Текст книги "След души"

Это был удар ниже пояса. Девичник. Конечно. Как я могла забыть. Я его не отменяла, Леша, видимо, тоже. Захотел моего позора.

Дорогу покажешь? – засмеялась я.

Она мне:

– Педаль в пол и давай за мной, не отставай!

Через четыре часа я была на месте. Бары, клубы, люди, тусовки. Недельный алкогольный марафон. В городе меня знали. Почти жена Коврова Алексея Олеговича, владельца «АвроКорп». Пускали везде меня бесплатно, наливали тоже, наверное, надеялись, что я замолвлю за них словечко. Но ни от кого я не слышала ни слова про свадьбу. Все странно на меня поглядывали и нервно улыбались. Я нагло смотрела этим людям в лицо и ждала, что хоть кто-нибудь спросит меня про Коврова, но все молчали. И потом сразу «Контора», вип-ложа. Какая-то курица крутилась рядом со мной и все время на меня поглядывала. Достала она меня жутко, и я пошла к бару, чтобы заказать коктейль. Это все, что я помню, далее – туман…

Разглядывая панорамное окно, я вспоминала название коктейля, от которого меня вырубило. Вот что-то на языке вертелось, а вспомнить слово я не могла, что-то жаркое, фруктовое, связанное с пальмами. Мне показалось, что это процесс сведет меня с ума. Я стала приводить себя в порядок. Приняв душ и высушив волосы, я целенаправленно отправилась в кабинет к психотерапевту. Страшно. Все мои мысли сейчас будут на тарелке у этого мозгоправа. Зачем я пью, что такого страшного случилось, что я допилась до психоза, состояла ли я на учете в психоневрологическом диспансере, и, наконец, как же прошло мое детство… Я знала, о чем мы будем говорить. Я видела, как он, встречая меня, берет книгу с полки, открывает ее, а на обложке написаны моя фамилия и мое имя. Я представляла, как он ее листает, переворачивая страницу за страницей, как открывает интересные ему главы из моей жизни, как смотрит на события, которые происходили со мной, и с особой жестокостью залезает мне в мозг. Копается там, пытается найти что-то, что ему не нравится, что не вписывается в его привычный распорядок вещей, а я смотрю на все это и не знаю, что он подумает через минуту. Появилось необъяснимое чувство незащищенности, ощущение того, что я как будто нахожусь под микроскопом, который рассматривает невидимый экспериментатор. Я выворачиваю свою душу наизнанку, я на исповеди, а он на работе. Я в своем собственном мире, в мире своих переживаний, и зачем я к нему иду. Он мне промоет мозги, вынесет их по кусочкам из моей головы, потом построит собственный лабиринт и выкинет план.

Я вошла в кабинет. Каморка папы Карло. Не хватает картинки огня, а нет – вот же, монитор с видеорядом камина. Старая мебель, почти антикварная, была расставлена по периметру комнаты. Стол из индийского красного дерева был похож на аптечный столик или столик алхимика из средневековья. Для кабинета психотерапевта все было слишком мрачным. Окно было одно.

За письменным столом сидел маленький седой человек, показавшийся мне знакомым. Вступительные экзамены, член приемной комиссии. Точно! Давид Германович. Человек улыбнулся мне и сказал:

– Проходите, присаживайтесь.

– Куда? – спросила я. В кабинете стояли диван, два кресла и стул.

– Куда Вам больше нравится, – снова улыбнувшись, сказал он.

После трехдневного сна на кровати со старой провисшей панцирной

сеткой я сделала выбор в пользу кресла.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Давид Германович Окраш.

– Кира Павловна Кравцова, – ответила я.

– Очень приятно, Кира Павловна, – с уважением ответил мне Давид Германович.

– Можно просто Кира, – сказала я.

– Можно просто Окраш, – пошутил он, – или Давид, или Германыч, – продолжал он шутить, чем меня рассмешил. Напряжение спало.

– Как Вы до такого докатились-то, Кира, – спросил он меня. – Алкогольный психоз, – продолжал он. – Психолог, из такой известной семьи…

Я сжалась в комок. Замкнулась. Да… Я из известной семьи. Мама, конечно, переживает. Отец… А вот ему наплевать. Он весь в работе. У него – то операция, то презентация.

