Текст книги "Империя Машин: Старый Свет"

– В древние времена отлученные от религии маргиналы испытывали непримиримое чувство бешенства. Они разукрашивали свои уродливые физиономии, подражая дикарям, и устраивали набеги на мирные поселения. Скажите: искали возмездия? Вовсе нет! Они впадали в злобу, потому что оказались даны себе, просто так, и не знали, чего поделать с обретенной свободой. Эти беспомощные сосунки, оторванные от матери, барахтались, замкнутые в бесплодных фантазиях. Вы одиноки и сами обрекли себя на убожество. Ваше отторжение цивилизации – не более, чем иллюзия, – Дион возгордился слаженности собственной речи, – каждый из нас решает, кто пассивно претерпевает, а кто способствует совершенству мира. Вы возлагаете надежды, мы – строим алтари, творим реальность. Чувствуете разницу? В чем-то вы несомненно правы: обществу нужны перемены, однако ваше фиаско в том, что вы, в отличие от нормальных людей, не уравновешиваетесь положительным началом. Страсть, разрушение, страдание – сплошной кладбищенский шторм. Ваш отрицательный заряд – пустое, бесплодное отторжение анархистов и нигилистов, болезненное мудрствование. Переполняли ли вас хоть раз подлинные чувства? Не спешите перечить, вы – лжецы, напрасно дурачите собственную тень! Не мы прогоняли вас, а вы сами не вынесли собственной ущербности, низости, узости и забились в потемки. Человек – дарование света, озаряющее мертвую материю цивилизацией, плотник судьбы, а не рефлекторная крыса.

Сонтейвец наморщил лоб, мужик тщательно жевал мясо, женщина тяжело вздыхала, а раненый в углу лишь улыбался. Его лицо частично перекрывала лампадная тень, и в этой туманной игре тьмы со светом офицер разглядел признаки патологии. Дион думал, что «травмированный» первым вставит дерзкое словечко, но куда раньше отозвался «пустынный воин»:

– Неслыханное дело! Неотесанный мужлан прочел болезненным юнцам и полудохлым старцам лекцию! – пустынник загоготал, давясь выпивкой.

– Откуда у тебя вино? – спросила старуха.

– Как и подобает падшему человеку, стащил у законопослушных граждан.

– Ваши едкие замечания излишни. Безвольные слюнтяи, неумелые калеки, неврастеники… Вы никем не востребованы, и годитесь разве что на обслугу. Ваши наскоки на порядок проистекают из непочтительного бунтарства младенцев, огрызающихся на отца.

– И это говорит старухе тридцатигодовалый суслик? – засмеялась женщина, – подрос бы вначале, после – пасть разевал.

– И калек приплел! А ты в курсе, что государство швырнуло инвалидов прошлой войны? Неспроста многие из них выступили на стороне дезертиров.

Катрин смерила Диона огорченным взглядом и это ранило его глубже ругани Пограничников. Но он стряхнул ее эмоциональную власть, переключившись на «падших узников прошлого».

– По закону военного времени…

– Война – произвол, а ты – несешь белиберду. Небось прихлопнул «уклониста» и героем себя возомнил? Признайся, товарищ: приятно чувство господства? Человек мог передумать, а его вяжут и грозят револьвером у виска. Ослушается – путь один: в яму. Подчинится – туда же, но чуть позже.

– Я родину люблю, три года отдал службе и задним умом не жалею, а вас всех слюнтяев и уличных протестунов – ненавижу!

– Человек – не животное, метящее территорию, – отрезал сонтейвец.

Диону осточертело спорить. Их речь, специфические черты, бессильно-озлобленные скупые физиономии, вялые, повисшие вдоль тел руки… Внешние проявления их деятельности несли тяжелый след чудовищной заторможенности, неприспособленности к настоящему. Какую бы империя не предлагала им работу, она, по большей части, воспринималась Пограничниками неприятной, а то и вовсе насильственной. «Вот до чего доводит чрезвычайная чувствительность к временным трудностям. Правы корректоры. Иной раз несоразмерная событию реакция, свидетельствует о преследующей душевнобольных серьезной хвори». Сознание Диона протоколировало «вечную угрюмость, зажатость, агрессивность, малообщительность, недовольство, убогость, эгоизм и отталкивание сочувствия со стороны здорового коллектива». Мирок Пограничников деградировал, и они тщетно пробовали ухватиться за воздух… Куда там! Им не остановить эволюционный процесс. Это естественное отмирание нежизнеспособных организмов, исчерпавших себя до основания.

– Хватит! ты заявляешься в наш дом и диктуешь, как жить! – вскричал хозяин подвала.

– Вы находитесь на территории, подчинённой закону империи, – парировал Дион, а про себя: «неужели я высказал это вслух?».

– Да пропади пропадом твоя куриная голова! Испокон веков это ничейные земли.

– Сейчас они под юрисдикцией…

– Сопляк, народу нет дела до твоей бумажной волокиты. Власть сменится, мы останемся. А пока – вон за порог! – процедил хозяин, взявшись за вилы.

– Вы – свободные люди.

– Повтори это в раковом корпусе, – засмеялся незнакомец прежде, чем упасть с матраца.

– Ты словно бездушная машина подавления – упрекнула его Катрин.

– Песьи морды, за слова каторгой грозите, пока харю не начистят.

– Отвечать надо уметь, – Дион готовился к схватке.

– Это вы под Вермиром отвечали? Пятки только так сверкали, когда небо озарили наши залпы – ухмыльнулся Сонтейвец, – то-то почетный караулец драпнул от напалма.

– Я многое повидал, – приблизился хозяин, – виселицы не боюсь, а ты ещё не бывал покойничком. Советую оступиться подобру, поздорову.

– Узнаю генетическое уродство, – холодно ответил Дион, повышая голос, – знакомые глаза, и родовая фамилия… Кажется, Шворц? Его дед дезертировал и вступил в засадные войска врага, – пояснил Дион остальным.

– А что – у нас теперь наследственность – преступление? – засмеялся Сонтейвец, – чекнутые служилы.

– Дурная кровь, знаешь ли, течет во всех вас…

– И это говорит человек, дважды нападавший на наши территории? Тот, кто…

– Юридически, пограничные земли принадлежат нам по праву первоприобретения.

– А ты уверен, болван, что тебе представили оригиналы документов?

– А еще, – встрял хозяин, – юридически этот дом, как и вся округа – земля Сонтейва. Однако по улице шастают ваши полицаи, которые отняли у нас владения, сославшись на историческое право! Вы ненавидите Морскую Империю, с которой Сонтейв заключает союз, но ведете себя точно так же!

– Не морочьте мне голову! Прямо говорите, трусы: как можно предать родину?!

– Какую родину? – тихо выползла с печи старуха.

«Еще одна дряная бабка…». Дион ощутил подступающую тошноту. Вянущий запах, долговязая речь, затхлое пламя жизни – все, все сливалось в единообразное «нет», тотальное отрицание, чрезмерную уплощенность мысли и однобокого чувства. Бессознательное выносило диагноз. Он махнул рукой, пробурчав что-то невнятное и, не дожидаясь Катрин, ушел. Старуха из подвала с сочувствием провожала Диона, глядя вслед точно на умалишенного. Когда она призналась, о чем думает, пустынник едва не подавился от смеха. Тем временем магнитная буря улеглась. Пограничники распечатали ставни, пропускающие кислород. Старуха вернулась к готовке. Сонтейвец зачем-то подключил нерабочее радио. В подвале царила заурядная тишина. «Слышал кто: чего солдафон бубнил?» – спросил растеряно хозяин. «Муж твой, девочка, посоветовал нам трусливо уносить ноги».

