю, что не время – ты еще не оправилась, это заметно. Тем не менее, ты каждое утро крутишь педали, ходишь за водой в лес и готовишь здоровую еду. Я знаю о тебе больше, чем признался здесь, но это не должно тебя волновать.

Вот и все. Я не мастер любовных писем, да и вообще писем…»

Подписи не было. Обратного адреса на конверте тоже. Я разорвала письмо со словами:

– Придурок! Надо же, мужики тоже такие бывают!

– Ой, ты не представляешь, сколько в мире нерешительных мужиков! – говорила моя коллега, которая в студенческие годы проходила практику психолога на телефоне доверия. – Куда больше, чем пижонов. Вот им и достаются такие бабы, оторви да выбрось. И терпят, потому что на других даже не замахиваются – хоть эта есть!

Занять его место… да кто ты такой, чтобы занять его место?! Мало мне без тебя геморроя. Мой застройщик уже прислал письмо – дом готов, после проверки можете заселяться. Студия в двадцать три квадрата. Клетка. Бетонная коробка. Зато своя. И теперь ещё один положительный момент – скоро я съеду отсюда. От этого сюсика. И почему я таким нравлюсь? Других втаскиваю в свою жизнь я, потому что они нравятся мне, а те, кому нравлюсь я – вот такие. Соглядатаи, маменькины сынки, до тошноты хорошие мальчики. Или порой прожжённые самцы недалекого ума, но они быстро сливаются. Теперь этот Сирано де Бержерак хренов начнет меня письмами закидывать! Оставил бы адрес или телефон, я бы с ним быстро разобралась, но он еще далек от экстаза. Ему надо помучиться и поиграть в последнего романтика.

Я оказалась права. Письма стали появляться через день. Я рвала их не читая, а на балконе повесила жалюзи. Шторы в спальне практически всегда задернуты, а кухню через балкон не разглядеть даже с биноклем.

Да, было дело, мы с Мальчиком забывали про шторы в самые пикантные моменты. Как правило, кто-то из нас о них вспоминал, но так не вовремя, что лень было задергивать. А спальные районы, оказывается, кишат неудовлетворенностью во всех смыслах. Есть же интернет… нет, это все игра, а тут по-настоящему. Вот урод! Неужто думает, что с такими мужиками хотят знакомиться?

Наверное, это очередной урок мне. Но я уже поняла, как глупо вела себя, как не нужны никому твои жертвы, как низко ценятся в наш век такие щенячьи чувства! Я все усвоила, зачем мне повторения? Я из таких писем роман написала и издала его, но главному герою его читать незачем. Мне кажется, это лучшее решение.

Я перестала забирать из ящика его корреспонденцию. Брала только счета за коммуналку, а эту макулатуру оставляла. Даже рвать уже сил не было. Увидит, что ящик забит ими и перестанет бумагу переводить. Меня ничего не злило, не интриговало, не волновало. Я вышвырнула из жизни любимого человека. Потому что он на одиннадцать лет младше. Потому что у него вся жизнь впереди, а у меня – огрызок. Потому что он в тридцать четыре будет красавцем, а я в сорок пять – ягодка опять. Перезревшая и помятая.

«Я тебя, сынку, породил, я тебя и убью», – говорил Тарас Бульба Андрию. Так и я. Я тебя втащила в свою жизнь, я тебя и выкину. Попользуюсь, побуду любимой и желанной, узнаю, каково это и посыплю голову пеплом, одевшись во вретище. Так мне и надо. Это единственное, что будет в моей жизни всегда. Прах и ветошь.

Но не результаты чужого выбора, с этим покончено. Хватит.

2020

Перенесемся в наши дни. В начало дождливого ярко-зеленого и холодного июня. Я продолжаю носить флисовый свитер и включаю дома обогреватель. В моей новой квартире живет сестра с племянником, собакой и кошкой. Там уже появился характерный запах и захламление. Пару дней назад доставили матрас, и мы с отцом положили его под тот, что принесли мои родственники. Матрас я заказывала по интернету, и он оказался классным. Сегодня ждем плиту, но до сих пор курьер не объявился, хотя вчера со мной связался менеджер и уточнил актуальность заказа.

После переустановки виндоус интернет еще не подключили, так что я отдыхаю. Мне хватает телефона и работы. Хоть перестали доставать с онлайном.

Слава встречал меня после работы, и мы сидели в его машине, не могли наговориться. Словно и не было этих безмолвных лет друг без друга. После шашлыков у Ромы и Риты он отвез меня домой и сказал:

– Все-таки самые счастливые годы были здесь, рядом с тобой.

В глазах предательски защипало, и я призналась, что он самый родной и близкий мне человек, что я пишу, потому что мне не с кем поговорить и что никогда и ни с кем я так не говорила. Кто бы мог подумать, что за двенадцать лет разлуки общие темы не иссякнут?

Он поцеловал меня. Не в щеку, а как положено. Как целовал только он и очень давно.

– Дан, мне надо метнуться в Москву, – сказал он после, – но я быстро вернусь. Давай попробуем еще раз, а? Как взрослые и умные.

Мои мозги не приспособлены к житейским попечениям. Это сестра сразу понимает, о чем спросить, что уточнить и кого достать. Мама вечно интересуется бытовухой. По идее тут должен всплыть ряд вопросов вроде, как и где мы будем жить, как же моя работа и твоя работа, у каждого своя жизнь, не слишком ли много воды утекло…

Но не всплыло ничего. Мы взрослые, но не умные. Или достаточно умные, чтобы понять – если в главном единство, второстепенное можно уладить. Важнее всего уметь слушать и договариваться.

И он уехал. Звонил и писал каждый день, но я все равно скучала. Хотя еще полгода назад думала, что не оправлюсь от очередной потери и вообще, хватит с меня мужиков.

Студию я получила в начале ноября прошлого года. Мальчик уже ушел из моей жизни, а таинственный автор писем так в нее и не влез. Я съехала из той квартиры, когда мы с сестрой задумали аферу века и нужно было поберечь деньги. У родителей я не буду трахаться с мальчиками на глазах соседей, это уж точно. Там напротив крест и купол храма, которому я посвятила семь лет жизни. Хорошею девочкой Дана когда-то наверно была…

Я смотрела на этот купол и крест и ничего не чувствовала. Ни веры, ни покаяния, ни сожаления, ни печали. Я собственноручно распяла Бога, я предала себя, сама растоптала все святое в душе. И ничего не испытываю кроме одиночества и безразличия.

Квартира меня не отвлекла, а развлекла. Кровь покипятила, мысли нагнала. Когда появился этот вирус или эта СМИ-фальшивка, я опять ушла в равнодушие. Достойно по делам своим приемлю. Скоро мы все умрем, и это будет правильно. Сколько можно терпеть нас, таких? Честных грешников и лицемерных праведников…

Слава не сразу разогнал чернуху. Наверное, просто время пришло. Пресловутые девять месяцев беременности отношениями. Я выносила себя новую и готова была разродиться. Все в жизни циклично, и я попадаю обратно в 2002-й, где была так счастлива и любима, так беззаботна и обнадежена. Обновится яко орля юность моя?

Раньше у нас не было друг от друга секретов, но то в шестнадцать лет. В тридцать четыре – дело иное. Вижу, как расплачиваются глупые женщины за болтливость и излишнюю откровенность. Аня еще до замужества ратовала за честность – дескать, все расскажу про своих бывших. Потому что рассказывать было нечего. А самой приятно ли слушать, сколько девок было у Леши? Он парень видный, общительный и обаятельный, до встречи с Аней – без религиозных предрассудков. Он и при мне вскользь упомянул, что девушки регулярно появлялись в тренажерном зале и на фестивалях. Известно, с какими последствиями и в каком качестве. С одной он долгое время жил, но, встретив Аню, послал, стал исповедоваться и причащаться. Наверное, решил, что ему досталась ангелоподобная невеста, которой он не слишком соответствовал и не очень заслуживал. Но жизнь показала, что благочестие – штука тонкая, двуликая и в практическом смысле бесполезная. До праведниц нам было далеко, а жить как нормальные бабы мы не умели. Зато мнили о себе много. Не будучи красавицами, даже хозяйками хорошими сделаться не потрудились. Имели образование кто для галочки, кто для себя, но никто – для денег. И, досидев в девках почти до тридцати, были уверены железно, что любой принц будет счастлив взвалить такую ношу на хребет и тащить по жизни за кастрюлю борща, сыночка с дочкой и выглаженные рубашки.

А принц оказался больным, без образования и жилплощади. Потом решил, что его нагрели и никакая не принцесса ему досталась. Только потому, что молишься, постишься и никому не даешь – мир обязан тебя содержать? Ведь знала, что не с олигархом связываешься и не пятнадцать лет уж. Но мы так благодарны судьбе, что появился хоть кто-то желающий взять нас в жены, что любовь и придумать недолго. Да и слушаться мужа, как по-христиански положено, можно по-разному.

Есть вещи, которые должны быть покрыты молчанием. Мне бы тоже не хотелось слушать про его бывших. Это я почувствовала, еще когда влюбилась в последний раз – шесть лет назад. Я читала стихи Варвара, посвященные девушкам, которые были с ним за десять лет до нашей встречи, и все равно мне было неприятно. Мне даже не хотелось этого читать, но любопытство победило – как он отзывался о тех, кого любил, а не вожделел. Интересно же.

Так что Славе не надо знать про Мальчика. Пусть много лет прошло и оба мы были совершенно свободны и могли творить, что душе и телу угодно, но приятного в этом мало. Другое меня беспокоило. С Мальчиком было то, чего не было больше ни с кем, кроме Славы. Он был первым и единственным мужчиной в моей жизни, а потом появился Бог. Отчасти Его появление пошатнуло наши отношения, но с этим можно было справиться, если бы мы оба захотели. Слава считал, что я та же истовая неофитка и ему в голову не могло прийти, что я лечу теплохладность блудом. За почти месяц нашего нового общения он поцеловал меня только вчера, а о большем и не заикнулся. И вдруг узнает, что я, такая благочестивая, затащила в кровать парня, да еще настолько моложе себя с двумя целями: почувствовать себя любимой и возгреть хоть какое-то оживление на осколках веры. Зная и понимая собственную глупость и омерзительную наглость такого решения, я ни о чем не жалею. Достигла я половину цели. Близость только тогда настоящая, когда ничем не омрачена, когда ты отдаешься любимому и любящему законному мужу. Такого я не знала, но нечто близкое было в юности со Славой. Теперь же я будто брала парня напрокат и отдавалась ему настолько, насколько позволяла помутневшая совесть и здравый смысл. Насколько можно принадлежать человеку, который никогда не станет твоим, и ты это знаешь наперед. И, вероятно, не хочешь его присваивать.

Он влюбился в меня так, как может влюбиться молодой мужчина в старшую женщину, способную многое ему дать. В том числе и в постели. Разумеется, его сверстницы проигрывают мне во многом. Даже во внешнем виде, потому как многие не нашли своего стиля, а копировали красоток из соцсетей и в результате выглядели все как одна. В тридцать пять – сорок женщина достигает пика сексуальности, а в двадцать она едва ли видит что-то занятное в сексе. Секс в ту пору – лишь способ доказать свою любовь, сблизиться и удержать, или он благодарный и жертвенный со стороны девушки.

Слава догадался, что незадолго до его второго пришествия в моей жизни образовалась какая-то дыра. По его словам, женщина в состоянии нехватки всегда ощущается, тем более он помнит, какой я была в состоянии изобилия. Это же так естественно – одаривать, согревать, обволакивать своим теплом. Для того мы и нужны в бурном море житейском, а не для того, чтобы делать новые бреши в и без того пробитой проблемами повседневности.

– Ты была словно не здесь. Ты всегда немного отрешенная, но это другое, – говорил он мне, – ты была потерянная и потерявшая.

Я поведала ему в общих чертах, что недавно рассталась с любимым человеком. Как мог этот милый мальчик не стать любимым после всего, что было между нами? Как можно стать единой плотью, но делить души? Вот и нельзя. Оказалось, шесть лет назад я влюблялась не в последний раз, хотя именно тот тип уверял меня, что с секса отношения только начинаются. Я и попробовала. В чем-то он оказался прав – привязываешься сразу и наверняка, если это не вошло в привычку и ты не утратил способности привязываться.

Слава никак на это не отреагировал, только ушел в себя. Наверное, думает – мы собирались обвенчаться, а до того только целовались и гуляли под луной. Не буду его разубеждать. Вообще не стану возвращаться к этой теме. Достаточно того, что помнят мои книги и, если кому-то интересно, пусть читают. Близкие обычно не лезут в мою литературную жизнь – лишние откровения им ни к чему, им со мной жить.

***

Еще одна смерть. На сей раз – моя одноклассница Лена. Узнала об отпевании от Ани. В храме напротив дома родителей. В одиннадцать.

Не общались мы много лет. Я знаю, что Лена работала в милиции, а теперь узнала, что у нее есть десятилетняя дочка. Сама Лена потеряла мать в том же возрасте. Ее воспитывала тетя.

– Вот и начинают наши понемногу уходить, – сказала Аня, когда заехала за мной.

Уже давно начали. Еще в седьмом классе я узнала, что смерть не обращает внимания на возраст и социальное положение – умер мой двоюродный брат двадцати трёх лет. С тех пор для тети время остановилось. Много лет я училась в седьмом классе.

Потом староста моей группы – в том же возрасте. Сообщила об этом ее подруга моей подруге. Мне никто ничего никогда не сообщал, хотя Наташка – безалаберная, и на всех плевала. Когда мы пришли в церковь, она свалила, едва увидев венок. Накануне вечером мы долго препирались смсками. Для Наташки окном в мир были американские фильмы: придем, пособолезнуем и уйдем. А я не понимала, что страшного постоять в церкви и послушать, как читают над усопшей молитвы. В ту пору я сама не знала чина отпевания и едва ли понимала, что происходит.

Покой душу усопшея рабы твоея… —

Пожалуй, единственное, что я услышала.

– Дан, а это надолго? – обратились ко мне сокурсницы из параллельных групп.

Я ответила, что еще полчасика, хотя отпевание само по себе столько не длится. И они, испугавшись, ушли.

Видела там и молодых преподавательниц, которые что-то вели у нас на старших курсах.

Тихого и печального мужа усопшей, нашего бывшего сокурсника, шабутного, громкого и вечно румяного. Сколько я его помню, он либо улыбался, либо злился. Печаль – не его эмоция, и она ему не шла.

У нее были еще молодые родители, и она у них одна. У нас с ее мамой общий день рождения.

Оказалось, опухоль мозга. Она зреет около девяти лет…