Текст книги "Антикварщики"

– Ты чего? – нахально-побитым голосом заскулил он.

– Да так, ничего.

Его физиономия впечаталась в асфальт.

Я постоял, подождал, пока народ очухается. Хорек отполз в сторону и скулил так, будто уже почти умер. Ему просто не хотелось показывать, что он способен встать на ноги. Малыш сидел на земле, держась за лицо. Валуй замычал и попробовал приподняться. После нокаута земля – не слишком твердая поверхность. Вестибулярный аппарат барахлит.

– Брр, – Валуй встряхнул головой.

Я приподнял его и прижал спиной к стене. Потом вынул «вальтер», передернул и вставил ствол ему в рот.

– Ну и кто из нас козел?

Валуй промычал что-то неопределенное.

– Не слышу.

– Я козел, – прошепелявил Валуй, когда ствол пистолета вылез из его рта и уставился точно в лоб.

– Винторогий… Еще тумаков захотите – обращайтесь, – предложил я напоследок, засовывая пистолет под мышку…

* * *

«Бродяга умный», – с акцентом пел Газманов где-то в глубине магнитофона.

Тимур и его команда были на месте. Они сидели за тем же столиком. На лбу у Хорька была длинная царапина. У Валуя губы покрылись кровавой коркой. Лицо Малыша украшал припудренный синяк. Наташа выглядела лучше всех, но не походила на человека, довольного жизнью. Половину ее лица закрывали черные очки, она их не хотела снимать даже в полумраке бара. Мое появление было воспринято индифферентно. Вся компания как-то сразу начала смотреть в другую сторону, будто там было что-то интересное. Хотя ничего интересного там не было и быть не могло.

– Бутылку мартини и лед, – потребовал я.

Прихватив бутылку и тарелку со льдом, я направился к честной компании. Со стуком поставив заказ на стол, я уселся рядом с Валуем.

– Привет, граждане хулиганы.

– Здрасте, – произнесла Наташа, смотря в сторону.

Остальные меня упорно игнорировали.

– Обижаетесь? Сами же начали.

– Тебе чего надо? – спросил Валуй. – Вчера сделал нас. Завтра еще посмотрим, как обернется.

Говорил для понту, чтобы сохранить лицо. Хотя видно было, что ему очень хочется сейчас оказаться где-нибудь в другом месте.

– А теперь слушайте, парни, – произнес я негромко. – Будете хамить, нагружу за вчерашнее каждого на тысячу баксов. Чтобы впредь знали, кого куснуть вознамерились.

– Крутизна, – прошипел Валуй. – Здесь тебе не Москва.

– Точно, – согласился я. – Здесь похороны дешевле.

Я резко вдавил каблук в ногу Валуя под столом и, наклонившись к нему, прошептал:

– Еще слово, козел, и завтра примочку свинцовую проглотишь.

Валуй поморщился от боли. И заткнулся.

– В общем, забудем о грустном. За знакомство. Разлей мартини, – кивнул я Валую.

Тот нехотя подчинился.

– Алексей, – представился я.

– Павел! – с энтузиазмом воскликнул Хорек.

– Наташа, – произнесла экс-королева красоты, сняла очки, чтобы протереть стекла, и я понял, почему она их носила. Под левым ее глазом пристроился правильной формы синяк. Кто-то из одноклассников посчитал ее виновницей за позор и решил, что не одним им с битыми мордами ходить.

– А тебя? – посмотрел я на Валуя.

– Тимур.

* * *

Железняков окинул взором мой просторный номер, расположенный на седьмом этаже интуристовской гостиницы, и оценил его:

– Отлично. А у меня в номере во всех углах тараканы, раковина в углу, кран течет и все время капли о металл. Четыре в минуту – я замерял.

Да уж, на пятьсот пятьдесят рублей гостиничных, которые выделяет наша контора командированным, когда гостиницы начинаются от полутора тысяч, не разгуляешься.

– Меня положение обязывает так жить, – заявил я.

– Положение? Ничего, что я на «ты»?

– Не страшно, – успокоил я его.

– А пиво «Арсенальное» подойдет? Или вы только английский эль уважаете? – Железняков вытащил из портфеля четыре бутылки.

– Подойдет. Люблю туземную экзотику.

