Текст книги "Земля ягуара"

Он шел неторопливо, втягивая носом холодный ветерок с кислым привкусом горелого пороха, прислушивался к звяканью стали о сталь, к азартным выкрикам и далеким выстрелам. Гомон военного лагеря звучал для него слаще музыки, стука чарок и звона червонных монет.

Князь Андрей Тушин с младых ногтей стремился к ратным подвигам, но, не обладая от природы богатырской силой и ловкостью, не смог пройти испытание и попасть в царскую дружину. Судьба командира городского ополчения не привлекала честолюбивого отрока, поэтому он выбрал службу не такую почетную, но гораздо более трудную и иногда куда как более опасную. Иоанн Третий, отец нынешнего государя, приметил вострого умом Андрейку и сделал его сначала своим поверенным, а потом допустил к самостоятельным делам. Молодой князь ходил в составе посольства в Константинополь, а в Венецию ехал уже его главой.

Именно он, князь Андрей, а не Василий Холмский, не Даниил Щеня, не Яков Захарьевич принимал из слабеющей десницы Иоанна завещание, в котором тот передавал престол сыну Василию, а не внуку Дмитрию, как того хотели многие. Именно он, князь Андрей, вел Дмитрия в темницу, именно он забирал тело отрока из холодного подземелья. Именно он был распорядителем на его похоронах.

Эх, дела, дела… А ведь случись что с Василием – князь с грустью вспомнил сгорбленную спину государя, – сторонники Дмитрия ему все припомнят, да и другие многие.

Он оглянулся на двух охранителей, привычно маячивших в некотором отдалении. Ох и дожил. Понятно, что на такой службе, как у него, нельзя никому на мозоль не наступить, и все же. И все же…

Ох ты. Князь и не заметил, как отмахал пять верст. Вот уже и родовое гнездо. Тушино – деревня о сорока дворах. Усадьба обнесена каменной стеной, поверху гвозди понатыканы остриями вверх. Ворота – не деревянная труха, а бронзовые, в три вершка толщиной. Дорого, но он мог себе это позволить. Каждую створку не ковали, а отливали в земляной форме, как церковный колокол. По образу и подобию ворот новгородского Софийского собора, вывезенных Иоанном из мятежного города и ржавеющих где-то в закоулках кремля. Крепили эти створки на стальные петли дамасской работы. Ни тараном, ни ядром такие не взять. Двое сторожей в караулке все время торчат, в гнезде смотровом один с пищалью, двое в сени на ночь приходят. Внутри на цепи псы натасканные. Да деревенским всем наказ дан в било стучать, если кто незнакомый ночью подойдет.

Мужчина вздохнул. Еще совсем недавно мысли о подметных письмах, охранных грамотах, тайных многоходовых интригах и смертоубийствах в темных дворцовых коридорах вселяли в него силу и энергию. Даже опасность быть отравленным или зарезанным в своей постели его только бодрила так, что хоть горы сворачивай. А сейчас, несмотря на размах задуманного, он не чувствовал ничего, кроме темной усталости и глухого недовольства. Может, пора о наследнике своих тайных дел подумать?

Не поднимая головы, прошел он сквозь распахнутые ворота.

«А может, и правда, Ромка? – думал князь, обходя огромного куцехвостого неаполитанского мастифа, храпящего прямо в грязи. – Отрок смышленый, уже многие науки постиг, два языка знает, третий учит. Ловок как бес, так что драться научится. Кудри черные, с лица чист и красен. Чуть подрастет, ни одна красавица не устоит перед его осадой, а в нашем деле такая способность едва ли не ценнее всех прочих».

Подволакивая ноги, утомленные долгой дорогой, князь Андрей поднялся на крыльцо, принял у горничной девки ковш ледяного кваса, осушил его единым духом и крякнул, утирая усы.

– Что, обед-то готов? – спросил он.

– Готов, готов, батюшка, – откликнулась девка. – Несем!

Ополоснув руки в прихожей, князь прошел в горницу, сдвинул в сторону набитые пухом подушки и уселся в красном углу, под образами.

Сквозь прищуренные веки он наблюдал, как появляются на столе яства. Большая глиняная миска с исходящими жирным паром щами, из которой лебедем изгибалась ручка половника. Чугунок с разваристой гречей. Деревянная тарелка с хрусткими перепелами. Чуть в стороне репка, и бочок жбанчика с хмельным медом.

– Эй, Ромку там позовите трапезничать, – крикнул он в пустоту.

Пустота, застучав пятками по деревянному полу, помчалась выполнять господское указание.

Князь, не чинясь, своей рукой плеснул себе в миску супу, сверху сметаны, помешал и заработал челюстями.

Появился Ромка. Поздоровался кивком, – утром виделись, – скользнул на лавку, взмахнул половником, оторвал от каравая ломоть хлеба.

– Дядя Андрей, прочитал я тот фолиант, что ты мне дал, – промямлил он с набитым ртом.

– Скоро. И как? Понял ли? – сквозь хруст хрящей спросил князь.

– Не все. У франков и так язык трудный, а этот марш… марк… картограф, в общем, Вальдземюллер, – Ромке с трудом далась заковыристая немецкая фамилия. – Так он вообще из Лотарингии, слова в кучу валит, иногда и не разобрать, по-каковски написано.

– Ничего, учись. Зело полезно такие тексты читать.

– Полезно-то полезно, только вот не понял я, почему Мюллер этот Новый Свет Америкой окрестил. Ведь Веспуччи не первый туда поплыл. Назвал бы Колумбией, или Гохедией в честь адмирала Алонзо, с которым этот Америго плавал.

– Америго этот первым предположил, что Новый Свет – это новый материк. До него и Колумб, и адмирал де Гохеда, и многие другие думали, что они в Индию приплыли. Оттого и туземцев сначала индийцами назвали, а потом уж в индейцев переименовали, чтоб не путаться.

– Вон оно что, а я-то думал… – Осмысливая новость, Ромка чуть не вылил на себя ложку горячих щей.

Несколько капель все же расплылись по холсту рубахи.

– Вот свиненок, – не зло пожурил его князь Андрей. – Изгваздался весь. Да куда ты рукавом утираешься, поганец?! – Он махнул ложкой, метя в лоб, но ловкий отрок увернулся.

– Дядя, я же дома. Меня не видит никто!

– Я вижу! Этого вполне достаточно. А знаешь, чем приличный человек отличается от неприличного?

– Чем, дядя?

– Приличный человек ведет себя прилично, даже когда он совершенно один. А тебя одного оставь – вмиг одичаешь. С пола вкушать начнешь, как свин.

– Неправда, – буркнул Роман без особой убежденности.

– Поговори мне, – цыкнул на него князь.

Несколько минут они ели молча, как завещано предками, но Ромка опять не выдержал:

– Дядя, а сколько до этой Америки плыть?

– Ежели из Кадиса, да при попутном ветре, да без бури, то дней тридцать. А ежели с бурей да навигатор дело плохо знает, то и все пятьдесят.

– Дядя, а если у тебя в службе перерыв будет, давай туда сплаваем. Очень охота на диковинки те посмотреть, которые у Вез… Ваз… У Мюллера этого описаны. Я уже и план прикинул. Сначала по Волге до Нижнего Новгорода, оттудова с купцами через Черное море. А там на генуэзский корабль, через Босфор, Дарданеллы и… Гишпанию.

Князь мелко перекрестился под столом. Все складывалось даже лучше, чем он ожидал. Без всяких уговоров отрок запросился в далекое путешествие, значит, не нужно посвящать его во все резоны предстоящего дела.

– Староват я уже для таких подвигов, качку плохо переношу. Да и в службе у меня перерывов не намечается. – Это было святой правдой. – А ты, ежели язык франков доучишь, то отправляйся. Грамоты я тебе выправлю, денег дам. Человека в провожатые. Кстати, это не подковы там стучат? Точно, вот он как раз и подъехал.

У Ромки загорелись глаза. Мысль о том, что так бывает только в сказках, мелькнула и погасла в волнах юношеского восторга. В сенях раздались голоса, топот. В горницу влетела девка, открыла было рот, чтоб что-то сказать, но не успела. Отодвинув ее плечом, через порог мягко, но стремительно переступил Мирослав и остановился перед столом.

– Знакомьтесь, – произнес князь, вгрызаясь в рябчика крепкими желтыми зубами. – Это Мирослав. – Он махнул в сторону молчаливого воина наполовину обглоданной тушкой. – А это дон Рамон Селестино Батиста да Сильва де Вилья. – Тушка почти ткнулась в грудь Ромке.

Глава третья

Возница – цыган с темной щелью на месте выбитых передних зубов – зло скалился на четверку вороных, норовящих остановиться и пощипать у дороги вялую травку. Карета ползла по разъезженным колеям, переваливаясь с ухаба на ухаб. Пассажиров немилосердно мотало от стены к стене.

В очередной раз ударившись плечом о деревянную стену, молодой человек повернулся к своему попутчику:

– Дядька Мирослав, это что же за страна такая?! Дороги кривее, чем у нас. Семь загибов на версту. А после посполитских так и совсем невмочь. Требуху выворачивает. И чего мы на корабле не поехали?

Мирослав шевельнул бровью. Ему бы тоже на корабле было сподручнее, но…

– Это на телеге ездят, а на корабле ходят, а когда под парусом – бегают, – наставительно произнес он. – Вроде Валахия. В этих лесах и не понять, где граница.

– Свят, свят, свят, – зачурался Ромка и вскинул руку для крестного знамени.

По детской привычке персты его сложились на католический манер, потом, вспомнив суровые палочные наставления Максима Грека, он соединил их в два, по-православному. В конце концов, так и не решив, по какой традиции лучше просить оберега, парень три раза сплюнул через левое плечо, но успокоения это не принесло.

Мирослав снова вскинул бровь.

– Владения господаря Дракулы. Не фунт изюму, – стыдливо оправдался Ромка. – Мне учителя сказывали, что страшный был человек. Столько людей сгубил, Ироду библейскому не снилось и Нерону римскому, вместе взятым. На кол сажал, живьем варил, а послам, которые перед ним шапки ломать не стали, гвоздями их к головам прибил. Да говорят, что он зверства эти не сам творил. Будто бы его нечистая сила на это толкала. Души невинно убиенных покоя обрести не могут, бродят по лесам, стенают. Кто их увидит, у того сердце останавливается.

– Это кто тебе этих сказок понарассказывал?

– Как кто – учителя. Особенно немец, барон Виц… Миц… герштейн, в общем, какой-то. Он у князя Андрея в палатах смуту на своей родине пережидает, как зачнет вечером историю, аж мурашки по спине. И не спится потом.

– Твой барон – дурак легковерный или сочинитель. Или то и другое. Эдак он договорится до того, что Дракула кровь людскую пил и летать мог, как нетопырь. Помяни мое слово.

– Да кто в такое поверит?

Мирослав только хмыкнул в ответ.

– Дядька Мирослав, а вы откуда знаете, что тут творится?

– Что сейчас творится, не знаю, врать не буду. Времена ныне темные, смутные. Сегодня осман придет, завтра итальянец, послезавтра мадьяр, а потом еще бандит какой. А вот что пятьдесят лет назад было, доподлинно знаю.

– А скажите? – Ромкины глаза загорелись детским интересом.

– Чего не сказать? Дорога длинная, до постоялого двора еще ехать и ехать. Засветло бы успеть, а то ночью нападут твои вурдалаки. – Редкая улыбка озарила строгий иконный лик.

– Ладно, дядька Мирослав, вы сказывайте, хватит насмехаться-то.

– Хорошо, слушай. Валашского князя Влада звали Дракулой за то, что он был сыном князя Драко, дракона, значит.

– Змея Горыныча?

– Его самого. Поднялся Дракула на престол двадцати пяти лет от роду, лет шестьдесят уже тому минуло. Тогда турок пер, как бык через поле с капустой. Османы втоптали в грязь Сербию, Болгарию, поломали Константинополь, а вот Валахию с наскока взять не смогли. Влад дал им сильный укорот. Откатился турок, замер, остановился. Дракула, наоборот, года через два сам на Болгарию двинул, крестьян православных из-под ига освобождать.

– Как Дмитрий Донской?

– Не совсем так. Победы Влада были хоть и славные, но мелкие. Сотня там, сотня здесь. Но дело свое они сделали. Тогдашний султан Мехмед Второй понял, что силой с Владом не сладить, негде тут в горах с большим войском развернуться. Вот он и задумал хитростью действовать, через окрестных князей. Кому денег дал, кого запугал, кому убийц подослал. В итоге остался князь один, без друзей, без соратников. Султану того было и надо. Хотел он свергнуть Дракулу, а на его место посадить братца-предателя Раду Красивого. Тот, даром что лицом красен, трус вырос отъявленный и златолюб, мать родную на богатство обменял бы, если бы не померла она к тому времени. Даже ислам принял, чтоб, значит, султану верность свою доказать. Валашский князь понял, что одному ему с таким врагом не сладить, и кинул клич европейским домам. Мол, выручайте братцы-христиане, а то съедят нехристи. Те на словах пообещали военную подмогу, папа римский Пий Второй денег дать собирался. Сильнее всех суетился суверен Трансильвании, венгерский король Матьяш Корвинус. Другом назывался, клялся сам помочь и других призвать. Но когда грянуло, все отвернулись. Решили, что если они сейчас помогут сильному и ловкому князю, то потом нельзя будет его окоротить. Испугались за престолы свои. – Мирослав приоткрыл занавесь и сплюнул в окно кареты.

– И что? – спросил юноша, зачарованный его рассказом.

– И остался князь с врагами один на один, – грустно ответил воин. – Он был в печали, но не сдавался. Призвал в армию всех мужчин старше двенадцати лет, жег деревни, чтоб врагу нельзя было пополнить запасы продовольствия, кидал в колодцы мертвых коней и коров, нападал из засады, подстерегал у переправ. Пленных – на кол.

– О! – воскликнул Ромка. – Значит, правду говорят? Не зря его «сажающим на кол» прозвали?!

– Прозвать-то прозвали, но сами османы. Водружал он на кол не всех, а только пленных турок, и казнь эту у них же и взял. Уж те-то сажальщики были знатные, мастера своего дела. У них люди сутками на тех колах мучились. Но много было турка, и дошел он до самих стен Тырговиште, столицы княжества, лагерем встал, костры развел. А Дракула вместе с семью тысячами своих воинов их опередил. Из города выехал да и вдарил по лагерю, когда не ждали. Чуть до самого султана не добрался. Мехмед успел улепетнуть, а воины его растерялись, врассыпную бросились. Тут-то валахи их и порезали. Тысяч пятнадцать, говорят.

Ромка присвистнул, представив эту сечу.

– После кровавой ночи султан с испугу вернулся обратно в свой Стамбул, оставив часть войск Раду Красивому, чтобы тот сам боролся за свой трон, – продолжал Мирослав. – Но даже не предательство брата было страшно Владу. Страшнее было предательство друга. Король Матьяш сговорился с Раду и всем своим войском ударил в тыл Дракуле. Тот вынужден был отходить в Трансильванию. Прикрыв спину горами, он мог там стоять очень долго, поэтому его недруги предложили переговоры. Когда Влад пришел в стан бывшего друга, тот приказал арестовать его, обвинив в тайной переписке с Турцией. В письмах, якобы перехваченных мадьярами, Дракула будто бы молил султана его простить, предлагал свои войска для похода на Венгрию и много чего сверх того. Писем этих никто в глаза не видел, но Влада арестовали, заковали в цепи, отправили в венгерскую столицу Буду, что на высоком берегу, за деревенькой Пешт, и без суда праведного заточили в острог. Там он просидел около двенадцати лет. Говорят, его пытали, заставляли подписать бумаги с клеветой на самого себя, но Влад еще в юности побывал у османов в плену. Захудалому европейскому монарху и присниться не могло то, что он там пережил. Князь вытерпел, не оговорил себя, не поставил подпись, и проклятый Корвинус был вынужден выдумывать другие обвинения. Он лично рассказывал о злодеяниях своего вассала. Показывал всем документ, в котором говорилось о кровавых делах великого изверга, правда, читать его никому не давал. В нем говорилось о десятках тысяч замученных крестьян, впервые появились заживо сожженные бродяги, посаженные на кол монахи. Из того документа вышла и сказка о том, как Дракула приказал прибить гвоздями шапки к головам иностранных послов, и прочие истории. Подкупленные или запуганные сказители слагали легенды, сравнивая валашского князя с Иродом и прочими тиранами древности. Говорили, что во времена его правления Валахия напоминала лес из людей, посаженных на кол, совершенно не заботясь о правдоподобии своих рассказов. Ну где ты видел в этой чахлой Валахии селение, в котором можно набрать двадцать или тридцать тысяч человек, чтоб на кол их посадить? В столице-то отродясь столько не было, даже с окрестными деревнями. А потом этот Корвин устроил полный балаган. Художник Михаэль Бехайм клепал на основе доноса гравюры, изображавшие кровавого тирана, а король рассылал их по всему миру. Они у Гутенберга станок купили и книг под названием «Об одном великом изверге» напечатали больше десяти тысяч.

– А зачем они это делали, дядька Мирослав? – удивился Ромка. – Ведь Влад-то, получается, герой?

– Герой! Местные его до сих пор так его и зовут. И болгары, которых он от османа спас, и многие венгры. А сделали зачем? Да из-за денег, говорят. Мол, дал папа римский Матьяшу на крестовый поход сорок тысяч гульденов. Тот деньги утаил и свалил все на Влада. Будто бы тот с турками заигрывал, часть денег украл и им передал, а оставшаяся часть потрачена на его усмирение, долгое и кровопролитное. А там никакого усмирения не было. Влад не собирался с сувереном воевать. Он к нему, как к другу, сам пришел.

Ромка удивился. Он в первый раз видел столько страсти на лице воина. А правда ли, что он с севера, как князь Андрей полагал? Может, Мирослав, как и он сам, сын какого-нибудь дворянина, например валашского, сражавшегося бок о бок с Владом? Или скорее внук. А что волос светлый и глаз голубой, так и не такие чудеса в природе бывают.

– Дядька, а что дальше-то с Владом случилось? Его убили?

– Нет. К счастью для Влада, старый папа помер, а новый не знал или предпочел забыть о должке Корвина, зато знал о полководческих талантах Влада. Он надавил на венгерского короля, и тот выпустил Дракулу из застенка, правда, князя вынудили перейти в католическую веру и жениться на двоюродной сестре Матьяша. Да, того самого, который еще недавно честил Дракулу кровожадным змием. Обретя свободу и собрав армию, Влад вернулся в Валахию, освободил ее от османов и снова поднялся на престол.

– Так все закончилось счастливо?

– Нет, – снова нахмурился Мирослав. – Много врагов было вокруг князя. Его убили через пару лет. Голову передали в дар турецкому султану, и тот приказал выставить ее на одной из площадей Константинополя. Обезглавленное тело подобрали монахи монастыря Снагов, что неподалеку от Бухареста, и похоронили по православному обычаю.

– Но это же бесчестно! Как они могли? Как король мог?!

– Это политика, Ромка, и сила печатного слова. Знаешь, чем прославился король Матьяш?

Ромка отрицательно покачал головой.

– Просвещенностью и гуманизмом. «Со смертью короля умерла и справедливость», – причитали придворные летописцы. Или вот молдавский князь Штефан, тоже обманувший Дракулу и посадивший на кол две тысячи молдаван, румын и цыган. Его прозвали Великим и Святым. Так что ежели назовут кого Мудрым или, скажем, Грозным, ты сразу не верь, поинтересуйся, по делам их так назвали или из-за звона золота в карманах летописцев.

Темный задок кареты с притороченными сумами в последний раз мелькнул меж высоких буков и скрылся из виду. Высокий человек с колючим взглядом голубых глаз и черными как смоль волосами, по горло закутанный в плащ, оторвался от подзорной трубы и спрятал ее за пазуху. Он надел на голову шляпу с широкими полями, скрывающими лицо, сдернул с ветки уздечку и легко, почти не касаясь стремени, вскочил в седло. Стукнув в бока каблуками, всадник бросил норовистого жеребца в галоп. Следом за ним из леса выехали четыре темные тени в таких же шляпах.

Скрипя несмазанными втулками на деревянных осях, карета въехала в ворота, проделанные в невысокой стене из нетесаного камня.

– Вот и гостиница. – Мирослав потянулся до хруста в костях. – Ты иди место займи, а то суббота сегодня, местные, небось, все столы заполонили. А я к коновязи. Пригляжу, чтоб цыган лошадей почистил, да скарб проверю, потом о ночлеге договорюсь.

Ромка распрямил ноги и спрыгнул на притоптанную траву, густо покрывавшую двор. Он поправил перевязь с заковыристым узором, подаренную князем, и осмотрелся. Судя по отсутствию других экипажей, о свободных местах беспокоиться не стоило.

Юноша выдохнул ртом белесый пар – к вечеру на высокогорье холодало, и пошел к двухэтажному дому, построенному из того же камня, что и забор. Он втянул носом вкусный запах хлеба, долетавший из небольшой пристройки, и заглянул внутрь.

На первом этаже была трапезная, все пространство которой занимали сколоченные из досок столы и грубые лавки, отполированные многочисленными задами. В углу уютно постреливал сырыми дровами камин. Пламя, вырывающееся из топки, обрисовывало на полу светлый полукруг и бросало сполохи на и без того красные лица троих выпивох, смахивающих не то на крестьян, хорошо заработавших на продаже последнего урожая, не то на сильно обтрепанных купцов.

Они пили что-то из глиняных кружек, короткими лезвиями пластали запеченного поросенка и запихивали в рот куски мяса, заедая их ломтями темного хлеба. Жир брызгал на их красные лица, стекал в рукава домотканых рубах, брызгал на головные уборы, которые они почему-то не сняли за столом, и неопределенного цвета панталоны. По загривкам этих людей стекали потоки пота. Иногда кто-то из них что-то выкрикивал, а остальные принимались гоготать, на Ромкин взгляд, чересчур громко. Казалось, своей похвальбой и грубостью они хотят заполнить пустоту залы и разогнать мрак, притаившейся в невидимых углах.

Невысокая, по-крысиному юркая девица появилась из-за занавески, отделяющей кухню от залы, ловко сменила деревянное блюдо с обглоданными костями на точно такое же с новым поросенком, плеснула из глиняного кувшина в опустевшие кружки новые порции кислого олуя[9]9
   Разновидность пива.


[Закрыть] и, увернувшись от шлепков по заду, снова умчалась куда-то во мрак.

Ромка кашлянул и сам испугался, когда его «кхе-кхе» заметалось по залу, отскакивая от каменных стен и толстых деревянных балок, поддерживающих потолок. Пропойцы вздрогнули и замолчали, но через мгновение возобновили веселье. Никто из них на Ромку не оглянулся.

Хлопая шпагой по пыльному ботфорту, он пересек зал и присел за стол на границе светового круга по другую сторону камина. Девушка выглянула из-за занавеси, стрельнула в него черными бусинками глаз и исчезла. Внутренние часы парня отсчитали минуту, потом другую. Видно, в этом заведении заказы принимать не спешили. Вспомнив, что по легенде он благородный дон и ждать не привык, юноша кашлянул еще разок. Снова пошли гулять под невысоким потолком гулкие раскаты. Троица снова притихла, а потом опять загомонила, на этот раз особенно громко и надсадно.

Дверной проем загородила тень Мирослава. Играючи неся многопудовые баулы в мускулистых руках, он быстро проскользнул по темному залу, бросил поклажу на пол, уселся напротив Ромки, огляделся, сграбастал глиняную солонку и постучал донышком по грубым доскам. Девица высунулась из-за занавески и снова юркнула во тьму. Вместо нее к гостям выплыл приземистый бородатый мужчина в фартуке и с закатанными до локтей рукавами. Толстые короткие пальцы хозяин заведения заложил за веревочный пояс, поддерживающий сытое пузо.

Он двинулся прямо к путникам, на ходу разводя руки в стороны, будто собираясь обнять всех разом, и остановился, не дойдя до стола пары локтей. Толстяк поклонился, заодно подметя бородой нечистый пол, и заговорил на звероголосом наречии. Ни дать ни взять медведь, поднявшийся на задние лапы.

После довольно долгой речи он перевел дух и замер в выжидательной позе.

– Чего это он, дядька Мирослав?

– Говорит, что таких дорогих гостей в его дом никогда не заносило. Он безмерно рад предоставить нам комнаты и спрашивает, не хотим ли мы отужинать, – сухой скороговоркой перевел Мирослав.

– А что у него есть? – спросил Ромка.

Мирослав произнес несколько слов с вопросительной интонацией. Хозяин просиял и снова разразился утробными завываниями.

– Говорит, что есть поросенок и легкое виноградное вино, – перевел Мирослав.

– И все? Ладно, пусть несет своего поросенка. Я его готов вместе с копытами съесть.

Мирослав повелительно тряхнул головой, отослав хозяина обратно на кухню, и оглядел зал, задумчиво покручивая в пальцах солонку. Было видно, что его что-то беспокоит.

– Дядька Мирослав!..

Тот оторвался от созерцания закопченных потолочных балок и навел на Ромку остро поблескивающие глаза.

– Дядька Мирослав, вы чего нервный такой? Все оглядываетесь, места себе не находите.

Мирослав подался вперед, обдав Ромку запахом крепкого дорожного пота.

– Хозяин себя странно ведет. Нервничает! И пьянь эта дерганая. И народу никого, хотя суббота. Работники с полей должны сегодня здесь недельный доход пропивать с местными. Ан нет.

– А вдруг у них сход какой или праздник?

– Праздники тут на рассвете начинаются, чтоб до темноты закончить. Для схода тоже поздно. Не то что-то. Ты шпагу вынь и поставь радом. Да не напоказ, балда. Под столом, чтоб не видно было.

Ромка надул губы, но убрал ножны под стол, с тихим шелестом извлек клинок и прислонил его к скамье около правой руки.

Занавеска откинулась, пропустив в зал клубы кухонного чада. Из них, как демон из пекла, появился хозяин, улыбаясь в десяток с небольшим желтоватых зубов. В высоко поднятых руках он держал деревянное блюдо с аппетитно зарумяненным поросенком. Следом за ним семенила дочь, прижимая к груди большую глиняную бутыль с узким горлышком и две массивные кружки, родные сестры тех, которыми грохотали пьяницы за соседним столом.

Хозяин с размаху бухнул блюдо на стол. Высоко подпрыгнули крупные репки, возлежа на которых глупо улыбался кабанчик, запеченный до хрустящей корочки. Прямо из зубастой пасти – Ромка в первый раз обратил внимание, какие огромные и острые у свиней зубы, – торчал добрый пук ароматной травы. Девица с грохотом опустила кружки на доски стола и, выдернув деревянную пробку из бутыли, плеснула до краев красноватой терпкой влаги.

– А что, тарелок не будет? – спросил Ромка, особо ни к кому не обращаясь. – А вилок? Не пристало воспитанному человеку есть с ножа.

Хозяин ничего не ответил. Девица потупила глаза и засеменила обратно на кухню, а Мирослав молча достал кинжал и срезал с бока кабанчика изрядный кусок мяса. Его челюсти заработали как мельничные жернова. Ромка вздохнул, достал свой нож и, ухватив рукой косточку, повел лезвием по бедру. Сок брызнул прямо на дорогой кафтан, нарисовав на груди темное пятно. Юный граф простонародно выругался по-русски, перекрестил рот и вгрызся в ароматный окорок.

Он потянулся за вином, но вместо кружки наткнулся на крепкие прохладные пальцы. Удивленно подняв глаза, парень увидел, что мнимый слуга одной рукой придерживает его руку, а второй поднял к носу кружку, сосредоточенно принюхиваясь к ее содержимому.

Юноша вопросительно вскинул брови. В ответ Мирослав скорчил гримасу и мотнул головой. Ромка понял, что с вином неладно и сейчас что-то случится. Не особо задумываясь над тем, что делает, он обтер пальцы о полу кафтана и потянулся за оружием.