– Если Вы знаете, кто у меня родители, точнее отец, то Вы должны понять, почему не стоит ему говорить, – улыбнулась я.

– И кто же такой Ваш отец, что не стоит ему говорить, где находится его дочь? – тактично поинтересовался он.

– О! Репутация, у него же ре-пу-та-ци-я, – саркастично проговорила я по слогам. – Я и так «позор семьи», как он когда-то выразился. Я же не врач, я провалилась на экзаменах, кстати, психиатром стать собиралась, сейчас бы с Вами пациентов обсуждали, попивая чаек в ординаторской.

– С таким характером Вам было бы очень сложно работать в психиатрии, – сказал он.

– Зато теперь я знаю, где находится средний мозг, – шутила я.

– И это замечательно. Вы знаете, бывает так, что у нас не всегда получается делать то, что хочется, и стать теми, кем мы хотели стать в детстве. Вот Вы кем хотели стать, когда вырастете? – спросил он.

– Вообще микробиологом – люблю пробирки, – улыбнулась я. – А еще я хотела помогать людям, жалко мне их, – в приемной комиссии он одним из первых начал меня «тянуть», но билет я знала настолько плохо, что даже это не помогло.

– А почему Вы решили поступить в медицинский, именно на психиатрию? – удивился он.

– Из-за отца, наверное, дед врач, он врач, я… не врач… – подчеркнула я и уставилась на Давида Германовича.

– Кира, то, что хотел Ваш отец, и то, что хотите Вы – разные вещи. Вы поймите, не многие могут здесь работать. Чрезмерно эмоциональным людям здесь тяжело. Вы просто не выдержите напряжения, с которым будете сталкиваться каждый день. Вы отдаете всего себя чужим людям, порой за счет собственной жизни, а они могут никогда не осознать, что Вы для них сделали. Свети другим, сгорая сам, как Вы знаете…

Это правда. По отцу знаю. Светит другим, а про меня забыл. Я посмотрела на Окраша. Отработанные движения, старые шутки, своевременная улыбка. Хоть я и понимала, что это его работа, все равно становилось намного легче от сказанного им.

– Давайте не будем про отца, – посмотрела на Давида Германовича я. Не хотелось мне копаться в детстве. Мне хотелось поговорить про Коврова.

– Хорошо, с Вашим отцом мы разберемся позже, времени у нас воз и маленькая тележка, – снова пошутил он. – Например, завтра. А сейчас я попрошу Вас написать вот на этом листочке бумаге первое, что придет Вам в голову, считайте, что это часть терапии, – и он протянул мне белоснежный лист и ручку «Паркер».

– Хм, «Паркер», «от благодарного пациента», – прочитала я гравировку на золоте. – Надо было все-таки поступить через год.

– Это подарок. Ну что, я жду. Пишите, – настойчиво произнес он.

Я взяла ручку в руки – тяжелая какая… Затем закрыла глаза и вывела на бумаге всего лишь одно слово. После чего протянула листок профессору в надежде, что он распутает мои ниточки, из-за которых я оказалась здесь.

– Ковров, – произнес он и удивленно поднял бровь.

– Ковров, – повторила я и молча ждала комментариев.

– Кто это? – спросил Окраш.

– Так зовут моего молодого человека, бывшего молодого человека, – начала свой рассказ я осипшим голосом. – Мы расстались, точнее он от меня ушел.

– И Вы решили ему отомстить тем, что довели себя до такого состояния? – спросил он. – Расскажите, как все произошло?

– Тут в принципе и рассказывать нечего, я ему просто надоела, – пожала плечами я.

– Надоели… – повторил он.

– Все было хорошо первые полгода. Потом он приставил ко мне охрану и следил за мной, но это еще полбеды. Он начал ревновать. Эти бесконечные сцены ревности, то у меня один, то у меня другой. Мы даже собирались пожениться, он мне кольцо подарил, смотрите, – и я показала кольцо на безымянном пальце из платины с кристально чистым изумрудом.

– И что же произошло? У него появилась другая? – поинтересовался он.

– Да, другая, под названием работа, он изменился, стал пропадать на островах в лаборатории, у него фарм-бизнес, – еще раз посмотрела на золотой «Паркер» я.

– И Вы ушли? – спросил он.

– Как можно уйти от человека, которого не видишь неделями. То он в Чили, то в Питере, то на островах своих, неизвестно чем там занимается, – зло ответила я. – Все запутанно. В марте мы расстались, а в мае снова сошлись, его была идея. Вроде бы все хорошо было, потом он позвал меня жить на острова на все лето. Я три часа проторчала в аэропорту, а он позвонил и сказал, что самолет за мной не прилетит…

– То есть у него есть свой самолет? – снова поднял бровь Окраш. Видимо, когда он удивлялся, то непроизвольно поднимал бровь.

– Да, он богатый мальчик, – прокомментировала я и продолжила: – Я три часа стояла, три долбанных, простите, часа, понимаете, а он, сволочь, звонит и говорит: «Кира, нам запретили взлет, подожди до завтра, я позвоню». Я думаю: «Хватит с меня «завтраков», и бросаю трубку. Как-то так, – закончила свой эпичный рассказ я.

– Вы знали, что он богатый, когда с ним познакомились? – посмотрел на меня Окраш.

– Да ничего я не знала! – разозлилась я. Мы познакомились на конференции по нейробиологии. Он вообще не был похож на человека с деньгами. Ну приличный костюм, ну телефон, ну хорошая обувь – так выглядит человек, который просто за собой следит, а не у которого личный самолет. У него был блокнот, даже не планшет, хотя тогда все таскались с этими планшетами.

– Кира, у Вас как дела с гемоглобином? – спросил Окраш. Я сначала не поняла к чему он, а потом увидела свое отражение в черном глянце огромного монитора. Белоснежная кожа, просто какой-то нереально белый цвет. Я испугалась. Окраш достал результаты моих анализов и быстро их пролистал.

– Так, гемоглобин в норме, – сделал вывод он. Я немного успокоилась.

– Я с детства, когда злюсь, белой становлюсь, ну не такой, конечно. Кто-то краснеет, а я белею, – объяснила я.

– Хорошо, а то я уже собрался Вас в палату отправить, отдыхать, – засмеялся Окраш. – А скажите тогда, вот когда Вы узнали, что он богат, что изменилось?

– Было уже поздно, я не могла просто с ним не видеться. Очень мне его хотелось. Тем более, тогда он подолгу бывал дома. Полгода действительно как в сказке. А затем все пошло наперекосяк. И эта сцена в аэропорту… – опустила глаза я.

– Какая сцена? – снова спросил он.

– Ну сцена, где он сказал, что ему взлет запретили, – повторила я.

– Ах, да, да… Память не та уже. То есть ничего не произошло, Вы просто решили уйти сами, потому что Вам показалось, что он не уделяет Вам достаточно времени, – предположил г-н Окраш.

– Нет, я ему потом звонила, телефон был недоступен, для него-то получается, что я его бросила, если это можно так назвать. Вы понимаете, его как будто подменили. Плюс он мне ничего не рассказывал про свою работу. Чем он там занимался, я даже думать боюсь.

– А Вы его спрашивали? – поинтересовался Окраш.

– Один раз, после чего желание пропало, он мне нахамил, сказал не лезть, – ответила я.

– Кира, выбор сделали Вы сами, как мне кажется. Он вас не бросал, – дал заключение Давид Германович. – Согласитесь? Вы ведь все понимаете. Встречаться с человеком, который имеет свой собственный бизнес – непросто. Партнеры, сделки, девушки, которые вьются вокруг, да та же самая репутация. Он публичное лицо, ему скорее нужен партнер, а не возлюбленная или сами знаете кто, но Вы, как я понимаю, не такая, – и Окраш улыбнулся. – Вы попробуйте изменить хотя бы одну свою привычку и поймете, как сложно изменить другого человека. Тут у Вас, по сути, было два пути – или смириться и под него подстроиться, это, конечно, можно было сделать, но чем старше, тем сложнее, или как выбрали Вы – уйти от него. Если Вы ему дороги, то он найдет способ быть с Вами. Позвонит, напишет, приедет и цветы подарит. То, что Вы ушли – это Ваше решение, – подытожил он.

– Мое… – задумалась я.

С Ковровым на самом деле было в последнее время тяжело.

– Не для меня все это, – вздохнула я.

– Что не для Вас? – удивился Окраш.

– Тусовки, презентации, публичная жизнь, – грустно рассуждала я. – Почему человеку нужно внимание прессы и личный самолет, ведь можно переехать к морю и жить там всю жизнь, там и климат лучше и воздух чище…

– Деньги, конечно, нужная вещь, но если цель человека – заработать как можно больше денег, то со временем все остальное обесценивается, и он теряет смысл жизни. Деньги ради денег, их всегда мало, понимаете… – говорил Окраш, но я его перебила.

– Он ведь приходил, – сказала я и стала наблюдать за его реакцией. Медсестры шептались в коридоре про симпатичного нового шефа Алексея.

– Приходил. А почему Вы так решили? – спокойно ответил психотерапевт.

– Ручка «Паркер», золотая, в его стиле, понты, тратит деньги направо и налево, лучше бы в благотворительность вложился, а не самолет себе купил, – ухмыльнулась я. – И почему люди всегда все скрывают?

– Кира, он пришел удостовериться, что с Вами все в порядке, – Окраш подошел ко мне и посмотрел в глаза. Я испугалась.

– На самом деле я слышала, как санитарки шушукались в коридоре, обсуждая, какой он красивый, этот ваш новый начальник, Ковров Алексей Олегович. Не много у нас Ковровых, которые могут позволить себе купить этот Центр с персоналом в придачу. Логика и холодный расчет, – ухмыльнулась я и развела руками. Окраш сел на диван.

– Кира, Вы поймите, многие люди переживают за Вас, а Вы это не цените, – вздохнул он. – А по поводу расставания – это Вы приняли решение с ним расстаться и только Вы.

Я покивала, затем глубоко вздохнула и замолчала. Все стало намного понятнее.

– Думаю, на сегодня с Вас достаточно. Идите, отдыхайте. У Вас еще два дня терапии. Нужно, чтобы Вы восстановились. Не пугайтесь капельниц. Их будет много. Вас перевели в одноместную палату, как я понимаю, она здесь недалеко. Согласитесь, это большой плюс. Там есть огромная фонотека, музыка всегда помогает в таких случаях, я вот люблю Шопена.

– А я люблю рок, – сказала я и, уходя из кабинета, покивала г-ну Окрашу в знак благодарности, шепотом сказав спасибо.

– Кира, позвоните отцу, он, наверное, очень переживает, – сказал Давид Германович, но я сделала вид, что не слышала этого.

Я вышла из кабинета, в общем холле сидели пациенты в домашней одежде. Я дошла до сестринской. Упомянув в разговоре своего известного папу, я вошла в доверие к медсестрам. Особенно я симпатизировала старшей медсестре Ирине Евгеньевне. От нее я узнала, что в соседней палате был молодой человек лет тридцати пяти, который считает себя бессмертным, через палату – девушка, которая думает, что говорит на всех языках мира, в том числе инопланетных.

Я решила, что хватит с меня депрессивных мыслей. Разговор с психотерапевтом пошел на пользу. Все не так уж и плохо. Я решила прогуляться до сада, Окраш сказал, что там очень красиво, даже пруд есть.

В саду я увидела на скамейке у пруда пожилую женщину, которая звонила кому-то по воображаемому телефону в руке, пожилого мужчину, уставившегося в одну точку без единой эмоции на лице, и старика, который сидел и отрешенно смотрел на отражающиеся в зеркальной поверхности пруда облака. Сэм. Сегодня он здесь.

Я присела рядом с ним.

– Кира, – сказала я.

– Сэм, – ответил он.

– Привет, Сэм.

– Доброго вечера, – почтительно кивнул он.

– Как поживаешь? – спросила я.

– Дела идут. Улов радует. Ты почему здесь?

– Парень бросил, точнее я его, – ответила я.

– Не все в жизни так, как нам кажется на первый взгляд, – сказал он и закинул удочку.

– Может быть, – смотрела я на круги от водомерок.

– Привет, Билл. Решил нас порадовать? Что расскажешь? – тихо спросил он.

Несколько слов о Сэме. Его случай был описан в учебнике по клинике психопатий. Пример онейроидного состояния. Курносов Семен Семенович. Ветеран Великой Отечественной войны. В 1943 году ушел на фронт. Убил семь немцев, одного заколол винтовкой. Был ранен в ногу, после чего пролежал в госпитале и был комиссован. На войне пристрастился к фронтовым сорока граммам и не бросил это дело, когда отслужил. Этот старик с седой головой думал, что у него есть одна способность с самого детства. Он рассказывал, что в возрасте трех лет переболел тяжелой формой гриппа и почти умер, но по неизвестным причинам остался жив, и с тех пор он видел мертвых. Из-за того, что он часто «разговаривал» с ними и не мог (точнее не знал, что это нужно) себя контролировать, так как видения возникали и исчезали внезапно, практически все детство он провел в клиниках. Про себя он говорил, что последняя клиника, в которой ему посчастливилось находиться, – это Центр Психических Экспериментов в Вене в 1890 году. В учебнике был приведен отрывок из его дневника, где он в деталях описывал свои больничные будни. Мне он повторил в третий раз все ту же историю, как только я его встретила:

– А ты знаешь, Кира, что в 1890 году я был Вене в Центре Психических экспериментов. Моим лечащим врачом был профессор Герайм. Очень уважаемый человек того времени. Этот Центр – произведение искусства. Высокие потолки, помпезная одежда персонала – Европа во всем своем великолепии. Палаты похожи на залы в музее, а весь Центр – на Эрмитаж. Ты была в Эрмитаже?

– Была, – покивала я.

– Во-о-от, – растянул он. – Должна меня ты понять. Все такое красивое, не этот ваш хай-тек, прости Господи. Не был этот Центр похож на экспериментальную лабораторию, коей значился. И вот, мне Герайм говорит: «Так как, ты говоришь, тебя зовут, мальчик?» А я ему отвечаю: «Можете называть меня Сэм». Тогда я выглядел на двенадцать лет и Герайм общался со мной, как с ребенком. «Ну, «Сэм», рассказывай, кто к тебе приходил сегодня?» – спрашивает он меня. Думает, я не знаю, что ему на меня плевать, для него я просто лабораторная крыса. Но я же умный, вида не подаю, отвечаю: «Ее зовут Кларисса, она умерла недавно. Сказала, что у нее есть незавершенное дело. Нужно, чтобы кто-нибудь позаботился о ее питомце. Он у нее заперт в доме, один, без еды. Кто-нибудь должен позаботиться…» Клариса тогда просила покормить кота, мне его стало жалко, люблю я животных, некоторых даже больше чем людей. «А как называется ее питомец?» – спрашивает дальше он. Прямо вижу, что не верит, но принимаю правила игры, снова отвечаю: «Она называла его Фэрис». Фэрис, это кот Клариссы, – комментировал мне Сэм.

– А он что? – спросила Сэма я, как и в предыдущие два раза.

– А он мне говорит спокойно так: «Хорошо, «Сэм», я передам, чтобы о Фэрисе кто-нибудь позаботился. Ты принимал утром лекарства?» Опять про лекарства. Сил уже нет эти таблетки глотать. Думаю, скажу, что принимаю, все равно проверит: «Да, я принимаю их, как Вы и сказали, но эти «души» все равно ко мне приходят. Давайте попробуем что-то другое. Я уже лечился в трех клиниках, и всегда мне прописывают одинаковые препараты.» Пытаюсь общаться с ним нормально, думаю, может, я людям помогу. «Но от них же становится лучше?» – спрашивает. «Да, но всего лишь на какое-то время. А потом снова». Этот пишет в свою книжку, на меня поглядывает. «Может, вы выпишете меня? Я же никому не мешаю, никого не убиваю…» Думаю, может, выпишет. А вдруг. А нет, так сам уйду. А он мне и говорит: «Если через неделю они будут также приходить, то мы тебя отпустим. Но как только получим новую партию лекарств, мы тебя снова позовем. Ты очень храбрый мальчик и многим уже помог, благодаря тебе к нашим с тобой друзьям не приходят разговаривать мертвые…» «Мальчик», мне почти шийсят, а он мне – «мальчик», и потом, какие они ему друзья? Отвечаю. Спокойно, но чувствую, что уже взорвусь скоро. «Но только не у меня… И эти люди мне не друзья. И Вам…» «Что?» – подумай только, удивился он! – и Сэм хлопнул себя рукой по коленке. – Сделал вид, что не понял, издевается. И тут я не выдержал: «…и Вам они тоже не друзья. Не надо со мной разговаривать, как с ребенком. Я помогаю лично Вам, потому что я читал Ваши исследования, и они меня заинтересовали. Скажу Вам больше, я поддерживаю Вашу концепцию о транссоматическом перемещении импульсных потоков. Мне уже пятьдесят семь, я Вас два раза пережил как-никак, уважаемый Герайм». Ну и мне опять что-то вкололи. Уж, думаю, перестать про эту Вену рассказывать, а не могу. Очень уж там красиво…

Сэм замолчал. Мне показалось, что я и сама могла бы это рассказать, если бы в четвертый раз прослушала эту историю. Один из прогрессивных врачей посоветовал Сэму обосноваться в небольшом городке, найти себе какое-нибудь занятие и больше не говорить о мертвых и о том, что он их видит. И Сэм нашел себе такое место – рыбацкий поселок недалеко от моего родного города, где и слился со многими другими рыбаками. Родных у него не было, друзья умерли. Раз в полгода он проходил в этом Центре поддерживающую терапию. Как он мне рассказал, с мертвыми он разговаривал по двум причинам: первая – ему было интересно, как они умерли, и вторая – у них остались незавершенные дела, и каждое незавершенное дело, которое он им помогал заканчивать, прибавляло ему дополнительный день жизни, поскольку в три года он должен был умереть. К этому возрасту он настолько привык к этим «душам», как он их называл, что это стало его обычной жизнью.

– Фрэнк приходил, рассказал все. До сих пор не понимаю, зачем вы так с ним, – осуждающе сказал он.

– Кто мы? – с опаской посмотрела я на него.

– Ой, не представил тебя, это Кира Павловна Кравцова, я с ее отцом знаком, – и он учтиво указал на меня.

Вот это поворот. С отцом знаком. Кошмар… Я оскалила зубы. Получилась гримаса злого клоуна.

– Стэйси я не видел, – продолжил он, уже не обращая на меня внимания. – Может, она сознательно не приходит, но за столько времени я бы знал, и Фрэнк тоже ее не видел. Он приходил узнать, где она… Про тебя спрашивал, нашла ты его потомков или нет…

После этой фразы последовала неловкая пауза и тишина.

– Будь осторожнее, я не хочу с тобой по ту сторону разговаривать.

Я испуганно на него посмотрела.

– Да шучу я, шучу, – засмеялся он. – Я что, на сумасшедшего похож? – иронично и с присущей старикам безысходностью в голосе произнес он.

Я нервно смеялась.

– Знаешь, Кира, иногда становится страшно за прожитые годы. Понимание того, что сегодняшний день не повторится, бывает страшнее, чем неизвестность или предчувствие опасности, ведь все, что могло случиться в этой жизни, уже случилось.

Сэм продолжил свой диалог с воображаемым другом. Я смотрела на все это сквозь призму своего сознания и потихоньку начала осознавать, где я. Психиатрическая клиника. Я замедлила шаг. Хотелось закричать не своим голосом. Психушка! О, Господи. Главное себе не врать. Я в дурдоме. Не в Вене, в Москве, в 2007 году, после алкогольного психоза. Надо выяснить причину. Все будет хорошо.

Я огляделась вокруг. Все на нейролептиках и на всех один врач, который всем помогает, как может. Лишенная каких-либо эмоций я побрела в палату. Отсюда было видно окно Окраша. Он сидел в своем мрачном кабинете в старом белом халате, тихо курил и смотрел на выцветшую черно-белую фотокарточку маленькой девочки с надписью «ПАПЕ ОТ ВЕРЫ, 1976 г.». Он смотрел на нее сквозь время, неподвижно, слегка перебирая пальцами, как будто наигрывал мелодию, отдаленно напоминающую вальс.