Железняков взял со стола ключи и профессиональным жестом сорвал пробку. Он уселся в кресло, положил ногу на стол и сделал из горлышка большой глоток. Я тоже откупорил бутылку, налил содержимое в бокал и расположился напротив моего боевого товарища.

У оперов три профессиональных напитка: кофе вечером, когда работа затягивается и ей не видно конца и края, пиво днем, ну и водка – это национальное, для расслабухи.

– Рассказал бы о своих успехах, – предложил Железняков.

– Внедрился. Вошел в доверие. Буду работать.

– Внедрился… Этот твой сумасшедший стиль работы. Лезешь в пекло. Притом не ради дела, а чисто для интереса – как оно там будет. А если бы они тебя сделали?

– Они? Меня? Ты серьезно?.. Зато теперь они меня боятся. Сразу себя поставил. Страх порождает уважение.

– Не лечи меня-то! Тебе просто нравится драться.

– Не так чтобы очень…

– Кровь. Мордобитие. Это что, стиль работы? По-людски надо.

– Слышали уже.

К тридцати девяти годам Егор Железняков окончательно сформировался в изредка встречающийся тип оперативника – в опера-гуманиста. «Преступник – тоже человек, к нему надо помягче, почеловечнее», «Добро добром отзовется», «Они же не с рождения бандиты, их такими судьба сделала, жизнь наша поганая», «Жертвы социальной несправедливости» – вот некоторые из расхожих постулатов опера-гуманиста. Железняков неустанно таскал в изоляторы еду, сигареты. Злодеи плакались ему о своей пропащей жизни. Законченным гуманистом Егор стал после командировки в Афганистан. Чем там занимался – об этом он предпочитал не распространяться, только время от времени выдавал сентенции типа «моджахеды тоже люди, к ним тоже по-человечески надо было».

– По-моему, мы зря время теряем. Нам так холку намылят, – он взмахнул рукой. – Зарплату милиции платить нечем, а мы такие хоромы снимаем. Деньги с «девятки» на ветер. Бабушка надвое сказала, что Малыш знает убийцу. И что ты через него на этого убийцу выйдешь. И что убийца захочет продать награбленное.

– Еще как захочет. Куда он кило антикварного золота денет? Если с Ромой Лазутиным связался – значит, сильно жизнь прижала.

Действительно, куда нести грабителю антиквариат? На толкучку в Измайлово? В антикварный магазин? Дать объявление в газете? Тут его и заметут. Обычно «антики» воруют по заказу. Простому грабителю уникальную вещь без риска никогда не продать. Существуют люди, которые хотят реализовать награбленное. Есть те, которые хотят его купить. Но искать они друг друга могут всю жизнь, да так и умереть, не увидевшись. Недавно мы нашли похищенную несколько лет назад из Кунсткамеры коллекцию индийского холодного оружия, которая в начале века была подарена Николаю Второму, а в конце века тянет на все пять миллионов долларов. Коллекция так и пролежала мертвым грузом все годы из-за того, что ворам не удалось найти покупателя. Для решения подобных проблем существуют посредники или скупщики краденого. Приобрести за одну десятую стоимости картину, продать ее за треть стоимости российскому коллекционеру или иностранцу для последующего вывоза – чистый, доходный бизнес.

– Чувствую, только время потеряем, – вздохнул Железняков. – Надо взять этого Малыша, пропустить через камеру.

– Где же твое хваленое человеколюбие? Как можно человека сажать в камеру?

– Если очень нужно, то можно.

Гуманные порывы души особенно не мешали Железнякову в работе. Если надо кого-то пристрелить, он пристрелит, потом поставит в церкви свечку и будет донимать своих товарищей новыми лекциями о пользе человеколюбия.

– «Аргументы и факты» последние видел? Оказывается, убийство Порфирьева – политическое, – Железняков вытащил из портфеля газету, в которую была завернута вобла. – Совсем забыл, – он разложил воблу на столе. – Закусывай.

– Спасибо.

– Вот, пожалуйста, – он разгладил газету и хлопнул по ней ладонью. – «Авторитетный источник в МВД сообщил, что версия политического убийства кажется наиболее реальной. Кому выгодно представлять гибель видного общественного деятеля как обычную уголовщину?»

– Чего это у них за источник такой?

– Понятия не имею. Переворошили щелкоперы все выступления Порфирьева, составили длинный список тех политических деятелей и сил, которым доставалось от него больше всех. «Это убийство пополнит число нераскрытых дел. Кому выгодно – главный вопрос. Будет ли на него ответ?»

– Какие же идиоты, – только и сказал я.

– Может, и идиоты. Но умные. Такую новую волну подняли. Вчера Семенычу и начальнику МУРа заместитель генерального прокурора мылил холку. Пока ты в подворотнях в свое удовольствие кулаками машешь, шеф меня утюжит по телефону и обещает спустить с нас семь шкур, если мы завалим комбинацию.

– А чего бы нам ее завалить? – отмахнулся я небрежно.

– Ох, интурист, хорошо, если ты прав…

* * *

Пожилая монашка в длинном черном одеянии охрипшим голосом кричит:

– Не курить! Ноу смокинг! Здесь вам не Америка!

Внимания на нее никто не обращает. Стайка увешанных фотоаппаратами янки пялится на голубые и золотые купола соборов и щелкает «Кодаками». На их лицах приклеенные раз и навсегда – с детства и до смерти – улыбки, глаза оловянные и ничего не выражающие. У них вид людей, свалившихся с Луны. Тут же снуют быстрые и любопытные, как мангусты, японцы. Им до всего есть дело, секунда – они уже на ступенях, следующее мгновение – ощупывают старинные камни. Богомольные старушки, опираясь на клюки, бредут к святому источнику. Безногие нищие просят милостыню, недовольно ворча, когда в пакеты из-под молока ложатся монеты, а не бумажки. Идет торг иконками, духовной литературой и крестиками. Монастырь – один из оплотов православия, живет какой-то странной, благостной и вместе с тем выставочной, умиротворенной и суетной жизнью.

Даже замученная, очерствелая душа опера оттаивает при виде потрясающе красивых куполов, ажурных колоколен. Становишься посреди соборной площади, вдыхаешь полной грудью наполненный весенними ароматами воздух и осознаешь, что вся наша мирская сумятица немногого стоит. Все наши стремления, страхи, треволнения, войны – лишь круги на воде истории. И понимаешь, что вечна матушка-Россия. Вечен наш мятущийся русский дух.

Я ознакомился с монастырскими запасниками – в недавнем прошлом музеем атеизма. Совсем размяк. Расчувствовался. И с удовольствием бы забыл, зачем сюда пришел. Но надо срочно настраиваться на рабочий лад. Вперед. Путь мой лежит на площадь – главное место работы самодеятельных художников и «матрешечников».

Площадь перед монастырем заставлена машинами и туристическими автобусами. Туристы тянулись к массивным воротам, в которые ломились еще татаро-монгольские полчища.

У синего, похожего на елочную игрушку автобуса с затемненными стеклами строгий гид считал по головам выстроившихся в шеренгу немцев – в основном старушек и старичков-одуванчиков, из тех, которые, похоже, еще воевали под Сталинградом.

«Матрешечники» и сувенирщики стояли длинной шеренгой, предлагая свой товар. Некоторые торговали с машин, некоторые устроились уютно на складных стульях перед складными столиками. Иностранцы, развесив уши и выпучив глаза, любовались на «русиш экзотик», образцы искусства туземцев заснеженной загадочной страны. Якобы Палех. Якобы Мстера. Якобы Федоскино. На мой взгляд человека, давно имеющего дело с искусством, матрешки, шкатулки, пасхальные яйца были весьма далеки от канонов. Слева от «матрешечников» сидели художники, предлагавшие картины с изображением монастыря или экспресс-изготовление портретов. Пара портретистов были весьма неплохи.

Ба, а вот и оно – знакомое битое лицо. Принадлежит Малышу. Он напористо раскручивал долговязого, пестро одетого иноземца на покупку большой аляповатой матрешки. В пакете жертвы уже лежали шкатулка и макет собора. Рядом с Малышом я различил еще один знакомый лик – тоже битый, тоже с синяком, прикрытым черными очками. Это лик Наташи.

Иноземец слабо отталкивал от себя матрешку, но Малыш, бойко щебеча на ломаном английском, развивал наступление. Наконец турист сдался, положил матрешку в сумку, отслюнявил несколько «деревянных» купюр и отправился прочь, раздумывая, на много ли его надули. Судя по довольному выражению Малыша, надули прилично.

– Привет нэпманам, – сказал я.

– Здрасте, – проворковала Наташа.

– Привет, – кивнул Малыш.

– Как торг идет?

– Ни то ни се, – недовольно произнес он. – Вон, петух гамбургский – первый за сегодня. Я ему говорю – полсотни, а он мне – десять баксов. За десять баксов ему пусть негр ламбаду пляшет! На тридцати порешили.

– Долго еще тебе здесь?

– Валуй с Хорьком через полчаса сменят.

– Давай по пивку вдарим. Разговор есть. А пока Наташа за тебя посидит.

– Не знаю…

– Наташа посидит. Правда? – посмотрел я на девушку.

Она обиженно поджала губки, хотела что-то возразить, но я заткнул ее очаровательный рот шоколадом «Виспа», с которым, поговаривают в рекламе, можно делать то, что тебе нравится. Наташа же вынуждена была делать то, что ей совершенно не нравится. Но тут уж ничего не попишешь. Мне нужна вовсе не она, а Малыш.

Пивбар располагался недалеко от монастырской площади. Народу там было немного. Я взял пару кружек пива, и мы приземлились за свободный столик. Такая жизнь – то с Егором пиво пей, то с Малышом. Тяжела милицейская доля.

– За встречу, – поднял я кружку.

Малыш ополовинил ее, откинулся на спинку стула. Потрогал саднящую рану под глазом.

– Здорово ты меня приложил.

– Это тебе урок – не знаешь, что перед тобой за морда, не лезь в нее кулаком. Вам еще повезло, что человек добрый попался. А то бы вас в морге давно обмыли.

– Ты где так бить научился?

– Было где. Сам-то ты, вижу, спортом занимался.

– Первый разряд по волейболу. И еще пояс по карате.

– Хорошо, наверное, жить в городе-музее? – Я отхлебнул пиво. – Красиво.

– Дыра, она и есть дыра, – недовольно пробурчал Малыш. – За копейки настоишься на морозе. А денег – кот наплакал. Разве это жизнь?

– Ищи профессию по душе.

– За станок? Так в городе половина заводов стоит. Вообще-то я в институте учился. Еще в школе призовые места на республиканских олимпиадах по химии брал. Надежды подавал, так говорили, – криво усмехнулся Малыш. – Закопал талант. А на черта он нужен? На заводе за сто пятьдесят баксов пахать, да и те не получишь… На курсе моем были парни, тоже из подававших надежды. Одному ногти вырвали, затем гитарной струной удавили, труп сожгли. Двоих посадили. Они «Крокодил» делали.

– Триметилфентанил?

– Ага. Наркотик. Лучший синтетик. Не, мне не надобно ни вашей наркоты, ни вашей работы на дядю. Мои родичи всю жизнь заводу отдали. Отец – ведущий конструктор был. А сейчас? Без денег, без работы. Правда, говорят, ветеранам труда новые льготы скоро будут.

– Какие?

– Переходить улицу на красный свет. И заплывать за буйки.

– И бить кирпичом по взрывателю бомбы.

– Ага… Так что дорога у нас – или в «матрешечники», или в палаточники, или в рэкет. Приличный бизнес – там бывшие комсомольцы и блатная братва засела. Нам же куда податься?

Да, нытик ты, Малыш. Я прикончил первую кружку и принес еще две.

– У меня бронхит хронический, – продолжал нудить Малыш. – Мне нельзя зимой на этой чертовой площади стоять. Мне это все обрыдло. Дерьмо все. Сил больше нет.

– Не все так плохо, Альберт. Станешь почетным «матрешечником». И дети твои будут «матрешечниками». И внуки. Династия.

Малыш только махнул рукой, вздохнул, отправил в рот целую креветку и ожесточенно перекусил ее.

– А что я могу?

– Ничего. С такой компанией ничего. Два приятеля твоих – мандавошки чернобыльские. Дешевки. Пятнадцатисуточники прирожденные. Способны только взять кого-нибудь на гоп-стоп и тут же попасться. Полет нужен. А ты ползаешь.

– А? Эти полеты при луне… У меня дружок долетался. Горло перерезали.

– Что за дружок?

– Да есть такой… Был… Рома Лазутин.

– И на чем крылья этот Икар подпалил?

– На золоте.

– На золоте – это бывает. Это дело хлопотное. Дело тяжелое. Не понаслышке знаем.

Мы допили пиво. Вышли из бара.

– Давай подброшу до площади, – сказал я, распахивая дверцу глазастого «Мерседеса».

– Твоя? – удивленно спросил Малыш.

– Нет. Деда Мороза.

– Отличная тачка.

Я придерживался того же мнения. Мы изъяли ее два месяца назад при разгроме подмосковной группировки. От этой безделушки все отказались. По системе «Автопоиск» она как краденая не проходила. По интерполовским банкам данных – тоже. Откуда взялась? Может, собрали по частям под Москвой в сарае? Загадка. Вместо того чтобы оставить ее гнить на специальной стоянке, мы решили попользоваться боевым трофеем для создания убедительной легенды.

Я проехал два квартала до площади. Прижал машину к бордюру.

– Еще увидимся, Альберт. Может, прикину, к какому делу тебя приобщить. Есть у меня кое-какой интерес.

– Дело-то хоть не людей убивать?

– Нет. Тут ты слабак. Толка никакого. Но так сообразительный. И город знаешь. Можешь пригодиться.

– В криминал не полезу.

– Что за безумные предположения? Какой криминал?!

– Я лучше по матрешкам, – без всякого энтузиазма воспринял мое предложение Малыш.

– Ладно, я еще пару дней здесь пробуду. Поговорим.

* * *

Жизнь полосата – этот факт проверенный, подтвержденный опытом бесчисленных поколений хомо сапиенсов. Успехи и неприятности сменяют друг друга. Но Малышу казалось, что сейчас его жизнь представляет собой уходящее к горизонту чернильно-черное шоссе. И с него не сойти на обочину, не свернуть на объездной путь.

Самые дурные мысли одолевали Малыша, когда он смотрел в зеркало на свое роскошное, созданное для журнальных обложек лицо, сильно подпорченное ссадиной в уголке рта, начинающим желтеть синяком под глазом и новым синячищем повыше скулы. Никогда его не били так часто, как в последнее время. Точнее, его вообще редко били. А тут – какой-то нескончаемый кошмар. Синяки – это дело проходящее. Есть кое-что и похуже. И вот тут хочется взвыть зимним волком на полную луну.

Малыш плеснул горсть воды в зеркало и с размаху саданул кулаком по стене, от чего та заходила ходуном, а по розовой плитке паутиной разошлись трещины.

– Сволочи, – прошептал он.

Что делать? Петлю на шею – все проблемы останутся тут и не будут касаться его никаким краем. Нет, лучше горсть снотворного. И нет черного шоссе. Ничего нет… Подобные мысли посещали его и в лучшие времена. Надоело скольжение по жизни, когда не за что уцепиться, когда дни пролетают верстовыми столбами за окном полутемного вагона… «Эх, знал бы кто, какие черти водятся в этой голове», – подумал он. Какие желания порой овладевают и требуют действия… Лучше всего, конечно, выйти на балкон и перевеситься через поручни. Порхнуть птицей в ночь с балкона.

Стоп, приказал себе Малыш. До добра подобные фрейдистские закидоны не доведут. Он встряхнул головой, промочил лицо холодной водой. Потом еще раз. Способность владеть собой и своими побуждениями возвращалась. Но если так дальше пойдет, когда-нибудь черти в душе окажутся сильнее и… Хватит маяться дурью! Надо думать, что делать…

Подкараулили Малыша вечером около его дома. Промежуток между двумя корпусами – темное, удобное для разборок место. Их было двое.

– Привет, Малыш, – сказал невысокий рыжий живчик. – Мы уже заждались. Думали – не случилось ли чего…

Он хлопнул Малыша по плечу левой рукой, в правой щелкнул кнопочный нож с длинным лезвием. Второй, широкоплечий бородатый «бочонок», зашел с другого боку.

Сердце екнуло и устроилось где-то в солнечном сплетении. Малыш прикусил губу. Он попытался прикинуть, как сбить живчика с ног и рвануть на шоссе. Но тут решимость, и без того невеликая, была сломлена видом пистолета, смотрящего в его сторону.

– И не думай дернуться. Убью, – буднично посоветовал бородач.

Малыш в честном бою показал бы этим двоим, где раки зимуют. На ринге, на татами – мало бы им не показалось. Да и сейчас, если бы не сжали с двух сторон. Карман его оттягивал кастет – от шпаны отмахиваться. Можно было бы и тут побиться. Можно было бы… Но нельзя. Слишком слабы ватные ноги. Слишком пусто внутри. Слишком явственно представляешь себе, как длинное лезвие впивается в твою печень, а пуля из «макарова» разворачивает внутренности.

– Вам чего, мужики? – спросил он вдруг севшим, не своим голосом.

– Мужики на зоне бензопилой работают. Пошли, сосунок, перетрем накоротке.

Недалеко их ждали «Жигули». Молчаливый водитель, не проронив ни слова, тронул машину вперед.

– Твой кореш Рома взял у нас аванс шесть тысяч «зеленых», – сообщил рыжий. – Обещал медальон шестнадцатого века и еще антикварное рыжевье. Ни медальона, ни Ромы.

– А я при чем?

– При чем? Рома сказал, все через тебя делается. И деньги тебе отдал. Так что с тебя восемь тысяч «зеленых». Две – за просрочку.

– Охренели?!

Тут Малыш получил второй синяк. Бил бородатый со знанием дела, резко и без размаха.

– Врать нехорошо, – покачал головой рыжий.

– Кто же Роме авансы дает? Он долги никому не возвращает, – проскулил Малыш, потирая больную скулу.

– Нам бы вернул. Нам все возвращают. Если, конечно, на тот свет не торопятся.

– Гадом буду, ничего он мне не говорил. Хоть убейте.

– На дурика мы на народ не наезжаем, – сказал рыжий. – Чужого нам не надо. За свое горло перегрызем. Мы справки навели. В доле ты с Ромой. Однозначно. Пять дней тебе. Потом счетчик включаем. Через десять дней червонец должен будешь.

– У меня нет таких денег!

– А, так бы сразу и сказал, – кивнул бородатый и перещелкнул затвором пистолета.

Выстрелит, решил Малыш. Тут прямо и завалит. А потом отвезут за город и кинут в реку с кирпичами на ногах. Им ничего не стоит.

– Я постараюсь, – проклиная все на свете, неживыми губами прошептал Малыш.

– Постарайся. В милицию не ходи – они тебе не помогут. На братву тоже не надейся. Ищи деньги.

– Найду…

Малыш еще раз посмотрел на себя в зеркало, расчерченное стекающими струйками воды.

– Жизнь моя жестянка.

Он чувствовал себя одним-одинешеньким во всем мире. Восемь тысяч долларов. Где их взять. У Хорька? Как же, он за цент удавится. Валуй? Наташа? Смешно. Машину продать? Так недавно ее стукнул, в гараже стоит без движения, больше тысячи за нее не получишь.

Больше всего хотелось сейчас заснуть и, проснувшись, узнать, что все проблемы решились сами собой. Вот только бывает ли так?

* * *

– Здравствуй, красавица, – произнес я, нацепляя на лицо самую обворожительную из своих обворожительных улыбок.

– Здрасте.

– Я бы на месте властей запретил тебе здесь торговать.

– Чегой-то?

– Ты затмеваешь своей красотой блеск куполов.

Господи, чего только не приходится молоть ради исполнения служебного долга!

– Ох, языкастый, – хихикнула сразу повеселевшая Наташа. Сказано это с интонациями не королевы красоты, а деревенской девчонки на завалинке между лузганьем семечек.

– Где твой кавалер?

– В кавалерии, – хмыкнула она. – Решил ускакать от меня куда подальше.

– Он готов покинуть такую женщину?

– У него чердак поехал. Ходил, клянчил и у меня, и у ребят деньги. Шесть тысяч баксов – и ни копейки меньше! Точно, на солнце перегрелся. Где мне столько взять? Я на панели не стою. Не нашел денег и решил – ту-ту-у, – она махнула рукой.

– Сколькйо стойит? – протянул тощий иностранец в майке, плексиглазовой кепке и шортах. Ох, эти импортные штучки. Это ж надо – в апреле в шортах ходить.

– Яйцо? Двадцать долларов, – улыбнулась Наташа заискивающе. – А вот матрешка – Горбачев, Ельцин, Путин, Зюганов и Жириновский – один в другом. А вот американский президент и английский премьер.

– Это настоячий качеств?

– Еще какой! Мастера делали! У вас в Нью-Йорке такого сроду не было.

– Ноу Нью-Йорк. Глазго. Были Глазго?

– Нет. Но хочется.

– Могли бы осудить эйтот вопрос.

– Бери матрешку, и обсудим.

Наташа мастерски впарила любвеобильному жителю Глазго полпакета деревяшек, заверила, что подумает о встрече с ним, и он удалился счастливый.

– Достали, черти нерусские. С каждым встреться. Каждый зовет. Ну их в болото со своими Глазго. Мне наши мужики больше нравятся, – она потянулась и искоса выжидательно посмотрела на меня. Я погладил ее по руке, растянув рот до ушей.

– Зачем Малышу столько баксов?

– Должен, говорит, кому-то.

– Дай-ка мне его адресок…

Жил Малыш через реку в микрорайоне при заводе «Октябрьский». Открывать он мне не хотел, шуршал за дверью, смотрел в глазок и наивно пытался создать впечатление, что никого нет дома.

– Открывай, дружище. Это Алексей.

Еще раз мигнул глазок. Малыш убедился, что это я, и защелкал замками, зазвенел цепочкой. Он действительно собирал чемодан.

– Пора в дорогу, старина, подъем пропет, – процитировал я старую туристскую песню, кивнув на чемодан. – От кого бежишь? От себя или от людей?

– От б…й, – коротко и невежливо ответил Малыш, всем видом вопрошая – какой черт меня сюда занес?

– Кто матрешками торговать будет?

– Пушкин.

– А ты, как Лермонтов, на Кавказ? Шесть тысяч баксов искать?

– С чего ты взял?

– Твои кореша поведали… Да не строй морду, как раскулаченный середняк. Лучше приготовь кофе с молоком. Подумаем, чем тебе помочь в горе.

Малыш поведал мне жгучую историю, как с него требовали восемь тысяч, о которых он ни ухом ни рылом.

– Почему они к тебе пришли? – спросил я.

– Рома что-нибудь ляпнул перед тем, как ноги протянуть.

– Что-то ты юлишь. Выкладывай все.

– Выкладывать нечего. Рома действительно подходил ко мне. Говорил, что старое золото есть. Неплохо бы денежного гамбургера подыскать, чтобы его подороже толкнуть. И показал медальон. В город иностранцы, бывает, за стариной приезжают. Можно покупателя найти, у меня такие возможности имеются. Потолкался я. С Ромой паре человек медальон тот показывали, но в цене не сошлись.

– Вот те братишки и решили, что у вас с ним одна шайка. На тебя его долг повесили. Все логично. Долги надо платить. Дело святое. Если сказали, что пришьют, – ты им верь. Пришьют.

– Пускай найдут сначала.

– Ты на Юпитер собрался? Или всю жизнь собираешься хорониться? Бомжевать по городам и весям? Злой, голодный, вонючий и никому не нужный.

– Зато живой.

– Ну да. Бомжиху себе найдешь… Не куксись, матрешкин конь! Разводить надо эту ситуацию, а не на паперть в Краснодар собираться.

– Тогда дай шесть тысяч. Отдам с процентами.

– Деньги невелики. Но благотворительность – удел безумных миллиардеров. Попробую помочь тебе. А ты поможешь мне.

– Как?

– У меня хобби. Покупать старинные безделушки у людей, которые по ряду причин не могут их продать за полную стоимость. И сбывать их людям, которые не слишком заботятся о чистоте товара.

– Скупаешь ворованное? Барыжничаешь?

– Грубо звучит… Через твоего покойного друга кто-то пытался сбыть товар. Притом неплохой. Сто лет этот «кто-то» будет искать канал сбыта. И под конец засыпется. Ты сводишь меня с хозяином медальона. Получаешь процент. И возможность участвовать дальше в делах. Я о тебе поспрашивал – на милицейского стукача не тянешь, потому что ты милиции неинтересен. Парень ты обаятельный, контактный. Подойдешь.

– Все это хорошо. Но у меня через три дня счетчик начнет щелкать.

– Не бойся. Скорее всего, эти парни все же решили на дурика проехаться. Бородатый, как ты его мне описал, кой-кого напоминает. Скажи, что с Ромой вы работали на людей Гоги Ростовского. И они согласны утрясти этот вопрос. Пускай «стрелку» забивают, тогда поговорим.

– А они меня сразу не порежут?

– Нет. Так не принято.

– Надо подумать.

– Нечего думать. Разбирай чемодан.

Малыш потянулся к чемодану.

– Да не сейчас! – прикрикнул я. – Ты меня так кофе и не напоил.

– Один момент, – Малыш заметно приободрился…

* * *

Жучков, промышляющих частным извозом у вокзала, как потенциальный конкурент я не интересовал. Трудно представить чудака, зашибающего червонец-другой на глазастом «Мерседесе», стоящим пятьдесят тысяч долларов, хотя после дефолта всяко бывает. Я пристроил машину за такси и «Москвичами», «Жигулями» извозчиков, развалился на мягком, обволакивающем сиденье и слушал лазерный диск – тоже наш боевой трофей.

«Братва, не стреляйте друг в друга», – призывал хрипловатый голос бандитскую гильдию. Последователей гуманных идей певца было не так много. Братва продолжала стрелять друг в друга – ежедневно и еженощно. И не только друг в друга, а и в тех, кто подвернется под руку. Например, в коллекционеров-писателей.

Вскоре ожидался московский поезд, водители ждали клиентов. Ждали клиентов и продавцы коммерческих палаток, и парочка нищих. Бомжиха, валявшаяся под бетонным забором, не ждала никого. Да она и не пользовалась спросом. Милиционеры обходили ее стороной: долг есть долг, но тащить такую вонючую кучу подпорченных временем костей и мяса – кому охота. Я тоже ждал клиента. Надеялся, что он придет. Надежды питают не только юношей, но и оперов.

Время вышло. Полдень. Где же ты заблудился, мой клиент? Да будет легка и устлана розами твоя дорога ко мне. А уж о шипах мы позаботимся…

– Здорово, – прохрипело нечто большое, чем-то напоминающее человека, позади меня.

Я засек его, когда он пересекал вокзальную площадь. Мне хотелось, чтобы это был долгожданный клиент. Ведь он так походил на того шустряка, который выпустил кровь из Лазутина.

– Не имею чести знать, – ответил я.

– Гы, – издал он маловразумительный звук. – Это, как его… Седьмой поезд придет вовремя?

– Если ему ничего не помешает, – отозвался я, прикидывая, какими идиотами, должно быть, мы оба выглядим со стороны, меля такую чушь. Игра в шпионов. Пароль – отзыв – произвольный набор слов. Вещь примитивная, но эффективная, позволяет проверить человека по системе «свой – чужой». Во всяком случае, теперь я знаю, что этот тип – тот, которого я жду с таким нетерпением.

– Садись, – я распахнул дверцу. Машина просела под тяжестью туши.

Клиент походил на гоблина из мультфильма о медведях гамми. Такой же здоровый, такой же «красивый» и, кажется, такой же «умный». Низкий лоб, тяжелая грубая челюсть, избыточный вес при росте под два метра и обильные татуировки на руках – перстни, русалки. На вид ему было за тридцать. Запах перегара и мешки под глазами говорили о том, что ему не чужды излишества в виде спиртных напитков. Одет он был в «фирму»: «космические» кроссовки, адидасовский спорткостюм, разноцветную ветровку – по окрасу чистый попугай ара из зоосада.

– Гы, – снова издал он нечленораздельный звук и постучал рукой по сиденью. – Тачка – я хренею.

– Не жалуюсь.

– Николай, – протянул он мне широкую татуированную волосатую лапу. – Вес центнер, рука кувалда. Бью один раз, но смертельно, гы.

– Алексей, – мое рукопожатие было вялым. – Как кличут-то тебя в кругу людей порядочных, но расходящихся с законом, Коля?

– Пельмень. А чего, не нравится? Ежели не нравится, гы…

Это «гы» выражало у него весь набор эмоций – от радости до угрозы. Универсальное дикарское междометие. Главное, много слов запоминать не надо. Изрыгнул звук, на месте попрыгал, руками себя в грудь поколотил, и сразу всем все понятно – нечего сюда лезть, схарчат разом.

– Нравится, – успокоил я его.

– То-то. Ты, мужик, башлее, но я крутой, гы…

– Ну что, поговорим?