Мирослав поднялся из-за стола и медленно, вразвалочку двинулся к кухне, выставив перед собой кружку как улику. Хозяин, появившийся из-за занавески, взглянул в его лицо, отступил, забился в угол и застыл. Что-то свистнуло. Мирослав пригнулся, и тяжелый метательный нож, рыбкой сверкнув над его головой, глубоко вонзился в плечо трактирщика. Собутыльники, с грохотом опрокидывая скамьи, ловко, словно и не пили совсем, повскакивали на ноги. В их руках заблестела сталь.

Воин крутнулся на каблуках и в одно мгновение – Ромка успел заметить только размытый силуэт – оказался около стола. Он до хруста скрутил кисть одному из гуляк, толкнул в грудь второго так, что тот перекувырнулся через стол, рывком поднял на уровень груди тяжелую скамью и принял на нее выпад третьего. Мирослав сбил в сторону кинжал и, не останавливая движения, зацепил врага по виску углом скамьи. Послышался глухой удар, и третий его противник подгнившим стогом осел на пол.

Мнимый слуга без стука опустил скамью на место, не глядя, ударил подкованным носком ботинка пытающегося подняться человека. Тот откинулся назад и затих, сверкнув белками закатившихся глаз. Схватка была выиграна, а Ромка, к своему стыду, даже не успел подняться со скамьи.

– Иди сюда, – бросил Мирослав юноше, который под его ледяным взглядом смог наконец выдохнуть из груди воздух, набранный еще до начала схватки, и разлепить пальцы, до боли стиснувшие эфес. – Вязать будем супостатов.

Князь говорил, что отправит с ним отменного бойца, но юноша и не представлял, что кто-то может за считанные секунды победить трех подготовленных убийц и крупного трактирщика в придачу.

Когда Ромка приблизился к распростертым телам, воин сноровисто пеленал одного из побежденных его же поясом. Не найдя поблизости ничего подходящего, юноша нагнулся и потащил перевязь с плеча ближайшего к нему человека. Тело дернулось, заелозило по полу ногами, застонало. Ромка отпрянул с испугу и, запутавшись в ногах, чуть не свалился рядом. Мирослав, не оборачиваясь, ударил стонущего по загривку ребром ладони. Тот затих и обмяк.

Ромка утвердился на ногах, со второй попытки смог засунуть обе мягкие, безвольные руки в петлю и потянул. Раненый снова забился на полу. Ромка дернул посильнее и скривился, почувствовав, как скрипят друг о дружку кости в сломанном запястье этого человека. Мирослав тем временем уже закончил с двумя другими и бросил их рядом, одного безвольным кулем, другого – стреноженным бычком. Юный граф едва успевал следить за воином, сейчас напоминающим скорее деловитого и расторопного торговца, снующего по складу, чем непобедимого бойца.

Мирослав приблизился к хозяину, присел на корточки, положил одну руку тому на плечо и выдернул клинок из раны. Фонтанчик крови обрызгал толстую вертикальную балку. Скомкав валяющуюся рядом тряпку, воин подсунул ее под рубаху трактирщика и прижал его же здоровой рукой. Над залом повисла тишина, прерываемая только капелью вина, текущего на пол из опрокинутых кружек, всхлипываниями, доносящимися с кухни, да слабыми стонами.

– Что застыл? – сломал Ромкино оцепенение негромкий голос Мирослава. – Иди к двери, послухай, чего там. Да не открывай. И ухом не прикладывайся, вдруг стрельнут через доски. У притолоки встань.

Воин достал из баула самопал и фитиль. Чиркнул кресалом.

Такого странного оружия юноше видеть не доводилось. Мастер почти до основания стесал приклад, оставив от него только короткую ручку, а потом отпилил ствол и ложе почти до казенника, так что в дуле виднелся пыж, запирающий пулю и пороховой заряд. Посмотрев на Ромку, воин вопросительно вздернул подбородок. Тот в ответ выразительно поднял и опустил плечи. С улицы не доносилось ни звука, даже филины, в изобилии водившиеся в этих краях, притихли.

Мирослав отошел к центру зала, медленно оглядывая окна, затянутые бычьим пузырем, и прислушиваясь. Фитиль, не дрожа в твердой руке, замер около самого запального отверстия.