Текст книги "Эксперимент"

* * *

Дымову приснилось, что он летает. Но это был не сон детства, когда ты летишь во сне, и замирает, проваливается куда-то сердце. То сон роста – дело известное. В этом же сне главным был не полет, главным была мысль об умении летать. Он вдруг понял, что о воздух можно, в принципе, опереться. А еще – надо поверить в себя. Кирилл просто взбирался по воздуху, как по веревочной лестнице, и зависал на небольшой высоте, на уровне деревьев. Потом опускался вниз и горячо объяснял друзьям «методику», говорил как это просто. Нужно только попробовать. Он испытал неописуемый восторг от ощущения неограниченности своих возможностей. «Как же я раньше-то не мог, не понимал, как же мы все не догадывались? Сколько потеряно времени зря…» – сокрушался он во сне.

В следующую ночь сон продолжился. Дымов уже проделывал путешествие по воздуху по ночному городу, что-то крича несуразное от радости парения в потоке воздуха над океаном огней. Он даже узнавал сверху очертания отдельных улиц. В отличие от первого сна, Дымов мог на высоте пятиэтажного дома, словно сидя в кресле, перемещаться, мог свободно зависать. А если подняться еще выше? А ну-ка! Кирилл усилием мысли направил себя выше и поплыл вверх. Нет, все же не решился – начал опускаться. Он не мог объяснить, как управляет движением, это знание было в нем заложено как бы само собой.

Третий сон был также логическим продолжением снов предыдущих. На этот раз Дымов решил подниматься до предела, насколько сумеет. Выше самого высокого дома в городе (шестнадцатиэтажки), выше антенны телецентра, выше, выше… Он почувствовал в себе бешеную энергию движения. Тело понесла вверх упругая сила, и так быстро, что он ахнул от страха: он умолял эту силу остановиться, но продолжал лететь стремительно вверх. И, вдруг, в какой-то момент понял простую вещь: он вовсе не Кирилл Дымов, а некий болид, стремительно уходящий по заданной траектории. Как-то очень быстро исчезли огни, и планета, спрятанная в ночной тени, выделилась по горизонтам. Затем, превратившись в едва заметную в тени голубоватую полусферу, стала уходить дальше и дальше. Теперь ему все равно. Он спокойно идет в фарватере этого движения, подчиняясь известному ему строгому порядку, не заботясь ни о чем, растворяясь без остатка в чем-то непознаваемом по мощи и беспредельности.

Риск – дело благородное

Кроткий и Липовецкий приняли решение срочно лететь к профессору Сайто, чтобы выяснить обстоятельства гибели биолога Канэто Осаму, а также посетить могилу этого человека. Он много лет занимался той же темой, был во многом учителем Кроткого. Знакомство Кроткого, Канэто и Сайто состоялось на одном из научных симпозиумов по транскоммуникации в Женеве в восемьдесят девятом, где Кроткий сделал доклад, заинтересовавший участников. Услышав выступление Кроткого, японцы подошли в перерыве к нему и выразили желание поговорить неофициально. Потом знакомство перешло в постоянное общение.

Профессор Сайто жил в окрестностях Киото в небольшом доме. Между прочим, здесь, как и в Рудном, тоже шел дождь, казалось, он шел на всем белом свете… Приезд их пришелся на позднее время, но Сайто не спал, провел их в дальнюю комнату, зажег настольную лампу, сам приготовил чай. Низенький, в домашнем халате, он мало напоминал ученого мужа. Выражение лица японца было скорбным, а на неподвижном, морщинистом лице лежала усталость прошедших дней, которые дались, видимо, ему нелегко.

Кроткий сразу перешел к главному:

– Сайто—сан, Вы предупреждали Канэто Осаму о каких-то возможных последствиях этой работы. Почему?

– Вы знаете, Антон, я давно занимаюсь изучением потусторонних сил, и у меня есть факты, говорящие о том, что это небезопасно. Есть некоторые энергетические сущности, населяющие другие измерения, а, может, находящиеся между измерений и корректирующие определенный порядок, которые могут жестоко наказать желающих проникнуть в другие частоты. Считаю, что именно так погиб не только Канэто Осаму, но и до него эксперт по экстрасенсорике Набуки Синдзи. Я прекратил исследования год назад, хочу заняться внуками на старости, в общем, еще пожить хочу, Антон. Борьба за научные истины и желание заглянуть за черту – это больше не моя судьба. Я не сомневаюсь, коллеги, что «посланцы смерти» беспощадны. Точнее сказать, они очень последовательны в выполнении своей программы. Думаю, что их задача – уничтожение информации, несущей негативную энергию в тонкий мир. Иначе, якобы, нарушится какой-то им известный баланс или гармония в природе. Когда Осаму увидел на экране компьютера этих сущностей, приходивших, как черные тени, за теми умирающими, кто, как он заметил, совершал в жизни дурные поступки, между Осаму, наблюдавшим происходящее на мониторе, и этими сущностями возник контакт. Сначала визуальный. Ему было показано руками или изображением этих рук – уж не знаю, можно ли их называть руками – запрещающее перекрестие, вот так (Сайто перекрестил руки на уровне лица), как рабочий дает команду о прекращении работы тому, кто работает на механизме. Так было два раза, но в обоих случаях, когда приходили именно черные тени, а не тени близких. Когда приходили близкие, все протекало гладко, и на Осаму никто не обращал внимания. Потом, в третий раз, во время эксперимента, этот «посланец смерти» вот так, с укоризной (Сайто показал как), медленным покачиванием головы дал понять, что «нет, надо заканчивать». Я тогда помогал Осаму и был свидетелем всего этого. Знаете, я содрогнулся от страха, глядя на эту тень. Лица у него не было. Я просто был раздавлен страхом. Казалось, что страх заполнил всю комнату, где мы находились. Наверно, так чувствует себя человек, когда его держат под пистолетом и сообщают, что вот-вот казнят. Это был мой последний эксперимент. Потом Осаму получил несколько посланий на компьютер, которые пришли неизвестно откуда: компьютер не был даже подключен к источникам питания.

Сайто достал лист бумаги и протянул Кроткому. На нем был короткий текст: «Нельзя нарушать правила частот». Сайто сделал паузу, наблюдая за реакцией собеседников, затем продолжил:

– Наверно, эти палачи обладают колоссальной, агрессивной энергией и действуют по определенным правилам. А правило, вероятно, таково: если вмешаться в процесс принятия умершего, можно самому оказаться на том свете. Свидетелей «они» не любят. Правда, это не значит, что разделишь судьбу отъявленного «грешника». Но все же… Умирать-то никому не хочется. Но Осаму, господа! Канэто Осаму оказался настоящим ученым. Он решил установить, в чем закономерность прихода за умершими в одних случаях этих черных теней, в других – самых дорогих близких. Есть ли здесь связь с прошедшей земной жизнью умершего? Он в последнее время часто мне говорил, что уже увидел эту разницу, интуитивно чувствует ее, но, чтобы определить закономерность, требуется большое количество экспериментов, сопоставление их результатов с биографией умерших, образом жизни, их физическими данными, причиной смерти, ну и многим другим. Он продолжил эксперименты. Примерно через месяц прямо в центре Токио, на перекрестке, на большой скорости в машину Канэто Осаму влетел грузовик, и бедняга умер на месте. От машины ничего не осталось.

– А что расследование? Что шофер грузовика говорит?

– В грузовике, господа, никого не было…

– Как не было?

– Я же говорю, в кабине грузовика никого не было. Полиция, предположив, что водитель из машины выпрыгнул перед столкновением и скрылся за ближайшими строениями, возбудила уголовное дело, оценила действия неизвестного водителя как преднамеренное убийство, но никого, конечно, не нашла. Прохожие и водители других машин на перекрестке тоже подтвердили, что никаких выпрыгнувших из грузовика людей не видели. Но в полиции не поверили. И это понятно. Не мог же грузовик ехать по собственной воле, по нашим-то понятиям…

Кроткий возбужденно перебил его:

– Дело в том, что я был точно так же предупрежден во время последнего эксперимента с одним умирающим. Я писал вам, что мы построили мощные и чувствительные приборы. Они позволяют фиксировать движение и изменение энергии на Земле и в космосе, это можно видеть и на измерительных приборах, снимая нужные параметры, и на мониторах в течение длительного времени. В то же время энергия этого умершего не ушла в космос. После прихода за ним черной тени энергия исчезла. Куда – мы не знаем. Уж не в землю ли? Во всяком случае, я не смог получить никаких данных. Но мне кажется, что это, действительно, происходит в случаях, когда в течение жизни человек накопил столько разрушительной информации, что действие его поля – это не создание новой, а поглощение и уничтожение созданной другими информационной реальности.

Сайто слушал, но, казалось, думал о другом. Потом сказал:

– Вы мне большой друг, Антон, и судьба ваша мне небезразлична. Прошу вас, прекратите эксперименты. Мы слишком мало знаем о последствиях. Но то, что уже знаем… Хотя я мало верю, что вы выполните мою просьбу.

…На обратном пути Кроткий и Липовецкий сидели в самолете долгое время молча. За иллюминатором горело оранжевое утреннее солнце, выкрасив в апельсин лежащее ниже плотное ватное одеяло из облаков. Но было в этой картине сейчас что-то нерадостное, напротив, тяжелое, мистическое. Природа уже не казалась ничейной, неживой, а, значит, невинной в своем девственном нейтралитете. За пространством и временем наблюдал с пристрастием чей-то пытливый взгляд. Он наблюдал не только за пространством: за твоею жизнью, чувствами, поступками. Что за этим последует, никто в этом мире знать не может. Кроткий первым прервал тягостное молчание:

– Аркадий, сколько лет мы работаем вместе?

– По-моему, лет восемь. Да, с девяносто второго.

– Быстро время летит. Все быстрее и быстрее. Как тебе известие о Канэто? Какие мысли?

– Хочешь, Антон Нилович, откровенно?

– Конечно.

– А пошел-ка ты к черту! Я же знаю, хочешь уволить меня, чтобы жизнь пожаловать. С барского плеча. На, мол, возьми, Липовецкий, дарю. Но ведь я, Нилович, как ты точно подметил, авантюрист, к тебе пришел не только за деньгами, просто надоело заниматься пиаром – консультировать этих выборных продажных. Если уволишь, вернусь туда же. Психологи только там и могут сейчас заработать себе на хлеб с маслом. Но, заметь, тоже рискуют отправиться если не на «тот свет», то на нары-то точно. Так что в смысле риска – шило на мыло менять. И, вообще, имей совесть: мы столько лет вместе, и сейчас это не только твоя, это и моя игра.

– Спасибо, друг.

– А вот спасибо на хлеб не намажешь. В связи с усложнившейся ситуацией, прошу другу увеличить оклад в два раза за «боюсь».

* * *

При разных обстоятельствах встречаются мужчина и женщина. В ресторане, в театре, на вечеринке. Кирилл впервые увидел Наталью на футбольном матче. Он с юности любил футбол, играл даже в воротах за команду юниоров «Спартак» Рудный. Потом судьба распорядилась иначе: с футболом пришлось расстаться еще до начала серьезной профессиональной карьеры. Но вот через много лет на турнире ветеранов он снова в воротах. На этот раз за ветеранскую команду юристов, игравшую против преподавателей офицерского училища. Тогда на трибуне он и увидел ее в роли болельщицы команды офицеров. Наташа пришла поддержать мужа – нападающего и капитана офицерской команды. Высокий, отлично сложенный несмотря на возраст Олег, безусловно, был звездой в своем коллективе, играл технично, напористо, вся команда «пахала» на него, но Дымов стоял надежно. Время шло; офицеры, словно волны, накатывались на ворота юристов, явно переигрывая соперника, но Дымов… Он творил чудеса. На табло после первого тайма значились нули.

В перерыве Олег, явно раздосадованный, подошел к жене и, промокая полотенцем пот на раскаленном лице, заверил:

– Подожди, сейчас мы их раздавим!

– Сомневаюсь.

– Серьезно?

– Серьезно. У них вратарь хороший. Он бесстрашен как лев! Если бы я была не твоя, я отдала бы ему сердце. В нем есть что-то такое, по-настоящему мужское.

Олег мрачно хмыкнул и удалился в раздевалку. Замечание жены окончательно вывело его из равновесия. Победа теперь была делом чести.

Много потерял тот, кто не любил женщину и не играл в футбол, кто не знал, как замирает сердце от присутствия Ее на трибуне. Олег, чтобы порадовать Наташу, бился, как гладиатор, но сегодня ему не повезло, потому что Дымов, стоя в воротах, испытывал те же чувства. Он не мог, конечно, рассчитывать на благосклонность этой красивой, чужой ему женщины, болеющей за соперника. Но ему очень хотелось обратить на себя ее внимание. В итоге Кирилл выстоял, а на последней минуте игры в одной из редких контратак его команда забила единственный в этой игре гол.

На следующий матч (уже с другой командой) он вышел и вовсе с абсурдной мыслью: надеждой увидеть ее среди зрителей снова. И чудо произошло – она пришла. Как потом оказалось – ради него. Вот за эти минуты можно отдать все.

Потом они стали встречаться, и каждая такая встреча была для Дымова как последнее откровение. Кирилла поразили глаза Наташи, огромные серые, неземные, голос, мягкий и завораживающий, пластика, которая дается человеку только от рождения. Он заболел ею и благословлял это внезапное сумасшествие как самый большой, последний свет в своей жизни. Наталья же увидела в нем личность, захватившую ее глубиной и нестандартностью мышления. Мощь и обаяние Дымова сломали все защитные реакции. Олег с его прямым однополюсным взглядом на жизнь поблек в ее глазах и потерялся. Как будто она узнала рядом с Кириллом, что Земля не плоская и не лежит на трех китах: мир разнообразнее и ярче.

Однако им нужно было решать свою судьбу, а, значит, и судьбу других близких им людей. Ведь Дымов был женат, имел четырнадцатилетнего сына. Их связь вызвала бурю негодования среди родных. Но если супруга Кирилла сдала позиции без боя (она понимала, что с любовью бороться бесполезно), то муж Натальи, как истинный офицер, «обнажил шпагу». Однажды, когда утром Дымов открыл дверь снимаемой им квартиры, он увидел на пороге Олега. Тот был в гражданском подчеркнуто строгом черном костюме, белой рубашке, при черном галстуке, в руке держал портфель.

– Здравствуй, соперничек. Я могу войти?

– Пожалуйста, – Дымов сдержанно пожал плечами, демонстративно освободив вход.

Олег достал из портфеля бутылку коньяка, стал блуждать взглядом в поисках пристанища.

Дымов сказал:

– Я сейчас, присядь пока на диван.

Он быстро выкатил журнальный столик, выложил шоколад, лимон, и они сели за стол.

– Ну, что, как говорится, за знакомство?

Олег разлил коньяк и выпил. Дымов настороженно последовал за ним. Коньяк вошел в Кирилла вонючей обжигающей средой, неприятный привкус не перебил даже лимон.

– А теперь о цели моего прихода.

Олег достал из портфеля листок бумаги, положил на него ручку, потом выложил на стол пистолет Макарова.

Дымов и так не ждал от этой встречи ничего хорошего, но при виде пистолета настроился на самое худшее. Он понял, что Олег пришел с серьезными намерениями, и от него можно ждать чего угодно.

– Слушай, Дымов, мы прожили с Натой больше десяти лет. Это срок, согласись. У нас нет детей, но в последнее время врачи говорили, что не все еще потеряно… Мы хотели иметь ребенка, у нас был свой неповторимый, дорогой нам мир, ты понимаешь? Ну ладно, встретил красивую женщину, страсть там и так далее. С кем не бывает? Это могло случиться и со мной. Но одно дело – увлечение. Произошло – объяснились по-мужски и забыли. Другое дело – разрушение семьи. Ведь ты сам еще точно не знаешь, любишь или нет, а даешь надежду. Зачем ты врешь ей? А если через год, два, три она поймет, что не любишь?

Он налил еще полстакана коньяка и, не предлагая Кириллу, выпил. Потом наклонился к нему через стол.

– Ты знаешь, какая она? Ты ни хрена не знаешь! Она десять лет со мной среди болот в дальнем гарнизоне маялась. Зимой там сырость да ветер. Вот и бездетность на этой почве… Да, вот так мы жили, но с ее стороны – ни слова упрека. Вся часть завидовала: такую бабу отхватил, а она ни разу повода не дала. Сейчас я одного не могу понять: почему ты? Ну почему именно ты? – он засмеялся. – Может, пристрелить тебя? Пусть отсижу, но тебя-то не будет! Представляешь, как все просто. Не будет главной причины. Я ее вырву под корень. Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь, оправдайся. Или в штаны уже наложил?

– Оправдываться не хочу. Я ее просто люблю. А вот ты – вряд ли.

– Да ну? Где уж нам!

– Если бы ты любил, то сначала поговорил бы с ней. Мы не сможем сейчас ничего без нее решить. Неужели ты думаешь, что если бы я отказался от Наташи, она смогла бы остаться с тобой? Ты ж ее знаешь.

– Это не твое дело, понял? Меня волнует судьба моей семьи: моя, моей жены и будущего ребенка. Короче (он взял пистолет и направил на Дымова) ты сейчас напишешь Наталье, что больше никогда не будешь преследовать ее ради сохранения семьи. Так будет убедительнее. И для тебя это достойный выход из положения – сохранишь лицо. Сваливай парень, ты опоздал на десяток лет.

– Если меня убьешь, жену не вернешь точно, – сказал Дымов.

Ему стало по-настоящему не по себе, потому что налитые кровью глаза Олега говорили о том, что он готов на все. Кирилл понял, что тот не блефует. Надеяться на это уже не было смысла.

– Адвокатские штучки в ход пускаешь, на психику давишь. Я говорю, пиши или стреляю. Я человек нецивильный, без выкрутасов: что сказал, то и сделал. Тогда ни мне, но и не тебе!

– Давлю не на психику, а на остатки разума.

– Разума?! Ты призываешь меня к разуму? Вот это да! А где же твой разум, где совесть? Пиши, даю три минуты.

Дымов видел руку Олега и пистолет как в тумане, от волнения у него резко ухудшилось зрение. Щелчок же снятого предохранителя и взвод курка он услышал четко. Кирилл понял, что прошляпил момент, когда вполне мог с Олегом побороться, но и сейчас, если ничего не делать, он точно выстрелит. Дымов медленно взял бумагу и ручку и снова посмотрел в глаза сопернику. В них была надежда, неуверенная надежда на близкое торжество. Это последнее, что Кирилл ясно помнит. Почти одновременно с пришедшим решением он сделал резкое отвлекающее движение – швырнул ручку острием в лицо Олегу – и бросился на него через стол, ничего не видя, почти на ощупь судорожно цепляя того за костюм, за руки, за лицо. Тут же раздался выстрел. От грохота заложило уши. Он не смог повалить Олега (помешал стол), зато получил страшный удар в голову, и сразу все исчезло.

Когда Дымов пришел в себя, первое, что он почувствовал, это резкий запах пороховой гари, коньяка и привкус крови во рту. Почему-то в слабом сознании от этого привкуса появилось на секунду странное ощущение детства. Может, потому что вкус крови во рту от удара в нос – привычное дело для любого дворового пацана, каким вырос он. Кирилл сплюнул, с трудом поднялся, освободив ноги от стола. Весь пол был залит коньяком и измазан липкой кровью, под ногами хрустело битое стекло. Он подошел к зеркалу: на левой щеке уже просматривалась темным пятном огромная гематома, а над правой бровью сочилась рана от касательного ранения. Вся правая сторона лица была залита кровью. Пуля прошла у самого виска. Видимо, маневр у Кирилла все-таки удался, и Олег промахнулся. А, может быть, он и не хотел стрелять, но Дымов поставил его в положение, когда это пришлось сделать. Наверно, испугавшись самой необходимости убивать, он не попал в цель. Зато от души, видимо, врезал ему пистолетом. Вторая версия правдоподобнее, потому что офицер должен быть хладнокровным стрелком.

Так или иначе, но обошлось. Дымов не стал заявлять в милицию. Никто из соседей как-то тоже не объявился. Никто ничего, как это часто у нас бывает, не видел и не слышал.

Однако на этом история борьбы Олега против злобного искусителя Дымова не закончилась. Спустя год неожиданно в отношении Дымова прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту разглашения государственной тайны. Он оказывал юридические услуги по составлению контрактов одному известному ученому—экологу, передававшему сведения об экологическом состоянии акватории ряда рек их региона организациям «Гринпис», где так или иначе фигурировали материалы секретного характера. Он был привлечен как соучастник вместе с экологом. Но дело развалилось, и ученого оправдали: сведения, оказывается, не были закрытыми, да и Дымов готовил только образцы договоров и не был посвящен в детали взаимоотношений эколога и «Гринпис». Только спустя некоторое время после прекращения дела Кирилл и Наташа узнали, что заявление в прокуратуру написал Олег Емельянов.

Однажды они возвращались из похода по грибы, но умудрились заблудиться в пригородном лесу. Такие оказались грибники. Уже стемнело, лес стоял вокруг черной стеной, кроны покачивались от ветра, и каждый резкий звук заставлял напрягаться. Но у Наташи было другое настроение: она верила, что еще немного, и они выберутся на автостраду. Так и случилось. Пока же шли, она вдруг затеяла странный разговор, который Кирилл помнил потом до мельчайших подробностей. Наташа по пути все смотрела на небо, потом вдруг сказала:

– Сколько звезд! Вот там, среди этой красоты, я и буду тебя ждать.

– Ну, ты даешь! Что за разговоры?

– Нет, на самом деле, мне кажется, мы обязательно встретимся в космосе. Вот что, по-твоему, означает фраза «браки совершаются на небесах»? Божественную природу любого брака, заключенного перед алтарем? Понимаешь, я почему-то пришла к мысли, что у каждого человека с рождения есть образ своей будущей избранницы, избранника. И он в поиске стремится, чтобы реальность совпала с тем, что заложено в нем. Когда происходит совпадение, загорается чувство, и в соединении двух начал рождается брак. Тогда и разводиться не надо – союз будет крепок, потому что счастлив. А нам говорят сейчас: живи с нелюбимым только потому, что разводиться, мол, грех, ведь в церкви венчались. Да ерунда все это.

– Ты не жалеешь, что столько пришлось повоевать за нас? – спросил Дымов.

– Нет, но хочется, чтобы не было разлуки.

– Ее и не будет.

– Ты не понял! Чтобы не расставаться и «там», понимаешь? – она пристально посмотрела на него из темноты.

В этом взгляде было столько внутренней силы, что Кирилл смутился.

…Так Дымов вспоминал об истории их любви, продлив отпуск и сидя, точнее сказать, лежа затворником в своей квартире, где во всем ощущалось присутствие Наташи. После встречи с Кротким прошло дней пять. Убеждение не участвовать в эксперименте постепенно становилось все менее крепким. Днем он спал, ночью тупо смотрел в потолок, иногда внезапно проваливаясь в сон. После полетов его стали преследовать другие сонные кошмары. Будто Олег пришел к нему снова с пистолетом: «Что ж ты не попросил твоих умельцев-психологов вернуть ее, раз они такие умные? Даже этого сделать не догадался, герой—любовник. Сам-то живешь, жрешь, пьешь, а ее нет… Несправедливо. Вот эту несправедливость я и устраню». Олег без колебаний прицелился в Дымова и выстрелил. Кирилл проснулся от грома, который еще мгновение эхом звучал в ушах. Однажды во сне (сам сон он не помнит) Дымов услышал резкий Наташин голос: «Кирилл!» Ее голос пронзил его, и сон сразу ушел. В этом голосе было столько отчаяния и боли, что Дымов потерял покой окончательно. Побрившись, наконец, и приведя в порядок одежду, он позвонил Кроткому. Они договорились по поводу обследования, и Дымов за два часа прошел его на компьютере по системе нелинейной диагностики. Кроткий рассказал, что эта система позволяет быстро проследить все этапы перехода от здоровья к болезни по изменению волновых характеристик тканей организма. Во время обследования они не задавали друг другу никаких вопросов. Кроткий был вежлив и немногословен, вновь не проявлял никаких эмоций. Когда все было завершено, и результат оказался вполне удовлетворительным, Антон Нилович пожал ему руку, сказал:

– Уверен, что об этой минуте вы не пожалеете никогда. Завтра в десять утра жду у себя в кабинете. За час до прихода ничего не есть. Просто позавтракайте пораньше.

Вернувшись домой, Кирилл позвонил Волошину и предложил срочно поговорить. Друзья встретились в небольшом кафе недалеко от дома Кирилла. Волошин был голоден и аппетитно поглощал пищу, а Дымов терпеливо ждал, зная, что Сергей не любит что-либо обсуждать, пережевывая на ходу. Наконец, когда Волошиным все было съедено и, как завершающий аккорд, допита минералка, Кирилл начал говорить:

– Серега, я к тебе обращусь с необычной просьбой. Но прошу выполнить ее, не задавая никаких вопросов, просто сделай, как я прошу и все. Ладно?

– Ладно, после твоего последнего звонка, я уже ничему не удивляюсь и ни о чем не спрашиваю.

– Нет, ты скажи: сделаешь, как я попрошу?

– Да, конечно, сделаю, если ты не предложишь мне поехать в Нью-Йорк и взобраться на статую Свободы. Ну, не тяни, у меня времени сегодня не так много, чтобы наблюдать твою загадочность.

– Вот ключи от моей квартиры и записка. Через десять дней, если я сам не заявлюсь к тебе в гости, ты придешь ко мне и войдешь в компьютер. Он будет все дни постоянно включен – так надо. Отыщешь файл, указанный в записке, не потеряй, пожалуйста (Кирилл вручил Волошину ключи и записку), прочтешь сообщение и действуй, как я напишу там. Не бойся, на статую Свободы не полезешь. Раньше не смотри в компьютер – бесполезно, он до названного мной времени будет на пароле, а пароль – на таймере. Откроется сам, когда придет срок.

– А ты, ты-то где будешь обретаться все это время?

– В том и вся соль. Меня не ищи, на работу не звони, для них я в отпуске в отъезде. Куда уехал, все равно не знают. Тебе я тоже не могу пока ничего сказать. Или я вернусь раньше срока и все тебе расскажу сам, или читай сообщение: тогда будешь знать, что делать и где меня искать. Ну, договорились?

– Кирилл Юрьевич, а, может, ко мне на пару неделек… пролечишься.

– Сереж, я всегда ценил твое умение шутить в любых ситуациях, но сегодня у меня не то настроение, извини, друг.