Текст книги "Ovum"

Кирилл Куталов
OVUM

КиберРеальность

© Кирилл Куталов, текст, 2024

© VIKBEE, иллюстрация на обложке, 2024

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2024

Часть I

1. Чёрная. Ноут

…и садится ему на лицо».

Я написала последнее слово, поставила точку, нажала Enter, и экран ноута погас. Ещё секунду у меня перед глазами светилась цифра 31. Тридцать одна страница нейроскрипта. Потом погасла и цифра. Я воткнула в гнездо кабель питания, нажала on/off, постучала по клавишам. Не помогло.

Ноут умер.

Скрипт, конечно, никуда не пропал. Сохранился в метаоблаке Morgenshtern’a, на бэкап-сервере Комитета Сестёр, во вселенском кеше. Информация не пропадает. Всё дублируется, каждая буква записывается в блокчейн. Захочешь, ничего не удалишь из этих облачных цепей. Так было до Перехода, так происходит сейчас, так будет всегда.

Другое дело ноут. С паутиной из тысячи царапин на алюминиевой крышке. С протёртым до прозрачности пластиком на пробеле и левом Shift’е. С тремя битыми пикселями в разных углах экрана, минуту назад они светили сквозь матрицу белым неоном, последний раз за десять лет.

До Перехода у меня никогда не было десятилетнего ноута. Политика студии, раз в три года профилактическая замена. Нужно было только подождать полчаса, пока айтишник сидел за моим столом и настраивал рабочую почту, посмотреть в окно, на здание соседнего бизнес-центра, на усатого мужика в белой рубашке возле входа, он выходил покурить за компанию с высоким охранником в чёрной форме и с жёлтыми шевронами на рукаве, издалека они вдвоём напоминали рисунок Tom of Finland, сходить на офисный обед, налить из автомата бесплатный капучино.

До Перехода мой мир был на гарантийном обслуживании. Все поломки учитывали заранее и авансом вносили в бюджетную ведомость.

Потом гарантия закончилась.

Мёртвый десятилетний ноут лежал передо мной на столе из ДСП, между сигаретной подпалиной и пятном от вчерашнего кофе.

Мне было не на чем закончить этот чёртов скрипт. Завтра мне нечем будет заплатить за жильё. Я знаю, да, невелика потеря, дыра, студия площадью двадцать квадратов, больше похожая на морской контейнер, плита на две конфорки, стол из ДСП напротив неё, стоячий душ и самый нелепый предмет в мире, хрустальная люстра с гирляндами гранёных шариков. Но кровать, господи, кровать. В этом двадцатиметровом контейнере стояла настоящая кровать, огромная, в половину единственной комнаты, с настоящим матрасом на пружинах. Роскошь. Пойди найди такую в съёмном жилье эконом-класса. И купить не на что.

Я захлопнула алюминиевую крышку, закрыла глаза, отсчитала семь ударов сердца, открыла глаза, взяла ноут обеими руками, потерпи, родной, сейчас всё закончится, и об столешницу с размаху. Он неожиданно мокро захлюпал нутром, у него там накачанный спермой презерватив, вздутые водянкой кишки, расплавленный мозг, желе из жира.

Morgenshtern запустил бы ноут в стену, и осколки мёртвой матрицы смешивались бы в ультрарапиде с бетонной крошкой, отражаясь в самом нелепом предмете в мире, в гирлянде хрустальных шариков на люстре. А я, я добила старичка об стол. Совсем не так эффектно. Это как реальный секс, несогласованная физическая возня, тяжёлая, утомительная. Не то что нейроконтакт, Morgenshtern, сероглазый саб-блондин, темнокожая дом-великанша, толстенький азиатский асексуал. Кто угодно, каждый день, любая комбинация сотен параметров. Все эмоции, переживания и оргазмы авторизованы, нужно только принять условия и дождаться информированного согласия, а потом давай, бей посуду, ломай кости, прыгай в сирийскую цепь.

Morgenshtern никогда не жил в съёмных квартирах, и платить за ремонт стен ему бы не пришлось. Morgenshtern вообще не жил в физическом мире и ни за что не платил. Его так придумали и сделали, он никогда ни за что не платил.

2. Славик. Фиксер

Официально Славик не существовал.

В каждую командировку он ездил с новым паспортом, а когда спрашивали, на кого работает, отвечал, что ни на кого не работает, путешественник, блогер.

Исходники Славик не хранил, гнал живое сразу через автономный спутник связи на защищённый сервер, прямо с камер. В его телефоне были размытые – для отвода глаз – снимки от бедра. Бары, пляжи, рынки, парни, девушки. Обычные люди. Обычные плохие фотки. Иногда народ подходил, просил удалить – он удалял.

По Африке Славик гонял уже два месяца. Из страны в страну, из города в город – Кампала, Гулу, Киншаса, Кананга, Найроби, Накуру. Нигде не задерживался дольше недели. В путеводителях по этим местам обычно пишут: не носите с собой крупные суммы денег, не пользуйтесь на улице дорогими телефонами и фотоаппаратами, не надевайте заметные украшения, не выходите из отеля после наступления темноты.

Что делать во время вооружённого переворота – не пишут.

Повстанцы осадили президентский дворец в Найроби в понедельник, когда Славик добрался до побережья Индийского океана. Он снял жильё в Малинди, курортном городке в двух часах езды от Момбасы, – двухэтажный дом в стороне от набережной, на улице позади рынка. Туристы в этот район не заходили, полиции мало – то что нужно. В доме почти не было мебели, там вообще почти ничего не было: в большой спальне на втором этаже стояла king-size кровать с кованой спинкой, висели жалюзи на окнах, неработающий вентилятор на потолке и кондиционер в стене. Ещё была армейская койка в комнате на первом – на ней Славик спал.

Во вторник и в среду в новостях первым номером шли репортажи из столицы. Войска теснили повстанцев в сторону Киберы. Перестрелки на улицах. Трупы на проезжей части. Сгоревшие тачки. Быстрый монтаж, общий план.

В четверг вечером на улицу позади рынка приехал армейский джип с крупнокалиберным пулемётом в открытом кузове и двумя автоматчиками в форме без знаков различий. Африканский шик. Встали на возвышении, простояли всю ночь.

Из техники у Славика оставалось два смартфона, планшет и запасная GoPro. Дисплей рабочей 3D-камеры лопнул в Накуру неделю назад – не выдержал жары, устал от живого. Из чёрной дыры дисплея торчали стеклянные кинжалы длиной в сантиметр, осколками поменьше была нашпигована поролоновая подкладка алюминиевого бокса. Африка, конечная. Всё заканчивается и ломается, а новое взять неоткуда.

Славик успел записать этой камерой видео на четыре полных метра – рабочий день банковского клерка. Живое, настоящий секс, настоящая сперма, настоящие члены, настоящие влагалища. Всё настоящее, как старый советский пулемёт в кузове джипа. Эксклюзив. В Пакистане за такое отрубят обе руки. В Тае удавят и бросят труп собакам.

Смартфон и GoPro можно было подключить через самодельный контроллер – перепаяли ребята в гараже на Савёловской, – картинка местами будет двоить, но так даже лучше. По брифу оставалась последняя сцена, кульминация, money shot, и для неё нужны были тела. Настоящие, чтобы трахались под армейским амфетамином.

В пятницу утром Славик раздвинул пальцами пыльные полоски жалюзи, посмотрел в окно. Джипа с пулемётом не было. Дети гоняли в пыли консервную банку. Возле нежно-розовой, выгоревшей под тропическим солнцем стены барака дымился чёрный мусорный бак. Обычный день на задворках городка в Восточной Африке. Пока в новостях не объявят, что аэропорты захвачены повстанцами, можно не дёргаться.

Водитель тук-тука, замотанный в белую простыню высохший сомалиец, жевал кат, свежие побеги торчали из холщового мешочка под ногами.

Тук-тук привёз Славика в Chez Dada – туристический бар возле набережной, напротив торгового центра. Тент из линялого брезента, растянутый на толстых столбах-опорах. Прохладная пыль поверх каменной плитки на полу. Тяжёлые диваны из толстых брёвен и грязно-розовой потрескавшейся кожи. Низкие столики из стекла и ротанга. Сбежавшие от Перехода белые. Живое и героин. Кенийский кофе и банановое пиво.

Держали Chez Dada французы, семейная пара. Сегодня оба были на месте, редкий случай. Хозяин сидел у стойки в расстёгнутой до живота голубой рубашке. Снизу белые шорты, сверху соломенная шляпа-сафари с тёмной от въевшегося пота полоской у края полей. В жёлтых волосах на груди блестели цепочки с буддийскими медальонами и два православных креста. Хозяйка в линялом джинсовом комбинезоне стояла у раскрытого полога тента.

К тенту подъехал армейский джип, один в один как тот, что Славик видел из окна, только без пулемёта в кузове. Из джипа вылез высокий человек в камуфляжном х/б, чёрном спецназовском берете и очках-авиаторах. Хозяйка подошла к нему, протянула бумажный конверт. Тот заглянул внутрь, улыбнулся золотыми зубами, спрятал конверт в карман х/б.

Джип газанул и двинул прочь, в конце улицы лягнув колёсами воздух над лежачим полицейским.

Телевизор позади стойки без звука показывал десятичасовые новости: повстанцы отбили атаку и шли с боями к президентскому дворцу. Трупы на проезжей части. Перевёрнутые тачки. Автоматчики в форме без знаков различия. Славик снял бы по-другому.

Справа от Славика пили кофе три белые женщины лет восьмидесяти в открытых сарафанах. Географическая карта пигментных пятен, рептильи крылья обвисшей кожи с внутренней стороны плеч. За столиком левее растеклась по дивану пара: бледные, в круглых солнцезащитных очках, сзади под воротником чёрной рубашки белела контрастная строчка Maison Margiela. Два свежещёких немецких пенсионера – один в розовом поло, другой в салатовом – устроились у стойки и поглаживали бутылки Tusker lager.

Славик пил кофе и ждал фиксера.

Фиксер приходил в Chez Dada каждое утро. Он отыскивал новых клиентов, недавно прибывших белых туристов. Замечал такого и лениво шёл в его сторону, как будто мимо. Шаркал пластиковыми шлёпанцами на отёкших ногах. Останавливался в паре шагов от столика. Улыбался, кивал и даже как будто уменьшался в размерах. Потом подходил ещё на шаг, доставал из кармана толстую пачку мятых денег. От купюр слабо пахло забродившим манго.

– Обмен, мистер? Курс лучше, чем в банке. Без очереди, без паспорта.

Если срабатывало, продолжал, наклоняясь над столиком, ввинчивался в сознание медленным саморезом: есть ещё кое-что, тебе понравится, мистер. Я присяду? Зови меня Иди. Как Иди Амин. Слышал про такого?

Присаживался. Недолго беседовали, Иди улыбался и играл мятой пачкой. Белые цепенели. Вскоре Иди уходил – и возвращался уже не один.

Когда Славик заказывал омлет, Иди привёл в бар двух девушек одинакового роста. На одной было тёмно-бордовое с чёрным узором африканское платье, на другой – короткие тёмно-синие шорты и крошечный красный топ. Маленькая грудь, длинные ноги, тонкие руки. Хорошие тела, подошли бы для финальной сцены.

Иди и девушки присели за столик к бледнолицей паре. Женщина в круглых чёрных очках полулежала на диване, закинув ногу за ногу, – худые щиколотки, сухая, как присыпанная белым порошком, кожа. Мужчина в Margiela пощупал девушек за колени, сжал одной бедро, другую взял за подбородок, потрепал по щеке. Верхняя губа мужчины зацепилась за клык, и тот белел на белом лице.

Ещё через полчаса, когда Славик уже съел омлет, Иди привёл подругам в сарафанах парня лет двадцати. Косички до пояса, бриджи до середины мощных рельефных икр, тонкие щиколотки. Иди повторял: «Куньяза, куньяза», – и делал указательным пальцем жест, как будто протыкал снизу воздух. Подруги улыбались, помахивали крыльями, фоткали парня, трогали выступившую на бицепсе вену.

Немецкие пенсионеры тянули по третьему Tusker за утро. К ним Иди подсел с крошечной кенийкой в чёрном микроплатье, в тени брезентового тента она почти исчезала, только белки глаз и зубы белели рядом с розовым и салатовым поло. Кенийка заказала водку-тоник, выпила, как стакан воды, в два глотка.

Славик кивнул фиксеру.

– Хороший курс, мистер. – Иди вытащил из кармана пачку. – Лучше, чем в банке. Без очереди, без паспорта.

– Присядь, дружище.

– Я тебя здесь уже видел, мистер.

– Я тебя тоже. Мне нужны тела. Трое. Две девушки, один парень. Трезвые. На ночь, до утра. По этому адресу. Привези их мне до заката. Сможешь?

– Нет проблем, мистер. Привезу. Хорошие тела. Всё умеют. Будет много воды. Оплата вперёд.

Иди улыбался, перебирал толстыми пальцами мягкие деньги. Пахло потом и забродившим манго.

3. Чёрная. Трубы похоти

Пока спускалась в лифте, перечитала с экрана телефона последнюю страницу, ту, что закончила до смерти ноута. Одна сцена, как раз успела за девять этажей.

«Уровень допуска: 18+, стандартный обладатель ежемесячной подписки.

Жанр: погружающая нейросимуляция.

Серия: „Трубы похоти“.

Локация: типовой подъезд в многоквартирном доме на окраине города.

Стимуляция обонятельного центра: запах вагинального секрета, запах ношенного не более трёх часов белья (нота стирального порошка по запросу пользователя, нота мочи по запросу пользователя).

Стимуляция слухового центра: скрип песка под ногами, хруст мелких осколков стекла, неразборчивая лёгкая музыка из квартир вдоль лестничных пролётов.

Стимуляция зрительного центра: зелёные стены подъезда, уходящая вверх лестница с густо перекрашенными тёмно-бордовыми перилами (крупно – подтёки краски), посеревший от пыли потолок. На стене углём нарисована вагина в человеческий рост, издалека она напоминает вытянутую по вертикали розу, при приближении рисунок становится похож на пропущенную через инстафильтр фотографию. Два десятка эрегированных членов в натуральную величину, нарисованных тем же углём на сером потолке лестничного пролёта, выглядят по сравнению с вагиной непропорционально мелкими. Члены направлены вверх и вперёд, туда же, откуда доносится запах. Все рисунки ограниченно анимированы, до эффекта мерцания.

Камера от первого лица движется вверх по лестнице.

На последнем этаже под чердачным люком – приоткрытая дверь (метка цели – подсвеченный контур). За дверью типовая квартира в девятиэтажке на южной окраине города. Из окна кухни (на подоконнике – вытянутый пожелтевший кактус в коричневом горшке) видны такие же девятиэтажки, расположенные под прямым углом друг к другу, они отличаются только цветом: светло-жёлтые, светло-голубые, белые. При повороте камеры влево видно зеркало, в зеркале – отражение нейропроекции клиента.

Ситуационный костюм клиента: синий рабочий комбинезон c широкими лямками поверх белой плотно облегающей футболки, подчёркнуты дельтовидные мышцы, большие грудные мышцы, трапециевидная мышца, медиальные головки трицепсов. Лицо из библиотеки Morgenshtern, этническая идентичность по запросу пользователя, биологический возраст по запросу пользователя.

Из комнаты в дальнем конце коридора выходит нейропроекция женского персонажа. Ситуационный костюм: банное полотенце, обёрнутое вокруг тела, прикрывает грудь и полностью открывает ноги. Второе полотенце обёрнуто чалмой вокруг головы, в следующем кадре оно падает, волосы рассыпаются по плечам, заметно влажные.

Стимуляция обонятельного центра: парфюмерный запах шампуня, запах тела, запах вагинального секрета.

<Разместите нормативное предписание здесь>

<Текст предписания>

«Все модели-нейропроекции в предложенной симуляции созданы с использованием обезличенных данных, любое сходство с физическими лицами – субъектами права – является случайным и непреднамеренным. Авторы программы предупреждают: сексуальное, либо сексуально окрашенное, либо воспринимаемое таковым одной из сторон взаимодействие с любыми физическими лицами – субъектами права – возможно только после заключения формализованного согласия. Нарушение этого правила влечёт наказание в соответствии с действующим законодательством. Нажмите „Принять“, чтобы продолжить».

<Текст предписания завершён>

Необходимый элемент: интерактивный блок «Принять». Активация блока возвращает клиента в поток сцены.

Переход через монтажную склейку.

Клиент лежит на спине, нейропроекция женского персонажа стоит над клиентом, на уровне головы, расставив ноги. Полотенца и одежда лежат рядом. Камера переходит с лица (яркая красная помада на губах) на вагину (метка цели – подсвеченный контур), вагина повторяет формой рисунок на стене подъезда.

– Привет, красавчик.

На этой реплике нейропроекция женского персонажа наклоняется, берёт рукой нейропроекцию клиента за волосы и садится ему на лицо».

Мне оставалось написать в этот скрипт ещё две сцены, до пяти получить комментарии комитета приёмки и до семи внести правки, потому что в семь рабочий день закончится и комитет отключится от группового чата. Не успею, значит, пролечу мимо денег и будет нечем заплатить за квартиру. Вот так просто.

Все комментарии комитета я знаю заранее. Они не говорят ничего нового уже много лет, одни и те же слова на каждой фидбэк-сессии, с небольшими вариациями.

Y-хромосомный алкоголик из отдела продаж скажет, нужно усилить wow-эффект. У него двойные мешки под глазами, он замазывает их тональником. Кого ты дуришь, думаю я каждый раз, бутылка красного на ночь твой wow-эффект.

Ещё он говорит иногда, персонажи недостаточно идеальные.

Эти слова могут значить что угодно, может, у него похмелье и белый свет ему не мил, я никогда этого не пойму и не узнаю, я даже переспрашивать не буду, что он имеет в виду.

На этом месте подключится зануда из продакшена, скажет, такая у нас работа, делать идеальные создания, идолов, концентрированные массивы записанных эмоций и образов для прямой передачи в мозг.

Спасибо, скажу, я с утра не могла вспомнить.

Потом будет кульминация, вступит генеральная. Как отрежет, нам нужно порно, если по-старому. Понимаете значение этого термина?

Спорить бесполезно, конечно, скажу, конечно, госпожа генеральная, я понимаю значение термина. Прекращаю разговор, ухожу вносить правки, буду делать идеальные создания, добавлять wow-эффект, как скажете. Только вот незадача, небольшой глитч, сбой в системе. Если я не найду работающий компьютер, никакого порно вам сегодня не будет.

4. Диана. В теле обычного человека

Новых женщин Шейху привозили раз в неделю.

Досье на него завели давно, ещё до Эпидемии. Он тогда проходил свидетелем по делу о подпольных порностудиях – не стал дожидаться изменения статуса, сбежал из страны, исчез в Турции, а потом всплыл в Эмиратах, откуда перестали экстрадировать после Перехода. «Шейх» был его ник в мессенджерах.

В Дубае он развернулся: живое, импорт тел через Марокко и Стамбул. Диана лично изучала его жертв, так же скрупулёзно, как раньше – самого Шейха. Собирала досье на каждую сестру. Откуда родом? Где росла? Где училась, если вообще училась? Как попала в Дубай? Куда её отправили потом – и где её следы терялись навсегда? Искала совпадения, отмечала точки на карте. Точки со временем превращались в пунктирные линии – чёрными контурами проступали каналы человеческого трафика.

Диана точно знала, как покончит с ним – лично, своими руками. Она видела эту сцену во сне, представляла наяву, продумывала, привыкала к расположению предметов и хронометражу событий: вот он сидит на стуле напротив неё, одетый в белую джалабию, она поднимает оружие, шесть сухих щелчков, шесть красных гвоздик на белом.

Чтобы довести замысел до исполнения, нужен был повод, серьёзный, почти фантастический: если бы в очередную партию невольниц попала такая же, как она, из мира Перехода, или если бы он сам, лично, убил кого-нибудь и этому остались бы неопровержимые свидетельства. Она ждала.

Три года прошло – Шейх ни разу не пересёк черту. Или пересёк, но она не уследила.

Во время решающей телеконференции аватарка Старшей сестры Комитета, высшей officière, – белый пони-единорог с сиреневой гривой и витым розовым рогом – ворвалась в эфир уже на середине её доклада.

– Это же живое, из Африки, – сказала пони-единорог. – Не наша область, пусть Интерпол им занимается. Спецоперации, серьёзно? Нет. Просто нет. Окончательное решение. Что там ещё у вас? Тела? Трафик из Кении и Нигерии? Они же сами подписали согласие. Мы ничего не можем сделать, даже если бы хотели.

У Дианы в глазах поплыло от ярости на этих словах: они не знали, что подписывают, половина читать не умеет, не то что писать.

– Мы ничего не докажем. Жди. Будешь самовольничать – заменим нейронкой.

Пони-единорог прислала в общий чат подпрыгивающий смайлик.

И Диана ждала. Как в детстве, шесть лет, вечность, всё своё детство, до Эпидемии, до Перехода – ждала.

Диане было двенадцать, когда похоронили её отца – в закрытом гробу, по эпидемиологическому протоколу. Шестой штамм – последний перед войной и Переходом. На похоронах она выла и рычала, упала в жирную октябрьскую глину возле свежей могилы, била по этой глине кулаками и ногами, кусала, набивала рот, её рвало этой глиной. Приехала скорая, вколола транквилизатор. Вопросов ни у кого не возникло: бедный ребёнок, сирота, как ещё это должно было выглядеть, такое горе, шок.

На ощупь глина была гладкой и холодной. Диана помнила это чувство – гладкого и холодного, такой была кожа на животе отца, когда он пришёл ночью к ней, шестилетней, в комнату и сделался огромным, гораздо больше, чем был всегда. Или он всегда был таким огромным – великаном, чудовищем – и только днём притворялся обычным человеком? Под тяжестью его гладкого холодного тела у неё сначала отнялись руки и ноги, а потом и сознание отключилось, она как будто исчезла тогда, её не стало там, в тот момент. Когда сознание вернулось, он уже ушёл, и она снова была одна.

О той ночи никто никогда не узнал. На похоронах отца Диана выла и рычала, кусала гладкую глину, потому что не дождалась – он снова ушёл, не получил смертельной дозы справедливости, просто взял и сдох, сам.

Она видела отца в зеркале каждое утро: низкие брови, покатый лоб, хищные, как будто всегда раздутые в приступе гнева ноздри.

На совершеннолетие сделала себе подарок. Три недели в клинике. Хирурги спилили надбровные дуги, расточили края глазниц, подняли уголки бровей. Нос не тронули – она просила не трогать. Когда с изрезанного опухшего лица впервые сняли перед зеркалом бинты, увидела: теперь всё так, как и должно быть. Фурия Перехода – хищная птица перед броском.

В двадцать лет Диана получила лычки officière Комитета Сестёр и право карать таких, как её сбежавший от возмездия отец. Причинять справедливость.

Шейх уже тогда был легендой, антигероем, заочно приговорённым во всех странах Перехода. Про него знали многое, зубной слепок и оцифрованная карта родинок на его теле ждали только процедуры опознания трупа. Диана могла вслепую одной линией нарисовать его тяжёлый, выпирающий от груди живот, и ещё она знала наверняка: кожа на этом животе гладкая и холодная.

За окном апартаментов Шейха в Бурдж-Халифа месяцами висел автономный дрон, крошечный карбоновый шершень со сверхчувствительным микрофоном. Через глаза шершня Диана наблюдала, как перед сном Шейх снимает джалабию и превращается в бесформенное чудовище, монстра, только днём прячущегося в теле обычного человека.