Текст книги "Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»"

Командир полка в эти дни не перегружал первую эскадрилью заданиями. Если они и планировались, то в составе не менее восьми машин. Но не зря говорят в народе: пришла беда – отворяй ворота. Через три дня погиб помощник командира части по воздушно-стрелковой подготовке Герой Советского Союза Федор Семенов.

…19 октября 1944 года наш полк выполнял очередную задачу по прикрытию наземных войск. Летчики третьей эскадрильи в этот черный для нас день уже дважды выходили на передний край. Мы также вылетели вторично. Воздушная обстановка была не сложная, но коварная. Облачность – шесть-восемь баллов, нижняя ее кромка на высоте 1500 метров, верхняя граница – 2000–3000 метров.

«Фоккеры» в таких погодных условиях действовали малыми группами: парами и одиночными самолетами наносили удары по нашим объектам. Учитывая характер их действий, мы были вынуждены держать выше облаков одну пару истребителей. Это в какой-то степени сковывало инициативу гитлеровцев, избавляло нас от их неожиданных атак. Выходы «фоккеров» из облачности прекратились, похоже на то, что фашисты покинули поле боя. Но, изучив повадки этих изрядно пощипанных и потерявших прежний лоск вояк, мы были готовы ко всему, к любой неожиданности.

Время нашего барражирования истекало, на смену шла первая эскадрилья, возглавляемая Федором Семеновым. В его восьмерке командир подразделения Щетинин, многоопытные воздушные бойцы Жигуленков, Середа, Шпынов, Погодин и еще два молодых, но уже обстрелянных в воздушных схватках летчика.

Группа летела в зону прикрытия под облаками. Прежде всего обмен информацией: я коротко сообщил о хитростях в действиях «фоккеров», Семенов принял мое сообщение к сведению. Перебрасываюсь несколькими словами с Борисом Жигуленковым. И в это время пара из моей группы, которая находилась выше, опускается под облака, и все вместе мы уходим на свой аэродром.

По характеру принятой мною информации можно было судить о бодром настроении, боевом духе прибывших на передовую товарищей, особенно их командира, неудержимого в схватке с врагом, горячего и азартного. Правда, в атаках Федор излишне порой увлекался преследованием противника, старался довести дело до полного его уничтожения, забывая обезопасить тылы.

Зная свою слабость, он просил друзей:

– В интересах боя, для пользы дела одергивайте, братцы, мою боевую прыть. Не обижусь, спасибо скажу. А если я уж очень рассвирепел на немчуру – поддержите огнем. Словом… прикройте!

Летчики хорошо изучили нрав ведущего командира. Поэтому почти всегда держались поближе к «неукротимому Феде», так они его называли между собой. И самые тяжкие бои заканчивались успешно…

Вскоре после того как мы покинули передний край, ведомая Семеновым первая эскадрилья встретила четверку «Фокке-Вульфов-190», которая только что выскочила из окон облачности. Четверка Жигуленкова находилась выше немецких самолетов и стремительно напала на врага. Молниеносная атака – и два замыкающих группу «фоккера» падают. Отличное начало!

Оставшиеся незамедлительно ныряют в пелену облаков. Но вот вслед за четверкой появились сначала один, а за ним еще пара немецких самолетов. Второго атакует Щетинин, а на первого ринулся Семенов. Федя сближается с ним сзади, чуть сверху – дистанция быстро сокращается. Она уже настолько мала, что, допусти летчик промедление с выходом из атаки – и столкновение неизбежно.

Наконец очередь… Фюзеляж вражеской машины поражен разрывами снарядов. А «лавочкин», приподнимая нос, проносится рядом с фашистом и выходит из атаки. Но уходит он от противника не как всегда – энергично, с отворотом в сторону. На этот раз Семенов летит по прямой, с небольшим набором высоты к нависшей вблизи мрачной облачной пелене. Как только наш самолет оказывается впереди противника, тот подворачивает свою машину и открывает огонь. Сам же стервятник, свалившись на крыло, дымя и снижаясь, направляется в сторону немецких позиций.

Федин истребитель резко взмывает вверх, скрывается в облаках. Потом, потеряв там скорость, сразу же сваливается обратно, падая к земле и оставляя за собой след черного дыма и купол распустившегося парашюта. Щетинин, приказав звену Жигуленкова остаться вверху, начинает снижаться по пологой спирали вместе с двумя нашими «лавочкиными» вслед за опускающимся парашютистом.

Семенов, видимо, полагал, что приземлится в расположении наших войск. Но когда с земли к нему потянулись трассы огня, стало ясно, что самое страшное впереди. Нет, не смерть – к ней на войне каждый готов. Нечто пострашнее: муки и позор плена…

Так храбрейший из храбрых, Федор Семенович, оказался в руках фашистских извергов. Случилось это примерно в восьми километрах от Дебрецена, по ту, западную, сторону от города.

Все мы, конечно, надеялись, что Феде удастся, как и четырем летчикам нашего полка, бежать из плена и вернуться в свою часть – непременно в свою.

Но Семенов не вернулся…

Вот что рассказал о нем стрелок с бомбардировщика Пе-2, которому посчастливилось вырваться из фашистских застенков.

Допросив Федора, немцы решили его расстрелять. Семенов не дрогнул. И в последние минуты жизни он оставался самим собой – мужественным бойцом, человеком железной воли. Не позволил Федор сорвать со своей гимнастерки орден Ленина, Звезду Героя, ордена Красного Знамени, медали.

Существует и такая версия судьбы Семенова в плену. Военный фотокорреспондент 2-го Украинского фронта И.И. Кузьменко, находившийся в штабе 83-й Дунайской флотилии во время допроса адъютанта командующего будапештской группировкой (тот был пленен вместе со штабом), спросил: «Какова судьба взятого в плен русского летчика-героя?» Ответ адъютанта: «Этот храбрый воин, видимо, погиб в ночном бою. Он находился под охраной в отступавшей колонне гестапо, которая пыталась прорваться из кольца окружения…»

Федор Георгиевич Семенов на фронте был с первых дней войны. В нашу часть переведен в июне сорок третьего года, перед началом Курской битвы, из 193-го братского полка, где он командовал эскадрильей. Летчик имел на личном счету 15 сбитых фашистских самолетов.

Потеря двух боевых товарищей глубоко взволновала, но не обескуражила, не устрашила наших пилотов. Они стали более внимательны к каждому маневру противника, к своим действиям в воздухе и на земле. Тактика боя, особенно с малыми группами истребителей противника, была пересмотрена.

20 октября войска фронта ворвались в город Дебрецен и полностью освободили его от фашистов. Дебрецен-Ньиредьхазская операция завершилась. Летчики полка выполнили 247 боевых вылетов, из них на прикрытие своих войск – 167, разведку войск противника – 38, штурмовку – 12. Уничтожили 24 немецких самолета. Наши потери, не считая самолетов, – три летчика. Среди особо отличившихся – старший лейтенант Б. Жигуленков и лейтенант И. Середа, уничтожившие по три самолета.

За мужество и храбрость, проявленные в боях за нашу социалистическую Родину, Борису Жигуленкову, имевшему на своем счету 20 сбитых фашистских стервятников, Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 26 октября 1944 года присваивается звание Героя Советского Союза.

Началась Будапештская операция. Боевые действия полка переключаются на хатванское направление. Мы приближались к столице Венгрии: 2 ноября перебазируемся в Туркеве, через пять суток – в Ракоци, рядом с городом Сольнок. Перелет этот осуществляем с одновременным выполнением боевого задания – барражируем над своими войсками на поле боя.

А через неделю, 14 ноября, у нас в части радостный день. Указом Президиума Верховного Совета СССР полк награжден орденом Богдана Хмельницкого II степени.

