Текст книги "След души"

Глава шестая. «Сумасшедший ученый»

Ад пуст, все демоны сюда слетелись.

У. Шекспир

Город N

1992 год

– И кто меня в таком виде возьмет на работу? – надевая брюки со стрелками на рваные капроновые колготки, рассуждала Наталья Сергеевна Морковина.

– Мама, ты умная, как я, тебя обязательно возьмут, – подбадривал маму Марк, протягивая ей пиджак, казавшийся на два размера больше.

– Спасибо, солнышко, – положила она пиджак на старый красный советский диван и села на корточки. – Приду через два часа, здесь недалеко. Никому не открывай. У меня ключи.– Знаю, мам. Ни пуха, ни пера, – улыбнулся Марк. Наталья Сергеевна накинула пиджак и быстро оделась.

– Ой, к черту, сынок, к черту. Я, в конце концов, инженер, а не продавщица, – спускалась по лестнице она.

Начались долгие два часа. Марк волновался, как перед диктантом по русскому языку. Он ходил из угла в угол, то включал, то выключал телевизор, даже пытался делать домашку, но отвлечься не получалось. Спустя час в дверь позвонили. Он удивился. У мамы ключи. Кто же это? Дотянувшись на цыпочках до глазка, он увидел окровавленное лицо женщины.

– Марк, это мама, открой, – сказала женщина маминым голосом. Перепуганный мальчик замешкался и отошел от двери.

– Марк, я упала и стукнулась носом.

Марк быстро открыл дверь. Он стоял и смотрел на то, как мать снимает с себя верхнюю одежду.

– Давай шубу, мам. Тебе надо к врачу, – испуганно сказал он, увидев порванную мочку уха. Он потянулся к ней и обнял. – Мама…

Женщина прижала его крепко-крепко и из ее глаз ручьем хлынули слезы. Они оба молчали.

– Зинку взяли, сказали, что бухгалтер им нужнее, чем инженер, – грустно сказала она.

– Зинку? Ты же говорила, что она завхоз, – вспоминал Марк.

– Завхоз, бухгалтер, им без разницы, сынок. Для них что химик, что физик, что бобик – все равно, – рассуждала она, пока осматривала порванную мочку в зеркало в ванной комнате. – Отца твоего подарок, Марка, – вытерла она слезы.

«Я же Иванович», – подумал Марк.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем. Как у тебя в школе дела? – посмотрела она на сына, который пошел на кухню кормить собаку.

– Как обычно, Васька достает, а так ничего, троек нет и всего две четверки, – говорил он, гладя маленького питомца. – Кушай, кушай, Альбик.

– Это хорошо, – вздохнула мать, – ты один меня и радуешь.

– А Альбик, то есть Альберт? Посмотри, какой он хороший, – трепал за ушами домашнего любимца Марк.

– И Альбик, – улыбнулась мать. – И почему ты его назвал Альбертом? – пожала она плечами и подошла к плите. Отработанными движениями она налила воды в турку, кинула туда две ложки молотого кофе и начала помешивать на медленном огне, напевая какую-то незнакомую мелодию.

– Мама, а что будет, если ты не найдешь работу? – неожиданно спросил Марк. Мать резко посмотрела на него испуганным взглядом и сказала:

– Я обязательно найду работу, я же умная, как ты, – она подошла к нему близко-близко, обняла и потрепала его золотые волосы. – Весь в отца.

Весь вечер Марк готовился к урокам. А в девять часов позвонила староста Ирка и сказала, что занятия отменили из-за карантина. Утром Марк проснулся от звона ключей в прихожей.

– Мама, а ты куда? – смотря заспанными глазами на мать, подошел к ней Марк.

– Сынок, я на работу. Устраиваться, – быстро сказала Наталья Сергеевна и поцеловала его в макушку взъерошенных волос.

– Но мам… – начал Марк, но мать уже захлопнула за собой дверь.

Марк покормил Альбика и плюхнулся в кровать. Он проснулся ближе к одиннадцати и стал собираться на прогулку с питомцем. Морковин почистил зубы, попил чай, снова почистил зубы и сменил пижаму на старый спортивный костюм, который подарила ему соседка. Она объяснила, что ее сыну теперь спортивный костюм не нужен. Полностью экипированный для активной прогулки в чужом дворе школьник стоял у двери. Рука потянулась к замку.

– Морковина Наталья Сергеевна, откройте дверь, – вдруг услышал за дверью Марк. Он поднялся на цыпочки. Мужчина в милицейской форме тыкал в глазок открытым пропуском с какой-то фотографией.

– Ее нет! – громко сказал Марк и решил спрятаться в туалете.

– Мальчик, открой, мы к твоей маме пришли, мы с ее работы, – прохрипел мужчина.

– Ее нет, и работы у нее нет, – выкрикнул Марк и запер дверь туалета на щеколду.

– Пойдем, ребенок здесь, он нас не видел, – прохрипел первый.

– А вдруг видел? – спросил второй.

– Тоже, правда, а вдруг… – задумался первый.

– Ну, давай тогда по схеме, – и за дверью наступила тишина.

– Альбик, голос, – тихо сказал Марк, и молодой питбуль подал голос. Сквозь тонкую деревянную дверь по всему подъезду раздался агрессивный лай раззадоренной собаки.

– Альбик, фас дверь! – и питбуль кинулся на дверь так, что она пошатнулась. Он брызгал слюной, со злостью царапал старую краску. Сквозь лай и рычание Марк расслышал:

– Че с собакой делать? Вдруг бешеная? – спросил первый.

– Ну давай завтра придем, – ответил второй.

– Хреновый ты мент, – сказал первый.

– Ты че, не понял, не мент я уже, – услышал Марк и закрыл уши руками. Питбуль продолжал царапать дверь, пока Марк не отдал команду: «Спокойно. Лежать». Щенок подбежал к двери туалета и стал охранять хозяина.

Мать пришла ближе к вечеру. Марк продолжал сидеть в туалете, обхватив руками коленки. Он все еще находился в ступоре и не мог себя заставить шевельнуться.

– Марк! – стучала в запертую дверь туалета перепуганная мать. – Марк! Что случилось?! – кричала она, но Марк не отвечал. Вдруг, наконец, он потянулся к щеколде и осторожно открыл дверь.

– За тобой приходили. Я не открыл. Они ушли. Альбика испугались, сказали завтра опять придут, – равнодушно сказал Марк.

– О господи! – бросилась обнимать сына мать. – Кажется, я натворила бед, – проговорила она и побежала звонить кому-то по телефону. Марк не слышал разговора, но понял суть. Она что-то вынесла с завода, на котором уже полгода не работала. Приходили те, кому она задолжала. А еще он услышал, что теперь ей конец. Мать повесила трубку и тихо опустилась на стул.

– Марк… Прости меня, – прошептала она, – я поднимусь до Зинаиды Филипповны. Может, она поможет.

На следующее утро Наталья Сергеевна приготовила Марку завтрак и даже дала деньги на обед в школе. Он был удивлен, но очень этому рад.

«Сегодня факультатив по химии, хоть живот урчать не будет, а то Ирке из Макдональдса обед папа привозит, а я урчу целый час», – думал он.

Уроки закончились, и Марк отправился в столовку. Он взял две пиццы и чай, потом еще два пирожка с повидлом и пирожное. Сытый и довольный он подошел к расписанию.

– Отменили, – смотрел он, глядя на зачеркнутые слова «Химия (факультатив)». Марк пожал плечами и расстроено пошел к раздевалке. Он оделся и вышел из школы. Живот не урчал, и, словно ленивый кот, мальчик вальяжно передвигался от одного здания к другому, останавливаясь у деревьев и рассматривая, как падают на ветки снежинки. Счастливый от сытости и от того, что он идет домой раньше обычного, он засиял и вприпрыжку прискакал к подъезду.

В подъезде подозрительно не пахло жареной картошкой, хотя по четвергам мама всегда ее готовила. Он открыл ключами дверь.

– Мам, я дома, – заглянул на кухню он. – Ма-ам! Ты где? Мама!!! – увидев обездвиженное тело, лежавшее на диване, отчаянно закричал он. Он начал ее трясти, но от этого только упала на пол ее левая рука. Марк рванул к телефону. Он судорожно крутил дисковый номеронабиратель. Ноль… и треск вращающегося обратно диска отсчитал доли секунды. Три…

– Скорая, – едва расслышал сквозь помехи Марк.

– Алло, скорая! Я маму разбудить не могу! – быстро говорил мальчик.

– Говорите адрес, – ответил пожилой женский голос.

– Улица Садовая, дом пять, квартира один, – быстро пробормотал Марк.

– Сколько тебе лет, мальчик? Есть взрослые рядом?

– Нет, мы живем вдвоем с мамой. Мне двенадцать.

– Ожидайте, – и Марк услышал короткие гудки.

Скорая приехала. Марк сидел у окна.

– Попытка самоубийства, в психиатрическую, состояние стабильное, промоем желудок, пока побудет на нейролептиках, – сообщил женщине с чемоданчиком человек в комбинезоне. – Мальчик, тебе нельзя оставаться одному.

Но Марк уже ничего не слышал. Он сидел в кресле, прижав подбородок к коленям, которые обхватил руками, и смотрел в окно.

Урок биологии

Средняя образовательная школа №21

– Так… Кто готов отвечать. Морковин, к доске! – скрежетала учительница, ведя вниз по списку журнала указательным пальцем.

Гордой походкой Марк пошел отвечать выученное на зубок домашнее задание, одергивая свой пиджак, оставшийся от старой школьной формы.

– Морковка – дурак! – донеслось с задней парты, и в затылок Морковину полетела мокрая бумажная пулька от заядлого хулигана Васьки.

– Это ты дурак! – повернулась староста Ирка к Ваське. – А Морковин – умный.

– Умный, по горшкам дежурный! – передразнил ее Васька.

– Ба-та-а-а-ник!

– Сейчас отправлю к директору! – прикрикнула на хулигана учительница. – Марк, отвечай, – повернулась она в сторону доски.

– Клетки живых организмов, – монотонно начал он, – состоят из… – и в Морковина полетела вторая бумажная пулька.

– Родителей – в школу! Сегодня! – строго сказала учительница Ваське.

Морковин покраснел, но продолжил отвечать. «Настанет мой час», – подумал он и стал увлеченно рассказывать про мембранную оболочку, ядро и цитоплазму.

Домой он шел не спеша. Там его ждала соседка и по совместительству опекунша Зинаида Филипповна:

– Маркуша, я сварила борщ, поешь.

– Меня зовут Марк Иванович Морковин, – обиделся он.

– Поешь, мама расстроится, – начала было уговаривать мальчишку Зинаида Филипповна.

– Моя мама, – проговаривая каждое слово начал Марк, – сейчас в клинике для душевнобольных, в психушке, проще говоря. Она на каких-то «невролептиках», она не расстроится. Ей все равно. Она – овощ! Ни мыслей! Ни желаний!

– Как ты можешь так говорить про свою мать! – закричала опекунша.

– А как она могла наглотаться таблеток?! – Марк выдержал паузу. – Я, конечно, умный, но я не могу работать. На что я буду покупать продукты, и чем платить за квартиру, она не подумала! Я – один! Где мой отец? Нет у меня отца! Она не имела права так поступать! Сколько она должна? – пристально глядя в глаза опекунше, спросил Марк. Зинаида Филипповна опустила глаза. – Да ладно, я не ребенок уже. Сколько?

Опекунша села на старый стул с ободранной краской на деревянных ножках и вздохнула.

– Ясно, много, не расплатимся.

– Да расплатилась я уже, Марк, расплатилась. Гробовые свои отдала, мне уж все равно будет, если что… Ты только борщ съешь, со сметаной, я Наташе обещала, что ты не будешь ходить голодный… – заплакала она.

Марк швырнул на стол дневник, открытый на странице с оценками за полугодие.

– Молодец… – прочитала написанное красной ручкой послание родителям опекунша. – Отличник. Ох, Наташа, Наташа… – вздохнула она и услышала хлопок закрывающейся входной двери.

Марк окончил восьмой класс с отличием. Летние каникулы пролетели незаметно. Наталью Сергеевну Морковину поставили на учет в психоневрологический диспансер. Ваську оставили на второй год. Старосту переизбрали, а Марк пришел в школу уже совершенно другим. Марк организовал свой первый бизнес. Везде за собой он таскал металлический кейс. С одноклассниками не разговаривал, но и не конфликтовал. Новый костюм, купленный в дорогом магазине, отпугивал сверстников и беспокоил учителей. С учебой проблем не было, и от него отстали.

– Коллеги, сейчас я вам поведаю одну очень мудрую притчу, – начал свой эпичный ответ с серьезностью нобелевского лауреата Морковин. С задних парт доносилось хихиканье, на которое он не обращал никакого внимания.

– Это химия, а не литература или история, – остановила его учительница.

– Именно. Притча, которую я собираюсь вам поведать, имеет прямое, так сказать, отношение к химии.

– Так, Морковин, заканчивай клоунаду, – разозлилась учительница.

– Садись на место.

Марк виновато сел за парту.

– Реакция «вулкан». Помпеи и «вулкан», по-моему, вышло бы здорово, – рассуждал себе под нос он. К доске вышел Альберт Розов. Сейчас начнет умничать. – Зубрила, – продолжал ворчать Марк. – Бездарность!

– Морковин! У тебя был шанс! Теперь помолчи, не мешай Альберту. Он тебе не мешал! – прикрикнула химичка.

– Не мефай Альберту! – шепелявил Морковин, корча гримасу.

– Все! Родителей – в школу! – огрызнулась она на Марка, который ехидно ей улыбался. За этот год мама Морковина ходила в школу как минимум четыре раза. – Альбертик, продолжай, – заискивающе обратилась к Розову учительница.

Альберт Розов старательно чеканил заученный текст про окислительно-восстановительные реакции. Когда он закончил, то поправил галстук-бабочку и поклонился, как дирижер оркестра благодарной публике.

– Садись, Альберт. Отметка «отлично».

– За что ему «отлично»? А реакция? Он же не провел реакцию? – возмутился Морковин.

– Ты на уроке химии, а не в собственной лаборатории, – съязвила учительница и приступила к новой теме.

Марк сидел и что-то бубнил себе под нос: «Дилетанты, бездари, тоже мне химики, дилетанты…»

Урок закончился. Марк расстроенный вышел из класса. «Так долго готовился», – подумал он и открыл свой чемоданчик.

Морковин знал, что за ним наблюдают и что его побаиваются, но ему было глубоко наплевать на этих людей.

«Посредственность, – думал он. – Зарабатываю больше учителей, вот они и завидуют…»

Морковин достал из пачки аккуратно сложенных долларов двадцатку и спрятал в карман.

«Опять надо просить этого пьяницу…»

– Андрей Петрович, – крикнул он трудовику. – Андрей Петрович, у меня к Вам снова просьба.

Петрович подошел к Морковину.

– Давай сюда, – прошипел он и схватил двадцать долларов. – Двадцать процентов.

– Как?! – возмутился Марк.

– Такса выросла. Хочешь, чтобы про это узнали? – шантажировал его трудовик.

– Андрей Петрович, а чем это от Вас пахнет? Хм… Это не уксусный ли альдегид, продукт переработки этилового спирта. Я вчера видел, как Вы стулья продавали, похожие на те, которые мы на уроках труда делаем, дорого их берут? – ехидно улыбался Марк.

– Ой, ладно, давай сюда, как в прошлый раз, десять.

– Нет уж, давайте пять.

Трудовик уже было замахнулся на Морковина журналом, но зазвенел звонок на следующий урок.

– Завтра в моем кабинете, – просипел трудовик.

– До свидания, Андрей Петрович, – изображая послушного ученика, сказал Морковин и пошел на биологию.

Центр Реабилитации

Москва

2007 год

Четверг. День четвертый

С Марком я познакомилась в КГУ. На вечеринке первокурсников. Он сидел и смотрел на толпу пьяных танцующих девушек с каким-то отвращением. Я решила подойти к нему и поиздеваться.

– Не нравятся девушки? – спросила я.

Марк спокойно ответил:

– Не нравятся пьяные.

– Здесь же все пьяные, зачем пришел тогда? – продолжила я.

– Люблю зоопарк, особенно приматов, – улыбнулся он.

Я засмеялась, а потом подала ему руку:

– Кира, психфак.

– Марк, нейробиология.

Мы подружились. С девушками у Марка не складывалось, хотя он был, в принципе, симпатичный. На моей памяти у него было две пассии. Одна – его соседка по парте, которая у него списывала, а вторая ушла после первого курса.

Про себя Марк рассказал, что раньше всех остальных детей своего возраста пошел в школу. В двенадцать лет у него уже был небольшой бизнес, а в тринадцать лет он должен был получить Нобелевскую премию за открытие, которое он сделал случайно на факультативе по химии. Дешевый способ производства плазмы тогда никого не устроил. Марк решил быть хитрее и с тех пор сперва патентовал свои изобретения, а потом уже демонстрировал их публике.

По его рассказам, жил он за гранью бедности. Денег не всегда хватало даже на продукты. Мать работала на разваливающемся заводе, отца Марк не знал, поговаривали, что его убили в какой-то разборке. Чтобы прокормить сына, мать решила вынести с завода несколько бракованных деталей и сдать их в металлолом. На проходной ее поймали и уволили со скандалом. Когда это прошлое всплыло, молодого студента, только что продемонстрировавшего свое очередное изобретение, исключили из КГУ, дабы не марать репутацию престижного вуза. В очередной раз система взяла свое. Марк ушел в нелегальную лабораторию, продавал на аукционах свои изобретения. Покупали их и богатые люди, и диктаторы, и главы государств, и мафия, и просто обычные люди. Все технологии разошлись по миру с чужими именами, а он остался один на улицах Москвы без средств к существованию. Официально Марк считался пропавшим без вести.

Бесконечные сцены ревности с Ковровым и приставленный охранник Вадик заставляли меня сбегать в подземку. Я понимала, что дело шло к разрыву, и пыталась отвлечься от этих мыслей – посмотреть на людей и побыть в толпе. Уставшие глаза, измученные лица, серые грязные одежда и обувь.

Метро

Москва,

Май, 2007 год

Подземка. Брызги, оставшиеся после дождя на моих кроссовках, постепенно подсохли. Я смотрю, как виртуозно местный скрипач исполняет современный отстой, и решаю послушать что-нибудь приличное. Он мне играет несколько песен Цоя, ДДТ, Нирваны и «Полет шмеля», который исполняет бесплатно, по собственному желанию. Скрипач прилично богатеет сегодня за счет Коврова. Вдруг я слышу за спиной: «Подайте ветерану Афганской войны». Отвечаю: «Иди, работай, тебе лет сколько, Афганской!» Думаю: «Что за сволочь?» «Сука!» – кричат мне вслед. Я поворачиваюсь посмотреть на урода, который меня обозвал. Сквозь грязную, рваную и старую одежду, изрядно стоптанный левый ботинок, я узнаю Марка Морковина. Бомж. Как?

Деньги у меня тогда были, и я веду его в нашу с Лешей квартиру. Он приводит себя в порядок, бреется, остригает свои длинные волосы, которые отрасли за то время, пока он жил на улице. Из ванной выходит человек, которого я когда-то знала. Глаза блестят, довольный, как мартовский кот. Мы заказываем пиццу и болтаем весь вечер.

– Куда ты пропал, ты мне объясни? Ты в курсе, что тебя считают пропавшим без вести? – смотрела Кира на бомжа, который стоял на мраморной плитке в полотенце с вышивкой «Ковров Алексей».

– Это друг мой, хакер, стремный чувак, конечно, но дело свое знает, – улыбнулся Марк.

– На фига, Морковин? – смотрела она на него удивленными глазами.

– Ой, Кира, я столько натворил, лучше считаться пропавшим без вести, чем лежать в гробу, – нервно пошутил он.

– Ничего не хочу слышать, – ответила Кира и прошла на кухню. Марк играл бровями в ванной перед зеркалом:

– Я красавчик, конечно, – любовался он собой. – Кира, у меня нет одежды!

– Сходи в гардероб! – услышал он сквозь гул микроволновки, в которой вращалась пицца. – Выходишь и направо, там коридор длинный, идешь по нему, выходишь в зал, идешь до конца зала и там левая дверь.

Марк пришел на кухню в старом потрепанном свитере и трениках с новым цифровым фотоаппаратом в руках:

– Кравцова, я требую запечатлеть этот момент, такими фишками надо пользоваться, – он поставил фотоаппарат на подоконник и установил таймер на три секунды. Кира улыбнулась. Вспышка ее ослепила.

– Отличное фото, – просматривал фотографию Марк.

– Треники? – посмотрела Кира на растянутые штаны.

– Это все, что мне позволила надеть моя совесть, – улыбнулся он, убрал фотоаппарат и сел за стол. Кира разлила вино по дизайнерским бокалам квадратной формы и села напротив Марка.

– Как ты думаешь, Ковров изменится? – спросила она, сделав пару глотков.

– Думаю, нет, – ответил Марк и тоже попробовал вино.

Кира покивала, затем взяла бокал вина и выпила его до дна.

– Послушай, у меня нет привычки врать. Мне мать всю жизнь врала, как я себя помню, я другим врать не собираюсь, знаешь ли, – сказал Марк и снова сделал глоток. – Это просто чудо-вино. Сейчас будет паралич нервной системы, легкий. Мы опьянеем, потеряем пару нервных клеток, а алкоголь заглушит боль, – иронично посмотрел он на Киру.

Кира засмеялась, нервно.

– Профессиональный юмор, – улыбнулась она. – Ты в курсе, кто такой Ковров?

– Кира, весь город в курсе. Журналы и в метро продают, – грустно посмотрел на девушку Марк.

– А мне когда-нибудь станет легче? – наливала себе второй бокал Кира.

– Я тебе скажу, что с тобой будет. Та пустота, тот вакуум, который останется в твоей душе после того, как он уйдет, будет тебя преследовать. Ты будешь пытаться повторить эти эмоции, и, когда, наконец, тебе покажется, что вот оно, то незабываемое чувство, та самая настоящая любовь, это тот прекрасный принц, которого ты всегда искала и с которым ты ощущаешь себя собой, именно тогда ты вдруг почувствуешь себя снова счастливой. Возможно, тебе даже покажется, что он готов тебя увезти в свое тридевятое царство, но спустя какое-то время ты осознаешь, что это совсем не он, а тень того человека, которого ты когда-то любила, его, можно сказать, проекция, очень качественно тобой созданная. И что с этой оставшейся пустотой делать, я понятия не имею. – Марк сделал паузу. – Ну, по крайней мере, так было у меня.

– У тебя? – приподняла правую бровь Кира.

Марк улыбнулся грустно-грустно, как главный герой шекспировской трагедии в драматическом театре.

– Ты прекрасно знаешь, что такие люди, как мы, очень хорошо умеют скрывать свои чувства, – допил он вино.

– Чувства? Какие чувства, Марк? Химия, биология, физика, какие чувства? Зачем ты вообще мне такое говоришь?

– А как это условно обозначить? Ты не думала?

– Нет, – тихо ответила Кира.

– А я вот думал. Чувства, Кира, это называется «чувства». Я же тоже человек. Ты просто иногда об этом забываешь.

– И какое это чувство? – исподлобья смотрела на Марка Кира.

На лице Марка мелькнула улыбка.

– Не мне тебе об этом рассказывать, – смотрел он Кире прямо в глаза. Кира отвела взгляд.

– Марк… – уставилась Кира на очередной кусок пиццы в микроволновке.

– Что Марк? – с усмешкой сказал он. – Только не надо драматизировать, Кравцова. Было и было, – и он налил себе вино.

– Почему все так происходит? – откусила Кира кусок пиццы.

– Думаю, ты сама знаешь. Где ты и где он? Даже при твоих связях. Без обид. Мы с тобой – это мусор для таких, как он. Ну что ты ему предложить можешь. Детей ему ты не родишь. Может быть, ему уже все приготовили? Жену выбрали, дом построили, имя для сына придумали.

– Не знаю, может и так, – посмотрела Кира наверх, чтобы не расплакаться. – Я до конца не уверена, кто кого бросил, он меня или я его.

– Бросил… – повторил Марк. – Ты хотя бы знаешь, что он живой, – грустно сказал он. – Ты можешь ему позвонить, ты даже можешь его ненавидеть, если тебе захочется, а вот я так не могу. О покойниках или хорошо, или никак.

Кира вытаращила глаза и нервно хихикнула. Она всегда смеялась, когда слышала такие страшные вещи.

– Извини, Марк, это нервное, – объяснила Кира.

– Ой, да ладно тебе, два года в общаге прожили, все твое «нервное» я знаю, – улыбнулся он. – И, пожалуйста, не надо вот этого.

– Чего «вот этого»? – насторожилась Кира.

– Драматизма, сказал же. – Я тебе хочу кое-что показать. Знаешь, что это? – и он достал небольшой комочек зеленого цвета.

– Нет, а что это? – заинтересовалась Кира.

– Это будущее, – с надеждой ответил он. – Это изменит мир.

– И что же изменится в мире? Прекратятся войны? Исчезнут болезни? Люди станут добрее? – время от времени покачивая бокалом вина, рассуждала Кира.

