Текст книги "Все вещи мира (сборник)"

 
я выехал на рассвете когда птицы еще спали
и утренняя роса сверкала на траве лугов
как децентрированная функция
нескольких социальных доминант
 
 
холмы куда отступило войско
были не такими высокими как можно
было ожидать по описанию
на самом деле их вряд ли вообще
можно было назвать холмами
 
 
ночью же пока они спали их сад
поразила кара от твоего господа
он заставил ветер бушевать над ними
в течение семи ночей и восьми дней без перерыва
и можно было бы увидеть людей поверженных
словно рухнувшие сгнившие пальмовые стволы
а на рассвете они стали звать друг друга
 
 
о джинны и люди если вы можете проникнуть
за пределы небес и земли то проникните
схватите ее и закуйте а затем бросьте ее в ад
когда горы раскрошатся до мелкого щебня
а затем превратятся в развеянный прах
когда небо расколется когда звезды осыплются
когда моря смешаются или высохнут
когда могилы перевернутся
когда каждая душа узнает что она совершила
и что оставила после себя
когда зарытую живьем спросят
за какой грех ее убили
 
 
никакая грамматическая парадигма
не спасет тебя от смерти
но полюбить того кто убил наших любимых
мы никогда не сможем
 

«Как певицы синего спида в ночных аллеях в темных…»

 
как певицы синего спида в ночных аллеях в темных
деревьях там где скорбное зло и подруги живы мои
 
 
в темной ночи развалин расцветают тела и над ними
скалится свет недовольный солнечным их сочлененьем
 
 
и трава сожженная ветром колет липкое тело мое
и вертит хрустящая влага звезды в прибрежном песке
 
 
это солнце развалин темное гулкое солнце, предрассветные
сколы уступов и скал – то что вспышкой рассвета над морем
 
 
взорвется огнем водометов сквозь темную ночь восстаний
сквозь копошение моллов шуршание площадей
 
 
где воронкой в зарю вкручиваются осадки
и дрожит под слоистым нёбом черный язык
 
 
где плавит герилья июля тела камней, насекомых
и этот расплав мы пьем на скользящих немых берегах
 
 
позовите к себе нас в теплый войлок вечернего моря
в удушающий планетарий политики и любви
 
 
где навстречу дождливому лету ослепленные умброй утра
возвращаются влажные травы в город бессмертных москву
 

«Я был в сараево во время великой войны…»

 
я был в сараево во время великой войны
среди гудящих вспышек своими глазами
видел финские сосны татарские степи
средиземноморский мокрый песок
видел как солнце садится над тускнеющей
эспланадой
 
 
эти фразы меня беспокоят когда я иду
по москве – в тонкой пленке бульваров
проворачиваются фонари, я смотрю на тех
кто рядом идет и меня беспокоит огонь
их фаллических ног, их настоящая жизнь
сцепления их голосов
 
 
и то как в этнических чистках пропадают
большие миры и переулки вспухают почвой
после дождя и танки едут по улицам а тебе
хочется спать завернувшись в сирию и ливан
в афганистан и белудж обороняя рвы
отстреливаясь из-под песка
 
 
и вместе с дымом соцветий я снова расту
пышным огнем сквозь слюдяную ночь
и дождь как в начале модерна смывает
меня – в осень ислама к скоплению волн
и корней где горы не знают снéга и ли́ца
скрывает туман
 
 
я видел мост протянутый над горной рекой
надорванный ветром или прицельным огнем
скользящий к нему автобус и побережье где
они продают кислоту среди скрученных ветром
домов и за плечами их медленно нарастает
громада песка
 

«Ночью к тебе постучится огромный двадцатый век…»

 
ночью к тебе постучится огромный двадцатый век
в гирляндах синеющей гари с углями в черных глазах
в одежде защитного цвета дышащей дымом болот
в пыли тверского бульвара обволакивающей ладони
проникающей прямо в сердца
 
 
коммунисты националисты в животе у него звенят
а в глазах отсветы патрулей, фалангисткие колоски
алонзанфаны красных бригад, арафат форсирующий
иордан, осаждающий бейрут и дождливым летом
двадцать шестого восходящий вверх тополиный пух
 
 
слуцкий на фронте, его брат возглавляющий моссад
им обоим поет лили марлен и они покачиваются в такт
и осколки песен как осколки гроз оседают на крыши москвы —
однажды к тебе постучится огромный двадцатый век
в тихом свечении ночи он спросит на чьей же ты стороне?
 
