Текст книги "Увидеть Хозяина"

– Так-так, это что тут у нас за фокусы? Играем в психократов? Чжун Тао, ну-ка давай…

И один из них, самый маленький и невзрачный, уставился на нас вытаращенными черными глазенками.

Святослав пошатнулся. Като быстро наклонил голову, как бы закрываясь от огня или сильного ветра. Мари, ойкнув, закрыла глаза руками. Только Ланселот, упрямо набычившись, уставился в ответ на психократа, но начал быстро терять силы и жмуриться.

Понятия не имею, что там этот парень, Чжун Тао, пытался внушить – я-то ровным счетом ничего не почувствовал. Я просто крикнул, адресуясь к тем, опасным, во втором ряду:

– Мужики, кончай все это, мы вам не враги – нам просто через парк пройти, и все!

– Ладно врать-то, – насмешливо отозвался тот, с резким голосом. – Это вы, значит, с пушками и с кочергами погулять пошли. В Монблан погулять, а? Вы от Сироты или от Ляо? Новых рынков захотелось, любители?

– Да ладно, мужики, – сказал я как можно убедительнее, пристально глядя в глаза тому, с резким голосом (у него были светлые волосы, маленькие глазки, широченные скулы и толстые губы, и он неприятно напомнил мне моего первого армейского командира – младшего сержанта Гузько). Главное было не просто говорить, а иметь в виду именно то, что говоришь – тогда они поддавались. – Мы от фанатов пытались уйти, там, у стадиона – и случайно вышли на этой станции. Нам просто через парк пройти, и все.

Толстомордый пристально смотрел на меня, и я видел, что он мне уже верит, как вдруг Чжун Тао повернулся к нему и хлопнул его по лицу ладонью со словами:

– Петрос, тебя дурят! Он психократ, очень сильный!

Петрос отвел от меня взгляд и набрал воздух в легкие, чтобы что-то скомандовать, но тут я перевел взгляд на Чжун Тао, и он поймался на мой взгляд, и я велел ему упасть на землю и долго молчать, и я увидел, как в глазах у него что-то словно захлопнулось – Святослав выпрямился, и Като поднял голову, и Мари отвела руку от лица, и Чжун Тао не то чтобы упал на землю, но согнувшись, отскочил, тщательно отворачиваясь, и тут у одного из удолбанных боевчиков в первой шеренге что-то, наверное, не то сработало в голове, и он поднял свой страшный ствол и выстрелил в нашу сторону.

Я почувствовал, как что-то горячее прошло между моей головой и головой Мари. Только после этого я почувствовал сам выстрел – как и тогда, в харчевне, он не был слышен, он только чувствовался, как мягкая оплеуха. На газоне противно, панически завизжали, и кто-то, ополоумев, кинулся на четвереньках поперек всего газона в гущу деревьев. А Святослав – прежде, чем отреагировал кто-то из нас – сделал короткий, сильный мах правой рукой, и я даже не успел заметить полет ножа, только услышал краткое удаляющееся шух-шух-шух крутящегося лезвия – и тот, кто выстрелил, выронил ствол, обеими руками крепко схватил себя за шею и упал, и меня ужасно замутило, я с трудом сдержал мощный позыв к рвоте – потому что я увидел, как между судорожно сжатыми пальцами у него толчком, раз и другой, брызнула отвратительно темная кровь, и я услышал, как он яростно и сосредоточенно хрипел, держа себя за шею, точно пытаясь остановить, зажать источник крови, пока его ноги в дорогой кожаной обуви судорожно загребали по чистому песку аллеи. И я перевел глаза на тех, сзади, и вдруг увидел, что сработало – глядя на них, просто для того, чтобы не увидеть, как умрет тот, кто только что в меня стрелял, я передал им свою тошноту, и они, все пятеро (кроме Чжун Тао, который, согнувшись в три погибели и закрываясь руками, уже бежал назад, в боковую аллею), наклонились, и их дружно вырвало на песок.

– Фу-у-у, – сказала Мари с огромным отвращением, и тут мы кинулись вперед, прямо на оставшихся стоять пятерых боевиков, и вот это тоже сработало. Двое по сторонам кинулись бежать в глубину парка. Один бросил оружие и поднял руки. Один, выставив перед собой ствол, быстро побежал от нас спиной вперед, выстрелил, никуда особенно не попал, споткнулся и упал, выронив свою пушку. И только один вскинул ствол, целясь, но не успел, потому что наш Куниэда был проворен, как кошка, когда дело доходило до драки – я это уже видел тогда, над обрывом, на Новой Голубой – он левой рукой оттолкнул ствол, так что тяжкий толчок выстрела ушел далеко в сторону, а правой стремительно рубанул противника по рукам, и тот с визгом повалился, крича так страшно, что я на бегу буквально одеревенел от ужаса и жалости: я только потом узнал, что кросс после первоначального оцепенения, длящегося несколько часов, вызывает сильнейшее обострение тактильных ощущений (многие начинали употреблять кросс первоначально именно затем, чтобы в этой фазе получать более сильные чувственные удовольствия), так что сильная боль может просто убить – и, наверное, это и произошло, потому что, когда мы промчались мимо дружно блюющих главарей, тот боевик, что стрелял в Като, уже не кричал.

Как я уже упоминал, я был не любитель и не большой мастак бегать, а еще меньшим любителем и, главное, мастаком бегать оказалась Мари, так что спустя полкилометра мы вынужденно перешли на шаг, и то только после того, как я с полминуты постоял, упершись руками в колени и пытаясь поймать дыхание, и Мари сделала то же самое, но уже с целую минуту. Правда, ни Ланселот, ни Святослав все равно не давали нам расслабиться, подгоняя и подгоняя нас вперед. Эта часть парка была более безлюдна, и вблизи от главной аллеи кросс-джанков почти не было – их фигуры только изредка мелькали в отдалении, между деревьев. Но, как мы уже поняли, опасаться на этом этапе надо было не кросс-джанков, а тех, кто с них здесь кормился – пушеров, продавцов той самой дури, кросса, как ее тут называли – дури, которая собирала в этом замечательном, таком уютном и ароматном парке сотни и тысячи вялых, трудно двигающихся несчастных людей.

Вялых? Как бы не так!

Когда до восточного выхода из Монблана оставалось метров двести (мы уже видели широкую освещенную арку за деревьями), джанки начали собираться вокруг нас толпами. Они уже не расползались, не отворачивались и не прятали глаза – они быстро сбегались из глубин парка, с боковых аллей, из кустарника, с искусственных горок. Не прошло и полуминуты, как вдоль аллеи, по которой мы полушли-полубежали, их собралось человек сто. Мое внушение на них по-прежнему не действовало – точнее, я просто не знал, что именно им внушить так, чтобы они поддались. Они смотрели на нас так же внимательно, как те, на платформе в двух километрах за нашими спинами, полчаса назад; только эти не молчали и не пугались нашего оружия – они перебегали вдоль дорожки, следуя за нами, как будто внутри этих полукалек кто-то повернул ключ зажигания. И мы скоро поняли, кто именно поворачивал ключ: впереди, там, куда мы бежали, стояла группка людей с оружием, вновь почти сплошь азиатского или славянского вида, и один из них, с мультикомом у уха, кричал, размахивая пистолетом и то и дело указывая им на нас:

– Вот эти, да, ребята! Вот эти! У них бабок немерено! Берите их и делите бабки! Мы вас любим, ребята, нам нравится, когда у вас есть бабки!

За нами по дорожке уже валила возбужденно рычащая толпа; по сторонам они все еще чуть опасались, не выходили на дорожку, но вот-вот уже были готовы броситься, и Като уже вскинул над головой меч, чтобы рубить наотмашь, когда на нас кинутся, и тут я вспомнил один старый фильм, который мы с моим школьным приятелем Дрюней-Сомиком смотрели в «Форуме» классе в седьмом. У меня в заднем кармане джинсов лежала довольно толстая пачка мелких денег – это я перед заходом в ресторан разменял две сотенные бумажки в банке напротив отеля, и после ресторана осталось еще марок сто семьдесят бумажками по две и по пять марок; я выхватил эту пачку и на бегу метнул ее высоко в воздух позади себя.

Я не обернулся, только видел, как вся орава торчков по бокам и впереди нас повернулась в сторону взлетевших бумажек и, возбужденно взревев, повалила туда, где уже слышались жадные взвизги, сосредоточенное рычание и болезненные вскрики. Группка с оружием переглянулась, и тот, который держал у уха мультиком, побледнев, бросил его и выбросил вперед руку с пистолетом.

И тут Мари взвизгнула:

– Ложись!

Не знаю, кто как поступил бы в таком случае. Я, во всяком случае, был хорошо натренирован на эту команду, хотя и на другом языке. Я без рассуждений упал, и, только крепко приложившись локтями о плотный песок дорожки – понял, что Мари хотела освободить себе сектор обстрела.

Но тех, с оружием, было человек двенадцать! Надо было срочно поймать визуальный контакт, внушить что-нибудь, прикрыть ее!

Слева от меня на песок шумно рухнул Святослав, справа – мягко, как кот – Като.

И тут в игру вступили Мари и Ланселот.

Я их не видел, я видел только тех, впереди – их было десять или двенадцать; я только еще собирался с мыслями на предмет того, что именно им внушать – как слева и справа от меня, а значит – с тех сторон, где были Мари и Ланселот, раздался не выстрел, не два – слитная, плотная очередь, точнее – две, слившиеся для меня в одну, но раздвоенную – так сказать, в стереозвук. Те, впереди, успели выстрелить два или три раза, а ведь это были ребята не простые, им к вооруженным противостояниям, надо полагать, не привыкать было. Все они повалились, как манекены – неживыми кулями.

– Можно вставать, – сказала Мари. Сзади нас всё визжали, всё ругались, всё дрались за наши денежки несчастные торчки.

Мари была бледна, губы ее дрожали, она прижимала левой рукой ногу чуть выше края своей коротенькой облегающей юбочки. По ноге тоненькой струйкой потянулась кровь, расплываясь на юбке.

– Ну вот, юбку испортила, – довольно спокойным голосом сказала девушка, засовывая револьвер в сумочку. Голос, впрочем, дрожал.

Ланселот шагнул к ней, протягивая ей правую руку ладонью вперед и вверх.

– Ну ты даешь, подруга, – сказал он одобрительно. Она слабо шлепнула его по ладони встречным движением. – Где так стрелять научилась?

– На стрелковых курсах, дома, на Ашдоле. Нормально стреляю? – голос ее дрожал все сильнее.

– Высший класс, – сказал Робин, наклоняясь над ее ногой. – Ничего страшного, царапина. – Он порылся в куртке. – На-ка пластырь.

Мари сдвинула вверх порванный край юбки, открывая действительно неглубокую, хотя довольно обильно кровоточащую поперечную царапину, и Ланселот одним точным движением наклеил на царапину пластырь – из этих, волшебных, вроде того, которым у него у самого был под курткой затянут порезанный ангами в Цитадели локоть.

Святослав и Като уже тоже стояли – с клинками наизготовку, поводя головами то назад, где с матерным ревом давилась на дорожке толпа кросс-джанков, то вперед, где кулями валялись те, с оружием.

– Я парализатором стрелял, – сообщил Робин. – Скоро очухаются – те, в кого я попал.

– Я тоже парализатором стреляла, – призналась Мари. – Убивать не могу. И понимаю, что дура… что они бы нас сейчас убили…

– Не ругай себя, – проворчал Святослав, косясь на нее прозрачными голубыми глазами. – Ты страсть какая храбрая. А убивать – зачем тебе? Хватит и нам, мужикам, кровавой работы… Спешила их, на землю положила – и то ладно… Это – по-христиански!

Мари слабо улыбнулась молодому князю.

– Я вообще-то не христианка, – извиняющимся тоном проговорила она.

Святослав пожал плечами.

– И что с того. Като вон у нас тоже…

Мари перевела глаза на юного самурая.

– Вы оба сильные воины. – Она явно сказала то что оба хотели услышать – Святослав расплылся в улыбке, а Като гордо поклонился. – Бежим, ребята. Что-то сдается мне, что это еще не все.

Ланселот обернулся ко мне.

– Давай, брат. Можешь еще бежать? Бежим.

Я мог. Ну и что с того, что именно мои возможности в этом злосчастном парке оказались почти совершенно непригодны? Зато была харчевня и подвал с ангами…

Я торопливо взглянул на шар.

Шар был лилово-зеленый.

– Бежим, – согласился я, и мы побежали.

4. Как брать след там, где его нет

Было два ночи, когда мы вернулись в «Шелк и бархат», и половина четвертого утра, когда мы закончили обсуждать с Фродо и Диком наши приключения. Серьезнее всех ко всем произошедшему отнесся Дик: он-то знал Космопорт не по книгам. Он сказал, что вся история с нарочито грубым обыском у Святослава и Като – не случайность. Он сказал, что нас вычислили и ведут, на что Фродо сказал, что вычислить нас, конечно, могли, потому что им ничего не стоило проследить лифт, как только обнаружилось, что он угнан… и потому что те тоже наверняка знают, кто именно изучает Хозяина и где в Космопорте они могут собираться… И еще он сказал, что, к примеру, Граф Роланд точно знает теперь, что по крайней мере Фродо – про остальных она ничего не знала – в Космопорте, а комнаты брали на свои имена именно Фродо (пользуясь своей карточкой Галактической Ассоциации Врачей, а не паспортом, в котором не было космопортовской визы) и Дик. А уж что им нетрудно проникнуть в гостиничную компьютерную сеть, сказал Фродо, мы сегодня вполне наглядно убедились.

Мари сказала на это с грустью, что в таком случае Граф Роланд знала и про то, что она, Мари, присоединилась к нам, потому что ее, Мари, по сетевым координатам вычислить совсем несложно, и еще потому, что перед вылетом в Космопорт она имела неосторожность во всеуслышание объявить в парлоре, что будет в Космопорте в ближайшие дни, и Граф Роланд в это время в парлоре присутствовала; а в «Шелке и бархате» она, Мари, зарегистрировалась по своему паспорту.

Дик на это сказал, что он сомневается в том, что они могли рассчитать все так, чтобы те, кто ушли из гостиницы пережидать визит полиции, обязательно попали на выходящих со стадиона болельщиков и тем более удрали от них именно в парк Монблан, к торчкам. Фродо возразил, что именно этого они могли и не планировать, но Мари со своего мультикома звонила ему, Фродо, в номер, и по ходу разговора прозвучало, что мы пойдем через парк; ну а перехватив этот разговор (через ту же компьютерную сеть отеля, которая в том числе управляла и коммутацией гостиничных телефонных звонков через единый входной номер), не так уж трудно было позвонить, скажем, на мультиком вожакам монблановских пушеров и намекнуть им, что в парк заявились нежеланные конкуренты. Тут мы пришли к решению, что больше никакого пользования открытыми каналами связи не может быть, что опытный в этих делах Фродо поставит «сетевые маски» на блокноты всех, у кого они есть – Дика, Мари и Ланселота (у него самого блокнот всегда был защищен самым серьезным образом), что завтра же в первом попавшемся салоне связи всем должны быть куплены анонимные мультикомы – это очень дорого, но того стоит, и что при любой возможности мы будем звонить друг другу не с мультикомов, а с городских платных телефонов, при возможности делая следующий звонок с телефонов другой компании (в Космопорте было четыре крупных и несколько десятков локальных телефонных компаний). Все это потребует дополнительных расходов на связь, но благодаря нашему маленькому приключению с обменным автоматом мы сейчас вполне можем себе это позволить.

Кончилось тем, что в половине четвертого мы согласились с решением Фродо и Дика немедленно съезжать из «Шелка и бархата». Все устали, глаза у всех слипались, Мари и я еле волочили ноги после выматывающей побежки по парку, Мари в довершение ко всему была ранена (хотя и совсем легко), но Фродо и Дик настаивали, что надо уходить как можно скорее. Нам было дано пятнадцать минут на душ и сборы, и через четверть часа мы покинули гостиницу, разбудив ночного портье, страшно недовольного тем, что мы решили выписаться в такое неурочное время. Мы объяснили ему, что мы не выписываемся до утра послезавтра, что мы обязательно вернемся, но на тот случай, если не успеем вернуться до назначенного времени, вот деньги за весь этот срок – просто внесите их послезавтра утром в кассу, и всё, хорошо? С этой странной идеей портье вполне примирила старая, но вполне действительная (в Империи все имперские деньги всех эпох были действительны) серебряная монета в полцехина, по нынешнему курсу составлявшая двадцать пять марок – неплохие деньги для молодого студента, подрабатывавшего ночным портье за стандартную минимальную профсоюзную ставку, тринадцать пятьдесят за ночь! Монету сунул парню я, когда спор с ним показался мне излишне затянувшимся. Фродо почему-то был совершенно поражен этим моим поступком, а Дик по выходе из гостиницы засмеялся и хлопнул меня по плечу.

Мы оказались на ночной улице, где вечерние фонари, в связи с поздним временем, горели тускло и через один. Мы не пошли ни к метро, ни к Залу Ожидания; Дик сразу свернул в служебный проход вдоль гостиницы, оттуда – в совсем темный, узкий технический тоннель, в котором Ланселот зажег фонарь (крохотный, но мощный фонарик помещался у него в браслете часов). Этим тоннелем мы шли, петляя, едва ли не целый километр, как выяснилось – пройдя вдоль всего квартала между гостиницей и стадионом. Потом был пассажирский транспортер в узком транспортном проезде вдоль внешней стены стадиона – мягко текущая лента, на которой можно было сесть на забавно вспучивающееся из ниоткуда и костенеющее под тобой кресло. Мы с Мари как повалились на эти не слишком-то удобные сиденья, так и прилипли к ним: я решительно не был расположен ходить или стоять ни секундой больше, чем это было совершенно необходимо, и видно было, что Мари к этому расположена была еще меньше. Святослав, впрочем, был так очарован таинственно возникающим и исчезающим креслом, что все десять минут пути играл с ним, вскакивая на ноги и тут же обрушиваясь спиной вперед на пустую ползущую ленту – чтобы тут же очутиться надежно сидящим на взявшемся ниоткуда сиденье.

Потом мы ехали в магистральном экспрессе, более комфортном и скоростном, чем метро. Там мы наконец немного поспали. В семь утра по абсолютному мы, зевая и протирая глаза, вышли на станции «Транзит – Восточное Старое Ядро». В семь тридцать пять добрались до станции метро «Технологический институт имени Мессершмидта» – название изрядно меня повеселило (хотя я беспрестанно зевал и еле волочил ноги). Около восьми утра мы уже поселились в маленькой институтской гостинице, где документы вновь предъявили Дик и Фродо – но это были не те документы, по которым мы селились в «Шелке и бархате». Вот, оказывается, за чем ездил вчера Дик! Уж не знаю, где и как он сделал это, но те из нас, у кого были хоть какие-то галактические документы – то есть он сам, Фродо и Ланселот – получили новенькие карточки членов «Добровольной Галактической ассоциации содействию развития любительского космояхтинга», организации весьма почтенной, имеющей в Империи сотни тысяч членов и разветвленную инфраструктуру. Документы имели важнейшее отличие от подлинных паспортов их владельцев: в них были другие имена и другое гражданство, хотя фотографии и биометрия были подлинные. Фродо Таук, гражданин имперской колонии Новая Голубая Земля, стал именоваться Фарго Драйклекс и превратился в подданного Имперской Метрополии из Космопорта. Я отметил про себя, что в Космопорте много немецких фамилий, и что новая фамилия Фродо буквально означает «Три Кляксы». Подданный Имперской Метрополии из Космопорта Ричард Лестер гражданства не поменял, но превратился в Лестера Ричардса. Что до гражданина Свободного Мира Элевайн Робина Локсли, то он теперь стал Ланселотом Худом, что было вполне логично: ведь Робин Локсли и Робин Гуд – одно и то же лицо, а сделать прозвище именем совсем несложно. Святослав, Като, я и Мари для поселения никаких документов не показывали: достаточно было, что документы предъявили один-двое из нас, в этом отношении Космопорт был очень либерален.

Класс отеля – вернее, хостела – «Старина Мессершмидт» был ниже, чем у «Шелка и бархата», всего одна звезда, но зато здесь были одноместные комнаты, расположенные блоками по восемь с общей кухней и столовой; хостел был полупуст, так как период абитуры, на который он был, собственно, рассчитан, еще не наступил, и мы без помех заняли целый блок, заплатив и за лишнюю – восьмую – комнатушку, так что теперь мы могли нормально организовать охрану блока. Я поселился в ближней ко входу комнате, вновь установив у самой двери – так, чтобы видеть его с постели – хрустальный шар; напротив меня поселился Святослав, рядом с ним – Като, а рядом со мной – Ланселот, так что в случае чего было нетрудно поднять тревогу и перекрыть вход в блок.

В восемь двадцать я наконец упал на кровать и моментально заснул. И спал до часу дня. Нас никто не побеспокоил, и шар нейтрально поблескивал на полочке у двери, когда я открыл глаза. Я несколько секунд вспоминал, где я и почему, а вспомнив – вскочил. У меня откуда-то была твердая уверенность в том, что сегодня должно случиться что-то очень важное. Так оно и оказалось.

В столовой блока, скромно обставленной и довольно унылой, сидели за широким столом Фродо и Дик. В углу в потертом мягком кресле Святослав полировал куском кожи лезвие меча. Остальные, видимо, были в комнатах.

– Проснулся? – Фродо был озабочен. – Слушай, я проверил по всем возможным каналам эту злосчастную, Графа Роланда. Она, судя по всему, совсем не та, за кого себя выдает, но кто она такая – выяснить невозможно. Мне написал МегаСан. Он, как и мы, очень озадачен ее поведением, и еще: он то ли проговорился, то ли специально выдал мне одну информацию… точнее, подсказал, как связать одно с другим. Гляди.

Фродо подтолкнул ко мне свой блокнот, который лежал перед ним на столе.

Я повернул невесомую книжицу к себе и тут же увидел большой прямоугольник виртуального экрана, висящий над блокнотом в воздухе, и светящуюся панель клавиатуры, проецирующуюся прямо на поверхность стола. Одно из окон занимало большую часть экрана: как я понял, оно содержало письмо – нечто вроде тех посланий электронной почты, которыми мы в Институте экономики обменивались по внутренней сети, но только выглядящее в точности как напечатанный на бумаге документ. Правда, один абзац был выделен фиолетовым, как будто кто-то аккуратно заштриховал этот абзац на бумаге толстым фломастером, в результате чего все буквы в нем из черных стали почему-то белыми.

«Касательно твоего сообщения. Мы сопоставили несколько источников. Подмастерья зашевелились пять дней назад. Когда он был в ЗД, какой-то груз был доставлен из Старого мира и отправлен туда же, куда затем отбыл и он. В ЗД фиксируется неживое. Не думаешь ли ты, что члены Любителей должны быть в курсе? И еще: у тебя ведь есть земляки среди Любителей.»

Я вернул блокнот Фродо.

– Я ничего не понял, честно говоря. У нас есть что-нибудь съестное? Я бы кофе попил.

Дик поднялся.

– Сейчас я тебе завтрак закажу, мы-то уже поели. Кофе вон, в кофеварке. Справишься?

Я осторожно пригляделся к этой кофеварке (если бы Дик не назвал так этот аппарат, я никогда в жизни не догадался бы о его назначении), осторожно вставил в гнездо один из стаканчиков толстого вспененного пластика, торчавших из специальной кассеты рядом с прибором, и нажал на единственный участок передней панели, который, сообразно с моим скудным опытом общения с теперешней бытовой техникой, мог как-то соотноситься с кнопкой включения-выключения прежних времен. Раздалось шипение, бульканье, и в стаканчик пролилась черная дымящаяся жидкость, запахом немного напоминавшая кофе. Тем временем Святослав откуда-то из стены вынул большой, едва ли не в локоть длиной, сэндвич, завернутый в тонкую прозрачную пленку и при этом горячий. Я уже знал, откуда он его достал: это была Доставка, входившая в стоимость номеров. Меню Доставки было очень скудное и не слишком вкусное, но вполне удовлетворяло самым главным для нас показателям – было сытным и доставлялось практически моментально. Как именно – я даже голову ломать не хотел.

Святослав из своего кресла, вытянув меч перед собой и, глядя одним глазом вдоль лезвия, заметил:

– Кофе этот ваш не могу пить, противный он, и изжога от него сильная. Возьми, э-э… Майк, квасу. Дик мне квасу с утра заказал. Слабый квас, но добрый, пить можно.

Я сделал глоток кофе, действительно тошнотворного – водянистого, приторно-сладкого и совершенно не похожего на кофе по вкусу – и тут же отставил. Бутылка, которую Святослав передвинул ко мне по столу концом меча, и впрямь имела надпись «ПРЕМИУМ СИБИРЬ КВАС». Я осторожно попробовал. Это был квас. Действительно, слабоватый, но с хлебным запахом и приятно кисленький. Чего только не встретишь в этом мире.

Фродо протянул мне стаканчик:

– Налей мне, пожалуйста. Хочу попробовать.

Я налил ему кваса, он отпил, некоторое время подержал пузыристый напиток во рту, затем проглотил и вежливо сказал:

– Интересный вкус. Мне нравится больше, чем кола.

Я усмехнулся, пережевывая сэндвич, и ничего не ответил. Фродо тем временем повернул ко мне экран блокнота и проговорил:

– Вот смотри. «Подмастерья зашевелились пять дней назад». Подмастерья – это агенты Хозяина, люди, которые находятся на его стороне.

– Не могу понять, зачем они ему, – пожал я плечами. – Разве ему недостаточно некробиотики? Ангов?

– Помимо ангов, у него есть и другие некробиотические создания, – отозвался Дик, который стоял рядом с креслом Святослава, упершись руками в колени, и внимательно разглядывал лезвие вместе со Святославом. Святослав показал ему какую-то зазубринку, и оба озабоченно покачали головами.

– Это верно, – кивнул Фродо. – Демоны гаки, шайтаны, гарпии, ламии, доппельгангеры… Но людей у него тоже хватает, и иногда они незаменимы. Как бы он действовал внутри человеческих обществ через гоблинов? А самое главное – неважно, на что ему люди: важно, что многим людям нужен он. Многие всю жизнь сознательно ищут возможности отдаться ему, служить ему. Он – сила, огромная сила, и многие находятся под его мрачным очарованием. Ладно, давай продолжим… «Когда он был в ЗД, какой-то груз был доставлен из Старого мира и отправлен туда же, куда затем отбыл и он». ЗД – это Звездный Дом, то есть Космопорт. Старый мир – Солнечная Система… «В ЗД фиксируется неживое». Это значит, специалисты Службы обнаружили и некробиотику прямо здесь, в Космопорте. Ну, это меня как раз не удивляет. МегаСан этому раньше никогда не верил, но я-то давно и наверняка знаю, что Хозяин пользуется некросущностями прямо в Космопорте. «Не думаешь ли ты, что члены Любителей должны быть в курсе?». Вот это и есть та подсказка. Любители – это Общество Единого Сущего. Вообще-то все считают, что это новый синкретический религиозный культ. Но я уверен, что почитание Единого Сущего сильно связано с влюбленностью в Хозяина. Это, увы, в Космопорте становится модой. И МегаСан совершенно прав: мы можем справиться у членов Общества, они должны быть в курсе нового этапа его деятельности – ведь они так любят все, что он делает, а он так любит пропагандировать среди своих то, что он делает… «И еще: у тебя ведь есть земляки среди Любителей». Он прав, есть. Причем в самой верхушке. Ты поел, Майк? Доедай. Дик остается за старшего, а мы с тобой сейчас поедем повидаться кое с кем.

Из всех районов Космопорта, что я видел, Старое Ядро нравилось мне больше всего, хотя в шумных туристических кварталах Залов Ожидания была своя прелесть. Все в Старом Ядре было поменьше размерами и поскромнее, чем в более современных районах, но зато здесь постоянно чувствовался Высокий Класс. Все было так изящно, удобно и приятно для глаза – невольно начнешь думать, что Космопорт и впрямь центр Вселенной, как об этом твердят туристические проспекты на стендах у каждого прилавка, у каждой кассы. А Дом Радио понравился мне сильнее всего. Его бесконечные этажи тянулись сквозь несколько секторов Старого Ядра в западной части, недалеко и от огромного мрачного комплекса Службы Безопасности Империи, и от Центра – парадной витрины туристического Космопорта.

По просторным асимметричным коридорам первого уровня Дома Радио, где размещалась, судя по вывескам, какая-то Общественная Радиослужба, ходила улыбчивая, но знающая себе цену моднейшая молодежь с пачками или отдельными листами бумаги (иногда даже настоящей органической), или с тележками, на которых грудами навалены были самые разные информационные носители, или с чашками кофе, кружками пива и дымящимися сигаретами, сигарами, трубками или самокрутками, распространявшими запахи не только табака, но и горького аббраго и даже местика – не запрещенного, но и не продающегося открыто слабого наркотика с планеты Кальер-1. Молодежь была одета с одуряющей пестротой и свободой, так что я то и дело невольно мигал, натыкаясь взглядом то на непринужденно выглядывающую из-под коротенькой сверкающей одежонки нежную девичью грудь, то, напротив, на не вполне прикрытые перекошенным поясом широчайших штанов крепкие мужские ягодицы. Затем Общественная Радиослужба кончилась, и началось что-то вроде очень большого террариума. Мы шли, плавая в волнах самой разнообразной музыки и самых разномастных голосов, мимо бесконечных застекленных студий, где внутри замысловатых пирамид оборудования сидели и то оживленно говорили в микрофон, то сосредоточенно перебирали бумаги и коробки с носителями, то задумчиво курили, глядя в свои виртуальные экраны, ведущие множества космопортовских радиостанций, названия, эфирные частоты и сетевые каналы распространения которых были одуряюще пестро и ярко обозначены на вывесках над тройными стеклами студий или прямо на самих стеклах. Это был, как объяснил мне Фродо, общедоступный коридор, попасть отсюда в помещения самих станций было нельзя, и за пуленепробиваемыми стеклами ведущие были в полной безопасности, а их поклонники могли свободно за ними наблюдать. Они и наблюдали: то у одного, то у другого окна жались кучки хихикающих девочек, или приплясывали экзальтированные старушки, или угрюмо скалились и мрачно похохатывали затянутые в коричневую кожу или черный брезент молодые обалдуи. Наверное, по составу этих посетителей нетрудно было представить себе аудиторию станций, а по их количеству – популярность того или иного ведущего. Особенно впечатлила меня затемненная студия, где перемигивались красные и голубые индикаторы аппаратуры, отражаясь в очках какого-то длинноволосого существа за пультом, а из маленького динамика, скрытого в потолочной панели над окном, доносилась самая мрачная и угрожающая музыка, какую я слышал в своей жизни, – музыка, живо напомнившая мне, что наши путешествия по Космопорту вообще-то имеют целью смертельно опасное противостояние самому могущественному существу во всей истории Галактики. У окна, неудобно скрестив ноги в мешковатых черных штанах и нелепо массивных ботинках, стоял одинокий подросток мужского пола с удивительно прыщавым лицом и, приоткрыв влажный рот, с выражением глубокого религиозного экстаза таращился на неясную длинноволосую фигуру в темной студии. Я несколько раз оглянулся на ходу. Подросток так и стоял перед этим стеклом, не меняя ни позы, ни выражения лица, озаренного сверху мрачным, мертвенным синим светом вывески, гласившей: