Текст книги "Земля Великого змея"

Глава четвертая

Мирослав остановился у невысокого, по срамное место, забора, огораживающего небольшой сквер у дворцовой стены. Едва коснувшись рукой верхнего края, перемахнул его и направился к массивной каменной скамейке возле весело журчащего источника, выложенного голубой изразцовой плиткой.

На скамейке, по-детски положив под голову кулак, спал замухрыжестого вида испанский гранд в потертом кожаном колете и сбитых по местным каменным дорогам сапожках. С каждым выдохом окрестности окутывал смачный перегар местного кактусового пойла.

Скамья была длиннющая, а горе-конкистадор ростом был не велик, но возлежал по самой середке, от чего слева и справа оставалось по пол-аршина свободного пространства. Русич ухватил пропойцу за ворот и без усилий сдвинул по полированному камню безвольное тело на один край. Сам устроился на другом и достал из-за пазухи сегодняшние покупки.

Первым на свет появился большой испанский кинжал с рукоятью в форме вытянутой капли, увенчанной тяжелым навершием. Мирослав попробовал крепость «рогов» гарды, крепление лезвия, покрутил на ладони, проверяя баланс. Взмахнул пару раз, привыкая.

Оружие знатное, но ухода и присмотра хорошего за ним не было. Пятнышки ржавчины на клинке, кривую заточку и грязь вокруг отверстия, в которое вставлялся хвостовик лезвия, он приметил еще в лавке. Но решил: если подточить и подчистить, то даггер[16]16
  Испанское название кинжала.


[Закрыть] послужит верой и правдой.

Возможно, его хозяин погиб или заложил кинжал, да не смог выкупить обратно. Потому так задешево и отдал его пронырливый генуэзский торговец. На испанское золото потянулось из старушки Европы много всяких лихих и торговых людей, норовивших погреть руки на чужой крови. С прибывающих кораблей в Вера Крус партиями сгружали арбалеты, аркебузы, порох и прочую амуницию, другие товары, вели лошадей. Но все это не бесплатно, в помощь завоевателю, а за полновесное местное золото. История не нова, и московские купцы во время войны заламывали цены за лошадей и кольчуги для ополчения.

Мирослав вздохнул и развернул тряпицу, в которой покоился мешикский клинок из обсидиана. Придирчиво осмотрел кромку широкого листообразного лезвия, глянул темное стекло на просвет. Скрипнул острием по ногтю и скользнул ногтем по острию. Проверил, крепко ли намотана оплетка на стеклянную ручку, поковырял пальцем затвердевшую смолу, которой она была облита. Нож, при внешней неказистости, сработан был на совесть. Русич с улыбкой водрузил его на привычное место, за голенище новенького сапога, который он приобрел на выданные Ромкой из своей доли деньги.

Воин вздрогнул. Ему почудилось какое-то движение на высокой стене, тянувшейся вокруг дворца правителя Талашкалы. Часовой с обходом? Да нет, слишком юрко шастает. Птица? Великовато для птицы. Шестое или седьмое чувство, которое частенько предупреждало его об опасности, на птиц так не реагировало, даже на местных орлов, которые могли унести в поднебесье взрослую козу. Кто же тогда? Лазутчик? Враг?!

Мирослав бросился за ним. Он стрелой несся через наваленные около стены доски и каменные блоки, следуя взглядом за неясной тенью. Мышью протискивался в узкие лазы. Змеей обтекал толпящихся людей, перепрыгивал через лужи и канавы. Тень двигалась стремительно. Вот она мелькнула на фоне темнеющего неба, распласталась по камню, выжидая, пока мимо пройдут гомонящие и ржущие аки кони стражники. Просочилась сквозь балки, поддерживающие котел, где в случае осады можно было растопить смолы и вылить на супостата. Мелькнула среди зубцов и исчезла вновь.

С каждым шагом на душе у Мирослава становилось все тревожнее. В том, что это тать[17]17
  Вор, грабитель (др.-рус.).


[Закрыть] ночной или убивец, он не сомневался, а вот звериная повадка, чутье и умение становиться почти невидимым… Такое ему доводилось видеть лишь однажды, неподалеку от персидского города Казвина, к северо-западу от которого была расположена крепость Аламут. Из нее-то и пришел один из людей тайной секты убийц, основанной Хасаном ас-Саббахом. А люди сказывали, что египетский султан Бейбарс перебил всех ассасинов триста лет тому назад. Мирослав невольно потер длинный шрам, тянущийся от левой ключицы почти до подмышки. Всех, да не всех, как оказалось.

Тень добралась до надвратной башни и юркнула в узкую для взрослого человека бойницу. От башни шел неширокий карниз, по которому можно добраться до окон покоев, отведенных капитанам. Мирослав прикинул расположение комнат и похолодел.

Выходило, что первое окно, которое встретится на пути разбойника, – в спальню доньи Марины, сидевшей там в странном заточении, к которой он уже несколько раз хотел наведаться, да все не решался. А оттуда, если пройти по длинному коридору и свернуть направо, можно попасть в отведенные им с Ромкой покои. А если прямо, то к комнатам Кортеса и других главных капитанов. Воин вполголоса выругался и прибавил ходу.

Донья Марина трепыхнулась, как птица в силке, и затихла. Надменное, покрытое мужественными шрамами лицо приблизилось и, обдавая запахом корицы, от которого теплело в животе и подкашивались ноги, зашептало стремительно прямо в изящное розовое ушко:

– Проведи меня в его спальню!

Она хотела ответить «нет», но закрывающая рот рука не дала издать ни звука.

– Проведи! – Шепот давил на перепонки и накрывал сознание серой пеленой. – Проведи меня в его спальню! Проведи-и-и-и-и-и…

Глаза проникали в душу. Змеиное шипение сверлило разум.

– Проведи-и-и-и-и…

Она словно оторвалась от земли и повисла над ней без всякой поддержки, страшный человек разжал руки. Легкий ветерок из окна повлек ее невесомое тело к двери, которая словно сама собой распахнулась. На лестницу и далее в широкий темный коридор без единого окна. Но свет ей был не нужен, через мрак ее вел горячий шепот над ухом:

– Проведи-и-и-и…

Капитан от инфантерии Рамон де Вилья не торопясь шел длинными, едва освещенными тлеющими жаровнями коридорами в свою спальню. Во всех более или менее пригодных для жизни покоях этого крыла уже расселились небогатые испанские идальго, генуэзские торговцы, монахи захудалых орденов и какие-то вовсе уж темные, хоть и благородного происхождения личности. Ему и Мирославу комнаты достались в самом дальнем коридоре, куда редко забредали слуги и приживалы, во множестве водившиеся во дворце, а испанцы вообще предпочитали не показываться.

Его нынешнее положение Ромку совсем не радовало. Разум твердил, что нужно завтра утром испросить у Кортеса разрешения немедленно отбыть на родину. Добраться до Вера Крус, сесть на самый быстрый корабль и отплыть на Кубу. Там пересесть на другой, идущий в Севилью, а оттуда незамедлительно двинуться в Москву, спасать маму из когтей Андрея. Правда, он совсем не представлял, как это сделать. Весть о том, что задание провалено, отец погиб, а разбитые испанцы снова набирают силу, вряд ли обрадует старого царедворца. Может статься, узнав, что как заложница Ромкина мать больше ничего не стоит, князь просто отпустит ее на все четыре стороны. Но может, и нет, ведь чтоб держать парня на привязи, нет крепче каната, чем сыновья любовь. Больше-то в этой жизни у него ничего не осталось. Правда, зачем он князю Андрею? Да хоть зачем, грамотку какую выкрасть или воеводу зарвавшегося подрезать. Мало ли надобностей у начальника царской секретной службы, который и в свои игры поиграть не прочь?

А может, эту королеву можно разыграть и в каких-то других комбинациях, подумал он и мысленно хлопнул себя по затылку. Ферзя. Ферзя! В шахматах самая сильная фигура называется ферзем и никак иначе.

А вдруг новости о «Ночи печали» уже дошли до Москвы и мамы нет в живых? Князь Андрей на расправу не скор, но как знать, вдруг вожжа попадет ему под… э-э… плащ? А город, отнявший у него отца, – вот он, всего в нескольких лигах, как паук раскинулся посреди озера, попирая окрестные берега лапами дамб. Опутывая страну паутиной дорог. Глотая и переваривая многочисленных людей-мушек, высасывая их кровь на жертвенных камнях… Этого паука надо убить.

Ну а потом уже и наведаться в сельцо Тушино, родовое имение князя, и поговорить по-свойски. А если с мамой что-то случилось… Ромкина рука сама нашарила на поясе рукоять кинжала. Только вот Мирослав, – обожгла мысль. Можно ли на него рассчитывать? Пойдет ли он супротив князя или, наоборот, примет его сторону? Лучше иметь во врагах сотню мешиков или десяток испанцев, чем русского воина. А ведь Ромка давно привык в трудных ситуациях полагаться на Мирослава как на себя самого. Закавыка. Нет, все же сначала Мешико, а потом как кривая вывезет. Может, его просто убьют при штурме или лихоманка скрутит и вообще ничего решать не придется, невесело улыбнулся Ромка.

Терзаемый такими мыслями, он дошел до коридора, ведущего к опочивальне. Насколько Ромка успел заметить, единственной их соседкой была донья Марина. Вопреки его представлениям о романтических отношениях (крайне, впрочем, сумбурных), она была поселена отдельно от Кортеса в высокую башню около самых ворот, где и проводила безвылазно дни и ночи с парой прислужниц. Как героиня романтических сказаний, читанных им в белокаменных палатах княжьего двора. Молодой человек как-то хотел зайти поздороваться по старой памяти, да за подготовкой к походу все было недосуг. Но вот теперь все складывалось как нельзя удачнее. Кортес занят военными приготовлениями, Мирослав, по своему обыкновению, пропадает где-то в городе. Спать не хочется, а лежать на кровати и прислушиваться к таинственным шорохам огромного дворца не хочется тем более.

Ромка почесал в затылке, припоминая, на какой развилке нужно свернуть, чтоб попасть к башне. Кажется, вот этот коридор. Длинный, без единого проблеска света. И как Кортес не постеснялся поселить туда жену? Чем она ему так насолила? Правда, говорят, в Испании у него осталась еще одна жена и теперь, прознав про подвиги мужа, хочет навестить его. Собирается в путь. Тогда с доньей Мариной следует некоторое время не встречаться, чтоб хоть вновь прибывшие не бросились в пересуды, которые, безусловно, дойдут до ушей испанской жены. Он вздохнул, все это было слишком сложно для неопытного в сердечных делах молодого человека.

Погруженный в размышления о перипетиях семейной жизни, он миновал больше половины темного коридора, когда заметил, а скорее даже почувствовал впереди какое-то движение. Крыса? Эти большие коричневые и совсем не противные в отличие от серых московских пасюков звери часто бродили по дворцу, не доставляя обитателям особых хлопот. Не похоже. Заблудившийся слуга? Почему без света? Впереди мелькнуло белое. Призрак заблудившегося и умершего от голода талашкаланца, нервно хихикнул в голове внутренний голос, а тонкие волоски на загривке встали дыбом. А что ждать от призрака? Напугает? Полетает вокруг и исчезнет? Дотронется – и смерть? Ромка сделал шаг назад. Ножны противно чиркнули по камню. Призрак громко ойкнул знакомым голосом, а ветерок, вечный обитатель пустых коридоров, донес легкий аромат резеды, перемешанный с запахом корицы, от которого дурела голова.

– Донья Марина?! – с облегчением вымолвил Ромка, узнавая знакомый еще по первому походу запах: Марина мыла волосы перетертой травой, похожей на резеду. – А я к вам. Решил нанести визит вежливости. Не хотите ли прогуляться по городской стене?

Женщина – теперь Ромка ясно различал ее силуэт, окутанный пеной белой ткани, – снова ойкнула и зашаталась. Из-за ее спины возникла размытая тень и метнулась вперед.

Мирослав вихрем пронесся мимо стражи, едва успевшей распахнуть тяжелую дверь, и влетел в коридор. В кровавых отблесках жаровен на стенах перед ним выросла сплошная стена кирас, колетов, камзолов и других нарядов испанской знати. Воин попытался затормозить, но скользкие каменные плиты предательски вывернулись из-под сбитых подошв.

Выставив руки, Мирослав чуть смягчил удар о чей-то железный нагрудник, но лишь чуть. От толчка оба мужчины закачались и, чтоб не растянуться на полу, обнялись, как братья после долгой разлуки. Поймав равновесие, воин поднял голову и уперся взглядом в черные бездонные глаза Эрнана Кортеса, в которых медленно разгоралось пламя узнавания и воспоминания о сплетенных телах под тонким покрывалом. О костистом, заслоняющем свет кулаке. О тяжелом звоне в ушах, когда мир разлетается на части.

Капитан-генерал оттолкнул русича и рывком выдернул из ножен тонкий меч. Мирослав отпрянул. Его подошвы еще не успели утвердиться на скользком, а в руке уже рыбкой блеснул кинжал. Не нюхавших пороху знатных испанцев разметали по стенам столкнувшиеся в узком коридоре волны ярости, капитаны «первого призыва» обнажили мечи.

Пятеро бойцов в узком коридоре да куклы эти испуганные. Верная смерть, улыбнулся Мирослав. Пусть не всем, но трем-четырем точно. Ну и ему, скорее всего. Как не вовремя. От его волчьего оскала знатные идальго попятились еще дальше, а Сандоваль и Олид шагнули вперед, встав плечо к плечу с Кортесом.

– Сеньоры, погодите! – вскричал Альварадо, прищуриваясь в полутьме. – Это ж слуга дона Рамона.

Капитаны замерли, всматриваясь. Кортес ожег Альварадо злым взглядом, но смолчал.

На Мирослава снизошло вдохновение.

– Don Ramón… En peligro!!!

[18]18
  Дон Рамон в опасности! (исп.)


[Закрыть] – с трудом протолкнул незнакомые слова сквозь губы Мирослав. Худой мир был ему сейчас выгоднее доброй ссоры.

– Рамон в опасности?! Где?! Что случилось?! – враз заговорили капитаны.

Мирослав лишь отмахнулся и, проскользнув между Кортесом и Сандовалем, бросился по коридору. За его спиной загрохотали сапоги конкистадоров.

Ромка потянул из ножен кинжал. Тень скользнула по стене. У самого уха молодого человека тускло блеснули осколки вулканического стекла, вставленные в деревянную рейку, – мешикский нож. Ромка поднял руку, защищая голову, но открыл корпус. Удар под ребра выбил из его груди весь воздух. Холодная рука с крепкими, будто выточенными из дуба пальцами легла на подбородок, отгибая голову назад, обнажая не прикрытое воротом колета горло. В ноздри шибануло запахом корицы так, будто кто-то залепил в лицо горячим сдобным пирогом.

Ромка ударил латунной набойкой в колено. Не попал. Острые стекла с треском вспороли бархат его панталон. По бедру заструилось теплое. Молодой человек бесцельно замахал кулаками, только чтоб разорвать дистанцию, отбросить врага подальше. Не попадал. Живот перечеркнула еще одна кровавая дорожка. Тогда он извернулся, навалился всем весом, подминая под себя. Павианьи глазки врага оказались рядом с его лицом, заглянули в самую душу, надавили, подмяли. Ромка почувствовал, как слабеют колени. Он закричал что-то типично русское и что есть мочи крутанул врага, намереваясь разбить его голову о стену, как гнилую тыкву. Скользнув по кладке ладонями, тот вывернулся из захвата. Ромка ударился сам, зубы клацнули, прикусив язык. Над ухом раздался противный смешок.

Мразь! Ромка оттолкнулся, надеясь всем весом припечатать мешика к противоположной стене. Тот опять увернулся. Ромкина требуха заныла от удара о камень. Толчок в спину бросил его вперед. Молодой человек пробежал несколько шагов, кувырнулся через плечо и вскочил в стойку. Никого. Где? Свист рассекаемого воздуха. Ромка упал назад, ловя за запястье руку с ножом. Дернул, упираясь ногой в живот. Перебросил через себя. Мешик шлепнулся об пол, растворился во тьме и тут же появился снова.

Ромка принял на грудь летящее тело, вцепившись в руку с ножом и пытаясь кинжалом достать вторую, шарящую по воротнику, норовящую вцепиться в горло. Откинувшись назад, молодой человек извернулся и ткнул супостата навершием кинжала в глаз. Попал!!! Его противник взвыл, снова обдав его волной коричного запаха, от которого уже выворачивало наизнанку. Хватка ослабла. Ромка что было силы впечатал свой лоб в лицо убийцы. Послышался противный хруст. Пролетев по воздуху почти сажень, мешик ударился спиной о каменную кладку и обрушился на пол. Дернулся и затих. Под его головой стало расползаться темное пятно. Ромка заморгал, пытаясь погасить сыплющиеся из глаз искры, и повернулся к донье Марине.

– Дорогая сеньора, вы не пострадали? – Он попытался изобразить учтивый поклон, но, почувствовав звон в голове, ограничился вежливым кивком. – Э… Здравствуйте.

– Нет, – ответила она и отступила на шаг. – Нет! Не-е-ет!!! – И бросилась бы бежать, если б не камень за ее спиной.

Ромка сморгнул. Неужели эта женщина так сильно испугалась, что перестала отличать врагов от друзей? Конечно, в коридоре темно, но уж так… Почувствовав нехорошее, молодой человек обернулся.

Мешик поднимался, по одной подтягивая под себя ватные, трясущиеся конечности. Неуклюже, но очень быстро. Выпрямился, пошатываясь, свесив до колен обезьяньи руки, и, распрямившись как тисовый лук, бросился вперед. Ромка едва успел увернуться от первого удара, принял на локоть второй и ударил в ответ. Его кулак угодил в пустоту на том месте, где только что мелькнуло изрытое шрамами лицо с черными горящими глазами. Пустота ответила. Молодого человека повело вперед, кинжал вылетел из руки и зазвенел по камням веселыми переливами. По нагруднику хрустнули острые стекла мешикского ножа. Удар не пробил панциря, но остановил падение. Не глядя, Ромка махнул локтем на запах. Снова пустота. Еще раз. И снова не попал.

Да что ж это?! Молодой человек крутнулся вокруг себя, выставив ножны, в которых так и покоилась шпага.

Града завибрировала в руках, когда лезвие зацепилось за что-то твердое. Ромке на мгновение даже показалось, что за стену, но шлепок падающего тела развеял его сомнения. С торжествующим криком молодой капитан выхватил клинок и вычертил в воздухе хитрую восьмерку в том направлении, в котором исчез его противник.

Донья Марина за его спиной пискнула, как расстающаяся с жизнью в кошачьих когтях мышь.

По спине молодого человека пробежал неприятный холодок – он был уверен, что убийца отлетел в другую сторону. Он развернулся на каблуках и увидел, что все вернулось на круги своя. Женщина в белой ночной рубахе застыла посреди коридора. За ее спиной, обхватив длинной рукой за горло, притаилась едва различимая тень. Только сейчас у Ромки была шпага. Он уже прицелился в долгом выпаде воткнуть ее в глаз мешику, когда тот зашипел что-то на своем языке.

– Он говорит, – с трудом разлепила бледные губы донья Марина, – что пришел за главным teule и другие ему не нужны. Если вы его пропустите, мы оба останемся живы.

– Скажите ему, – взмахнул шпагой разгорячившийся капитан, – что он может отпустить вас и убраться восвояси, если ж нет, то я его убью.

Коричневая рука сжалась у доньи Марины на горле. Женщина захрипела, глаза ее закатились. Ромка вытянулся струной в длинном выпаде. Кончик шпаги нащупал вражеское сухожилие. Взрезал рывком. Бронзовая рука повисла плетью. Марина рванулась, с треском выдирая одежду из цепких пальцев. Ромка снова ударил.

Мешик поднырнул под лезвие и боднул его головой под нагрудник. Хрустнули ребра. Воздух комом вылетел из легких. Ромка захрипел, не в силах вдохнуть. Убийца надавил локтем раненой руки на ключицу, прижимая молодого человека к полу. Деревянный мизерикорд[19]19
  Кинжал милосердия (фр. misericorde – милосердие, пощада), кинжал с узким трехгранным либо ромбовидным сечением клинка для проникновения между сочленениями рыцарских доспехов, использовался для добивания поверженного противника. Здесь название употреблено в переносном смысле.


[Закрыть] начал подниматься для последнего удара…

Рука с мешикским ножом отдернулась, не завершив кровавого дела. По тому месту, где она только что была, прошелестел нож из стекла. Раскрошился, звякнув об стену. Мирослав, полыхнуло у Ромки в мозгу. Спасение! Тут же коридоры огласил топот множества сапог. Мешик отскочил и растворился во тьме. Мирослав с разбегу перепрыгнул лежащего Ромку и осторожно, как вазу китайского фарфора, поднял с каменного пола тело Марины. Жена капитан-генерала была напугана, но невредима, только сомлела чуть.

В коридор с грохотом и лязгом валились подоспевшие капитаны. Замерли с оружием наголо. Растолкав их, вышел вперед Кортес. Он подошел к Мирославу, держащему на руках Марину. Черные очи с тлеющими на дне углями ярости встретились с холодными, голубыми глазами русича. Тот не отвел взгляда. Несколько секунд романский пламень и славянский лед мерялись силами. Стоящие рядом попятились. Ромка почувствовал, как от столкновения сил начинают тоненько вибрировать волоски на его руках. Сжимающие рукоять меча пальцы Кортеса тоже ходили ходуном, было видно – еще чуть-чуть, и рубанет. И только Мирослав оставался спокоен, а на руках у него, прильнув к широкой груди, лежала Марина. Русич улыбнулся и бережно поставил окончательно пришедшую в себя женщину на ноги. Все с облегчением выдохнули, а Мирослав легонько потряс сеньору за плечо и спросил, валя в кучу весь свой словарный запас:

– Quién es?.. A qué viene? Hombre?.. Vino?[20]20
  Кто это?.. Зачем?.. Человек?.. Пришел? (исп.)


[Закрыть]

– Он приходил убить капитан-генерала, – ответил за нее Ромка. По-русски.

– Ну, тогда я б посоветовал капитан-генералу идти в спальню, запереть все окна и двери, зарядить арбалеты, обнажить мечи и не смыкать глаз, – спокойно сказал Мирослав. – А я скоро.

– Куда это? – удивился Ромка, скороговоркой переведя испанцам его тираду.

– Пойду с татем ночным разберусь.

Его шаги прошелестели по коридору, потом хлопнула дверь в светелку доньи Марины, и все стихло. Кортес с лязгом кинул меч в ножны и, не оглядываясь, не проронив ни слова, ушел. Капитаны молча переглянулись, пожали плечами и потянулись следом.

Ромка почувствовал, как голова начинает кружиться, и потерял опору под ногами.

Куаутемок перелистывал толстый фолиант в кожаном переплете, собирая на лбу старческие морщины. Оторвавшись от толстой засаленной страницы, он перевел взгляд на сидевшего у подножия его трона человека, за спиной которого кряжистыми скалами высились два воина. Но эти предосторожности были излишни. За месяцы, проведенные во дворце, всем стало ясно, что Херонимо де Агильяр, один из немногих захваченных в «Ночь печали» конкистадоров, счастливо избежавший жертвенного ножа, безвреднее мухи.

– Что изображено на этой картинке? – Куаутемок повернулся к испанцу в потрепанной одежде.

– Осада города Мааррат ан-Нуман доблестными прованскими рыцарями, ведомыми графом Раймондом Тулузским в лето тысяча девяносто восьмое от Рождества Христова, – близоруко щурясь, прочитал дон Херонимо крупную подпись.

– Что это такое? – Бронзовый с идеально подстриженным и отполированным ногтем палец указал на рисунок.

– Это подкоп, который делают воины под стену.

– А это вот?

– Это требюше, – ответил де Агильяр. – Осадная машина. Ее использовали при штурме крепостей.

– А как она работает?

– Работает… Сколь я помню, в крепкую станину типа лафета с цапфами устанавливается крепкая балка. Не посередине, а чтоб плечи были разные. К короткому крепится противовес из камня или свинца, на длинном делается «ложка» или подвешивается сетка, в которую вкладывается камень. Тяговая команда пригибает длинный конец к земле, потом отпускает. Противовес идет вниз и разгоняет длинный конец. Балка ударяется в стопор, и камень летит в цель.

– Понятно, понятно, – проговорил Куаутемок. – А если на ложку не камень положить, а поставить горшок с горючей смесью и поджечь? Тогда получится… Хм, интересно. А вот тут что?

– Правитель, ты же хотел про Испанию побольше узнать, чтоб что-то общее найти, мир заключить, а сам все больше про войну интересуешься.

– Хочешь мира, готовься к войне, – улыбнулся Куаутемок. – А вот это что? – Он указал рукой на рисунок рыцаря, омывающего члены из маленькой кадушки. Рыцарь был изображен не в чистом поле, а в стенах родного замка.

– Сеньор рыцарь моется.

– Моется? – удивился мешикский владыка.

– Да. А что тут такого? – пожал плечами старик.

– А всякие бани, мыльни?

– Нет, зачем? К тому же вода отбирает силы. Даже панцирь и одежду мы стараемся не мыть без особой надобности, не говоря уж о теле.

– Так вот, значит, что… – Куаутемок задумчиво потер подбородок.

Его народ почти от всех болезней лечился в темаскале[21]21
  Паровая баня или купальня.


[Закрыть]. В столице и крупных городах бани строятся раздельно, одни для мужчин, другие для женщин. В небольших поселениях обычно все моются вместе, часто одной и той же водой. А что, если зараза передается именно через нее?

Морщины на лбу Куаутемока разгладились. Он кликнул одного из многочисленных племянников, исполняющих при нем обязанности секретаря, и повелел записывать.

– Я, верховный правитель государства Мешико, повелеваю прекратить всякое мытье в купальнях…

Мирослав распахнул дверь в спальню доньи Марины и отскочил, чтобы ненароком не получить ножом в живот или вазой по голове от неведомого убийцы. Постоял в проеме, оглядывая пустое окно, разворошенную постель, распахнутые дверцы шкафчика, из которого безжизненно свисали белые рукава и оборки. Втянул ноздрями воздух. От густого запаха корицы, шибавшего в нос в коридоре, остался только слабый шлейф, разгоняемый по углам ночным ветерком. Ушел?!

Воин захлопнул за собой дверь, заложил на бронзовый крюк брусок засова и крадучись приблизился к окну. Повадка убийцы не оставляла сомнений. Он может затаиться и снаружи, на каком-нибудь малозаметном выступе. Принюхался. Выглянул. Под окном на расстоянии полутора саженей тянулась в обе стороны городская стена. Справа ее изгиб терялся в наступивших сумерках, слева она упиралась в каменную будку, где располагался ворот с бронзовыми ручками и длинным канатом, прикрепленным к створкам городских ворот. Четверо стражников всегда дежурили около него. И сейчас все четверо были на месте. Сидя на корточках, привалившись спиной к теплому камню, они что-то неторопливо обсуждали, посасывая короткие каменные трубочки, набитые засушенным листом табака, местного растения. Когда они вдыхали дым, листья вспыхивали ярче, и татуированные, покрытые шрамами лица озарял багровый демонический свет. Мирослав вздохнул. Если он спрыгнет из окна, стражники могут его заметить и броситься ловить, а если поймают, объясняться с ними придется долго. Талашкаланцы разгильдяи редкие, но в трусости их заподозрить нельзя.

А это что такое? Ему показалось? Э нет, не показалось. По башенке, прямо над головами у беспечных привратников, по-паучьи раскинув руки и ноги, пробежал человек. На краю опустился на живот, перевернулся ногами за край и спрыгнул на пол. Ни один из караульных не вздрогнул и не повернул головы. Недотепы. Но убийца-то каков, а? Правда, глупо позволил светить звездам себе в спину. Тем хуже для него.

Мирослав перекинул ноги через подоконник. Дождавшись, пока огоньки вспыхнут особенно ярко, чтоб со света было хуже видно во тьму, уцепился кончиками пальцев за край и повис. Спрыгнул. Каблуки гулко впечатались в камень. Мирослав замер не дыша. Не услышали. Он поднялся на полусогнутые и держась так, чтоб макушка не высовывалась выше стены, заскользил к будочке, почти не отрывая подошв от земли. В десятке саженей от намеченной цели остановился. От ног ближайшего стражника до края, обрывающегося во двор, едва ли будет пара локтей. Проскользнуть незамеченным не выйдет. Убить четверых талашкаланцев? Можно, но утром будет следствие. Вопросы, поиски. Придется искать заступничества, да не у Ромки, у самого Кортеса, а захочет ли он? Да и сейчас шум может подняться, за смерть своих могут и не простить, хоть для них он и teule. Да и союзники все ж, хоть и нехристи.

Внизу раздались крики, топот ног, замерцали многочисленные факелы, испанцы наконец сподобились начать ловлю душегуба. Много они поймают, вопя, как туры, призывающие телок, и топоча, как стадо кабанов по льду. Шум и крики заинтересовали караульных, они нехотя поднялись со своих мест и свесились за край. Мирославу хватило нескольких мгновений, чтоб проскочить за их спинами и затаиться в тени башенки. Талашкаланцы, обменявшись с товарищами внизу парой гортанных фраз, вернулись к трубкам. Правда, один, видимо желая выслужиться, остался стоять и даже попытался напомнить товарищам, что неплохо бы совершить обход или хотя бы усилить бдительность, но его быстро уговорили не заниматься ерундой, ведь на их участке стены…

Мирослав не понимал ни слова, но прекрасно чувствовал интонации бывалых солдат, несущих караул на второстепенном посту. Кстати сказать, именно в таких местах чаще всего и случались всевозможные неприятности. Воин заскользил дальше, краем глаза поглядывая во двор, но ориентировался в основном на аромат корицы, долго растворяющийся в ночном воздухе. Он вел его не хуже, чем гончую ведет запах лисы.

Он уже давно оставил за спиной ту часть дворца, где случился переполох. Крики сюда уже почти не долетали, свет факелов давно померк, а сияние звезд только оттеняло мрак, царивший по эту сторону стены.

В одном месте пахло особенно густо. Русич остановился, прислушиваясь, пошарил рукой по камню и обнаружил привязанную к вбитой в стену скобе веревку, такую тонкую, что и при дневном свете разглядеть непросто. Вот, значит, как? Поплевав на ладони, Мирослав уцепился за снасть и стал медленно спускаться, прислушиваясь и принюхиваясь. Запах не ослабевал, но и не усиливался. Значит, не караулит под веревкой, надеясь подловить и всадить клинок в бок.

Воин спустился и втянул ноздрями ночной воздух. С дворцовой кухни доносились аппетитные запахи свежеприготовленной еды, с окрестных помоек пахло гниющими овощами, от небольшого храма в глубине двора тянуло свежей кровью… Ага, вот, он снова уловил запах убийцы.

Куда ж он пошел? Странно. Почему в дальний конец двора? Там ни ворот, ни жилья. Задворки. Склады одежды, утвари дворцовой, снедь… Не подкрепиться же он собрался? Заслышав торопливую поступь караульного наряда – видать, прознали о переполохе во дворце, – Мирослав отступил в тень и прижался к стене. А то заметят, поднимут шум, выдадут с головой. Дождался, пока шаги затихнут в отдалении, и снова двинулся вперед, стараясь не выходить на освещенные участки. Запах был сильный и ровный, похоже, ночной гость специально держался рукой за стену, чтобы его след не потерялся. Неужели заманивает? Русичу стало не по себе. Он прибавил шагу ровно настолько, чтоб за собственными шагами не перестать слышать звуки окружающей ночи.

Тупик. Вернее, поворот. Убийца дошел до угла и повернул вдоль стены. Что он там искал? Потайной лаз, чтоб покинуть дворец? Припрятанное оружие? Или, может, назначил там встречу с соратниками? А может, готовится полноценный штурм через тайную калиточку, которую тот должен открыть? Не может того быть, усомнился Мирослав, чтоб большая группа незнакомых воинов спокойно прошла через город, находящийся в состоянии войны. Глупо на это рассчитывать. Но тогда зачем? Запах усилился, Мирослав сбавил ход и весь обратился в слух. Забранный решеткой водосток. Пространство между прутьев узкое – не пролезть; и замок на месте, а запах оттуда идет. Значит, пролез, просочился как-то. Мирослав ощупал замок. Тяжелый, навесной. Ничего сложного, если с инструментом. Но инструмента нет. Мирослав поднатужился, пытаясь сорвать дужку из накрепко прикованных ушек, они даже не шелохнулись. Значит, не так уходил. Может, решетка не закреплена. Воин оставил замок и тщательно, вершок за вершком, ощупал щель, в которую уходили, поднимаясь, прутья. Подергал каждый, проверяя, не расшатан ли. Нет, крепко стоят. Так, может, он и не уходил вовсе?