 
ты повторяющий лорку на стадионе в сантьяго пока тело ее
соскальзывает в ландверканал, пока лисы и сойки тиргартена
прижимаются к телу его и над каспийским морем открывается
в небе дверь и оттуда звучит ва-алийюн-валийю-ллах – ты
оттесненный омоном на чистопрудный бульвар по маросейке
 
 
бежишь мокрый от страха и от дождя и пирамиды каштанов
разрываются над тобой над туманным франкфуртом
оглушенным воздушной войной и сквозь сирены
и отдаленные крики движется он разрезающий
влажную ночь – твой последний двадцатый век
 

III

«Вот они сходятся во дворе ночь и под водой голос…»

 
вот они сходятся во дворе ночь и под водой голос
 
 
простирались степи и сны тревожили
волновались чащи над землей холодной
когда путешественник златоволосый
пыль презирая es ist zeit sagt mir и мы
 
 
открыты двери не светятся окна и голос другой
(на мотив старой песни)
 
 
il pleur im stillen raum как в сердце поет
обрубок дня
но дыма не видно лишь туман поднимается
над бесконечными лощинами да мышь полевая
рыбацкую песню поет
 
 
растения между камнями и тот и другой в подступающей
тишине
 
 
как ловцы в пустых деревнях и те кто выходит навстречу
и те что идут по следу веселую песню поют
и несется она над полями
как на руках пилигрима несут
 
 
(так ангел поет вместе с нами)
 
 
а трава как положено ей уходит под землю
 

«Цветные развешаны поло́тна…»

 
цветные развешаны поло́тна
дробящие солнечный день
среди застывших молекул
а тени все льются и льются
 
 
ветер задул свечу и поют о заводах
солнцем сожженные трубы
и чернеют поля непрозрачные
проносящимся в автомобиле
 
 
молчит в темноте часовой
гулкая комната полная ветра
тонких губ сухие расщелины
в предчувствии снежного утра
 
 
их обнаженность простертая
по этому городу так дремлет
настороженно но и ей предстоит
пока поднимается солнце
 

«В синем пространстве гор…»

 
в синем пространстве гор
разрываясь цвели цветы
спускаясь в долину
 
 
и хрипели они увязая
в сладкой воде болот
 
 
там сокровища спят или только
осторожные кости дремлют
подотчетные сырости и тесноте
 
 
в глубоких долинах цветут бесконечно
сквозь отслоенную дерму
в пене травы извиваясь
 
 
начиненные ядом бессмертным
и бросаются птицы в заросли
пламенем нефтяным горят
 

«Зияющая высь марксистских глаз…»

 
зияющая высь марксистских глаз
память о них их выраженье
мы мир насилия разрушим
пока весна эллинская в партийной ячейке
расправляет крылья кто из них переживет
поцелуи ее на раскрашенной кинопленке
и гниющие статуи садов городских
принесут им плоды и цветы
 
 
отягощенные цветением движутся берега
и скрипят суставы под красным покровом
так межсезонье равняет с землей
звуки рабочего молота и оседают
в песчаные рытвины стены факторий
готическими сводами длящих
уже невозможный день
 

«Эфемериды луны и солнца…»

 
эфемериды луны и солнца
в астрономических грезах
в парнасском глубоком метро
парками величественными
высветленные скрытые
в прудах подмосковных
 
 
разделенный меркурий
на почтовых листках
но зачем им сходиться
в единении меридианов
где стекаются боеприпасы
продолжая унылый путь
 
 
и разрытая почва и стены
смещенные но нет ничего
за пределами перемещений
где перевернуты кубки
и дурак неподвижный
окаменевший в парении
 

«Как в разъемах гор лампады горят…»

 
как в разъемах гор лампады горят
сквозь молчание коммуникаций
так иди к перевалу где ожидает
с лицом опаленным
 
 
домны трепещут в расщелинах
книгу уралмаша так перелистывает
раскаленный ветер горных предплечий
как над дряхлыми дремлет лощинами
 
 
взметает обрывки твоих стихов
так ненавидят из безликой руды
высекая венец огнестрельный
но отменит горы солнечный пролетарий
 
 
сравняет постройки тифозная вошь
составы на всех перегонах
только прах прах распыленная
от тебя не останется праха
 

Стихи покойнице м. в.

 
на перевале устланном исключительно
отдыхающими и растворенными
побережий солнцем зеленым
в наше миналото фърли мрак
так что ноздрям тяжело
от урва на урва
 
 
от ядра поэзиса к периферии
расходятся волны чтобы
продвинуть дело миров
и поезд всех разделивший
уходит наконец к звездам
пишет к теплу их и пеплу
 
 
удержана высота так что
тошно подводным османам
вязкому илу признаться
при закрытых дверях в затонах
беззвучных и сообщая
вот да прощай навсегда
там где никому не надо
 

«Курукшетра девяностых…»

 
курукшетра девяностых
арматуры осколки
змеиная кожа в траве
текущая ржавчиной по одежде рукам
затаенная в лощине
 
 
ацетоновые ягоды гулкого парка
смородина крыжовник листва
ссадины и ушибы
зато различимы
гранулы беспощадного асфальта
 
 
сквозь бутылочное стекло
вросшая в землю эстакада
окружив нефтяным теплом
хранила нерасщепленными
наши тела
 
 
и а́рджуна в закатных лучах
смеялся снесенным зданиям
измельченным деревьям
умирающий но счастливый
на исходе лета
 

«Сытые поэты северных стран северных годов…»

 
сытые поэты северных стран северных годов
сиятельные обломки стекающиеся к утренней звезде
сернистыми облаками над утесами озерами скалами
в тумане уст золотой голконды флейты и барабаны
их бесконечных теннисных кортов незаконченных
партий для левой руки но окруженные черными
брызгами восточного семени сочащегося сквозь
тоскующую валгаллу звучат клавиры поверх голов
и в рецитации диктера гремит вокализ снарядов
воскрешенными клавишами парализованного рояля
разрезающие горы драконьи тропы вьются вокруг
в сумерках сочатся пещеры свечением о звучи
пиита побережья вымирающей сталью норда
сотрапезник пены и туч отсечéнный рассветом
от широты долготы освобожденный
 

«Высекая искры из травы подножной…»

 
высекая искры из травы подножной
приближается буря в поле и русского леса
тени на горизонте пока в гейдельберге
жилы мертвецов парализованы или
гальванизированные сумерки раскроены
бликами пляшущих созвездий
скапливается мрак в изломах платья
безответный пока не расколоты
кости о выступы стен зубцы бойницы
всё это смотрит и придвигается ближе
рука на колене и выше проваливается
в немощь и ветхость су́чка кому ты
отсосала на заднем сиденье пока тени
вжимались в лощины дрожали гибли
смятые инсталляцией заката взнесенной
над раздавленными автомобилями
в меланхолически пылающую высь
 

«Так они и провели всю ночь…»

 
так они и провели всю ночь
пока грохотало за горизонтом
в относительной темноте
отраженного снежного света
 
 
нежны и нет мои руки
когда тяжело
не чувствуя времени
перемены закопаны в землю
 
 
никто не приходил за ними
и рассвет медлил так
что ночь до сих пор длится
 
 
нежность в моей голове
океан синевы, свет
что всегда лжет
 
 
тот кто отсутствовал появился позже
когда пришел океан и растрескались горы
нанесенные на кинопленку
 
 
тринадцать дней в иной стране
и она явится снова
 
 
мы готовы к ее приходу
 

«Сойди в ложбину…»

 
сойди в ложбину
где бродят фавны
и феб играет
на своей тяжелой лире
в то время как легкие хлопья сна
ложатся на ветви деревьев
и лиц павших почти не видно
под этим покрывалом
 
 
но сквозь снег
слышен ее голос
тихо
не разобрать ни слова
 
 
и вокруг плавятся декорации
обнажая кирпичные стены,
протянутые наверху провода́
 
 
смотри как мир проникает в тебя
каплями дождя на коже
мокрыми волосами
царапинами и синяками
жаром июльского солнца
разрывающимися от ветра легкими
теплом сухих губ
 
 
пока небо над пригородом темнеет
от приближающихся истребителей
 

Éire

 
как бы научным схвачен трудом
и назначен найдя на улице утром
коленную чашечку чью-то одной из
крутящихся сфер поет ему радио О
дрозд мой черный от голода
все твои косточки но гравитация
в суровых своих полях не знает
как тяжел и прекрасен взлетающий
отбывающий на пароходе
за пределы ирландии милой
 
 
заземленный одеждой смятой
на горизонте ловя мерцание
диафильма и дварфы несут эту боль
или что-то иное сочится в каждой
открывающей парка ворота песне
и ни голода там но цветы и над ними
серая пыль оседающих рудников
в глубине неподъемной отблески
искры инертной отец разделитель
в подземельях зеленой страны
 

IV

Сообщество

 
и вот они в переулке недалеко от северного
вокзала – 10 евро у одного, у другого 7
я их придумал когда слушал в москве
стихи об арабах и террористах когда
под корнями бульваров билось и расцветало
теплое техно ночного парижа, октябрьский
яд сквозняков
два мальчика из черной россии
в нелепых пальто, их левадийская грусть
и столица отчаяния над ними горит дождями
цветет в праздничных флагах, течет волокнистой
рекой – как описать их? двух гетеронормативных
мальчиков в центре парижа в потоках желания
чуждых для нас исключенных из экономики
секса?
заточки в карманах пальто, обрезы
в спортивных сумках – мы хотим чтобы так же
взрывались над нами каштаны пока мы едем
на лекцию в университет и в соседних дворах
поджигаем машины
и они подходят к дверям
плещется мир у них под ногами и клерки
разбегаются в стороны напуганы предстоящей
весной и они говорят: мы ни о чем не жалеем,
черные слезы маркса и арафата заставляют гореть
наши сердца —
и когда приезжает полиция
дождь идет, водостоки забиты листвой —
их кровь уносят сточные воды и выстрелы
отзываются в нашей москве где уже выпадает снег
и на поэтических чтениях все меньше народу —
и если мы собираемся у электротеатра или идем
в новый крафтовый бар то кто-нибудь спросит
как же случилось что здесь мы стоим пока пласт
за пластом движется время под холодной тверской
и на кутузовском там за мостом в оранжевых
вспышках дорожных работ асфальт раскрывается
высвобождая всё то тепло что мы тогда потеряли?
 

«Камни растения были вовлечены…»

 
камни растения были вовлечены
мертвые птицы строительные материалы
и те кто скользил по льду и другие
в легкой одежде с разбитыми лицами
в этом веселом веселом свечении дыме
только сигналы спаслись и разноцветные
вспышки так что выбрались мы из липкой
постели опаленные желтой пыльцой и видим
как кожа слезает медленно раздвигаются
стены приподнимаются шторы и я говорю тебе
что готов забыть о том дне когда красный луч
разрезающий меридиан коснулся моей руки
когда я был мертвецом и его невестой когда мы
погружались в цветущую пыль и мостовые
возвышались над нами
 

«Мясо поздних арбузов вязнет на языке…»

 
мясо поздних арбузов вязнет на языке
в середине осени падающей как туман
укутанной рыхлым светом тревожных
ламп подрагивающих над заваленными
бумагой столами когда каждый зверек
ищет тепла и непрерывна горючая лента
и пронзенное иглами холода тело снова
рассечено цезурой полдня диэрезой ночи
 
 
молочной луной восходящей над луганскими
женщинами из порночата над теми что
ищут друг друга среди лесов и полей чья
кожа позолочена светом так что чешуйки
ее ложатся на автостраду светятся как песок
чтобы снова соединиться под дрожащими
кипарисами юга пока дофамин гложет тела
авторов научных журналов и новостных лент
 

«Не упасть бы в эти шелка в этот…»

 
не упасть бы в эти шелка в этот
холод роскошный на литейном или
прямо на невском почему-то
не скрыться от топографии этой
в революционной борьбе
 
 
нет понимаю как бы и нет
пра́ва на эти слова на эти
передвижения и только сыплются
искры на обмороженные провода
да скрежещут там где-то или
 
 
нет прямо здесь фонтанчики
красного льда кто знает откуда
эти штандарты откуда несется
через просветы день и обнимает
замерзших раздавленных всех
 

«Король разрывов сходит с коня…»

 
король разрывов сходит с коня
под дождем длящимся восемь
месяцев и разворачивающийся
холод обнимает его и соцветия
плесени полыхают в замкнутых
комнатах сна
 
 
камни разбросало взрывной волной
не подойти к руинам и шаги
рассыпаются над осклизлыми
мостовыми что ты скажешь себе
среди гнили и пыли с файером
в робкой руке?
 
 
что шелестящие вверх поднимаются
обугленные широ́ты в свернутых
аллеях дождь прибивает огонь
к земле и невозможно струится между
просветами пеной рудой наше
пидорское солнце
 

«Звук вплетается в замирающий знак ночи…»

 
звук вплетается в замирающий знак ночи
под тяжелыми соснами тающими кораблями
закипает наледь заглядывают в окна
утомленные квартиранты над чистой
планетой проносящиеся в рассветном
копошении эпителия расскажи как тебя
выебали в этом переулке милые мальчики
среди разрывающей легкие весенней пыльцы
пока день переваливался через горизонт
отяжелевшим цветением разбухал оседая
на низкие горы и выплескивался на берег
где в тумане и темноте приморской цветы
и звери собирались в новый поход
 

«Вишня рябина волчьи ягоды для тех…»

 
вишня рябина волчьи ягоды для тех
кто близко живет к земле кто
умывается дождевой водой и сгорает
под солнцем прорастающие сквозь бетон
навсегда оставаясь с нами в пространстве
воска в свежесрубленных ветках почти
безымянных где набухает пшеница
где скрыто тепло и другое всё что есть
у тебя всё что выиграли мы сражаясь
в небольших городах среди пыли и мха
 
 
вечером в поле не устоять на ногах от ветра
и дыма как в полдень от пронзающих голосов
птиц от всего того что оседает на землю того
что виднеется сквозь просветы отдаленных
сосен в духоте я проснулся когда доски
скрипели и хрустело стекло рассыпанное
на полу и проходящие люди в одеждах
защитного цвета перемещались в лучах
пыли словно любовники забывшие друг
о друге среди протяженных полей
 

«Дочь соловья и сестра соловья…»

 
дочь соловья и сестра соловья
тихое тело и сон разрезающий
сон среди талой воды где
инфузории дышат где дрожат
сердца́ заключенные в колбу
ветра туч и огня
 
 
если в грязи рассвета найдется
кристалл что оживит наши флаги
то через два года взорвется солнце
и осколки его запекшиеся будем
искать мы среди темного шлака
и нефтяной золы
 
 
всё кончится через два года дети
вернутся в коконы сна и не в этот
так в следующий раз поднимется
свет от земли заискрятся волосы
зелеными волнами трав в тишине
обовьются
 

«В пыльных книгах…»

 
в пыльных книгах
они провозили слухи
их досматривали у границы
и пока он спал вокруг
скулили собаки зарываясь
в пласты препаратов так что
книжный червь заползал
ему в ухо полное пыли
 
 
и качались за окнами
быстрые льды рек
хрупкие ветви ночи
огибали его лицо
дышала земля и над ней
тревожный конвой
проносился звеня
 
 
за полчаса до границы
покрытые потом они говорили
о космических пришельцах
что непременно спасут мир
об уринотерапии о том
что корабли империи
поднимутся ввысь
нанесут последний удар
 

«Звезда моего государя восходит над джелалабадом…»

 
звезда моего государя восходит над джелалабадом
где изгибаются реки и нет ничего другого только
разморенные солнцем тела и сожженные солнцем
ракеты где плавятся черные горы в честь праздников
и пиров пылятся дворцы и плотины в склеротической
дымке подхватывающей крылья птиц там разведчик
заброшенный в тыл постепенно осознает что земля
монотонна и неизменна обуглена и черна но любит
ее и по-прежнему вглядывается в очертания холмов
но неровны текстуры и пикселизованные облака
прерывают простор и все так же болят глаза разрываясь
как переспелые сливы
 

«Кожа под солнцем гор…»

 
кожа под солнцем гор
преображенная в новое
государство чьи границы
стерты порывами ветра
и предметы подходят к своим
краям преданные коленями
и локтями я бы выбросил
все твои вещи если бы не
находился в этом отеле
не спускался к реке где
остывают стеклянные
створки дворцов виноград
выплескивается на свободу
и ты спишь ничего не зная
о том как пролеты моста
возвышаются над цветением
о том как войско спускается
с невысоких гор к узкой реке
 

«Молочный смог для которого…»

 
молочный смог для которого
не существует москвы ее
вокзалов дорог остановок
где сходят все и транспорт
следует в парк где кверху
стремится день пробиваясь
сквозь скругленные холодом
ветви и ты призывник в тихом
морозном дворе вывернутый
наизнанку по дороге в донецк
где маленький поэт и другие
в обесточенных снах видят
себя окруженными волнами
трав устремленных к земле
под тяжестью тучного ветра
 

«Проемы в пространстве полные капиталом…»

 
проемы в пространстве полные капиталом
разрывы в брусчатке набухшие от капитала
и звезды что движимы капиталом
их шестерни их скрипящий шаг
 
 
кофейные аукционы воздушные биржи
веселые трубы заводов и скрипящий
воздух зимы шипящие вставки солнца
от которых взрывается горло
 
 
вот мое время раскалывающее льдины
на глухой и темной реке – яппи ли ты
из беркли, мышиный король из детройта
слизывающий пот с их рабочих спин
 
 
наемный работник (как я) в общественном
транспорте следящий за медленным
дымом машин – всё вернется к тебе
вместе с их голосами славящими капитал
 
 
и тепло побережья и ожоги летней воды
камни на долгой дороге их влажные
прикосновения, тихие голоса и твое тепло
превращенное в капитал
 

«Над зеленой водой балаклавы…»

 
над зеленой водой балаклавы
распускается медь мертвых
животных и темное сердце
цветет
 
 
вызревают подводные лодки
тихо падают редкие листья
так что доспехи легкой бригады
гудят
 
 
гниет виноград узловатый в долгом
свечении прорезающих рек и скользит
под пальцами грунт оставляя земле
свет
 
 
и в распавшихся связках ветра молчат
друзья и дети друзей поют о том как
над волнами сада распространяется
день
 

Застава ильича

 
тем летом поручни трамваев лоснились
от пота от удушающих облаков
от запахов где все смешаны вместе где
всё что мы ненавидим что дорого нам
как бедный убитый зверек или
кадр советского фильма
 
 
хитров переулок и сирень
пробивающаяся сквозь брусчатку
и складки камней под расцветающим
мхом вся эта злая москва тени
скомканных зданий и как он идет
под гаснущими фонарями
 
 
как расползаются вещи и нить слюны
испаряется от континентального жара
и вздрагивают саламандры в трещинах
дворцов и как мы бухаем в парке среди
соленой травы и как над нами
разверзается наша победа