Командир дивизии полковник А.П. Юдаков прямо на аэродроме поздравил воинов-фронтовиков с большой заслуженной наградой. В конце дня, когда боевая работа закончилась, состоялся торжественный ужин. На нем были представители других братских полков, командования дивизии. В тот вечер добрым словом вспомнили мы товарищей-однополчан, тех, кто смертью храбрых пал за честь и свободу Родины.

Но война еще продолжалась. Враг стал осмотрительней, осторожней, но сопротивлялся ожесточенно. 16 ноября к нам снова пришла беда. Обрывается жизнь заместителя командира эскадрильи Бориса Васильевича Жигуленкова.

Боевое крещение Борис получил в огне Курской битвы. Мужественный, бесстрашный боец одержал немало побед в небе войны, был награжден многими орденами и медалями, удостоен звания Героя, но так и не успел получить Золотую Звезду.

Случилось это в обычном боевом вылете на прикрытие наших войск, сражавшихся в районе Яслодань. Я должен был идти на задание во главе десяти «лавочкиных». Из-за какой-то неисправности в машине у ведомого Жигуленкова взлетели девяткой. Борис оказался без напарника. Он немного задержался на земле у самолета своего ведомого, поэтому пристроился к группе уже на маршруте.

Вначале Жигуленков держался чуть позади четверки Тернюка, я попросил: «Боря, займи свое место…» – и он перешел ко мне на левый фланг. Так девяткой – в составе пяти истребителей в ударной и четырех в группе прикрытия – прибыли мы к линии фронта. Я – впереди, Борис – слева, а правее меня – Мудрецов и пара Карпова. Сзади и выше нас – звено, возглавляемое командиром эскадрильи Тернюком.

В заданном районе вражеских самолетов не видно. Но вскоре слышу в наушниках шлемофона:

– Командир! Справа «худые»! – это голос Алексея Тернюка.

«Мессершмиттов» было шесть. Четверка ниже нас, а пара – почти на одной высоте с группой прикрытия.

Передаю приказание:

– Грек, наваливайся на пару «худых» и держись выше нас. Я атакую четверку.

Моя группа со снижением, увеличив дистанции между самолетами, ринулась на врага. Он энергичным левым разворотом пытается уйти вверх. И в момент перехода «мессершмиттов» в набор высоты я сближаюсь с ведомым второй пары и даю длинную очередь. Тот резко накреняется на левое крыло, опускает нос и падает, оставляя за собой извилистый след черного дыма. Его ведущий шарахается влево – под нашу пятерку. А пара, идущая впереди, продолжает полет с набором высоты. Но, встретив вверху звено Тернюка, заканчивает свой боевой разворот виражом.

Чтобы сохранить за собой преимущество в высоте, пятерка «лавочкиных» выходит из атаки горкой. Летчики держатся своих мест в боевом порядке. Только Карпов с Мокиным, уклоняясь от наскоков пары «шмиттов», немного отдалились. Борис, наоборот, совсем рядом со мной – метрах в десяти и, улыбаясь, показывает большой палец (похвала за сбитый «мессершмитт»).

Заметив, что интервал между нами маловат, прошу его:

– Не жмись! Разворот делаю на тебя – увеличь интервал.

Жигуленков кивает головой, мол, понял, выполняю – и переходит подо мной на правую сторону. Когда же пара «сто девятых» сделала попытку зайти в хвост паре из группы нашего прикрытия, Борис пристроился к четверке Тернюка. Я не возражал, хотя особого смысла в этом не усмотрел.

Этот бой проходил в основном на вертикали, где каждая из сражающихся сторон искала лучший для себя вариант победы над противником. Машины противоборствующих групп резко взмывали вверх, потом стремительно падали вниз. Вся эта карусель прошивалась очередями трассирующих снарядов и напоминала праздничный фейерверк. Схватка была короткой, не более семи-десяти минут. Закончилась она бегством фашистов.

В динамике боевой работы Борис дважды оказывался рядом со мной. И вновь уходил к четверке Тернюка. Когда время барражирования истекло и прибыли «яки», мы покинули район прикрытия войск.

Позади уже была добрая половина пути к аэродрому базирования. Впереди город Сольнок. Высота 800 метров. Звено Алексея Тернюка держится слева и чуть ниже меня. За ними один свободный «лавочкин» – это Жигуленков.

– Борис, что ты тащишься сзади? – И передаю ему: – Подтянись!

Ответа не услышал. «Если не радиостанция, то, наверное, передатчик отказал», – решил я. И минуты через полторы-две, когда мы уже было начали снижаться, увидел, как к Борису крадется «сто девятый». У меня в горле пересохло.

– Сзади «шмитты»! – кричу на весь эфир, надеясь, что Жигуленков все-таки услышит мой голос. – Борис! «Шмитты»!

Резко развернувшись, кидаю машину на помощь товарищу. Но «мессершмитт» все-таки успевает дать очередь по «лавочкину» и ныряет под нашу четверку. Коварный бандит уходит безнаказанно. А самолет Жигуленкова, не меняя курса, со снижением, оставляя за собой слабый след дыма, летит в направлении аэродрома, на котором базировались «яки».

Наша группа дважды разворачивалась на сто восемьдесят градусов. В небе ни «шмитта», ни машины Бориса. Обескураженные внезапной атакой фашистского истребителя, мы также направляемся на «яковский» аэродром. До рези в глазах осматриваем сверху каждую машину. Где-то там наш товарищ, живой и невредимый, должно быть, стоит на плоскости подбитого «лавочкина» и машет нам шлемофоном: все, мол, обошлось, извините, дал маху, зеванул…

Но Жигуленкова там не было, и не могло быть…

Вернувшись на точку и доложив командиру полка, я прошу запросить соседей: не произвел ли наш «лавочкин» посадку у них. Ответ краток и категоричен: самолет упал в трех километрах восточнее местечка Бешменсед, летчик погиб.

…Потеря Бориса Жигуленкова оказалась для меня особенно тягостной. Меня мучило сознание того, что я не уберег товарища. Никак не верилось, что Бориса нет. Хотя все погибшие однополчане – люди высокой души и большого мужества, но и среди близких, верных друзей бывают самые дорогие. Таким человеком был для меня Жигуленков. Мне импонировала его летная дерзость, самоотверженность бойца. Да и в характерах наших было много общего, схожего.

Оказалось, что у Бориса недавно родилась дочь. А он даже не успел получить письмо от жены, в котором говорилось, что появилась новая жизнь – радость, надежда, будущее…

Похоронить героя мы решили на его родине, в Москве. А пока – траурный митинг, короткое прощание. Прах в закрытом металлическом гробу отправили в Румынию для временного захоронения на кладбище города Арад. Через год, после окончания войны, в декабре сорок пятого, останки храброго воина были перевезены в Москву. Клятва, данная мотористом самолета А.З. Хаплийчуком у гроба Жигуленкова, выполнена…

Да, Александр Зиновьевич Хаплийчук много сделал для того, чтобы память о его командире была живой и действенной. Это он с командировочным предписанием (перед своей демобилизацией) доставил железнодорожным транспортом останки Бориса в Москву. Его стараниями при содействии Бауманского райкома партии и главного штаба ВВС солдат-москвич был похоронен с воинскими почестями на Новодевичьем кладбище. С его помощью пионерские дружины в 690-й школе и в 109-й школе-интернате названы именем героя. Под руководством Хаплийчука 8 и 9 Мая в Москве происходят периодические сборы однополчан. За неутомимость в военно-патриотической работе, за сохранение светлой памяти о своем командире ему благодарны не только родные, близкие и однополчане погибшего, но и тысячи москвичей.

Вместе с войсками 2-го Украинского фронта наш авиаполк продвигался в глубь Венгрии. Мы старались не отрываться от передовой и вскоре перелетели под Ясароксалаш на аэродром Виснэк.

Рекогносцировка точек стала уже моей постоянной обязанностью, неписаным законом. Так, 30 ноября, облетев несколько аэродромов, веду своих летчиков в Виснэк, а 5 декабря – две группы 179-го братского полка в Тисо-Федваль. Всего лишь неделю работаем с этого места – прикрываем наши войска в районе Хатвана – и снова вперед, теперь перебазируемся на аэродром То-Алмаш.

В горах прошли ливневые дожди, потоки воды хлынули вниз, в долины, рекам стало тесно в своих руслах. Они взбухали, как тесто на дрожжах, и, накопив силу, рвались с берегов на пойменный простор. Достигнув низовьев, вода затопила равнину, где располагались несколько аэродромов нашего корпуса.

На следующее утро после начала столь яростных атак стихии мне пришлось на автомашине отправиться в штаб корпуса, который располагался значительно севернее нашей точки. Потоки хлынувшей воды успели перерезать в некоторых местах дорогу, создав в низинах настоящие озера. Правда, в начале пути особенных затруднений в движении транспорта не было. Однако после полудня, когда мы тронулись в обратный путь – а он проходил по той же дороге, – разыгравшаяся стихия набрала такую мощь, что проезд колесного транспорта стал просто невозможен. Шоссе, не говоря уже об окружающей его низине, представляло собой сплошную водную гладь, и пожилой усатый дядька, шофер, каким-то неуловимым чутьем (думаю, опытом профессионала) угадывал проезжую часть дороги. Ориентировался он по деревьям и полузатопленным автомобилям на обочинах.

Проезжая мимо аэродрома, на котором базировались «яки», мы увидели вместо летного поля огромное озеро. Из спокойной его глади, казалось, выскочили дельфины да так и повисли в воздухе. А это было не что иное, как лопасти винтов, и среди них, как здоровенная пасть кита, верхняя часть кабины транспортного самолета «Си-47». Истребителей не было видно, они скрылись под водой.

Авиационные техники на плотах из подсобного материала – металлических бочек, досок, бревен, – поругиваясь и суетясь, перебирались от одного «дельфина» к другому.

– Тоже мне… проспали. Не догадались вовремя перелететь туда, где посуше, – ворчливо заметил водитель.

– Вы не правы. Паводок начался ночью, совсем неожиданно. Взлететь в таких условиях – значит угробить не только технику, но и людей, – пояснил я.

Но вот необычное зрелище осталось далеко позади. Уровень воды на дороге немного спал. Показался наш аэродром, сплошь покрытый лужами. Вокруг него все, кто был свободен, копали обводные канавы.

…Интенсивность боевых вылетов полка возросла – несколько аэродромов корпуса вышло из строя. Эксплуатация же боевой техники в таких условиях не прошла бесследно. На некоторых машинах забарахлили моторы – случилось даже несколько вынужденных посадок, благо на своей территории.

В конце декабря 2-й и 3-й Украинские фронты замкнули кольцо вокруг фашистских полчищ в районе Эстергома – окружение будапештской группировки завершилось. После того как командование окруженной группировки отклонило наш ультиматум – сдаться без лишнего кровопролития, – начался беспощадный разгром окруженных войск. Он продолжался почти два месяца, до второй половины февраля сорок пятого года.

Противник упорно и настойчиво стремился прорваться через внешнее кольцо окружения, выйти к Будапешту и восстановить утраченное положение. Но его контрудары не смогли сломить стойкости и решимости наших войск, несмотря на то, что в прорывах участвовали отборные немецкие войска. Особенно мощным был третий контрудар, который наносил четвертый танковый корпус СС в составе пяти дивизий. Общая численность наземной техники противника составляла свыше 600 танков и штурмовых орудий, более 1200 орудий и минометов.

Силы были сосредоточены впечатляющие. Мы давали себе отчет в том, что разгромить их будет трудно. И в этот период напряженнейших боев наш полк принимает самое активное участие в нанесении бомбовых ударов.

Авиация врага, в общем, уже не столь многочисленная, как прежде. Но немцам удается организовать очень мощные авиационные группы для поддержки своих войск в контрударах. Схватки в воздухе, хотя и не частые, носили ожесточенный характер, особенно при встречах с истребителями, которые действовали в составах не менее восьми самолетов. Их усилия наращивались в бою подходившими мелкими группами – получался замкнутый цикл. Это был новый, удачный, хорошо продуманный метод работы.

Так, 3 января наши летчики, прикрывая войска в районе Шаришан-Бойно, были атакованы двумя восьмерками «мессершмиттов». Завязался один из тех боев, которые со «сто девятыми» всегда проходили трудно. Неожиданно к месту схватки подлетает еще одна восьмерка «мессершмиттов». Гвардейцы, численность которых оказалась в два с половиной раза меньшей, чем у фашистов, не дрогнули, выстояли.

На помощь своим пришли двенадцать летчиков из другой эскадрильи, и бой закончился без потерь с нашей стороны. В этой схватке отличились Середа, уничтоживший два «шмитта», и его напарник Погодин.

Оба пилота прибыли в полк почти в одно и то же время, когда битва на Курской дуге вступала в завершающую фазу, но в боевые действия включились по-разному. Игорь Середа начал с полетов на прикрытие наших войск во время освобождения Левобережья Украины, с заданий, насыщенных воздушными схватками, в которых росли его мастерство, зрелость, опыт.

В боях за Молдавию он был уже закаленным бойцом, проявил незаурядную храбрость, мужество, летно-тактическую смекалку. Вскоре Середа становится одним из лучших разведчиков эскадрильи и продолжает увеличивать счет сбитых самолетов противника. К концу войны он совершил более 160 боевых вылетов, из них 70 на разведку, участвовал в 27 воздушных боях, в которых сбил 17 вражеских машин – это очень высокий процент точности. Поистине Игоря можно назвать снайпером неба.

За эти бесценные качества воздушного бойца Середе присваивают звание Героя Советского Союза.

Погодин начал летать на боевые задания на восемь месяцев позже Игоря – не позволяло ранение. К концу февраля сорок пятого года он успевает выполнить 134 боевых задания, из них 70 на разведку, провести около десяти воздушных боев и сбить два самолета противника. В это время в одном из боев машина Погодина загорается. Владимир спасся на парашюте, но получил сильные ожоги. Закончив лечение, он снова в боевом строю…

16 января наш полк перебазировался ближе к Будапешту. «Лавочкины» приземлились на ипподром Алаго-Вилле, и личный состав разместился в летней резиденции диктатора Венгрии Хорти.

Накануне перелета на эту точку к нам прибыл генерал-лейтенант авиации ИД. Подгорный. Я в это время находился в воздухе. И вот то ли наш заботливый доктор Гущин доложил о неважном состоянии моего здоровья, или по какой другой причине, но комкор приказал Ольховскому не выпускать меня в небо.

На другой день я убеждал командира полка:

– Да в пригороде Будапешта трудно найти место, где можно посадить самолеты. Нужен соответствующий опыт. Без ложной скромности скажу: он у меня есть. И вы, командир, об этом знаете. Для пользы дела – разрешите один вылет!

– Добро, Кирилл Алексеевич. Ищите. Так будет лучше, – разрешил Ольховский.

Хорошо, что у нашего командира отсутствовали этакие начальственные амбиции. Для него главное – дело, сохранность экипажей при перебазировании. И с первой группой, в составе которой восемь машин второй эскадрильи, я стартую в небо на новое место нашей работы. Но перед тем как запустить моторы, до экипажей доводим порядок выполнения задания на маршруте, захода на посадку, сообщаем особенности полосы приземления на незнакомом аэродроме. Я предупреждаю летчиков:

– После того как прилетим на точку, не делая посадки, загнем небольшой крюк – посмотрим, что творится в этом гигантском котле…

Разобрав несколько вариантов воздушного боя на случай встречи с противником, мы взлетаем.

Дунакеси и Алаго-Вилле уже под крылом. Показав летчикам площадку и убедившись, что они поняли, где мы будем садиться, я беру курс на северозападную окраину Будапешта. Высота – 2000 метров. Погода необычайно ясная – лети сотни верст и ни одного облачка не встретишь. Идеальные условия для зоны!

