Текст книги "Пражский осенний ветер. Повесть-драма"
![](/books_files/covers/thumbs_240/prazhskiy-osenniy-veter-povest-drama-138905.jpg)
Автор книги: Кирилл Леонидов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
– Я зайду еще к вам.
– Пожалуйста. Для серьезного ознакомления лучше посетить Национальную галерею. Там потрясающие полотна и не только об одиночестве.
– Обязательно схожу. А вы там бываете?
– Я искусствовед, в галерее через день по контракту. Завтра и дальше через день. Спросите Итку, я отвечу на все ваши вопросы.
– Точно на все?
– Ну… почти, – она засмеялась.
– И в воскресенье?
– В воскресенье галерея тоже работает. Как и у вас, наверно?
«Что у нас теперь работает, это большой вопрос» … – подумал он, поблагодарил, взял упакованную картину и – на улицу, в отель.
Милая женщина. Милая. Как бы хотелось просто еще раз вдохнуть тонкий аромат ее парфюма и говорить с ней. Ни о чем.
* * *
Когда Андрей вернулся, его друзья уже были в номере в сумасшедшем напряжении. Они почти уверовали, что Дашкевич сбежал.
– Куда я денусь без денег и документов? – пытался оправдаться он.
Солод развел руками:
– А кто тебя знает! Может сдаваться решил? Не помнишь ничего, вот и не понимаешь, что сдаваться нельзя. Весь мир ждет, когда тебя повяжут. Просили: посиди в номере. Взял и ушел! Где был?
– Вот картину купил, в кафе посидел. Тут еще сантехнику проверяли. Говорят, что соседи снизу жаловались, что прежние гости из этого номера их топили. Я и ушел. Чего сидеть-то здесь?
Солод нервно засмеялся:
– Андрюха, ты – чудо! Ты вообще другой стал, ты понимаешь? Волк потерял память и стал овцой. Если бы сам в полном сознании мог видеть себя со стороны сейчас, о-о-очень бы удивился. Нас могли посетить не случайно, остаться надо было, и посмотреть за их действиями.
– Я все понимал.
– Понимал?
– Конечно.
– И все равно ушел?
– Мне захотелось кофе…
Солод переглянулся с Ронбергом, тот задержал на Андрее многозначительный взгляд, но промолчал, потом обратился к Солоду:
– Завтра по будильнику встаем.
Никто картиной особо не заинтересовался, Андрей установил ее на стол, приставив к стенке. Ронберг засобирался к себе и, уходя, спросил:
– Насколько я понимаю, как мы сходили, тебе тоже неинтересно?
– Почему, интересно. Что-то удалось решить?
– Удалось, – Ронберг показал на сумку. – Все там. Сняли под ноль и закрыли счет. Твоя доля там тоже.
В этот момент Солод перекладывал одежду из чемодана, и на пол упала фотография. Ронберг поднял ее:
– Это что такое?
– Мы в Таджикистане. Важные переговоры. Сам и… вот – я. На Шварца похож, да? Темные очечки, пистоль за штанами.
– Зачем таскаешь?
– Так я ж не похож на того. Моложе был.
– Витя, сожги, попрощайся со своим прошлым, порыдай, если желаешь, и сожги. Прямо сейчас.
После ухода Ронберга, Виктор еще долго разглядывал фотографию. Это единственная вещь, что осталась у него из той жизни, в которую уже никогда не вернуться. Там все было красиво, потому что птицей несла головокружительная власть, такие возможности, которые поднимали в небо выше всякого Олимпа, на крыльях из того самого сплава, который не берется ничем… И наглость! Какая же была здоровая, великая, беспредельная наглость, предлагающая вызов всем и вся! И целая страна лежала у ног. Сколько настоящих пацанов прикрывали его тогда широкими спинами, ладони у этих мастодонтов не знали мозолей от лопаты, зато руки обладали фантастической силой, а сердца не боялись смерти. Таких людей победить в принципе невозможно. Невозможно. Он готов это говорить всякий раз. И сейчас кровью подпишется под этим утверждением. Только вот… Можно запугать одного, десяток, сто, даже тысячу слабых, миллионы можно. Когда же враг, который как будто бы и слабее, вдруг перестает бояться и готов идти до конца, встает как один, побеждает при этом не самый искусный, сильный, а… правый. Он это понимает, он, между прочим, не дурак и не конченый ублюдок, как думает иногда Ронберг.