Катрин глубоко вздохнула. Она огорченно присела у изголовья кровати и наложила компресс на горячий лоб больного юноши. «Ступай, милая, ты итак сделала достаточно, – нежно улыбнулась старуха, держа девушку за руку, – и говори громче, слух уже не тот». «Он останется при своем» – вполголоса повторила Катрин. «Двадцать лет назад мои сыновья рвались на фронт с точно таким же маниакальным рвением. Как ни верти, поспешность наказывается». «Коллективизм обойдется без нас, прогрессу по боку мелкие распри, а вот мы куда денемся? Вспылили, да бес толку», – задумчиво ответил хозяин с покорностью наклоняя унылую голову перед невидимой истиной. «Прибудет счастье, и грехи их исторически оправданы. Зря помрем». «Ну дед, внешне разваливаешься, так хоть духом крепись». «Итак весь в заплатках, но не единой волей сыты». «Как говорится, стараемся, товарищи, а там – история порассудит, кто прав, а кто – виноват». «Что-то поубавилось энтузиазма в груди. Кашель ли замучил?». Они засмеялись. «Катрин, перестань измываться над собой». «Бросай шарлатана. Сам издохнет и тебя упечет». «Если бы человек забывался по мановению ока». «Неправильно выражаешься» – укорила старуха. «Знаю, а так ли важно… словоупотребление?». «Твоя правда». Девушка сложила в сумки грязное белье и попрощалась.

Когда Дион выбрался из погреба, из этого склепа истории, он почувствовал подлинное облегчение. «Наконец-то я среди своих». Пусть и других, но тех, кто его хотя бы понимает и признает. Не зря Пограничники в подвалы загнаны, света боятся, истины избегают. Все им прошлое, история, но мы живём здесь, в настоящем, а не событиями двухсотлетней давности. Офицер вспомнил их упертые лбы, заточившие мысли в круговой логике, больное упрямство и испытал двойной прилив мужества для борьбы против подобных «низвержений». Каждый их вздох, слово в адрес правопорядка… Он имел дело с потенциальными преступниками, проводниками ненависти и национализма. Так сказать, латентными подрывниками общественного благополучия. Офицер записал пометку для отчета: «подпольная организация Пограничников бессознательно отыгрывает пособнические роли, тем самым подстрекая свободных граждан, проживающих близ Пограничья и потому далеких от коренных интересов народа Севергарда, к преступным деяниям». Он мечтал, чтобы погранцов проверили на осознанность, и стерилизовали… Разумеется при необходимости, – оговорился он.

Только по преодолении этой черной полосы закончится тернистая дорога неведения и избирательной слепоты. Он акцентировал внимание на своем выражении: «дремучий бред», испытывая гордость за точность определения. Самое сложное испытание было – сдать с первого раза базовые тезисы научно-технического прогресса, и он уже замечал, как пожинает их благодатные плоды. Лишь дурак будет сопротивляться неизбежному. Вследствие широкой доступности технологий империализм перерастает в глобализм. Технология – основа жизнедеятельности, это неоспоримо. Все окружающие людей предметы – есть свидетельства объективности истин. Каждая сотворенная вещь, стиль, образ – радикальное отрицание недоразвитости, и, одномоментно – эффективный стимул для продуктивного труда, напряженной мыслительной деятельности. Ну а Катрин он переучит, пусть дама поступит в образовательный лицей раз так рвется в Дома Милосердия. Там ей учёные мужи растолкуют, что отродясь не было никакого Сонтейва, как и иных государств. Они – лишь части нашей великой и необъятной родины, отколовшиеся из-за недосмотра властей… Нет! Граждан. Страна большая – за всеми не углядишь. «Подпольцы…». В голове до сих пор пульсировали их едкие замечания. Вышла девушка. Она выглядела обеспокоенной и напряженной. Ноша давалась ей с трудом. Но едва Дион соизволил прийти на помощь, как она выпалила:

– А что я? Я для тебя тоже – изменница? Родителям грозила тюрьма! За какие-то налоги!

– Ты сама созналась, что твой отец оскорбил…

– Не было бы поборов, не произошло и оскорбления.

Дион нахмурился, но замысел осуществил. Он сам ей предложил учиться, позволил халтурить на государственное пособие. Ну а подвальных обитателей… «Жене не понравится, однако пора прекратить это незаконное безобразие». Выждав момент, офицер отправился в генштаб с докладом о подозрительной активности и противоречащих гражданскому обществу убеждениях. Бюро Нормоконтроля одобрило его замечание и передало дело на рассмотрение в Институт Фильтрации.

С чувством выполненного долга, он присоединился к отдыхающим товарищам по оружию. Обсуждая выпивку, группа прогулялась до увеселительных заведений. Вначале Дион колебался. Чувство верности давило на грудь, стягивало желания, но потом офицер оглянулся на друзей, вспомнил, в чем отказывал себе. И, ради чего, спрашивается? Притирок, скандалов, попрания его ценностей? «Пусть посидит в очереди, привыкнет к отказам. Уважающий себя мужчина перед смертью должен посетить бордель». Они отлично провели время. Поутру вернулись в казарму, пьяные вдрызг. Старшие офицеры отчитали прибывших и отпустили восвояси. Солдаты разбрелись по домам. После – течение времени ускорилось. Обрывки дней, смешанных с приятными вечерами, коротаемыми в барах, где он заводил новые знакомства, расширял связи. И вечно недовольная жена, да ее подпольные носители вредоносных идей.

После – весенний указ, и летний призыв.

Раз они устроились как раньше. Распластались в пшеничных колосьях средь обширного, залитого солнцем поля. Верхушки царапнули кожу. Дион с непривычки сдернул офицерское одеяние и постелил его вместо покрывала. Они вдыхали запахи земли, свежескошенной травы. Взаимные улыбки таяли в вечернем блеске. Катрин вставала, и как прежде, пружиня талией, легкими касаниями почвы, прогуливалась меж колосьев, подзывая к себе. Дион смотрел на ее неровную походку, и не мог предугадать движения мыслей человека, с которым обживал годы. Она была рядом, и в то же время недоступна, словно замуровала чувства в непроницаемый панцирь искрящейся жизнерадостности. Но вот, они обнимаются. Смыкаются ладони. Слепит лучистая поляна. Разлом преодолен. «Мы едины». Стена. Занавес. День-другой. В газетах пестрят новости о кочевом народе. О переселенцах… предателях, бегущих на север. Войны не миновать. Сборы. Одни уходят, иные – приходят. Сущий бардак и неразбериха. Он все реже бывает дома, объявляется по ночам после смен, чтобы обнять заплаканную жену. Все страдают и нигде нет помощи, лишь поезд истории движется по невидимым путям, пока кто-то не собьет его с рельс.

Запылившееся воспоминание: Дион собирается перед отъездом. Они ссорятся. «Ты сам выделил деньги». «Я думал, из тебя воспитают человека». Катрин возмущенно фыркнула: «Я тебе – не лошадь!». «Допротестовались! По камерам шелудивых… Или, лучше депортировать к Пограничью. Пусть свои порядки устанавливают на ничейной земле. Ох уж эти остепененные умники. Книги и дебаты лишили их чувства реальности, и лезут одурманенные бараны на рожон. Да поделом! Еще горевать из-за предвестников очередной смуты». «Без науки наша страна провалится в варварский век!», – воскликнула Катрин. И тут Дион разразился гневом. «Понакупят дипломов в подворотнях… Академики несуществующих академий… И исследования их созданы на деньги, пересылаемые из других континентов! Откуда, говоришь ваши болтуны бежали? Из голодающей Корнии, соседствующей с нашим врагом? Колонии Сонтейва? Ах да, они же типа не-за-ви-си-мы-е! Или, быть может, с Просмира, постоянно покушающегося на наши земли? Приютили засланцев, а они так и мироточат, собаки! Выслуживаются пред хозяевами, и все – ради дестабилизации внутренней обстановки и разрушения социальных институтов. Они ведут подрывную деятельность, защищают галлюцинацию, извращение истории. Вот взять даже нас с тобой! Наша ссора – это частный случай государственн…». «Не прикидывайся, Дион! – возмутилась Катрин, – и не приплетай к своим алогичным идеям семью!». «Тебя послушаешь, так муж всегда неправ! – взвился он, – или ты ревнуешь меня к друзьям?». «Большая их часть – преступники, они вступили в армию по амнистии! Им незачем жить, нечего терять, кроме тела. Ты же умрёшь ни за что! По общей мерке! Разве ты не понимаешь, почему я боюсь?!».

Отчасти это было правдой, но Дион не желал уступать. Они серьезно поругались. После – он ушел и очнулся… в местном борделе. Его визиты в публичные дома стали частым явлением. Когда на работе происходил завал, он искал повода отлучиться из-дому и шел в компании товарищей провести ночь в Дворцах Терпимости. Бордели недавно легализовали, и многие солдаты стали их постоянными клиентами. Конечно, завсегдатаи старались сохранить конфиденциальность. Тем более, что туда нередко выстраивались целые очереди из желающих утолить жажду по женской ласке. Однако, столица – город, алчный до слухов. Неудавшиеся изменники сиюминутно попадали на афишу, сданные товарищами по цеху. Посему, для постояльцев заведение предусматривало отдельные входы по обезличенным пропускам. Дион принадлежал к указанной группе, и имел ряд преимуществ. Поэтому он был совершенно поражен, когда однажды, вернувшись домой, получил нагоняй. «С меня достаточно трахательных историй, – произнесла сурово Катрин, швыряя в мужа молотком, – запал на девок? Так прыгай в постель, а ко мне не приближайся». Офицер споткнулся, ударившись коленом о высокий порог. «Вот и конец приключениям» – промелькнуло в голове. Их отношения накалились до предела. Поочередно они скандалили по любым пустякам. Каждый не мог находится под одной крышей с другим. Но, месяц спустя, каким-то невообразимым образом супруги помирились. Казалось, все наладилось самим собой. Жена стала терпимее, а он – значительно реже навещал увеселительные мероприятия, предпочитая налегать на работу.

Перрон.

Девушка вприпрыжку выбежала на посадочную платформу. Дион озирался по сторонам, ища знакомых. Станция была битком набита людьми. Натянутые лица, точно театральные маски, имитирующие мужество, стиснутые зубы, просвечивающие сквозь играющую улыбку, усиленная болтливость и нарочитая веселость. Можно было подумать, что скопившиеся очереди горожан разъезжались по домам в канун Дня Империи.

Не все понимали, куда они направляются, но предчувствие не обманывало. И все же, здесь никто не находился поодиночке. Каждый старался проникнуть в другого, забывая себя. Дион увидел силуэт жены. В коей-то мере она была права. Война – кровавое побоище. «Милый, ты не включен в первый призыв, останься». Он молчал. «Представь, что вы проиграете. Думаешь, Сонтейв и его союзники оставят все вот так? Наш дом разбомбят, меня – изнасилуют и убьют, ребенка – продадут в рабство торговцам…» – она сжала подаренный ей мужем платок на выпирающем животе. «Женщины… Вечно с вами проблемы. Мы преследуем цель…». «Какую?» – оборвала она супруга, и он осекся, но спустя секунду мужественно прибавил: «наведения порядка в мире». «Ты едешь в чужие земли, какой порядок?».

Округлые дымки захватывали вокзал, поглощая собравшихся людей. Песок несся по потрескавшейся от зноя земле. Прощание на перроне. Последний затянувшийся, влажный поцелуй. Военные кричат: «по вагонам!». Женщины тихо вздрагивают, но не отпускают мужей. Дион вырывается из теплой, податливой хватки. Вскакивает на подножку, и вот, поезд несёт их – бравых молодчиков, неведомо куда…

На север.

В ладонях остаточное чувство тепла от хрупких женских запястий. Он сжал новенький карабин. Металл приятно холодил кожу. «Я не трус, как… – офицер огляделся, – ишь ты – войны не хотят». В ответственный момент стоит пренебречь слабостью, чтобы родился мужчина.

Составы трогаются, набирая обороты. Солдаты оперлись на медные поручни. Оцепенелые лица щурили глаза, провожая родину. Пока еще видна окраина, ускользающая в туманной дали. Вот столица смыкается за поворотом вместе с пустырем, и все разбредаются по каютам. Дион задернул штору и расстегнул воротник. Жара. А Катрин… торопливо протерла платком губы. Больше руки мужа не коснутся ее плеч, мягкой шеи и пухлых полуовальцев щек. Она горевала, и одновременно, была рада его исчезновению. Скоро все закончится, и боль, которую он ей причинил, и скорбь на излете существования.

Глава – 5 —

Командир сощурил глаза, приглядываясь к новобранцам. Затаенные взоры, обострившаяся подозрительность, скрываемое недовольство. Они две недели сидели на сух пайке и уже дезорганизовались, нарушая военную координацию. Думая о войне, они размышляли так, словно у них впереди – недели, месяцы и годы. Пустые часы, заполненные томительным ожиданием, тревогой, проносимой сквозь пустынные улицы брошенных городов. Уже беглый осмотр показал, как легко сломать их карточные домики – иллюзии на будущее. Рослые мужики брились у тентов, склонившись над водяными колонками. Работяги поодаль выстроились по стойке смирно. По каменным лицам семенила тень растерянности.

– Дискомфортно, правда? – добродушно спросил он, и когда получил утвердительный ответ, резко взвел курок, – может, еще винтажного вина принести? Увальни, за работу! Ваша удача, что поезд сошел с рельс.

Дион сразу ему приглянулся, и он назначил его заместителем. Еще в поезде офицер разглядел спутников. Запомнил, кто из них агрессивен, кто – склонен к бунту или отлыниванию от работы. «Ты просто гниль» – процедил татуированный мужчина в каюте. Однако, после назначения Диона старшим, помалкивал. Попробуй оскалиться – неверно истолкуют – и в карьер – добывать железо. Дион грозно нависал над горожанами, требуя максимальной самоотдачи. Кроме того, он курировал работу патрулей.

Лагерь разрастался вдоль железной дороги. Утомляли ночные смены, перетекающие в дневные дежурства и надзор за сотнями необученных солдат. Но офицер быстро втянулся в работу, не замечая, как за чередою успешных вылазок и ремонтных работ по восстановлению путей, получил повышение. Его неотлучную службу, без расчета на выгоду, оценили нагрудной медалью. В офицерской казарме он валился с ног, но был доволен тем, что нашел свое место в жизни. Сейчас голова была перегружена планом восстановления электроэнергии. «Ты хлеб жуй, – проговорил Диону сосед, замечая остывший ужин, – помогает отстраниться». «У тебя снова неприятности?». «Солдаты-пораженцы» – произнес товарищ с омерзением. «Из тех, что вопят о вторжении? Завтра приласкаю их марш-броском». Лицо офицера очертила кривая ухмылка. Дион хлебнул из чаши остуженный отвар. «Какая мерзость». «Не забудь поутру напомнить рядовым об уважении к еде». «Вечно ты брюзжишь». «Держу в тонусе, а не то раскиснешь». Он задумался о смерти, разгоняя скуку. Но так, несерьезно, как о плешивой зануде на срезе жизни. «Мы одногодки? Знаешь, если предположить, что нас подстрелят в следующую смену, то… получается, мы ужинаем примерно девять тысяч раз. Из них две трети пришлось на армейскую кормежку». «Опять о жратве! А вдруг это случится через неделю? Или торопишься на тот свет? Я вот основательно решил заняться сельским хозяйством по-возвращению». «Забавно, как люди до войны строили планы на десятилетия вперед». «Были времена… – ладно, завязывай – вернемся к разговору через год. Ты мне помогаешь, Дион. И я тебе подскажу – ребята из восьмой попыхивают». Зрачки Диона расширились. Он выбежал на улицу и в ярости вломился в спальный вагон. Офицер переворачивал скамейки, пуховые матрацы и кричал дрожащим голосом: «оставили город без курева! Так вы провели реквизицию, кретины!». Со стороны рядовых раздавалось лишь прерывистое дыхание. Они сжались, стараясь казаться меньше, чем на самом деле. Дабы не привлекать внимания. Дион пробежался глазами по мебели. На деревянном табурете кто-то делал отметки. Считал дни? Рядом валялась телеграмма из генштаба. «Приплыли… – потянул один из солдат, – нас накануне обещали воротить обратно, а тут новость – переправляют к границе». «Я несколько месяцев не видел жены и детей, и вот – здрасте, – покачал головой второй». «Заткнуться!» – перебил рядовых Дион, и наступило молчание. В скором будущем эти ребята прикроют чьи-то тылы. Со дня на день командование отдаст приказ – и он поведет испуганных мужчин в первый бой. Мало кто воротится назад. Он и на свой счет не был уверен… Офицер посмотрел на их глаза, полные надежды, на рваные вещи, худые тела, и смягчился. «Коли употребляете, то делайте это незаметнее», – Дион вынул из пазухи флягу. «Так и быть, угощаю».

Пропустили по стаканчику паленой водки. Офицер снял с крючка плащ и вышел наружу. Туда, где темнота приносила свежесть.

– Холодает, – произнес его бывший сосед.

– Хорошо, быстрее дров нарубим и в путь. Руководство не позволит простаивать тысячам бойцов.

– Известно хоть, где мы? – спросил он, кутаясь в китель, – черт разберет эту глухомань.

– Не доверяешь командованию? Дам совет – не разбрасывайся словами. Твои догадки наводят на нехорошие мысли. Особенно во времена, когда мы, как никогда прежде должны быть сплоченными.

– Сложим головы понапрасну, вот чего боюсь. Понимаешь?

– Не дрейфь, я знаком с ветеранами прошлых войн. Их встречали фанфарами… Народ радовался – не то слово! И нас ждут почести с внуками.

Дион закурил, глядя на густые деревянные настилы, покрывающие округу. Доски расползались в местах швов, крыши – ввалились внутрь помещений, а перекладины – сплющились под собственной тяжестью. Поверх старых обломков торчали кривые гвозди. Пригород медленно врастал в землю. Шаткие основания жилищ покосились, упираясь друг на друга. Казалось, без сторонней поддержки, они бы неминуемо рухнули.

– Видишь руины? Продолжишь в том же духе – и эта же участь настигнет и нас – сказал Дион.

С севера лагерь огражден тесинами. Остальные его части защищались с помощью местного ландшафта и уцелевшей «архитектуры». Двери, оконные рамы крошились под легким ветерком, желтые деревья – ссохлись, проржавелые крыши обветшали. Часть построек обваливалась, и Дион беспокоился, как бы они не похоронили под собой часовых. Отряды разнорабочих постоянно совершали обходы, заделывая бреши в обороне лагеря. Вместе они укрепляли накренившиеся изгороди, устанавливали загородки, а когда уморились, присаживались подле костра и грели истертые в кровь руки. Дико урчал отощавший живот, офицер старался перебить голод куревом. Вторую неделю перебои с поставками. Пока дисциплина не треснула, но он был озабочен тоном командиров. «Как бы не дошло до чистки». Люди подозревали неладное. Им еще не сообщили, что наш поезд – на передовой.

– Чего? – насторожился солдат.

– Ерунда. Дом вспоминаю.

Пустошь. Рыхлый, хрупкий, отживающий мир. А посреди – он. Невольный участник обстоятельств. Диону неприятно было сознавать то, что когда-то человек выжал из этого места соки и бросил, как бесхозную вещь, но такова цена эволюции… Офицер напряг слух. Поблизости раздался стук. Он отложил сигару, взвел револьвер и прошелся вдоль палаток. У брошенной столовой доносилась ругань. «Сучий потрох!». «У меня вопрос принципа». «А я солдат, и мы твои принципы за глотку обвяжем, перекинем через ветку и на дерево!» – зашуршала ткань. Дион ускорил шаг. Его тормознули жесткие кулаки. «Вознёсся по службе, быстрее рухнешь, товарищ». Офицер холодно поглядел на военных, преградивших дорогу, и они отступили. «Преступники… по амнистии» – пронеслось в голове эхо голосом жены. Не время сачковать! Он протиснулся в холл. Десяток человек сгрудился в проеме. «Ишь, какая сволочь!» – произнес кто-то из центра зала. Заглянул через плечи. Новобранца из соседнего блока волокли за волосы по земле. Дион взялся за капюшоны двоих зрителей и мощно тряхнул. «Отлучка на службе карается исправительными работами! Двенадцать часов, живо! Есть дозорные?! Шаг вперед!». «Слышал, товарищ офицер, собаки пустынные наших вырезали! Третий батальон». Дион пригрозил револьвером, приказывая расступиться. «Вы тут чего – самосуд мне устроили?! – спросил он строго, – кто инициатор? Молчать! Всех в карцер?!». «Мест не хватит, начальник». Дион ударил говорившего рукоятью. Толпа поворчала, но разошлась по углам. «Отлично, меньше отчетов» – подумал он и приблизился к побитому парню. «За что его так отделали?». «Клеветал на наших, высмеивал» – ответил нападавший. «Под присягой сознаешься?» – Дион заглянул в хмурые глаза с пристальным, допрашивающим требованием. «Так точно». «Молодец, а ему – поделом». Дион встал с колена и спрятал оружие в кобуре. «Что со мной будет, господин офицер?». «Штрафбат». «За это?!». Побитый валялся без сознания, хотя подавал некие признаки жизни. Часть волос содрана с затылка. «В медпункт! Остальные – ко мне. Есть разговор». Обозленные срывом зрелища, солдаты лениво уселись в полукруг. «Кто зачинщик?». Они колебались. «Я не потерплю своеволия. Вторая поправка – поняли?». Новая редакция воинского устава позволяла офицерам усмирять пыл подчиненных, а за неповиновение приказам в военное время и грубое нарушение дисциплины – уложить на месте. Каждый из сидящих знал, что она гласила, и молча терпел суровые выговоры. Он отчитывал их как мальчишек и не намеревался останавливаться. Новоиспеченные слуги народа должны были навсегда усвоить урок. Пусть он вдолбится им в жесткие, напряженные лбы, буквально высечется на кости черепа. Унижение, публичный позор перед товарищами? Дион не гнушался любых методов воздействия на нарушителей. Наконец, его ярость пообмякла, и они по-дружески заговорили. «Думал, нас стрелять будут учить, а мы заняты лесозаготовкой». «Никогда не знаешь, какие умения пригодятся по ту сторону» – ответил холодно офицер. «Не темни, ты ведь и сам не знаешь, почему мы наступаем». «Наших товарищей бьют, а мы ямы роем! Никак, гробы!». Они чувствовали себя обманутыми. Дион поморщился. Ничего, он займется их воспитанием. Неделя, другая – и будут ходить по струнке. Армия создана не для оправданий чьих-то надежд. Она тренирует выдержку и стойкость, коих недостает современности.

После собрания офицер зашел в ванную комнату и глянул в зеркало. Морщины прочертили щеки и скулы, ниже потрескавшиеся, как после лихорадки, губы. Погладил подбородок и дотронулся до старого шрама на затылке. Как ненадежна эта плоть, уязвимая к мельчайшим неприятностям, живая и дышащая благодаря стечению обстоятельств и собственному непроизвольному намерению бороться. Дион давно отметил за собой склонность примкнуть к чему-то большему, чем он сам. Что это – способ самореализации или своеобразное бегство от сознания своей ничтожности? В хорошем здравии он имел другое мнение на этот счет, а теперь, благодаря воздействию ближайшего окружения, усомнился в своей состоятельности. Неужто заразился подвальной меланхолией? Ничего. Ребята, выпавшие на его долю, были активными сторонниками военного конфликта. Как говорится: «раскрытия себя в деле». Иногда Диона даже брала досада от постоянного перераспределения в проблемные зоны. «Может, это – проверка на прочность перед повышением?». Он не боялся испытаний, его сбивает с толку неопределенность. Когда-то ему передали записку, в которой точно такой же вердикт был вынесен в кратком резюме его жены. Тяжело на сердце, если не ведаешь, что творишь. Но еще менее лицеприятное зрелище, когда тебя сравнивают с… Он устрашился проскользнувшей догадки. «Неужели… она работает на врагов?». Ее странные походы в подвал разом становились объяснимыми. Дион содрогнулся от сцены, разыгранной воображением. Ее вяжут, садят на хлеб и воду, медленно выкорчевывая нездоровую ориентацию характера, а, если лечение покажет себя неэффективным – стерилизуют. Вопросы, повальные вопросы… Дилеммы между продажностью чувствам и настоящим долгом. «Не утруждайся чужими проблемами. И без них у тебя работы предостаточно» – посоветовал рассудок.