И вот в этой прозрачной сини замечаем самолет: он впереди нас и идет с территории противника на высоте около 2500 метров.

Вначале мы признаем его за своего разведчика. Но по мере сближения разглядели, что это немецкий трехмоторный транспортный самолет Ю-52. Раздумывать некогда – враг может прорваться к городу и выполнить свой замысел (что там у фашиста на уме?!).

Даю команду:

– Тернюк! Оставайся с группой. Мы с Рыжим идем на «юнкерса».

Увеличиваю скорость до максимальной и атакую транспортника, который идет себе спокойно без страха и сомнений, даже не замечая мою пару снизу. Метров со ста пятидесяти открываю огонь. Длинная очередь идет точно – снаряды рвутся под кабиной пилота и по центру фюзеляжа. Они словно подбрасывают вражеский самолет вверх, и после секундного зависания с задранным носом – будто подумал еще: падать или нет? – «юнкере» сваливается на правое крыло и колом идет к земле.

Жду, когда тяжелая махина грохнется или развалится в воздухе. Однако…

– Смотри-ка, немец, гад, хитрит!.. Он жив! – удивленно кричу напарнику. – Следи за ним!

Мы начинаем снижение спиралью вокруг «юнкерса». На высоте примерно 500 метров он переходит на планирование – догадка моя подтверждается. Под нами лесной массив – Будапешт остается восточнее. Атакую повторно, и тогда он беспомощно клюет носом вниз и врезается в гущу деревьев.

Уничтожив врага, мы возвращаемся в строй и занимаем свои места. Затем группа делает большой круг над столицей Венгрии, наблюдая происходящее там сражение, и наконец производит посадку на аэродроме базирования.

А полет того Ю-5 2 до сей поры остается загадкой для меня. Что заставило его лететь средь бела дня без прикрытия истребителей в чистом, без единого облачка, небе? На что он рассчитывал, неизвестно. Правда, и впоследствии случались полеты таких транспортников, намеревавшихся сбросить груз в окруженный Будапешт. Но они выполнялись только тогда, когда облака прижаты к земле, видимость была ограниченной, дымка или морось закрывали горизонт, то есть в нелетную для истребителей погоду. Думаю, что-то чрезвычайно срочное, позарез необходимое нужно было доставить взятым в кольцо окружения вражеским войскам на сбитом тогда нами Ю-52…

Зарулив на стоянку, глазам своим не верю: на аэродроме – генерал Подгорный. Ведь он только что находился на командном пункте переднего края! Выстраиваю пилотов и обращаюсь к Тернюку.

– Ну, будет мне сейчас! Скажешь, что «юнкерса» завалил ты.

– Так и поверил тебе генерал. – Алексей коротко вздыхает. Ему сейчас тоже не позавидуешь: и выручить друга хочется, и солгать тяжко, да и скрывать правду в общем-то глупо и незачем.

Генерал подходит вместе с Ольховским. После моего доклада о выполнении задания комкор с подозрительным удивлением спрашивает:

– И это все, товарищ Евстигнеев?

Пока я мучительно соображаю – сказать, промолчать? – Подгорный понял всю сложность моего положения:

– Уговорил-таки своего командира на перелет… Ишь что придумали: перелет – это, дескать, выполнение небоевого задания. На фронте даже кашу есть – боевое задание.

Комкор посмотрел на Ольховского, потом на меня и снова на командира полка:

– Ограничимся тем, что победителей не судят. Молодцы, не прозевали «юнкерса», да еще на глазах пехоты. Чья работа?

Строй летчиков молчит. Когда пауза затягивается и становится, можно сказать, неуважительной, Тернюк показывает на меня и Мудрецова:

– Это они… отличились, товарищ генерал. Признание Алексея, кажется, разрядило обстановку.

Подгорный одобрительно смеется:

– Наконец-то… истина открылась! Я так и полагал. Поздравляю с пятьдесят второй победой! И готовьтесь, товарищ Евстигнеев, на передний край. Через два дня вместе с командиром дивизии быть там на командном пункте. Чрезвычайно необходимо присутствие истребителей на поле боя. А всех прошу готовиться к штурму Будапешта!

Генерал не любил бросать слова на ветер. И 18 января полковник АП. Юдаков на «виллисе», а я с радиостанцией, смонтированной в кузове «студебеккера», убываем на переправу, расположенную около Дунауйварош. На правом берегу Дуная, северо-восточнее озера Балатон, нам предстоит наблюдать действия наших товарищей в небе.

…На переправе – вавилонское столпотворение. Дорога к причалу буквально до отказа забита техникой: танки, артиллерия, автомашины – все впритык друг к другу. Не то что проехать – пройти невозможно! Пробираемся поверху – по танкам, артиллерийским установкам, кузовам автомашин…

Это необычайное скопление орудий войны, поставленных рядов в двадцать, протянулось от самого начала переправы в глубь леса на пять-шесть километров.

Всем этим «подвижным хозяйством» руководил пожилой артиллерист, генерал-майор. Он находился у самого причала в небольшой избушке-мазанке, служившей когда-то и домом, и служебным помещением паромщика на перевозе. В избушке полным-полно командиров всех родов войск, правда, не хватало представителей авиации – мы с комдивом и «укомплектовали штат» переправы.

Здесь каждый добивался, чтобы именно его часть была на той стороне Дуная если не первой, то хотя бы в числе таковых. Юдаков понял: переправиться – дело почти неосуществимое. Разговор с генералом только подтвердил его соображения. Раздосадованный и огорченный, он дает мне наказ добиваться переброски радиостанции на западный берег, а сам по совету руководителя перевозом уезжает на северную переправу, в район Эрчи.

Я остаюсь на месте. В маленьком помещении накурено – не продохнешь. На корточках, приткнувшись к стенке, закручиваю цигарку и я, а сам думаю о том, как война сблизила людей. Полковники и лейтенанты, связисты и танкисты – люди разных возрастов и профессий, боевых заслуг и достоинств с мудрым пониманием относятся к заботам друг друга. И ведь не к отцу родному торопятся они, не корысти ради суетятся, спешат, беззлобно чертыхаясь, поминая всех святых…

Часа через два недалекие взрывы сотрясают избушку. Мгновение – и в ней остаются генерал, его ординарец и я. С потолка сыплется глина. Руководитель переправы, надевая папаху, шутит:

– Прикрою лысину, а то запорошит. – И тут только замечает меня: – Ты чего сидишь? Видел, словно воздушной волной, всех вышвырнуло?

Он неторопливо выходит наружу и смотрит на противоположный берег Дуная. Там, у причала, почти такое же скопление техники, что и у нас. А над всей этой могучей и грозной, но сейчас беззащитной лавиной – восьмерка «фоккеров». И фашисты заходят для повторной атаки…

Мне стало невыносимо тяжко и обидно:

– Эх!.. Сейчас бы парочку наших истребителей! Генерал недовольно перебивает меня:

– Прекратите вы… со своими истребителями… И вдруг со стороны восхода показывается пара «лавочкиных»! Не мешкая ни секунды, они сверху устремляются на врага. «Фоккеры» сразу же выходят из атаки и пускаются наутек. Ла-5, видимо, случайно оказались в этом районе. Отогнав противника, они сразу же уходят на восток.

Момент, кажется, подходящий, и я снова прошу:

– Товарищ генерал, переправьте меня. Вы же понимаете, что я позарез нужен на той стороне.

Он досадливо смотрет на меня покрасневшими от бессонницы глазами и ворчит:

– Ну куда я тебя переправлю? Видишь, что там делается? Слышишь трескотню – это эсэсовцы прорвались. Мне приказано переправлять танки, артиллерию, снаряды, а оттуда – только тяжелораненых. Понял?

Молча смотрим мы на западный берег реки. Томительно тянется время. Наконец, словно вспомнив о моей беспримерной настойчивости, генерал устало обнадеживает: