Текст книги "Земля ягуара"

Разнеся в мелкие брызги слюдяное оконце, внутрь просунулась огромная волосатая ручища. Короткие вымазанные кровью пальцы зашарили по стенам, разрывая ногтями голубую атласную обивку, обрывая полки и сбрасывая с крючков теплые плащи, подбитые мехом.

Мальчик вздрогнул, отогнал от себя страшное видение, приблизился к обгорелому остову и заглянул внутрь. За ночь кто-то успел ободрать всю обивку, выставив на обозрение стыдливо желтеющие стены кареты. Мародеры сняли с нее колеса, двери, оторвали все латунные детали и даже унесли позолоченные завитки, приделанные по краю крыши.

«Тишина-то какая, – подумалось ему. – Даже птицы молчат. Странно. Вроде недавно пели, а сейчас молчат. Неужели они грустят вместе со мной?»

На пригорке за кустами лежали двое мужчин. Один, угрюмый, с цепким взглядом, еще совсем недавно изображавший из себя торговца пряниками, оторвал от глаз заграничную подзорную трубу и повернулся к другому – мускулистому, с тяжелыми надбровными дугами и узкими щелочками глаз.

– Ребенок тут. Теперь бы мать дождаться.

– А ты уверен, что она сюда придет? – спросил мускулистый.

– А где ей еще искать такого сообразительного сына? Только здесь.

– Думаешь, она его ищет?

– А ты бы не стал свое дитятко искать? – спросил угрюмый. – Хотя… Ты бы не стал.

– А зачем нам малец-то? – тихо спросил второй. – Давай его пристрелим. Я прямо отсюда могу. – Он любовно погладил ложе большого самострела со спущенной тетивой и толстой короткой стрелой, уложенной в специальную канавку. – Или ножичком… Мочи уже нет за ним таскаться. Меня баба уже достала совсем, чума иерихонская…

– Труба, – поправил его угрюмый.

– Что? А. Ну да. Замучила, говорю. Дома, мол, тебя не бывает. Небось, к девкам ходишь, говорит.

– А что, не ходишь? – спросил угрюмый.

– Да хожу, но дело-то не в этом совсем. Все время ведь за ним ходим. Вчера, позавчера, третьего дня! Затемно в дом вваливаюсь, так она…

– Тихо! – оборвал его угрюмый. – Едет кто-то.

В лесу глухо застучали подковы.

Мускулистый человек ухватился за тетиву и, вздувая на шее жилы, потянул ее на себя. Скрипнул взведенный курок.

– Если она не одна, то, как только с сыном обниматься начнет и обо всем забудет, вали охрану. Да живо. Чтоб пока одна стрела летит, другая уже на изготовку была. А я по кустам бегом, поближе. – Он понянчил в ладони рукоять длинного тяжелого клинка. – А если одна, цель в коня.

– Не одна. Слышь, лошадей сколько?

– Слышу, – отозвался худой. – Ого!

Из-за поворота выехали четыре крепких всадника на добрых скакунах татарских кровей.

– Ох, в бога душу мать!.. – замысловато выругался худой. – Бежим отсель. Скорее.

Он вскочил и зайцем запетлял меж голых колючих кустов. Товарищ, пригибаясь, потрусил следом.

Заслышав удары копыт о мерзлую землю, мальчик воспрянул духом, но тут же сник. Испугался. Всадников было несколько, поступь коней – грузная, боевая. Тихо, но различимо позвякивали доспехи. Возможно, мама отыскала каких-то друзей, которые согласились ее проводить, но вряд ли. Зная ее характер, стоило ожидать, что она появится одна, тихо и незаметно, в мужском костюме и черной маске, а не во главе целого кавалерийского полка.

Всадники приближались. Мальчик юркнул за карету и притаился в невысоких кустах, стараясь дышать в мешковину, чтоб пар изо рта не выдал его присутствия.

Первым из-под сени деревьев выехал высокий статный воин в блестящем порубленном панцире и круглом шлеме-каскетке. За ним следовал плотный мужчина в легкой кольчуге. С его левого плеча небрежно свисал короткий полушубок, сметанный по русскому обычаю мехом внутрь и крытый дорогим бархатом. Подкладка переливалась теплыми медовыми оттенками – не иначе соболя. Такое одеяние стоило, наверное, целый воз золотых дублонов.

За ними ехали еще два воина в высоких богатырках и кольчугах, набранных из крупных колец. За спиной у каждого висел круглый деревянный щит с железным умбоном, в руках – короткие кавалерийские копья с красными султанами под наконечниками.

Всадники остановились около кареты, передний легко спрыгнул с коня и присел на корточки, внимательно рассматривая следы вокруг. Потом он поднялся и зашарил взглядом по высокому пригорку. В руках у него как будто сам собой появился маленький итальянский арбалет с резным ложем. Один из замыкающих поудобнее перехватил пику, второй наложил стрелу на костяной степняцкий лук.

Мужчина развернул коня и медленно двинул его прямо к тому кусту, за которым притаился мальчик.

– Выходите, молодой человек, не надо прятаться, – произнес он по-испански с сильным акцентом.

Мальчик подошел к нему совсем близко и только тогда заметил, что на его левой руке нет мизинца.

Глава вторая

Государь Василий Иванович задумчиво разглядывал две бомбарды, стволы которых были склепаны из полос железа, часто перехваченных металлическими обручами. Около орудий муравьями суетились пушкари, или, на европейский манер, бомбардиры, в белых исподних рубахах. Из ствола одного орудия на землю свисала толстенная цепь, змейкой терялась в притоптанной траве и, встав на хвост, исчезала в жерле второго.

– Слышь, княже, что это твои ребятки затеяли?

– С орудиями-то? – Князь Андрей посмотрел вслед указующему царскому персту. – Это новый способ стрельбы. Два ядра сцепляем и бухаем одновременно. Они в полете закручиваются друг вокруг друга и косят неприятеля, аки косой.

– Разумно, разумно. Сами придумали али надоумил кто?

– Сами, царь-батюшка, – обиделся князь. – Нешто мы лапотники какие, с тевтона да ливонца слизывать?!

– Ладно, ладно. Не кипятись, – примирительно улыбнулся государь в густую русую бороду. – Верю.

Бомбардиры одновременно поднесли факелы к запальным отверстиям. Многочисленная государева свита поразевала рты и заткнула уши. В запальном отверстии одной бомбарды закурился сизоватый дымок, около второй вышла какая-то заминка. Пушкари забегали кругами, а потом, побросав багры и банники, спотыкаясь о ведра с водой, предназначенной для охлаждения стволов, кинулись врассыпную. Первое орудие изрыгнуло сноп пламени. В тот же момент ствол второго дернулся и с треском сорвался с деревянного лафета. Взмыв вперед и вбок, он зацепил первую пушку и выбил дульные цапфы из держателей. Второй ствол поднялся верстовым столбом, потом медленно завалился прямо на ядра, сложенные кучкой. Хрустнули деревянные брусья, в воздух полетели комья земли и деревянная щепа. Ядра раскатились, как яйца из-под плохой наседки.

Бояре в горлатных шапках, кудрявые рынды, суровые сотники, сокольничие с перчатками на правых руках, стряпчие, постельничие, виночерпии и прочий сброд, околачивающийся вокруг высочайшей особы, не разбирая чинов, повалились друг на друга.

– Однако! – хмыкнул царь, часто моргая и потирая ухо. – Не сработала придумка-то.

– Так и Москва не сразу строилась, – ответил князь, почесывая бровь левой рукой, на которой не хватало мизинца. – Пообвыкнут, научатся нормально запальники подносить.

– А пищали у тебя в хозяйстве есть?

– Есть германские, свейские, британские. Что сами делаем, что приспосабливаем под свои нужды. У меня целая полусотня там, в лесочке тренируется. С обрезами для конного бою. А что тишина стоит, так они, наверное, стволы чистят после ночных стрельб.

– А это у тебя сабельник? – Царь выгнул бровь. – Вот тот, с двумя клинками. Где так наловчился? – Он показал на маленького вертлявого человека, который кузнечиком скакал по траве, а в руках его, рисуя расплывчатые круги, вращались две короткие кривые сабли.

– Он татарин, из выкрестов. Ловкий черт! А умение нам от древних македонцев досталась. От воинов Александра Великого.

– Знатно. А тут у тебя что? Мужики обнимаются? – Царь показал на лоснящиеся тела, азартно вытаптывающие в невысокой траве почти идеальный круг.

– Не обнимаются, а борются на азиатский манер.

– А чего не на греко-римский?

– Так в греко-римском ногами цеплять нельзя, токмо рукой да плечом орудуй. А тут подсечки, подножки. Сил уходит немного, а польза велика.

В этот момент один из мужчин оторвал другого от земли и бросил через себя. Дернув в воздухе босыми ногами, тот приземлился на спину.

– А по мне, так на кулачках или саблюкой рубануть.

– Мы и саблюкой учим, и на кулачках, и из самострела. И даже ножевую науку даем.

– На ножиках-то зачем? У тебя же не тати ночные, а государево войско!

– Это особый отряд. Надо, например, человечка какого выкрасть, крепостцу небольшую у врага отбить или канцлера какого с бургомистром припугнуть, чтоб не очень залупались. Кого послать? Мужиков необстрелянных? Им без няньки ходу нет. Вон под Смоленском – боевое крещение!.. Половина под стенами полегла, половина из оставшихся после от ран окочурилась. А на стенах-то ополченцы одни были. Вот я и хочу приготовить таких волков, чтоб десяток, да что десяток – чтоб одного в овин запусти, он все стадо и порежет.

– Так, может, мне дружину вовсе распустить, если твои орлы со всеми напастями справятся? – усмехнулся Василий.

– Ежели ты серьезно мое мнение знать желаешь…

– Вижу, князь, ты что-то серьезное сказать хочешь. Говори, – разрешил государь.

– Не дружина тебе нужна и не ополчение, а настоящее войско. С общим призывом.

– Это как?

– Всех юношей, достигших восемнадцати годов, надо на год или на два забирать из домов и учить ратному делу. Поголовно. И саблей чтоб, и копьем, и палить научить без промаха.

– Ты чего несешь? Ополоумел, князь? Куда сгонять? Зачем? Пахать кто будет?

– Государь, мысль новая, но ты сам подумай! – поднял руки князь Андрей. – Русского человека всяк обидеть норовит. Татары, тевтоны, норманны… Придут в деревню, мужиков порежут, девок да детишек уведут. Наши лапотники годны только косами да граблями махать, а против воина обученного они ни в жисть не выстоят. Сноровки нет. А ежели им ту сноровку привить, так постоят за дом и отечество.

– Не знаю, – почесал в бороде Василий.

– А на покос да на сеянье можно и до дому пускать, отцам подмогнуть.

– Ладно, подумаю. Кстати, ты ведь, князь, меня не затем позвал? – хитро прищурил один глаз государь всея Руси.

– Не затем, царь-батюшка. Хотя, конечно, хотелось, чтоб ты посмотрел, что не зря мы деньги казенные проедаем. Но вообще я поговорить хочу.

– Так чего сам в кремль не приехал? В палаты? Посидели бы рядком, поговорили ладком. Медов хмельных испили бы.

– Да больно много чужих ушей у тебя, – ответил князь, опустив взгляд. – Из стен растут!

Лицо царя вспыхнуло, он поднял посох и хотел ударить им в землю, но сдержался.

– И то верно, развелось болтунов. Что ни скажи, через час во всех подклетях обсуждение.

– В общем, дело такое… Даже не знаю, как начать-то, – помялся князь. – Помнишь, государь, человека нашего в Гишпании, дона де Вилья?

– Как же, помню. Хоть и нерусь, а много хорошего для нас сделал.

– Лет пять назад наговорил он там много чего, а инквизиция не дремала. Убоявшись возможных последствий, этот дон отправил свою семью в такое место, куда их католические лапы ни за что не дотянутся.

– Неужто в Московию? – притворно удивился царь, хотя прекрасно знал ответ.

– Да, в Московию, – сам того не замечая, польстил царю князь. – Да только грех случился. Напали на карету неподалеку от города. Охрану убили, жену Марию то ли пленили, то ли сбежала она. Сие мне не ведомо. А мальчонку, сына его, я позже подобрал, у меня на подворье растет.

– Это ты с ним тогда на Масленицу приходил? Он племяннику моему, сыну брата Юрия, в кулачном бою один зуб выбил да два сломал.

– Прости его, царь-батюшка, не со зла он. По незнанию.

– Да я не сержусь. Кулачный бой на Масленицу – дело святое. Я б тому отроку сам добавил бы, чтоб Рюриковичей не позорил. Так что там дальше-то?

– С доном тем после потери семьи плохо стало. Сначала жар его обуял, неделю пластом лежал, вином отпивался. Потом схватил шпажку – это саблюка ихняя прямая, чуть полегче меча будет, – выскочил на улицу и давай народ направо и налево тыкать. Как курей вертелом. Восьмерых успел на тот свет отправить, прежде чем скрутили его. Так он вырвался, стал убегать и упал в канал. Их там много нарыто. Чуть не утоп, но вылез где-то далеко за городом. Говорят, всю ночь в поле сидел и волком выл на луну. Местные за оборотня его приняли, хотели дубьем забить до смерти, да он на кулачках многих перекалечил и в лес подался. Что делал, как жил, никто не знает. Но вернулся только через неделю. Обросший, ободранный… А как по семье-то убивался!

– Ох и хитер ты, княже. И безжалостен, змей, – погрозил царь пальцем. – Нет чтоб родителю весточку отписать, что, мол, сынок-то цел.

– Да я ж не для себя, я о пользе государству пекусь. Ежели что не так пойдет, заартачится сиятельный дон, то мы ему отрока и предъявим с пикой у горла. Мол, хочешь целым получить, так делай то, что тебе велено.

– Ох, чую, князь, что-то большое ты задумал. И игра эта на родительских чувствах неспроста.

– Неспроста, но я по порядку. Когда дон возвернулся, его почитай сразу и скрутили. Правда, он уже и не сопротивлялся совсем. Год продержали его в холодной, а потом выпустили, но с условием, что он отправится в Новый Свет и будет там отстаивать честь испанской короны.

– Знаем мы ту честь, – буркнул царь.

– Он, не долго думая, собрался и отбыл за море, – продолжил князь. – Долго не было о нем ни слуху ни духу. А недавно совсем птичка весточку на хвосте принесла, мол, в большую силу взошел наш дон, сидит помощником губернатора на Кубе. Чуть сам губернатором не стал, но интриги там ого-го, не чета мадридским. Ну да авось он скоро нынешнего-то задвинет.

– Задвинет?

– Ей-богу, задвинет. Веласкес-то жаден да глуп. Всех достоинств, что роду знатного и зверства отменного.

Царь понимающе покачал головой, вспоминая боярскую думу. Знакомо, знакомо.

– И ты хочешь, чтоб он землями этими правил нам во благо?

Князь не ответил, только улыбнулся уголком губ, отчего лицо его стало напоминать маску бога викингов Локи – покровителя коварства и злой шутки.

– А зачем нам оно? – спросил Василий. – Мы-то тут, а Новый Свет где? За окияном! От всего того, что там деется, нам ни тепло ни холодно.

– Э нет, царь-батюшка, не так уж он далек, если вдуматься. Месяц пути всего. Нынче рано, конечно, загадывать, но вот как попадут все русские земли под твою руку, начнется тогда совсем другой свистопляс. Швед на севере, ливонец и литовец с поляком на западе. А за ними германцы, франки. С юга крымский хан грозит, с востока – Казань. Даже если они всем скопом навалятся, устоит Русь. А вот если тихой сапой отрежут нас от выходов к морю и торговли с другими странами, то держава может и захиреть. Не к китайцам же нам пеньку и соболей возить?

– И что ты предлагаешь? Утвердиться там силой, чтоб потом, если что, брать Европу в клещи?

– Было бы здорово, но это слишком хорошо, чтоб стать правдой, батюшка.

– И хватит меня батюшкой звать, зови государем, как всем велено.

Бомбардиры снова выкатили пушки на позицию и зарядили их ядрами, скрепленными цепью. Один приблизился к орудиям с наскоро сколоченной деревянной рамой, на концах которой тлели два фитилька, и поднес их к запалам. На этот раз занялись оба. Бросив рамку, он отскочил и присел за небольшим холмиком. Через секунду оба орудия одновременно выплюнули снопы пламени и сизого дыма. С надрывным свистом сцепленные ядра, рисуя в воздухе темное колесо, врезались в ряд чучел, укрепленных на длинных колах. В небо взвились тлеющие обрывки старых кафтанов и космы горящей соломы. В рядах мнимого противника образовался проход шириной локтей в двадцать.

– Да, батю… государь. – Князь дернул кадыком, разгоняя ком, образовавшийся в глотке от пороховой гари. – Если поставить там сильную крепость и завязать с тамошними жителями торговые связи, то мы сможем влиять на гишпанского короля Карла, который из европейских монархов сейчас самый сильный. Новый Свет – это пряности, овощи невиданные, звери разные, меха чудные. А золота, говорят, там залежи. Самородки с голову барана. Его можно либо намыть в реке, либо у местных сменять. Я когда письмо от своего человека читал, временами думал, что с ним горячка приключилась, однако прислал он с письмом несколько предметов…

– Мягко стелешь, князь, да не жестко ли спать будет? То, что Вилья в почете и может склонить весы нам на пользу, это понятно, но как его заставить? На него и дома-то управы не было, а теперь он вообще за окияном и плевать на все хотел. Сыном пригрозить? Опять же как? Сказать ему, что сын у нас, так он и не поверит. Прислать ухо в туеске? Да мало ли чьи уши можно в туесок кинуть. А если сына к нему направить как доказательство, так он кровиночку свою просто отобьет.

– Так, да не совсем. – Князь снова улыбнулся недоброй улыбкой. – Сразу после взятия Смоленска ворвались мои молодцы на подворье одно монастырское. Стали девок из келий тягать…

– Монашек, что ли? – нахмурился царь. – Нехорошо.

– Война, – просто ответил князь. – Так вот одна из них ратнику ложку тонким концом в глаз воткнула, второго приголубила по лбу дубьем так, что до сих пор под себя ходит, у третьего вырвала из рук тесак и как начала им махать – насилу отобрали. А когда стали пытать, кто да откуда, сталось, что по-нашенски она ни в зуб ногой. Все на непонятном языке талдычит. Хотели ее прямо там кончить, да сыскался, к счастью, человечек разумный. Он ратникам объяснил, что не надо бабу трогать, и донес кому надо. А я на следующий день там был. Оказалось, что это жена нашего дона.

– И теперь можно… – воскликнул государь.

– Да, – совсем невежливо перебил его князь. – Теперь можно спокойно отсылать сына к отцу, вручив ему какой-нибудь материнский медальон или локон. И вот он у нас где! – Он поднял костистый кулак с куцым мизинцем, покрытый жестким черным волосом, к самому носу царя, потом вздрогнул и спрятал его за спину.

– Ну, хитер, – не заметил оскорбительного жеста государь. – Ай хитер, старый лис. Только вот я так и не понял… – князь вопросительно выгнул бровь. – Кто ж умыкнул жену нашего дона и упрятал ее монастырь?

– Ну, упрятали, понятно, смоленские бояре, – начал князь. – А вот кто за этим стоит – пока тайна для нас. Я мыслю, это либо Сигизмунд, новый ливонский царь, который по молодости не понимает, куда голову сует и чем для него это может обернуться, либо…

– Либо?

Князь погрустнел.

– Временами мне видится за этими, и не только этими, событиями то свейский золотой крест на синем поле, то когтистая лапа британского льва.

– Швед – понятно, но англам да саксам-то какая корысть в этих делах?

– Они гишпанского флота боятся, да и нам подлянку с радостью сделают. Спросят, почему, мол, в русских лесах пропала семья одного из виднейших царедворцев? Войну нам Карл Пятый не объявит, конечно, но начать давить на юге через генуэзцев или крымского хана – это запросто. Пока мы с ним разбираемся оружием, друг другу грозим и подметные письма пересылаем, Генрих британский будет спокойно обделывать свои дела. Британия того и гляди выпрет в окиян, как опара из кадушки. Ужо поплачут все, кто плавает там без достаточного числа пушек.

– Считаешь?

– Докладывают. Верный человек узнал, что строят на островах многопалубные корабли. Орудий на каждом – от одной дюжины до трех. Такими силами они испанские галеоны, что золото в Старый Свет повезут, как орехи начнут колоть.

– Везде-то у тебя верные люди, князь.

– На том стоим, государь.

– Ох, не нравится мне это. Все – французы, британцы, испанцы – за морем земли себе завоевывают, растут, а мы со своими договориться не можем. Тверь, Устюг, Новгород, Псков… Все независимость свою отстаивают, хотят вечем вопросы решать, монету свою чеканить. А как беда, так гонцов шлют к стенам белокаменным. Царь-батюшка, опора и надежа, челом бьем! Не выдай! Не дай съесть лютому ворогу! И жалко, и по харям их квасным навалять хочется до хруста в деснице.

– Брось, государь. Это вопрос решенный, тут только время потребно. Через сто лет об этих городах и о мелочи всякой европейской, норовящей Русь на куски порвать, и памяти не останется. А княжество великое московское, царство русское в веках стоять будет.

– И то верно, – улыбнулся государь. – Ладно, мне в кремль пора. Дела. А ты, княже, считай, что на это дело мое согласие получил.

Царь развернулся и, опираясь на резной посох, отправился к свите, стоящей поодаль.

«Ох, устал Василий, совсем стариком сделался, – подумал князь. – А ведь ему еще и тридцати нет. Да легко ли такую страну, такой крест на себе нести, добиваться единовластия, упразднять уделы, подводить вольнодумных князей под единый закон. Аукнется ему это черной немочью. Ох аукнется. Впрочем, не стоит печалиться о том, что еще не случилось».

Князь еще раз взглянул вслед царю и неторопливо побрел к приземистым постройкам, стоящим в сотне шагов. Проходя мимо полянки, где один из его орлов показывал молодняку, как надо работать с засапожным ножом, он приостановился, невольно залюбовавшись. В одном длинном плавном движении воин умудрялся подкатиться под выставленное копье, выдернуть из-за голенища клинок, вспороть чучело через пуп так, что солома летела во все стороны, и выйти в боевую стойку за спиной предполагаемо-умирающего противника. Попытки молодых повторить такое заканчивались в лучшем случае ударом головой в столб, на котором висел мешок, в худшем – резаными пальцами.

Чуть поодаль одинокий стрелок тренировался с большим генуэзским арбалетом. Крепкой рукой с посеченными тетивой пальцами он растягивал воловьи жилы, накидывая их на собачку спускового крючка, накладывал короткую толстую стрелу, вскидывал и отправлял болт точно в центр кольца, свернутого из соломенного жгута. На все про все у него уходили считанные секунды.

Парни с гиканьем и веселым матерком учились брать приступом крепостную стену высотой локтей в двадцать. Они бросали крюки, приставляли лестницы, уворачивались от небольших мешков с песком, сбрасываемых на них сверху дюжими молодцами, изображавшими защитников. Две попытки провалились с треском, в третий раз один удалец таки сумел, раскачавшись на веревке как заморская обезьяна, проскочить за зубцы. Защитники скрутили его и на раз-два-три выбросили обратно. Грохнув костями, он покатился по земле, снова вскочил на ноги и бросился на лестницу. Князь повнимательнее пригляделся к парню, запоминая ретивого бойца.

Проштрафившиеся вояки чистили лошадей у пруда. Кобылы, специально приученные к грохоту бомбард и пищалей, безучастно обирали мягкими губами короткую жесткую траву, а парни брызгали друг на друга из деревянных ведер холодной водой и ржали, как отсутствующие здесь жеребцы.

«Ну вот и добрел», – тяжело вздохнул князь, остановившись на пороге основательной избы. Разговор, предстоявший ему сейчас, был гораздо труднее, чем беседа с государем всея Руси. Игра, которую он собирался провести по обоим берегам Атлантики, была продумана задолго до того, как ее представили на царский суд – дуракам и монархам полдела не кажут.

Теперь, когда величайшее соизволение получено, пришло время поговорить с двумя людьми, которые должны стать непосредственными исполнителями всего дела. Конечно, он мог просто отдать приказ, но… Здесь одним приказом не обойтись, надо быть уверенным в том, что посланцы, оторванные от родной земли и его отеческого надзора, живота не пощадят, но все сделают как должно.

За паренька князь был почти спокоен. Тому предстояло отправиться в далекие теплые страны на поиски отца, с которым он был разлучен почти семь лет. Не то что согласится – бегом побежит. А вот Мирослав… Тут князь не был уверен, но иной кандидатуры, увы, не видел.

Не из-за сообразительности – встречались ему люди и поумнее. И не из-за верности. Были люди и вернее. Не из-за силы. Встречались бойцы и покруче. Даже не из-за фантастической везучести. Просто никто, кроме Мирослава, не обладал всеми этими качествами одновременно. Только он мог провести горячего юнца через все возможные беды, направить, подсказать, оберечь.

Собственно, проблема была только в том, что юношу нужно отправлять в Новую Испанию под видом молодого господина, а Мирослава – в качестве слуги. Но как ему такое сказать? Как убедить добровольно принять на себя эту роль, унизительную по представлению князя? Ведь он герой, пусть и никому неизвестный.

Совсем недавно Мирослав в одиночку пробрался в осажденный Смоленск, подорвал запасы пороха и проделал в крепостной стене пролом, через который стрельцы московского князя наконец-то смогли ворваться на узкие улицы города. Незадолго до этого он тайно проник в палаты князя литовского Александра, возомнившего себя королем. Через три дня новоявленного короля уже отпевали в кафедральном костеле Вильно, у подножья Замковой горы. А еще чуть раньше смог… Нет, князь не настолько знал своего человека, чтобы найти верные слова. Лучше всех, но все же не настолько хорошо.

Он отпустил грубо вытесанную дверную ручку, наскоро приколоченную к тяжелой двери. Может, не сегодня, может, в другой день?..

– Заходи, князь, что у порога топтаться? – раздался изнутри густой спокойный голос.

Как услышал? Князь мелко перекрестил живот и потянул на себя тяжелую дверь. Внутри царил сумрак, прорезаемый лишь светом лучины, укрепленной в витом поставце, да огоньком лампадки под иконой Николая Чудотворца, святого, считающегося покровителем мореходов. Скорее всего, этот светловолосый кряжистый человек был из архангельских мужиков, выросших на студеном море, с малолетства умеющих обращаться с корабельной снастью и вычислять путь по звездам, что в грядущем могло оказаться очень кстати. Хотя имя его было скорее южное, балканское.

Хозяин иконы сидел за грубо сколоченным столом и занимался сугубо мирным делом – латал порвавшийся ворот рубахи суровыми нитками. Через край. Его крепкие ладони с длинными пальцами почти квадратного сечения управлялись со швейными принадлежностями не менее ловко, чем с саблей и уздой.

Мирослав кивнул на скамью – садись, мол. Тот осторожно, стараясь не занозить зад, пристроился на уголок грубо сработанной лавки, посидел, помолчал, собираясь с мыслями.

Мирослав совсем не собирался помогать ему начать беседу. Он посмотрел на терзания князя холодными как льдинки глазами, скусил нитку, аккуратно обмотал ее вокруг кончика толстой иглы и засунул куда-то в сапог – извечные солдатские закрома, натянул рубаху на торс, перевитый канатами мускулов, и положил руки на стол.

Князь заерзал по скамейке, растеряв все слова, заготовленные по дороге.

– Что, князь, будешь лавку задом протирать? – сжалился воин. – Или о деле поговорим?

– Задание для тебя есть. Серьезное.

Мирослав едва заметно кивнул, – мол, а когда оно несерьезное было?! – но слова не вымолвил.

Князь несколько секунд подождал вопроса, не дождавшись, продолжил:

– Нужен человек, который отправится в дальние края.

Снова никакой реакции. Мирослав смотрел спокойно и сосредоточенно, но без любопытства. Царедворец ощутил болезненный укол зависти. Он всегда мечтал научиться, как Мирослав, держаться спокойно, но без мрачности, и говорить убедительно, но без угрозы. Кое в чем князь преуспел, но до молчаливого северянина ему было далеко.

– За море. – Князь бросил на стол последний козырь.

– Куда? К османам? Или в Крым, к Магмет-Гирею? – В глазах воина вспыхнул огонек.

– К Магмет-Гирею оно бы, конечно, неплохо. – Князь задумчиво потеребил небольшую окладистую бородку беспалой рукой. – Да он нам пока нужен. Но придет время…

– Я подожду, – сказал Мирослав, и от его слов повеяло таким холодом, что князю захотелось поплотнее запахнуть кафтан.

– Если до того, как ты воротишься, его никто не… устранит, – князь не раз приказывал убивать, да, что греха таить, и сам, бывало, окроплял руки красненьким, но слово «убийство» на дух не выносил. Предпочитал говорить окольно: «устранение», «ликвидация», или что-нибудь в этом духе, – или он сам не сдохнет от возлияний и слабости к женскому полу, тебе поручу.

Мирослав молча кивнул, снова уйдя в раковину вежливого внимания.

– А пока нужно мне, чтоб ты в Новую Испанию сплавал. Слыхал про такую?

Мирослав снова кивнул. Обычно немногословный воин сегодня был как-то особенно молчалив, но князю показалось, что промелькнуло в его льдистых глазах что-то такое… Искра интереса?

– Там ничего серьезного делать не надо, только найти человека и доставить ему послание. Потереться там пару дней, посмотреть, как он себя поведет. Если глупить не начнет, то на первом же корабле домой. Ну а если начнет, тогда по обстоятельствам. Либо пугнуть, либо…

Мирослав снова кивнул, но не проронил ни звука. Князь усилием воли подавил в себе гнев и украдкой почесал вспотевший пах. Предстояло перейти к самому сложному.

– Но отправишься ты не один.

Мирослав вскинул бровь. Он привык все делать сам, ни на кого не надеясь и ни за кого не отвечая.

– Ты же гишпанскому не обучен? Знаю, что нет, а в таком путешествии без толмача никак. Если до Кадиса или Севильи ты доберешься, то как на корабль наниматься? Как о человеке искомом говорить? То-то. Вот и дам я тебе в попутчики отрока из тех краев. Он горячий, но сообразительный. Кстати, он часть послания и есть, поскольку человеку тому сыном приходится и сам захочет родителя повидать, потому отлынивать не будет. Тебе только присмотреть надобно, чтоб паренек не натворил чего по горячности.

Мирослав шевельнул бровью. Мол, надо присмотреть – так и присмотрим.

– Только вот есть одна закавыка. – Он взглянул на Мирослава, но тот упрямо молчал. – Придется тебе побыть его слугой. Мальца нарядим доном испанским, а ты при нем будешь диким зверем с востока. Разговоров заводить не надо, да и кто на слуг смотрит.

Князь ожидал гнева, ярости, но Мирослав отнесся к этому очень спокойно.

– За окиян, значит? Это ж будет подале, чем Афанасий Никитин хаживал, за три моря-то. Я его записки читал недавно. Вот это жизнь. А я вот моря уже лет десять не видел, только лужу эту варяжскую мелкую. Да озера – Чудское да Ладогу. Хоть и края не видать, и бури там бывают, а все не то, – и умолк, будто израсходовав весь запас слов, отпущенный ему на этот день.

– А слугой-то? – не унимался князь, он все никак не мог поверить. – Слугой-то как? Пойдешь?

– Чего не пойти? Пойду. Гордыня – не мой грех.

– Вот и ладненько, – облегченно воздохнул князь и вновь почесал под столом употевший пах. – Тогда, наверное, надо тебе со своим попутчиком познакомиться. У тебя дела есть тут какие?

Мирослав отрицательно мотнул головой.

– Тогда собирайся и часика через два-три приезжай в хоромы мои, что в Тушино. Дорогу не забыл, чай?

Мирослав кивнул.

– Ну, до встречи.

Князь вышел под неяркое октябрьское солнце и утер лоб платком, на котором были вышиты красный петух и затейливый вензель. Он приказал маячившему невдалеке конюху отвязывать лошадей и идти следом. Ему хотелось немного прогуляться, развеяться.