– Я называю его «след души». Если его поместить в наш организм, он будет давать информацию об уровне каждого нейромедиатора. Ты влюбилась – он покажет, ты злишься – он отобразит, даже если тебе жить надоело, это тоже будет известно, – гордо объяснял Марк.

– Мне нужна такая штука, только наоборот. А то от этой неизвестности я уже с ума схожу. Я Коврова сколько раз просила, если не любишь, так и скажи, зачем издеваться, – ухмыльнулась Кира, а Марк посмотрел на нее и ответил:

– Да и мне тоже жизнь бы очень упростила. Многих событий можно было бы избежать, сама знаешь… – и Марк допил бокал вина.

– Марк, ты не виноват в этом, это социальный фактор, я тебе говорю, были девяностые, все выживали, как могли, могу рассказать, что мой отец делал, хочешь? – убеждала его Кира. – Один раз к нему привели какого-то.

– А вдруг это МДП, это же передается, по наследству, – и Марк уперся правой рукой в лоб. – Кира, я ненормальный, я сын ненормальной.

– Марк, я не врач… – опустила глаза Кира.

– И я… – вздохнул Марк. – Кира… – сделал паузу он, – я был у психиатра.

– И… – вытаращила глаза Кира.

– Он сказал, что все нормально, но я…

– Фу, Морковин. Умеешь ты напугать. Так, хватит! Это социальный фактор, а не маниакально-депрессивный психоз. Точка. Уже как-нибудь проявилось бы. И потом, вдруг ты в отца? – улыбнулась Кира и перевела тему. – Так что ты придумал?

– «След души», нейромедиаторы. Вы меня хоть слушали, госпожа психолог? Я еще, правда, не придумал, как данные с него передавать, плюс как-то надо еще перекодировать информацию, – рассуждал Марк.

– Придумаешь еще, ты же самый умный из всех, кого я знаю. Все будет хорошо.

– Ага, умный-умный, по горшкам дежурный, – ухмыльнулся он. – Система мне не даст этого сделать. Иногда мне кажется… – он замолчал, потом набрал воздуха в грудь и на выдохе протараторил, – мне кажется, что мир меня ненавидит. Что все против меня. Ненавижу людей. Как ты можешь с ними общаться? О чем ты с ними говоришь? Они же такие тупые и примитивные.

– А я не говорю, я только их выслушиваю, – пожала плечами Кира. Она посмотрела на Марка. У него хватило смелости признаться, а у нее нет. Затем она нажала на кнопку громкости стереосистемы.

– Я потише сделаю, ладно, я эту классику уже слышать не могу, – со злостью давила на кнопку она.

– Это Бетховен, Соната №17, третья часть, Allegretto, «Буря», для тех, кто не знает. Очень даже приличная вещь, Альфред Брендель, кстати, но если ты устала, – и Марк развел руками. – А зачем ты людей выслушиваешь? – грустно посмотрел на нее Марк. Кира стиснула зубы и стрельнула глазами в его сторону.

– А ты что предлагаешь? Это общество, Марк. Есть определенные нормы. Общаться – это нормально, даже в такой форме. Толку от того, что ты будешь людям сообщать, что они дебилы?

– Кира, если тебе не о чем поговорить с человеком, то зачем его выслушивать? – не унимался Марк.

– Людям нужно с кем-то говорить, – опустила вниз глаза Кира.

Марк улыбнулся.

– Ты чего улыбаешься? – зло спросила Кира.

– Ты знаешь, что не всем людям нужно общение, и некоторым лучше голодать, чем что попало есть, как говорится, – ковырял бумажную салфетку карандашом Марк.

– Чем ты, собственно, и занимался, – ерничала Кира.

– Да, – ответил Марк. – Знаешь, что мужики в моем возрасте обсуждают? Футбол, баб, машины, алкоголь. У них интеллект на уровне четырнадцатилетнего подростка и продолжает деградировать. – Что? Я не прав?

– Прав…

Кира сидела, сложив руки и опустив глаза.

– Ты ведь хочешь общаться, а общение – это совместный процесс. А так это получается консультирование на добровольной основе с нарушением всех его правил, – сказал Марк, наливая ей вино. – Ты вот всех слушаешь, слушаешь, а тебя – никто.

– Почему, меня слушаешь ты, – улыбнулась Кира.

– Я тебя не слушаю, мы с тобой разговариваем, – серьезно сказал он.

– Ну, знаешь, говорить человеку в лоб, что он дурак, я тоже не буду, – и отрицательно помотала головой, сделав глоток вина.

– Как знаешь, – пожал плечами Марк. – Правда все упрощает. Ни лицемерия, ни лжи, ни.

– Ни друзей… – продолжила Кира.

Марк замолчал.

– Ни друзей… – спустя несколько секунд повторил он. Кира тяжело вздохнула.

– Живи здесь пока. Ковров неизвестно когда приедет. Острова, сделки, репутация. – Кира стала собирать грязную посуду со стола и складывать ее в посудомоечную машину. Марк ей помогал.

– Я тут подумал, уеду-ка домой. Квартира еще от матери осталась. Просто возвращаться ни с чем не хотелось, но чувствую, что уже пора. Еще месяц на улице я не выдержу, – разочарованно говорил он, потом немного подумал и спросил. – А мне твой Алексей Олегович ничего не сделает, когда вернется?

– Нет, здесь же везде камеры понатыканы, вообще без слепых зон, так что не переживай, – ставила программу мойки Кира, – я планирую уехать отсюда, невыносимо находиться в этом городе. Может, к родителям съезжу. Или Ковров позвонит. Так что живи здесь и Котлетку корми. – Смотри, уставился на тебя, глаза вытаращил, сейчас съест, – и Кира кивнула в сторону огромного черно-белого кота, который перебирал лапками и вопросительно смотрел на Марка, ожидая очередной порции еды.

– А почему на меня? – наклонился к коту Марк и начал чесать его шею.

– Леша его кормил. Наверное, из-за того, что ты в его одежде, – подошла к окну Кира. Марк отдернул руку и перестал гладить Котлетку.

– Понятно… Ну что, ты меня за хозяина принял? – кивнул он коту.

– Меня зовут Марк и теперь я буду здесь жить, – и он пошел насыпать ему сухой корм.

Кира одиноко стояла у окна. Она смотрела на огни большого города, который жил своей ночной жизнью.

– Все будет хорошо… – сказал Марк и встал с ней рядом. Кира покивала.

– Надеюсь, что будет…

Центр Реабилитации

Москва, 2007

День четвертый. Четверг

Мы съели тогда за вечер две пиццы и выпили бутылку вина из коллекции Коврова. Основную часть, конечно, выпила я. Это был самый спокойный вечер за те полгода. Я часто вспоминаю того веселого Марка, который так и не перестал бороться с системой, пока не потерпел поражение и не был ей раздавлен. До этого он преподавал в каком-то второсортном вузе. Студенты его не любили. Кто-то за неразборчивый почерк, кто-то за неопрятный вид, кто-то за то, что его обозвали бездарностью. Маленький, щупленький, обозлившийся на весь мир, он вел увлекательные по своему содержанию семинары. Его никто не понимал, даже в научных кругах. Человека, настолько увлеченного наукой, было сложно назвать нормальным.

Поначалу студенты, поступившие на первый курс, ему симпатизировали. Конечно, практически их ровесник, иногда курит, в технических новинках разбирается и может пошло пошутить. Кто-то с ним пытался подружиться, не понимая, что между ними практически целая ступень эволюции. Марк был похож на персонажа из детских мультиков. Симпатия первокурсников быстро проходила, как только в первую же сессию они проваливались на экзаменах. Иногда мне даже казалось, что он гордился тем, что его боялись. Со слов его коллег, он особенно любил фразу: «Если мой предмет сдают с первого раза, то это значит, что я недостаточно сложный материал для вас подготовил, а не то, что вы умны». Это он говорил единственному сдавшему студенту первого курса, которого выбирал сам. Обычно эта честь выпадала школьному отличнику, хорошо адаптирующемуся в обществе, так называемой звезде и надежде школы. Он его отмечал у себя в блокнотике красной точкой, давал ему прозвище типа «светоч науки» или «надежда человечества» и продолжал его третировать, пока у этого мальца не сдавали нервы и он не сползал на тройки или пока не забирал документы из вуза. На этом издевательства не заканчивались. Если «светоч науки» оставался в его группе, то он переходил в статус «потерянная надежда». К девушкам, которые были в меньшинстве, он не имел никаких претензий и просто брал с них специально заготовленную расписку «никогда не работать в сфере нейробиологии, а заниматься «борщеварением» и «деторождением».