Текст книги "Мост над рекой Нум-Хет. Повесть"

7

Учитель древних языков Сартао быстрым шагом вошёл в аудиторию. Он чаще всего опаздывал на несколько минут, приходя пешком с занятий из Западного Лицея, но студенты ему охотно прощали это: любили и всегда внимательно слушали. Он никогда не заставлял учить бесконечные таблицы спряжений, но непостижимым образом делал так, что неправильные глаголы запоминались сами собой.

– Все без исключения ваши несчастья, – говорил Сартао, – проистекают от того, что вы воспринимаете языки как мёртвый склад таблиц и правил. На вечер вы как горькую пилюлю принимаете супплетивные формы личных местоимений. С утра в автобусе вы судорожно пытаетесь выучить конструкцию с двойным дательным падежом. Перед занятием вы мучаете себя тем, что переводите недопереведённый текст. Так жить нельзя.

Он выдерживал паузу, растворял форточку, чтобы свежий ветер перемен заполнял аудиторию, и продолжал:

– В язык надо влюбиться. Проще всего, конечно, найти носителя языка и влюбиться в него. Тогда вы выучите язык без понуканий. Но поскольку в наших широтах сложно найти древнего грека или шумера, то куда деваться, приходится представлять, как будто вы их всё-таки нашли. Вы просто представьте их удивление. Вот идёт древний грек по Эминару, сворачивает на Июльскую улицу и заходит в кафе, а хозяйка ему на чистом древнегреческом и говорит: «Хайре, филе кефале!» В смысле, «здравствуй, приятель». Конечно, у него будет шок, но приятный. Возможно, он даже улыбнётся. Ради таких моментов и стоит жить.

Сартао было 28 лет. При своём знании какого-то невероятного количества древних языков и культур он оставался вполне светским и общительным человеком. Одет был всегда со вкусом и даже с некоторой претензией. Всех девушек в аудитории неизменно привлекало несколько вещей: его увлечённость, с которой он мог говорить о самых на первый взгляд скучных вещах, всегда разная причёска и отсутствие кольца на безымянном пальце. Это всё интриговало и порождало легенды о внешкольной жизни учителя.

Он вошёл в аудиторию и вдохнул запах мела. Запах был сильнее, чем обычно, потому что аудиторию в новом здании только недавно открыли для занятий, и ещё не выветрился запах побелки. Как ни странно, Сартао нравился этот аромат. Он неизменно пробуждал в нём воспоминания о его собственной учёбе, а точнее, о летних выходных, когда он, гуляя, заходил в пустынную школу и наслаждался тишиной.

– Поприветствуйте своего наставника в едином порыве, дети мои! – воскликнул Сартао с порога.

Двадцатилетние дети вскочили с мест и поприветствовали учителя. Как обычно, он внёс с собой в аудиторию улыбки и хорошее настроение. Его занятия мало кто прогуливал, и другие преподаватели молчаливо завидовали Сартао.

В качестве короткого вступления он рассказал, сколько в латинском языке синонимов слову «маленький», пожаловался на то, что уменьшительные слова в нём похожи друг на друга, а слово «земледелец» почти рифмуется со словом «ушко», сообщил, что нежное слово «либеллум» переводится как «книжка» и, как водится, вывалил на студенток ещё море занимательных сведений. После чего предложил написать стихи на латинском. Девушки были настолько впечатлены обилием мягких и нежных слов языка, который раньше казался им сухим и книжным, что с удовольствием принялись за дело.

В конце двухчасового занятия, которое прошло очень весело – Сартао никогда не поощрял гробовую тишину на своих занятиях – девушки читали вслух получившиеся стихи. С особым удовольствием все послушали Юмиллу, которая осталась верна себе и написала на латыни стихотворение, состоявшее из пяти трёхстиший на японский лад. Даже звучало оно по-восточному мягко и мелодично.

По коридору прошёл хранитель с колокольчиком, возвестив об окончании занятий, и все, прощаясь, стали дружно собираться: занятия на сегодня окончились совсем. Упорхнули даже Танука с Тануми, известные копуши, вот только Юмилла собиралась дольше всех. Сартао, делая отметки в журнале, исподволь наблюдал за девушкой, надевающей вполоборота к нему куртку, чуть смуглую и с улыбчивым лицом, потом снова углубился в записи. Девушка попрощалась и вышла.

«До свидания, Цезарь, моритури тебя салютант», – пробормотал Сартао. Он не торопился выходить в коридор и идти домой, в основном, чтобы не искушаться лишний раз. Надо же было этой студентке восстановиться на учёбе именно тогда, когда у него уже появилась невеста и состоялась помолвка. Сартао поскрёб в затылке, подумал, что мысли среди него бродят совсем не педагогические. После чего сообщил вслух:

– Надо быть сильным.

И вышел из аудитории.

Падали едва заметные снежинки, и Юмилла возвращалась с занятий совсем неторопливо, рассматривая каждую вывеску. Подставляла ладонь падающему снегу, смотрела, как он мгновенно тает, едва прикоснувшись к ней – даже в сильный мороз у неё были тёплые руки. Наконец, дошла до пансионата, переоделась и пошла обедать.

Тануми между делом сообщила ей, как у Сартао блестели глаза, когда он слушал последнюю работу. Юмилла улыбнулась и едва заметно кивнула. Она прекрасно видела внимание молодого учителя ещё до пожара, и старалась держать дистанцию. У неё в памяти свежо было воспоминание об увлечённости Анны, однокурсницы, молодым учителем физики пространства. Закончилось увлечение вместе с пересдачей на экзамене.

Ещё час назад падали снежинки, а после обеда вдруг выглянуло солнце, да так хорошо выглянуло, что показалось, будто уже пришла весна.

Юмилла с Тануми надели куртки полегче и вышли прогуляться. Тануми рассказывала подруге про какую-то повесть, где в главном герое – вампире были собраны все лучшие мужские качества. С точки зрения девушек.

– Хочу такого вампира… – вздохнула Тануми.

– У тебя избыток эритроцитов в крови? – уточнила Юмилла.

Прохладный воздух меж тем никто не отменял, так что скоро они с покрасневшими носами и пальцами наведались в магазин эзотерических изделий. Там было тепло и чуть терпко пахло благовониями, заморской древесиной, маслами и чем-то ещё неуловимым. Продавцы в таких магазинах делятся на два враждующих лагеря. Первые мгновенно и многословно окружают покупателя – а скорее всего, случайного посетителя, который зашёл или погреться, или провести время до свидания, – и начинают рассказывать ему всё, что случайно узнали о табличках с иероглифами, значениях позолочённых фигурок и способах употребления ароматных палочек. Вторые молчаливо и величественно, отрешившись от суеты, сидят за компьютером у кассы и неторопливо раскладывают пасьянс на мониторе. В обоих случаях результат не превосходит ожидания: посетитель уходит либо с нервно подёргивающейся бровью, либо с недоумённо поднятыми плечами.

Обитатели магазинчика «Третий глаз» принадлежали к первой категории. Спустя два мгновения после входа девушки оказались окружены консультантами.

– Вот это зеркальное панно с каллиграфическим изображением иероглифа «счастье», – начал было один из них.

– «Любовь», – поправила Юмилла.

– Что? – поперхнулся тот.

– Значение иероглифа – «любовь», а не «счастье».

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, я знаю.

– Ну я вот тоже знаю, – упорствовал консультант, пока двое его соратников стояли рядом. Тануми улыбалась.

Юмилла терпеливо открыла сумку и достала карманный японский словарик. Полистала и смиренно показала пальчиком на иероглиф, в точности совпадавший с тем, что был на панно. Напротив был перевод: «любовь».

Раздались короткие смешки других посетителей магазинчика.

Консультант, заливаясь краской, предпринял последнюю попытку:

– Это у вас словарь японский. А вдруг в китайском языке этот иероглиф как раз «счастье» обозначает.

Тануми, скромно улыбаясь, достала из сумочки карманный китайский словарик. Раздался дружный смех посетителей. Пунцовый консультант убежал за ширму, когда девушка открыла словарь.

– Куда же вы? – певуче воскликнула она ему вслед.

– Некоторым нужно ещё немного подучиться, – глубокомысленно заметила Юмилла. – Он учиться как раз пошёл. Видишь, с какой скоростью. С каким желанием.

– Ты знаешь, Юмилатэ, я уже согрелась.

– Я тоже, Танумитэ. Спор был таким жарким.

Девушки рассмеялись. Колокольчик над дверью, закрывшейся за ними, прозвенел чуть обиженно. Один из консультантов, стоя за окном, долго провожал их взглядом.

– Вот так большевики ликвидировали неграмотность, – подвела итог Юмилла.

– Кто такие большевики? – спросила её подруга.

Юмилла рассказала, как умела. Тануми слушала, затаив дыхание. В конце заметила:

– Не верится, что это правдой могло быть. Средневековье какое-то.

Юмилла резко остановилась, повертела головой, потом показала рукой куда-то вдаль:

– Там.

– Что? – испуганно спросила Тануми.

…Из музея девушки вышли примерно через два часа. Тануми была совсем подавлена.

– Ты не расстраивайся так, – говорила ей Юмилла. – Это всё было почти столетие назад… Не переживай, прошу тебя. Знала бы, делилась бы более порциями поменьше. Пойдём кофе с пирожными уговаривать.

– Пойдём, – неожиданно оживилась девушка. Это было её обычное лекарство, и подруга об этом не могла не знать.

В кафе было очень уютно. Играл тихий джаз, столики были резные, дубовые, кофе оказался очень вкусным, окна светлыми и просторными, так что вся улица была как в аквариуме. Юмилла с профессиональным любопытством оглядела обстановку и официанток, одобрила, но подумала, что «Мелодии ветра» всё равно роднее.

За окном всеми красками расцветал вечер. Разноцветные фонари раскрасили туманное стекло в расплывчатые нежные пятна, проезжавшие мимо автомобили угадывались по невнятному рокоту и смутным силуэтам доисторических животных, нёсшихся по просекам за своими жертвами. Просеки, понятнее дело, оставили раньше ещё более доисторические животные.

Юмилла очнулась, когда входная дверь скрипнула, и в кафе вошёл Сартао, учитель древних языков. Он с улыбкой кивнул студенткам и прошёл в дальний угол. Девушка с облегчением вздохнула.

– Я не знаю, как себя с ним вести, когда вижусь не в университете.

Тануми подумала.

– Можно избрать такую традиционную тактику кокетливых и легкомысленных студенток. Кокетливость которых ничего не обещает, – предложила она.

– Можно. Ты понимаешь. Я даже не знаю, нравится он мне или нет. Но вот его внимание меня на каком-то поводке держит. Я сейчас сижу и спиной чувствую, как он смотрит на меня, скорее всего искоса вполоборота.

– Ага, так и есть. Боком и на тебя косится.

– Да… Вот что делать?

– Кофе допить. Остыл уже, – посоветовала Тануми.

– Тоже вариант.

В это время где-то в глубинах сумочки взволнованно звякнул телефон. Юмилла достала его и улыбнулась.

– Кто там? – с деланным равнодушием спросила любопытная подруга.

– Да так… Один человек из Сундари.

– О. Наверное, хороший человек.

– Ага, – рассеянно согласилась Юмилла. Таус писал ей, что у него сказочное настроение.

Она быстро набрала сообщение: «Какое?», снабдив его строгой интонацией.

Ответ пришёл через пару секунд, как будто был подготовлен заранее: «Настроение какое-то букетами нежности. В голове рассветы и запах моря. Хочется писать стихи, рисовать и целоваться. В целом. И мандаринов».

Юмилла спросила его, едва касаясь клавиш: «А почему ты не пишешь стихи, не рисуешь… и не ешь мандарины?». – «Жду Нового года». Девушка улыбнулась. Она обещала приехать на новогодние праздники и повидаться с ним.

Настроение поднялось тут же почти до небес. Тануми сидела, надув губки, и рисовала ромашки ложечкой на кофейной гуще.

– Тут можно заказать мандарины? – спросила её Юмилла.

– У меня в комнате залежи мандаринов. Мне привезли вчера только. Тебе сколько килограммов дать, двадцать или тридцать?

– Побежали в пансионат, – засмеялась Юмилла, – на месте решим.

Они расплатились и быстрым шагом пошли по вечерним улицам на Южный проспект, где был большой корпус пансионата. Влажный асфальт под ногами заметно покрылся корочкой льда, девушки скользили, крепко держались друг за друга, смеялись, и Юмилла рассказывала Тануми про свой городок, про праздник в «Мелодиях ветра» и про загадочного молодого человека, который очень расстроился месяц назад, узнав, что девушка снова едет учиться.

В комнате Тануми пахло Новым годом – именно так пахнут очищенные мандарины. Девушка выбрала плоды покрупнее и набрала целый пакет.

– У меня завтра семинар по китайскому. А я упражнения не сделала. Поможешь?

– А куда я денусь, – улыбнулась Юмилла. – Только чаю надо бы, чтобы согреться. Древние языки меня заморозили.

14 ноября 2009

8

– Маринованные миноги, например, – произнесла Юнитта. – Консоме с трюфелями. Пахлава.

Юмилла приоткрыла один глаз.

– