Текст книги "Антикварщики"

– Ничего. Все будет хорошо, – заверил я разволновавшегося майора. – Скоро братва полностью к власти придет, и тюрьмы вообще отменят как пережиток.

– Может быть, так и будет… Вон твоего ведут. Насос здесь в авторитете.

По дворику прапорщик вел Насоса. Они зашли в здание и вскоре появились в кабинете.

– Заключенный Лугин доставлен, – козырнул прапорщик.

Начальник оперчасти кивком отпустил его.

– Лугин, с тобой оперативник из Москвы хочет побеседовать. Что, должки на воле остались?

– Нет, – покачал головой Насос. – За все уплочено. И квитанция получена – приговор, – он с усмешкой посмотрел в мою сторону. – Привет, опер. Давно не виделись.

– Ты потактичнее, Лугин. Не на малине… Побеседуйте, – майор встал и вышел из комнаты.

Я пригласил Насоса присесть напротив. Колония пошла ему на пользу. Он сбросил килограммов пятнадцать лишнего веса и, хотя все равно представлял собой заплывшего жиртреста, смотрелся несколько лучше. Печати перенесенных страданий и сожалений о нелегкой судьбе я что-то на его челе не заметил.

– Кури, – я вытащил пачку сигарет и протянул ему.

По старой практике я знал, что сигареты на зоне – дефицит. Ими неплохо покупать откровенность в беседе.

– Не надо, у меня свои, – Насос вытащил пачку «Мальборо» и задымил. Я понял, что мои знания о нравах и порядках в колониях устарели и нуждаются в ревизии.

– Хорошо выглядишь, Насос.

– Вашими молитвами, – хмыкнул он. – Чего приехал? Деньги все равно вам не отдам. Они мне и здесь, и на воле пригодятся.

Насос умудрился не возместить ни копейки причиненного гражданам ущерба.

– Меня твои швейцарские счета не интересуют. Помнишь, как мы тебя брали?

– Такое разве забудешь. Дверь с треском вылетает, на пороге три опера с пушками, и вид испуганный, будто Басаева приехали брать.

– Загнул… У тебя перед нами гость был.

– Гость? У меня?.. Ну, был.

– Кто?

– Не скажу.

– Почему?

– Потому что у тебя интерес ментовский, моему, значит, прямо противоположный.

– Лучше тебе сказать.

– Чем лучше? Что ты мне сделаешь? Я и так за колючей проволокой. В Якутию сошлете?

– Расписного помнишь? А кто его на двадцать тысяч долларов нагрел – тоже помнишь? Он сильно желает узнать, кто же его так.

Насос побледнел.

– Чего ты горбатого лепишь? Эти гнилые ментовские штучки-дрючки! Лечи кого другого!

– Роспись – авторитет не в пример тебе. И деньги общаковские были. На правилку выставят – не отбрешешься, Насос. Вся у тебя надежда осталась на мое молчание, – сказал я, еще раз убеждаясь в том, как полезно порой иметь информацию о, казалось сперва, вещах бесполезных. – А молчание мое заработать надо.

– В стукачки приглашаешь? – насупился Насос и задышал астматически часто и сипло. – Ну, это ты меня плохо знаешь. Если правилка решит отвечать – отвечу.

– Оно тебе надо? Одно слово с тебя – и никаких проблем. Срок домотаешь. А подмажешь хорошенько, так выйдешь досрочно. Деньги со счета снимешь и заживешь князем.

– Вот волки… Одно слово – отвечаешь?

– Ну, может, два. Кличка. Фамилия.

– Ладно… Датчанин это был. Женя Аксютин.

– Дело приходил предлагать?

– Разговор иссяк. Ты обещал.

– Хорошо, Насос. Я обещания держу.

* * *

Бабушка Евгения Аксютина была из датских городских обывателей, которую причудливым зигзагом судьбы занесло в Советскую Россию в двадцатые годы. Евгению его заморские корни грели душу, и он не забывал в приличном обществе упомянуть о них. В тех кругах, в которых он вращался, принято давать людям клички. И Евгений Аксютин был крещен как Датчанин.

Когда началась перестройка, он пытался отыскать датских родственников. И нашел-таки. Но в Данию его не тянуло. Пришлось бы переучиваться, осваивать новую профессию. Ему нравилась и старая профессия, в которой он достиг определенных высот. Он был картежником-каталой. Во всяком случае, до определенного, трагического для него момента. В свою последнюю игру, продувшись в пух и прах, он поставил на кон свою профессию. Играл на то, что пять лет не прикоснется к картам. И проиграл. Как настоящий профессионал, вынужден был обещание выполнять.

Помимо карт, он подворовывал, садился. Потом снова крал. Специализировался по тяжелой в застой статье – кражах госимущества, которые карались гораздо серьезнее, чем покушение на имущество граждан.

В восьмидесятые годы Датчанин был видной фигурой в московском воровском бомонде. Находился в самой его гуще, где тоже было немало желающих перекинуться в картишки. Кстати, умение играть в азартные игры считалось таким же необходимым условием для воровского авторитета, как, например, не работать.

В Москве зацветал тогда рэкет. Создавались преступные бригады из воров и спортсменов – союз опыта и силы. Появлялись такие новые профессии, как киллер. Воровской мир все больше включался в перераспределение доходов теневой экономики. Воры в законе стали обзаводиться имуществом, что раньше считалось грубейшим нарушением их законов. Слово «вор» стало пользоваться уважением не только в камерах и на спецэтапах, но и в артистической, писательской тусовках.

Датчанин везде был своим человеком. Вот он сдает карты в Краснопресненских банях. Кроме него, за столом сидят великий Отари, Черкас. Суетятся банщики Витя Иткин и Марк Котляров, разносят пиво и яства. На кону сотни тысяч рублей. Победитель получит не только бешеные деньги, но и красотку на вечер в подарок – из лучших московских проституток. Авторитет и боксер Бородин проигрывает четыреста тысяч – сорок «Жигулей» по тем временам. Заплатить не в силах. С должниками разговор один – счетчик, а потом смерть. Бородин падает на колени и умоляет сжалиться.

– Ладно, потом отработаешь, – слышит он ответ.

Карточный долг – святое. Бородин становится фактически рабом… Обычный день середины восьмидесятых в элитном отделении Краснопресненских бань. Обычный расклад…

Мафию в те времена государство совсем не уважало. В Москве пошли аресты, обыски, суды и колонии. Датчанина топор правосудия миновал. Он затаился до лучших времен. А эти лучшие времена были уже не за горами. Грянул закон о кооперации, новый Генеральный секретарь ЦК начал летать птицей по заграницам и соловьем петь об общечеловеческих ценностях. И братва начала входить в силу. Воры превращались в гангстеров. Вооружались. Россия входила в черный криминальный период истории.

Приспособились к новым временам и сумели урвать жирный кусок далеко не все. Датчанин в крутые авторитеты не выбрался. Он любил спокойную жизнь. Его нервировал грохот пулеметных очередей и взлетающих на воздух машин. Чем он занимался все эти годы – неизвестно. В центре оперативной информации в разделе по авторитетам и лидерам преступной среды он не фигурировал.

Датчанин жил спокойно с женой и двумя дочерьми на квартире около Арбата. Числился временно не работающим, что сегодня не наказуемо. Не знаю, имеют ли в США или Франции безработные джипы «Черокки» стоимостью в полсотни тысяч долларов и квартиры в престижных районах. Наши безработные имеют. И Датчанин тому пример.

Образ жизни он вел тихий, не разгульный. Изредка заглядывал в китайский ресторанчик с женой и в одиночестве пропускал кружку-другую в пивной. Забирал из школы дочек, водил их по театрам. За те несколько дней, что мы за ним ходили, ни с какими подозрительными типами он не встречался. Прекрасный семьянин. Человек, достойный во всех отношениях.

– Воры на пенсии становятся добропорядочными людьми и исправно ходят в церковь, – сказал я, расстреливая из пистолета возникшую в проходе фигуру с автоматом.

– На пенсию ему рановато, недавно сорок стукнуло, – возразил Железняков.

– А они к сотрудникам милиции приравнены – выслуга двадцать лет есть, можно на пенсию, – я срезал еще одного нападавшего.

– Просто он хорошо законспирировался.

– И грабит фирмачей и коллекционеров.

Раз – еще один труп завалился на землю, заливаясь кровью.

– А заодно расхлопывает своих неудачников-подельников, – добавил я.

– Фигура загадочная. Ни по каким уголовным делам восьмидесятых не проходил, хотя общался со всеми крутыми и сам в делах был завязан.

– Надо поспрашивать о нем у старых оперов. Может, они что о нем скажут.

– А давай у Барабанова спросим, – предложил Железняков.

– А что, он эту публику как облупленную знает.

Бух, бух… Мне лупили из пистолета в спину. Я успел обернуться, но тут экран покрылся кровавыми потеками. «Все ваши жизни израсходованы».

– Теперь меня пусти, – потер руки Железняков. – А ты звони Барабанову.

Мой коллега уселся за клавиатуру. Нам в кабинет поставили новый компьютер, и теперь около него постоянно выстраивалась очередь желающих пройти по лабиринтам смерти. Забавлялись игрушкой опера, как малые дети.

Я нащелкал номер телефона.

– Лаврентий Максимович. Это Лядов из МУРа. Помните?

– А как же, – пробасил густо Барабанов.

– Мне нужно с вами переговорить по одному старому делу. Примете?

– А как же.

– Когда можно к вам подъехать?

– Когда хочешь. Я сейчас за начальника отдела. Сижу с утра до вечера за отчетами, планами и справками.

– Через часик буду.

– Позвони тогда снизу. Я к тебе кого-нибудь с пропуском подошлю.

Десятиэтажный белоснежный кубик МВД выходил на Октябрьскую площадь. С некоторых пор все запасные выходы были закрыты, а за воротами стоял бронетранспортер с зачехленным пулеметом и скучали вооруженные до зубов военнослужащие ВВ – они должны были высматривать в толпе террористов и биться с ними до последнего. В тесной будке на проходной толпился народ. Я позвонил Барабанову. По муровскому удостоверению в министерство не пройдешь. Пришлось ждать гонца с пропуском.

На территории МВД была теперь церквушка с одним золотым куполом – из мрамора, чем-то похожего на стены в бассейне. Ее построил тогдашний министр Рушайло, а открывал Ельцин, который, поднимаясь по ступеням, едва не грохнулся в обморок – охранники поддержали. Оно и неудивительно. Не знаю, правду ли говорят, что здесь расположена зловредная геопатогенная зона, из которой даже тараканы смылись, и вообще министерство стоит на месте старого кладбища. Я лично в этих стенах чувствую себя неуютно – давят они. В общем, самое место для карательного органа.

С сопровождающим я поднялся на шестой этаж, на котором расположен Департамент уголовного розыска. Барабанова я не видел год. За это время он потолстел еще килограммов на пять, но для его веса это несущественно. Миниатюрный кабинет явно жал ему в плечах. Начальник разбойного отдела Барабанов сидел перед компьютером, на дисплее которого была выведена диаграмма динамики преступлений. Отдельные кабинеты имеют в департаменте только руководители отделов.

– Бумаги, бумаги, – раздраженно прогудел Барабанов, стискивая мне руку железной лапой. – В канцелярскую крысу тут превратишься. Бюрократия просто доедает нас. Мы теперь знаешь как называемся?

– ДУР МВД.

– Во-во. Департамент уголовного розыска. ДУР! Как вы яхту назовете, так она и поплывет. Дурдом!

– Видел вас вчера в передаче «Утро Москвы».

– Да? Телевизионщики, ядреный корень, вырезали половину. Самое главное, что я говорил. Ну, что там у тебя?

Я объяснил причину своего появления.

– Знаю всю эту сволочь как облупленную, – сказал он. – Я же помню, как они авторитет зарабатывали. Угонят у какого-нибудь народного артиста машину. Тот к Отари идет – помоги, грузинский брат. Тот – нет проблем для хорошего человека, плати деньги. Машину возвращают. А угнали ее по наводке того же Отарика. Но по Москве шум – авторитет, все может. Когда обнаглели вконец, у нас следственно-оперативную группу создали под руководством замминистра. В разработку все эти банды взяли. Чего только не полезло. Махинации с чеками Внешпосылторга – «березовыми». Кидки. Вымогательства. Вычислили несколько чинов из нашего министерства, кто в их делишках подвязан. Начали мы эти группы одну за другой шерстить. Там и фигура этого недоноска Датчанина возникала. Тоже на дела ходил, обувал людей. Но его мы оставили в покое.

– Почему?

– Потому. Из КГБ надавили. Дали понять, что он их информатор. В общем, все вокруг сели, только он один не сел.

– Интересно, он до сих пор на них работает?

– Маловероятно.

Я задумчиво посмотрел в окно. Внизу около метро суетилась толпа, виднелось кафе «Шоколадница», вдаль уходили московские коробки. Над одной из них нависал огромный, этажа в три, верблюд – такая наглядная реклама «Кэмела».

– У коллег Датчанина судьба по-разному сложилась, – продолжил повествование Барабанов. – Кто до сих пор по тюрьмам мотается. Кто на кладбище. Кто в тузах в Москве. Вон бывший офицер спецназа Наемник – он у них киллером был, теперь солидной бригадой руководит.

– Это его «быки» областного рубоповца во время мероприятия застрелили?

– А как же.

– Материалы какие-нибудь остались?

– Чего захотел, – усмехнулся кисло Барабанов. – По приказу Бакатина оперативные дела по этим группам были уничтожены.

– Почему?

– У него спроси… Года четыре назад в мотеле «Солнечный» большой воровской сходняк был. Его ваш шестой отдел накрыл.

– Это когда один пахан пообещал начальнику отдела, что с него погоны снимет?

– Да. Но руководство министерства с паханом не во всем согласилось, и Миша строгачом отделался. На том сходняке Датчанин был. Но никто не знает, какими делами он занят. Присутствовал просто как почетный гость. Хотя…

– Что «хотя»?

– Слухи ходили, что он бригаду свою держит. Заказные разбои. Надо проучить конкурента? Обращайтесь. Сделает в лучшем виде.

– Искусством он не промышлял?

– Твоя линия, Алексей. Тебе лучше знать. Но, по-моему, не его это дело. Не любитель.

– А мокруха?

– Тоже был не его профиль. Но все течет, все изменяется. Датчанин всегда суров был. Руководил воровскими бригадами, там дисциплина была, как в роте почетного караула. С ним мало кто хотел работать. Как-то соучастника изувечил за то, что тот не выполнил какую-то мелочь в разработанном им плане.

– Спасибо за ценную информацию.

– Леха, не хочешь ко мне в отдел? Старшим важняком. Полковничья должность. Карьера.

– Бумаги, бумаги, – процитировал я недавние слова Барабанова.

– А, так ты неграмотный… Ну, научишься читать и писать – свистни.

– Когда это будет, – улыбнулся я…

* * *

Широкая ладонь зависла над столом, потом рухнула на золотые часы и цепко сжала их.

– Они.

– По каким признакам вы опознали этот предмет? – спросил старший следователь следственного управления ГУВД Нестеров…

Непомнящий нудно и снисходительно, как на уроке для первоклашек, начал перечислять признаки – форма, узор, надпись на крышке. Всем было и так ясно, что это именно те часы, которые похищены у него, но формальности надо соблюдать.

– Распишитесь, – Нестеров протянул протокол Непомнящему и понятым, и бумага украсилась их подписями. Полдела сделано. Наступал второй этап – гораздо более для меня интересный.

– Еще один вопрос, – Нестеров встал и подошел к другому столу, прикрытому газетой. – Вы узнаете кого-нибудь из этих людей? – Он снял со стола газету. Под ней лежали три фотографии.

Я впился глазами в потерпевшего Непомнящего. Как ни хорошо владеет собой человек, некоторые чисто физиологические реакции он скрыть не может. На этом основаны все детекторы лжи, меряющие давление, потовыделение. Опытный же оперативник может на глаз усечь непроизвольные реакции. Можно считать, что я опытный оперативник, хотя такой фокус удается мне далеко не всегда. Сейчас он мне удался. Готов поклясться, что Непомнящий вовсе и не такой непомнящий, каким хочет казаться. Он узнал одного из тех, кто изображен на фотографии. Так как два подставных лица никакого отношения к делу ни при каком раскладе иметь не могли, хотя бы потому, что давно находились в местах лишения свободы, напрашивался вывод, что узнал потерпевший Датчанина.

– Нет, не узнаю, – попытался поколебать мою уверенность потерпевший, но не слишком в этом преуспел. Он лишь убедил, что ему есть что скрывать.

– Распишитесь, – сказал Нестеров, протягивая второй протокол. – Вы свободны. Если понадобитесь – я вас вызову.

– Лучше, если опять на опознание моего имущества, – улыбнулся Непомнящий.

– Не сомневайтесь, – заверил я. – Найдем. И имущество. И преступников.

Мне показалось, что Непомнящего мои слова не слишком порадовали, его улыбка была вымученной.

– Вас подвезти? – спросил я.

– У меня своя машина. Возвращаюсь к активной жизни. Уже за рулем. Завтра – на работу.

Мы вышли из здания Следственного управления при ГУВД по городу Москве, расположенного впритык с Бутырской тюрьмой. День выдался теплый. Горожане подставляли лица солнцу, радуясь победной поступи весны.

– Сергей Иванович, будем откровенны, – сказал я. – Я уверен, что разбой был заказной. И вы знаете заказчика. Мы установим исполнителей, и вы будете иметь бледный вид.

– Вы наезжаете на меня, как рэкет, – Непомнящий с самоуверенной усмешкой посмотрел мне в глаза. – Вы бы знали, как надоела вся эта кутерьма.

– Что вы даже не рады возвращенным часам.

– Во всяком случае, вкус этой радости вы мне сильно подгорчили.

– Кто-то заказал вас поучить. Фирмачи из «Кедра»? Из «Альтаира»? Кто-то из них – больше некому.

– Смешно. У меня не крутой бизнес. У нас не взрывают конкурентов. И не насылают на них «крышу». Себе дороже получается. Не там ищете.

– Тогда почему находим?

– Не имею представления. Я и у прокурора, и у следователя требовал, чтобы не лезли ко мне на фирму. Не терзали моих компаньонов. Ведь это пустая трата времени… Ей-богу, как будто не меня ограбили, а я с кистенем стоял на дороге. Я надеюсь, вы меня за разбойника не держите? – хмыкнул он.

– Ни в коем случае.

– Хоть это хорошо.

Он вытащил из кармана ключи и открыл дверцу синего «Ниссана».

– До свидания, – кивнул он мне, усаживаясь за руль.

– До скорого.

Он так рванул с места, что завизжали колодки. Что за жизнь пошла? Почему даже потерпевшие не могут быть откровенными? Приметы времени. Всем есть что скрывать. Даже жертвам…

* * *

– Б-без грошей сижу, – человек сильно заикался.

– А я Центробанк? Я деньги печатаю? Нет работы – нет денег… Когда ты прошлые бабки спустил?

– Да разве это б-бабки?

– Тебе «Газпромом» в одиночку владеть, чтобы денег хватало. Ладно, не телефонный разговор. Будет что-то – звякну.

Запись разговора Датчанина и его приятеля, стоящего у черты бедности и клянчившего денег на жизнь, закончилась. Шеф нажал на клавишу магнитофона.

– С кем Датчанин говорил? – поинтересовался Железняков.

– Геннадий Распадин, двадцати одного года от роду. Чемпион Москвы среди юниоров по самбо, – проинформировал Семеныч.

– Думаете, он при делах? – спросил Железняков.

– Надеюсь. Пока единственная интересная связь Датчанина. Наружка за Датчанином, между прочим, почти неделю ходит. Больше десяти дней мы ее держать не имеем права. Надо что-то решать.

– Можно произвести у Датчанина обыск и спрятать его в клетку, – сказал я. – Но он тертый калач. Много у нас шансов, что он расколется, когда мы найдем краденое или хотя бы завалящий ствол?

– Немного, – согласился шеф. – Что залог успеха в оперативной деятельности? Наступательность и напор.

– К отчетному собранию готовитесь? – осведомился я.

– Нет. К раздаче вам ценных указаний. Необходимо подстегнуть события. Пускай Датчанин сам принесет нам награбленное.

– А в чем юмор? – непонимающе спросил Железняков.

Шеф одарил его рассерженным взором, снял трубку и нащелкал номер.

– Александр, зайди ко мне с материалами по аргентинцам.

Быстрый, порывистый Саша Симонов обладал ярко-рыжей шевелюрой и талантом артиста. Мы его использовали, когда нужно было затеять какой-нибудь спектакль. Последняя его гастроль была связана с нашим делом. Саша прекрасно сыграл уголовника, пришедшего требовать долги за Рому Лазутина с Малыша, чем привел того в шок и сделал податливым. Психологически точно просчитанная комбинация сработала, и Малыш бросился ко мне за помощью, не ведая, что я все это и придумал.

– Излагай, – велел шеф.

– Педро Зарате, – Симонов положил на стол фотографию полного, насупившегося азербайджанца средних лет с глубокими залысинами. Впрочем, это был вовсе не азербайджанец, а аргентинец, хотя по внешности он вполне мог торговать грушами или анашой на Черемушкинском рынке. – Босс фирмы «Запад-Континент». По данным Интерпола, фирма представляет собой шарашкину контору с весьма темными связями, возможно, корни ее уходят в наркобизнес. Порядочные дельцы с Зарате на Западе и в родной Аргентине не водятся, чего не скажешь о наших властях предержащих. Вот, пожалуйста.

Симонов положил на стол еще одну фотографию. Там «азербайджанец» был с пейсатым израильтянином, притом лицо последнего мне показалось знакомым. Покопавшись в памяти, я понял, что это вовсе не израильтянин, а замминистра экономики России.

– Снято на закрытой даче, – пояснил Симонов.

– Где взял фотку? – спросил Железняков.

– Где взял – там уже нет. У Зарате хобби, даже болезнь – антикварные золотые поделки. Визиты в Москву он использует не только для того, чтобы обниматься с замминистрами и разворовывать нашу медь и теплоходы, но и для пополнения коллекции. Скупает ценные вещи и вывозит в родные края.

– А таможня где?

– Правильный вопрос. Вот еще одна фигура, – Симонов вытащил из папки следующую фотокарточку. С нее нам улыбался жгучий брюнет, из тех, что поют серенады по ночам и с балкона им в объятия падают размякшие дамы, – Рамон Мендос. Третий секретарь посольства Аргентины. И тоже любитель русской старины. Возит ее ящиками в дипломатическом багаже. Управы на него нет. Досматривать этого героя-любовника из телесериалов мы не имеем права.

Знакомая история. Кому, как не дипломату, удобнее всего возить наркотики и произведения искусства?

– Через Мендоса Зарате достает «антики». Не брезгует краденым. Раньше Мендос работал со Штангистом…

– Благополучно нами посаженным, – добавил я.

– Верно. Мендос остался без поставщика. Во всяком случае, без такого, кто дает гарантию качества предмета. Шушера, торгующая награбленными новодельными иконами в Измайлове, его не интересует. Теперь Зарате в печали. Ему скоро домой возвращаться, там кока уже созревает. Как же из Москвы да без сувениров?

– Надо искать ему поставщика, – резюмировал шеф.

– Датчанин? – хлопнул я в ладоши.

– Точно. Датчанин ищет, кому продать хороший товар. Мендос – у кого купить. Оба бредут в потемках без фонарей, и сами никогда друг друга не найдут. Поможем?

– Я – «за». Но как? – пожал я плечами.

– Опера мы или несмышленая пацанва? – встрепенулся Железняков. – Придумаем. Например…

Думали мы, думали и наконец надумали. Изысканная сложная многоходовка. Цель всей путаницы одна – если враг поймет, что его провели, он не должен узнать, на чем и как прокололся и кому обязан небом в клеточку. В этом отношении мы выдумали безупречную комбинацию. И начали ее реализовывать…

И в результате вечером в тихом небольшом ресторанчике в центре Москвы встретились Датчанин и два аргентинца. Мендос служил у Зарате переводчиком, суетился и вообще вел себя как «шестерка», чем сильно ронял свое высокое дипломатическое звание. Прослушать разговор наружке не удалось. Зато моя коллекция пополнилась снимком – Зарате просматривает фотографии, которые ему преподнес Датчанин. Нетрудно догадаться, что на них изображен предлагаемый товар.

Расставшись с иноземными любителями древностей, Датчанин отправился домой. Там он занялся названиванием самбисту Распадину.

– Гена, на послезавтра работа. Возьми пару ребят на страховку.

– Д-делать что надо?

– Ничего. Просто постоять, изобразить шкафы. Слишком много не обещай – работа не пыльная и безопасная.

– А мне?

– А с тобой сочтемся. По совести.

– Когда? Г-где?

– Завтра давай встретимся в Александровском саду на старом месте. Обговорим. В два часа.

– Дог-говорились.

Голос у самбиста был радостный. Рано радуешься, дружок.

* * *

– Вон наш дон Педро. Из Бразилии, где живут много обезьян, – сказал Железняков.

– Из Аргентины… Дай сюда, – я взял у него бинокль и навел резкость. – Ага, и шавка посольская с ним.

Мы выставились во дворе дома рядом с метро «Орехово». Позиция удобная. Через эстакаду – дом, у подъезда которого остановился синий «Мерседес» третьего секретаря посольства Аргентины Рамона Мендоса. Все было как на ладони. Правда, из-за большого расстояния приходилось пользоваться оптикой. Но за аргентинцами и Датчанином есть еще кому посмотреть – силы мы привлекли значительные. И не зря. Перед встречей заморские гости несколько раз проверились, стандартными трюками пытаясь выявить наличие наблюдения. Датчанин тоже попытался обнаружить «хвост». Ничего у них не получилось. Они уверены, что никто их не потревожит.

– Та-ак, – протянул я. – Зашли в подъезд.

– Объект один и два в подъезде номер три, – доложил «союзник» – так обычно называют оперативников из наружки.

– Мне нужен номер квартиры, – сказал я.

– Попробуем, – отозвался «союзник».

Через некоторое время прошло сообщение:

– Четвертый этаж. Квартира сто сороковая.

– Молодцы! – воскликнул я.

– Говорит Двенадцать-пять, – зашуршала рация. – Подводим третий объект.

Группа «союзников», ведущая Датчанина, появилась в зоне радиослышимости.

– Двенадцать-один, ответьте Третьему. Какова расстановка сил? – произнес я в микрофон.

– Объект три на своем «контейнере». За ним – «Жигули»-«девятка» с тонированными стеклами. В ней три «быка» – объект четыре с двумя подельниками.

– Понял. Отбой.

Джип остановился во дворе дома, недалеко от синего «Мерседеса». «Девятка» с тонированными стеклами встала на обочине шоссе.

– Объект три заходит в подъезд, – донеслось из рации.

Вижу. Все вижу. Датчанин – элегантный, в костюме с иголочки, в руке – портфель. Только бы товар был у него с собой.

Двое «быков» вошли в подъезд вслед за ним. Будут подстраховывать на всякий пожарный. Не доверяет Датчанин торговым партнерам. Нет чтобы взять пример со своих заморских друзей – те прибыли без охраны, надеясь на честное русское слово. А может, Датчанин решил их кинуть? Вот было бы здорово.

– «Быки» пристроились на лестничной площадке на четвертом этаже, – сообщил «союзник». – Дисциплинированно ждут.

Я тоже решил подождать. Пускай договаривающиеся стороны расслабятся, займутся делом…

– Ну что, достаточно? – через пять минут спросил я Железнякова.

– Созрели груши. Пора начинать трясти, – кивнул Железняков.

Я взял микрофон, повторил порядок действий.

– Начинаем.

Вырулив на шоссе, я покрутился, перескочил на встречную полосу и остановил машину у двора.

– Пошли, Егор.

Железняков перекрестился, щелкнул затвором «макарова», поставил «игрушку» на предохранитель и сунул в кобуру.

«Быки» скучали на лестничной площадке. Один из них – широкоплечий, с мясистым бритым затылком, в кожаной куртке – сидел на ступенях. Второй – высокий, с длинными волосами, перетянутыми сзади резинкой, – смотрел в окно.

– Привет, орлы. К стеночке. Милиция, – я вытащил пистолет.

Бритозатылочный на глазах начал бледнеть. Бог ты мой, чего же нас так пугаться?

– Вы чего, мы никого не трогаем, – завел обычную волынку волосатый.

– Стоять! К стене! – Сверху, как землетрясение, обрушились собровцы. Привычно рукоятки заходили по ребрам, и «быки» прокляли свою нерасторопность. Когда говорят к стене – надо выполнять немедленно.

– У этого ствол, – сообщил мне старший группы, приподнимая куртку размазанного в тонкий слой по полу волосатого. «ТТ» «желтой», китайской, сборки был приткнут сзади за ремнем брюк – чтобы легче было в случае чего выхватывать.

– А у второго – электрошоковая дубинка. И рация «Моторолла».

– Мафия, – хмыкнул я.

– Вы нас не за тех приняли, – продолжал лепетать бритозатылочный.

– Пасть захлопни, – дружески посоветовал собровец.

– Теперь пошли дальше, – приказал я и направился к дверям сто сороковой квартиры.

Дверь, на наше счастье, оказалась деревянной, а не металлической. Металлическую можно взять только «ключом» – специальным взрывным устройством. Вещь слишком эффектная – вместе с бандитской дверью сносит двери всех соседей. У бабушек и дедушек начинаются сердечные приступы, а домашние собаки теряют аппетит. Огромный собровец с кряканьем снес деревянную дверь плечом, и мы ворвались в квартиру.

– Милиция! Всем оставаться на местах! – порекомендовал я.

За мной маячил технарь с видеокамерой. Он фиксировал на видеопленку трогательную сцену – укрепление дружбы и сотрудничества между латиноамериканской и российской мафией. Изо рта сидящего в кресле дона Рамона выпала сигарета и теперь жгла ковер. На журнальном столике перед пристроившимся на диване доном Педро были разложены золотые побрякушки. Он таращил на нас глаза, как просчитавшийся не в свою пользу азербайджанский торговец бананами на Черемушкинском рынке. Датчанин впился пальцами в подлокотники кресла и метал глазами молнии. Рядом с ним на полу лежал кожаный «дипломат».

– Здесь будет произведен обыск, – сообщил я.

– Провокация! – взвился Рамон Мендос, дало знать о себе дипломатическое воспитание. – Вы не имеете права!

– Имеем, – резонно возразил я. – Вот постановление о производстве обыска.

– Это провокация!

Датчанин молчал. Дон Педро Зарате забалабонил что-то на своем языке, а Рамон замахал руками.

– Здесь можно переговариваться только на русском, – отрезал я. – У нас есть свой переводчик. Все через него.

– Вы не можете! – Дипломат возбуждался все больше. – Провокация!

В квартире стало тесно от оперативников, понятых. Началась обычная суета и столпотворение. Я подозвал техника с видеокамерой и понятых. Открыл кожаный «дипломат». В нем лежали пачки стодолларовых купюр.

Мы развели всех по разным комнатам и начали требовать объяснения, чем этот интернационал здесь занимался и кому принадлежат предметы.

– Я ничего не скажу, – Мендос говорил с сильным акцентом, но фразы выстраивал безукоризненно. – Я буду жаловаться! Вы не имеете права! Я сейчас уйду. Неприкосновенность.

Мендос действительно попытался пробиться через меня с кухни. Интересно, на что он надеялся?

– Русский хорошо знаешь? – Я взял его за шкирман и встряхнул. – Тогда слушай. Закрой варежку. Раззявишь ее, только когда я что-то спрошу, чурка долбаная.

Егор поморщился. Ему, гуманисту, претили и такие слова, и такие действия. Все-таки с посольской штучкой дело имеем. А только мне плевать. Я же не в МИДе работаю.

– Откуда деньги и золото? – полюбопытствовал я.

– Деньги сеньора Зарате, – затараторил дипломат. – Золото – русского сеньора.

– Понятно. Купля-продажа. Незаконные валютные операции. Вы – посредник. Высылка из страны, дон Рамон. Здесь вам не Бразилия.

– Я из Аргентины, – подавленно произнес третий секретарь. – Не было сделки. Не доказано. Провокация.

– Понятно. Дон Педро без чемодана с деньгами не ходит. А русский сеньор без чемодана с золотом. Это вы в МИДе объясните. Кстати, вещички-то у вашего русского приятеля краденые.