Андрей же в этот момент (стыдно признаться) размышлял совсем в другом направлении: как увидеть ту самую, кареглазую. Она из какого-то особого мира. Даже странно, что эти миры, Ее и тот, в котором живет он сам, сосуществуют на одной планете. В этот момент… резанула память сцена… как на спор с учительницей поставил задачу съесть двадцать пирожных. Съел только пятнадцать. Всегда хотел доказать, что целеустремлен, и что у него есть воля, хотя и ростом маловат, и субтильный на вид. В его дворе законы были дикими. Для слабака – не сахар. Приходилось брать упрямым характером. Стоп! Он начинает вспоминать! Как жаль, что память не движется строго линейно, а только выхватывает какие-то куски из разных периодов. И вот еще сомнение. Вместе с этими образами появлялись какие-то другие. Много детей, воспитатели. То ли детский сад, то ли детский дом… И пыльная деревенская улица. При чем тут деревня? Он покосился на Солода, ничего не сказал. Как и решил. Пока ни слова. Иначе…
* * *
С одной стороны в жизни Итки, в общем-то, ничего особенного и не произошло. Подумаешь, покупатель сделал завуалированный комплимент. Приятно и не более. Немолодой, невысокий, лысоватый. И старше ее лет на пятнадцать. А вот Марек! И моложе, и интереснее: небрежный шарф вокруг шеи, кроссовки, бейсболка, длинные темные волосы, прихваченные в хвост, острый, ироничный взгляд. Все именно так. Все, как она любит и как должно быть. Нет, правда, мелочей: интриги, чувственности, глубины… Их-то ей как раз и не хватает… Марек – сама простота и непосредственность. Возмутительно когда-то раньше, а теперь, увы, почти привычно для нее пьет пиво и (представьте себе) громко отрыгивает. Не поднимая головы, часами играет в компьютерные игры и предпочитает менять работу трижды в год. О ней особо не заботится и даже не интересуется ее здоровьем, иногда кажется, просто равнодушно пользуется ею. Главное – ему совсем не хочется ни семьи, ни детей. О жизни рассуждает как о наборе простых инструментов, необходимых для сиюминутного времяпровождения. Последнее место работы – программист в рекламной компании, которое она помогла найти, тоже собирается оставить. Считает, что расходится концептуально с директором, который его не понимает и строит козни.
Вообще, возникает иногда страшное чувство, что жизнь вот такая и есть, какой ее представляет легкий на подъем бойфренд, пустая обертка от конфеты, которую уже съели… Или той самой конфеты, настоящего чувства, в действительности никогда и не было?! В одном хорош бесспорно – вынослив в сексе. И на этом точка. Тут уж ничего не убавить не прибавить… Нет, добавить кое-что все же надо! Свободен внутренне – не будет ревновать, устраивать унизительных сцен. Есть и еще одна важная черта: иногда бывает довольно щедр. Правда, такое случается крайне редко.
А вот сегодняшний покупатель картины отличается. Напомнил ей другого русского мужчину, которого она когда-то давно встречала в отеле в Египте, она была с бывшим мужем тогда. И он с женой. Так случилось, что они стали парой во время игры «Мисс и Мистер Отель». Сама выбрала его в пару (тоже светловолосого, только веселее). Он, то смущался (когда ему ведущий засунул теннисный мячик в брюки, а она протаскивала его как булавку из одной штанины в другую наперегонки с другими парами), то вдруг кокетничал, и даже выпендривался на силовых конкурсах, демонстрируя свои бицепсы. Изо всех сил пытался понравиться не разогретой веселой публике, а именно ей, Итке, и был органичным в этом стремлении как ребенок. Их пара одержала победу в игровом марафоне, а потом несколько дней они весело перемигивались между собой на пляже и в ресторане. Итка подумала, что при каких-нибудь других обстоятельствах, возможно, мог бы завязаться и роман…
Только что же объединяет веселого того и грустного этого? Вопрос на засыпку. Но у нее появилось предположение, не бесспорное, требующее проверки. Это струна. Натянутая струна у того и у другого через душу. Ей так показалось. Будто невидимый настройщик натягивает их, чтобы потом проверить, как звучат. Они для какой-то особой музыки, непростой. Такой струны нет в сердце у того, кто преспокойно спит, встав, мимолетно решает какие-то деловые вопросы, беззаботно с аппетитом поедает гамбургеры на ночь, вытирая губы руками, и ничего не желает знать, кроме сиюминутных утех.
У этого русского, который купил картину, глаза отрешенные и грустные с изумрудным отливом, в уголках губ спрятана и нежная улыбка, и жестокая решимость. Вот она, струна, готовая зазвучать, нерассказанная история, следы пережитого душевного и физического труда. Может флюиды, может наивная фантазия, бог знает, что… Ее влечение к нему другое.
Итка, как искусствовед, специализируется на живописи. Ей нравится исследовать, как в картинах художников менялось представление человека о мире с его суетой и вечными страстями. Она задумала написать научную работу на эту тему. Ей кажется, она готова привнести нечто новое. Пока, правда, только кажется. Свои аргументы еще предстояло привести.
Как хочется при этом, чтобы об успехе и признании дочери узнала мама! Отец ушел из жизни, когда ей было двадцать. Мама – домохозяйка с солидным стажем, всегда относилась к ней снисходительно, почему-то считала, что успех и признание – удел других. А Итка лишь вечный ребенок, слабое, наивное существо, которое не может ничего открыть. Какие истины существуют для дочери и при этом не известны ее матери? Побойтесь бога, господа, не смешите старую женщину! Так она, наверно, думает всегда в таких случаях.
Другое дело был папа.
Вот он как раз видел в ней взрослого мыслящего человечка, который еще задаст жару, еще узнает тайны тайн и раскроет их всем на удивление. Папа был очень образованным человеком, исследователем от Бога, палеонтологом.
Он всегда говорил, что мир во многом не такой, каким мы его знаем. Еще многое предстоит выяснить, проанализировать, осознать.
Мир огромен.
В его уголках – неизведанное.
А стержень его, основа, так и не понята.
«Обидно», – часто произносил по этому поводу отец, потому что понимал, что на его веку все так и останется примитивным и извращенным.
Хоть и считал себя атеистом, но верил в Высший Разум и в то, что все не зря: наше мышление, поступки, любовь, ненависть.
Что есть закон причины и следствия, и что информация была и никуда не исчезает, концентрируясь в некой линзе или матрице.
Что миры и измерения многочисленны и взаимно проникают. Когда умирал, сказал, что даст о себе знать так, что она сама поймет.
Только Небо молчит…
Или пока не распознала его сигналы?
На следующий день работала в музее. Посетителей много, и забот тоже. Хлопотала по организации выставки Тициана. Всегда стремилась относиться к работе творчески, чтобы развиваться, да и вообще, чтобы не скучать. Но этот день оказался просто мучительным. Ожидание извело. Не хотела обсуждать с собой его причину, смысл. Даже отказывалась формулировать свое чувство как ожидание. Но что это, извините, тогда?
Тут еще позвонил Марек:
– Пани, мы идем сегодня в пиццерию? Мечтаю об итальянской горячей пицце.
– Я не очень.
– Мы же договаривались?
– Передумала. Пойдем в ресторан русской кухни.
– И с чего бы это?
– У меня скоро выставка русской живописи. Хочу проникнуться духом русской культуры.
– Дорогая, ты решила меня разозлить?..
– Нет, решила покомандовать тобой.
– Возбуждает.
– Вот и хорошо. Значит, в русский ресторан.
– Что с тобой сегодня?
– То есть?
– В твоем голосе какое-то напряжение.
– Марек, ты удивляешь. Никогда раньше не замечала за тобой такого внимания к нюансам моего настроения. Аллилуйя!
– Нет, правда, что-нибудь случилось?
– Да нормально, просто немного устала. Выставка открывается уже завтра, а не все еще удалось довести до ума…
– Ну, так я жду?
– Где?
– В нашей любимой пиццерии, конечно, в девятнадцать часов.
– Ты неисправим, чудо мое. Придется сдаться.
– А вот такая игра мне нравится все же больше.
Поток гостей выставки, как река, спокойная, становящаяся то ручейком, то вновь полноводно и грациозно текущая. Чего и кого она ждет, стоя на «берегу» и вглядываясь в эту «воду»? Хороший вопрос.
* * *
Результаты томографии головного мозга Дашкевича легли на стол врача. Горак, подняв на лоб очки, начал задумчиво массировать себе пальцами усталые глазные яблоки. Андрей и Солод ждали вердикта. Закончив вынужденные манипуляции, доктор начал говорить: «Анализ особенностей клинической картины у вас такой, если говорить популярным понятным для вашего восприятия языком, то можно сделать вывод об отсутствии физической травмы головы, незначительном нарушении мозгового кровообращения. Это может быть спровоцировано, поскольку нет следов травмы, эмоциональным стрессом. Правда, могут быть такие варианты, как контакт с водой, сильные температурные воздействия, гипертония. Поскольку амнезия протекает в данном случае на фоне повышенного артериального давления, направление в сосудистый центр для исключения инсульта было бы вполне обоснованным для вашего случая. Понимаете? Инсульт, ишемическая атака, эпилептический припадок вполне возможны, если немедленно не приступить к лечению. Прошу также проследовать на сеанс гипноза, – он посмотрел на Дашкевича, а потом повернулся к Солоду, – это конфиденциальный сеанс, господин может ожидать в коридоре…»
Солод открыл рот, чтобы возразить, но Горак заявил: «Если вам, то есть вашему подопечному нужна медицинская помощь, придется выполнять мои требования и соблюдать права больного». Встретив же все-таки в глазах Виктора бешеный протест, он еще добавил жестко: «Мы в Европе, пане, прошу не забывать, и в больнице к тому же. Если вы хотите что-то знать больше о больном без его на то согласия, есть юридические формальности и опять же есть закон. Не хотите, как положено, извольте уезжать немедленно».
Содержание монолога врача и тон, каким он был произнесен, не оставили Солоду никаких надежд. Он вышел из кабинета и сразу же начал звонить Ронбергу.
Сеанс продлился час. По окончании Горак смотрел на Андрея озадаченно. Такое в его карьере впервые. Перед ним человек, который… Он оставил пациента на минуту, вышел в коридор, сказал сухо Солоду:
– Я прошу господ в срочном порядке покинуть клинику, или я вынужден буду сообщить в полицию.
– А как же Андрей?
– Вместе. Вместе с вашим Андреем, или как его там зовут на самом деле.
– Что значит «как зовут на самом деле»? Вы же обещали! Прошу тогда объяснить, как нам следует поступать с нашим больным? Как его лечить? Мы что, зря приехали?
– Я выпишу лекарства. Их можно будет купить только здесь в Европе. И ему еще важно прогуливаться на воздухе, пытаться расслабиться, просто выспаться.
– Хм… Прогуливаться… Скажите, доктор, если будем регулярно давать ваши лекарства, он скоро выздоровеет?
– Ничего не могу гарантировать. Случай непростой. Но все возможно, конечно, при правильном отношении и нормальном уходе.
Горак сделал на последних словах акцент, многозначительно посмотрел на Солода, а потом добавил:
– Вам следует наблюдаться где-нибудь в другом месте.
– Что-то изменилось? – спросил Виктор настороженно.
– Ничего особенного. Просто так надежнее для вас, чтобы исключить риск продолжения лечения… в условиях неволи. Вы понимаете?
* * *
Ронберг бросил такси и поджидал нужный ему автомобиль на стоянке перед супермаркетом, повернувшись к ветру спиной. Спина заледенела от холода. Тогда он начал крутиться во все стороны, меняя положение. Наконец, вот она, машинка заветная, появилась. Да, те самые «мидовские» номера. Он сел на заднее сиденье, где уже был один пассажир. Они обменялись рукопожатием, Глеб спросил:
– Ну что, есть добрые вести?
– Пока нет. Собираются принять Закон о люстрации.
– Дорого заплатят!
– В отдельных городах стычки между разными группами, оппозиция поднимается, но медленно. Штаты не поддерживают, однако… будут вас разыскивать. У них свои счеты после… Франция категорически не приемлет силового варианта. А вот Германия и Великобритания, увы, проявляют сдержанную реакцию. Похоже, что могут с новой властью и договориться.
– Плохо. Мы рассчитывали на более эффективные результаты наших вложений.
– Украина и Литва приветствовали хунту.
– Ну, это не удивляет. Что спецслужбы?
– Создается новая структура. Забираются полномочия по дознанию и следствию и передаются в полицию. Хотят открыть архивы об информаторах.
– Разваливают государство!
– Активизировались наши хакеры из группы, той самой, что за рубежом, атаковали серверы министерства внутренних дел Великобритании, а деятели культуры из числа… ну, вы знаете, опубликовали открытое письмо. Требуют гарантий безопасности для «самого» и «его» близких. Хотелось бы уточнить, как «он»?
– Нормально. Скоро будет заявление.
– Не рановато? Опасно. Местонахождение может быть установлено.
– Нет, – Ронберг категорически покачал головой, – важно перехватить инициативу. Тем более, что мы как сказочный герой Змей Горыныч, с нескольких точек протрубим. Поди, попробуй, снеси нам башку, тут же новая заговорит. Ребята явно нас недооценили.
– Мы их, впрочем, тоже… – пассажир передал флэшку, – вот еще, прочтете? Хит интернета. Крутят и по всем каналам ТВ.
– Что это?
– Обращение Александры Петровны.
Глеб досадливо кашлянул:
– Она, что, не…
– Нет.
– Ладно. Как варианты с убежищем?
– Президент Чехии на себя проблемы не возьмет, хорошо хоть на время вы тут в безопасности. Китай загадочно молчит. Куба отказала. Предлагает Северная Корея.
– Не требуется. И это все?
– Есть еще предложение из Венесуэлы.
– Там жрать нечего. И власть может поменяться в любой момент.
– Деньги же есть. На время хотя бы поможет.
– Деньги там потратить не на что. Не вариант. Впрочем, подумаем. Есть еще Боливия, Бразилия, Филиппины, хотя и там свои сложности.
– Тибет?
– Нет, с Китаем может быть сложно. Если только… в Монголию отбыть?
– А че там, в Монголии?
– Хрен ее знает… – пассажир задумался. – Степи.
Ронберг вздохнул:
– Мидовский прокол. Со всеми надо работать. Ты мясо аргентинское пробовал?
– Нет.
– Говорят, говядина у них хорошая. «Мраморная». Всему миру поставляют…
* * *
Андрей стоял в аптеке в очереди за лекарствами с рецептом Горака. В это время Солод ожидал на небольшой аллее, сидя на лавочке и рассматривая пражский модный журнал. Модели отвечали ему отрешенными взглядами, в которых было только одно: «Не-а, не дадим! Ни за что! А коррупционерам особенно!» Он поднял глаза, втянул в себя воздух, пахнущий прелыми листьями. Отсутствие секса кружило голову и грозило навязчивыми мыслями. Самому стало смешно от представления воображаемого пара (расшатанной психики), рвущегося из кастрюли (головы), чтобы скинуть крышку всякого терпения. Надо подсказать Дашкевичу, пусть купит презервативы. Есть же здесь где-нибудь злачные места? Он встал, перешел дорогу, еще сомневаясь сам, открыл дверь аптеки, подошел к Андрею, тихо попросил:
– Ты, это… спроси пачку презервативов?
Андрей удивленно взглянул на него:
– Совсем туго?
– Хуже не бывает…
Дашкевич был последним в очереди и остался единственным покупателем, когда она до него дошла. Солод смотрел на него преданными, благодарными глазами:
– Разделим пополам! Глебушку все равно кроме денег, ничего не интересует.
– Надо где-то «приземлиться»… – задумался Дашкевич и тут же попросил, чтобы Солод заглянул с ним… в музей.
– В музей?! Зачем?
– Хочу пообщаться.
– С кем?
– С картинами.
– С картинами не для меня. Я уж тогда порно, в крайнем случае…
– Я не в этом смысле.
– А в каком? Мне другие смыслы сейчас в голову не лезут.
– Давай просто зайдем, посмотрим, заодно в тепле придумаем что-нибудь и насчет…
Солод, поколебавшись, согласился, только поставил одно условие: «Не больше получаса. От запаха музейного начинаю тосковать и чувствую себя как в старом чулане».
– Там должна быть одна красивая женщина… Не на картине. Живая.
– Ах, вот в чем дело! Заинтриговал. Когда ж успел? Я в сторонке постою незаметно. И спроси про подругу обязательно. Не забудь.
План сработал. Хоть и такой ценой. Придется тащить за собой Солода. Но главное, что Андрей получил возможность увидеть ее. Ту самую, присутствие которой составляло единственный смысл его теперешней жизни… Как такое может случиться? Кто в это способен поверить? Он сам, да и то вряд ли. Ведь точно не стать великим смыслом явлению, которое само по себе не ясно, не осязаемо и не определяемо никак.
Что он знает о ней? Ничего. Что он хочет от нее? Ничего. Но парадокс в том и состоит, что отсутствие и невозможность планов на эту женщину поднимало градус ее присутствия. Любовь – мощная эмоция ожидания, фантазии и печали, иногда фонтанирующей радости, но всегда, всегда, всегда иллюзия. Такая же, как само счастье. Если вы определите формулу счастья или любви, вы словно поймаете за крыло последнюю птицу из Красной книги. Не станет ее. Поэтому значение и великий смысл как раз в том, что птицу-то видят лишь в небе и не гладят у себя на коленях, не кормят с ладони, не сажают в клетку для ежедневного любования. Великий смысл присутствия этой женщины в его нынешних днях и часах в… ее отсутствии.
Он продвинулся чуть вперед в потоке посетителей и почти сразу увидел Итку. Она стояла, как и положено, в окружении заинтересованных посетителей и рассказывала о том, что итальянский художник Тициан Вечеллио – один из самых значимых и наиболее выдающихся живописцев в мировой истории искусства. Он оказал влияние… и так далее. Дашкевич с трудом переводил с английского для себя, понимая не все, конечно, остановившись снаружи плотного кольца спин, упираясь своею в Солода. Тот потерся о его пиджак, проходя мимо, прошептал горячим дыханием в затылок:
– Эта? Вижу, вижу. Ниче так, обаятельная. Пойду в ту сторонку, погуляю. Ну, ты… стебель в асфальте, цветок в навозе. Как так, ну, как?.. Долбанутый.
«… в Чехии можно найти только две подписанные картины Тициана, и их считают шедеврами. Эти произведения заметны в длинной и сложной творческой жизни мастера. Тициана называют поэтом живописи и умным наблюдателем. В своих картинах он становится важным, но всего лишь бессильным свидетелем происходящего. Передавать страдания и напряженность своих чувств – что может быть лучше для определения сверхзадачи искусства? Ярким примером тому является вот эта, обратите внимание, картина Тициана, которая называется „Женщина перед зеркалом“. На ней изображена молодая женщина, расчесывающая волосы перед маленьким зеркальцем, которое ей держит юноша…» Дальше Андрей перевести рассказ Итки почему-то уже не смог. Сознание отказывало в концентрации, оно впитывало информацию не о картине, а об этой женщине, купаясь в неземном удовольствии.
Итка внезапно задохнулась, когда увидела снова знакомые неподвижные глаза. Мужчина объявился как материализация ее ожидания и тоски. Разве так бывает? В Европе уже давно всем известно, что нет. Все должно быть иначе. «Правила», вот что главное. В них непреложная истина предсказуемости и благочестия, все остальное – опасно, ложно и от Лукавого. Представление картин Тициана закончилось. Туристы (а это была туристическая группа британцев) двинулись дальше. Она смотрела на Дашкевича, улыбаясь не как продавец или искусствовед, не как чужая женщина (в Европе вообще не бывает понятия женщин в публичных местах), не как обычный, предписанный «Правилами» посторонний человек без акцента на ее пол. Она улыбалась ему иронично и откровенно, как близкий человек, будто знала о нем все. Крошечная родинка над верхней губой делала улыбку еще более нежной. В эту секунду мир изменился. Он изменился так, что растаяли нафиг арктические ледники предписанного температурного режима отношений. Треснула логика «Правил». Мисс «Осторожность» и мисс «Благочестие» взвизгнули от ужаса, вцепившись одна в другую. «Европейская цивилизация» оказалась под воздействием магии желания и мечты. «Традиционные ценности» перестали понимать, в чем они. Это уже неважно. Потому что неважно оказалось сейчас абсолютно все.
– Рада вас видеть в галерее, – сказала Итка. – Если честно, ждала. Ну, то есть… было ощущение, что придете.
– Все замечательно. Только мне не понравилась картина «Женщина перед зеркалом». Дама с достоинством и красотой. Но холодноватая какая-то…
– Моделью для картины стала Виоланта, – перебив его, поторопилась дополнить свой рассказа Итка. – Любовница и натурщица Тициана. Здесь Тициан выходит за рамки классической живописи, следуя только своему настроению и вдохновению, чувству, если хотите. Работа не предназначалась для покупателей. Тициан писал картину для себя. Ее называют визуальной поэзией, иногда аллегорией тщеславия…
Андрей пожал плечами:
– В чем же тщеславие? Только в факте разглядывания собственного изображения в зеркале? Да ну что вы… Здесь нужна эмоция тщеславия, а ее как раз и нет. Глаза пусты, изображение лица невыразительно. Как сказал бы наш патриарх театра Станиславский: «Не верю!»
– А вот Гитлер считал иначе, – возразила Итка и вдруг начала говорить по-русски, правда с сильным акцентом. – Думаю, авторитетный эксперт в этой области, правда? Он взял с собой картину женщины с таким же взглядом в последнее убежище, в бункер, и провел с ней последние минуты жизни. Только картина была другого художника, Пальма дель Веккио. Вон ее копия, чуть дальше. Но сюжет и принцип те же. И модель опять она же – Виоланта. Она любовница Тициана и дочь Пальма дель Веккио.
– Вы неплохо говорите по-русски, – удивился Дашкевич.
– Если говорить только о картинах. О другом – боюсь. Нет такой уверенности.
Андрей подошел к копии картины Пальма дель Веккио. Женщина здесь показалась ему грубее, ее широкое лицо действительно выражало в большей степени некую твердость и ощущение собственного (совсем не по-женски) величия. Итка продолжила:
– Может быть, она напоминала Гитлеру Еву Браун? И ее такое состояние, отображенное в лице – ключ к его влечению? В этом вся магия притягивания, да? Смотрите: надменное лицо, а в опущенных вниз глазах – не ко… Как это? Не кокетство, а как раз тщеславие. Ей нравится, что на нее смотрят и будут смотреть…
– Они разные, мне кажется… – Андрей вернулся к картине Тициана. – Хотя…
– У вас тоже неподвижные глаза, которые ждут признания, – неожиданно заявила Итка. – Вы… тщеславны?
– Я? – Андрей задумался.
– Можете не отвечать. Я нехорошо спрашиваю, против всяких законов приличия. Так нельзя, извините.
– Не извиняйтесь… – он выдохнул. – Я отвечу на ваш вопрос. Завтра. Так можно?
– Можно.
Итка выдержала короткую паузу, а потом протянула ему визитку с телефоном.
Андрей на мгновение задержал ее ладонь в своей. Сердце четко обозначило тугой, все усиливающийся ритм. Он представил, как прозвучали бы на русском ее слова любви. Почему бы нет? Он по-прежнему не помнил и не мог осознавать как жил, что делал, о чем мечтал, какую играл роль во всей этой действительности, но сейчас так хотелось сыграть вот эту, как свою последнюю и самую удачную.
Лучшая роль, как известно, та, которую не надо изображать, а достаточно искренне прожить.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?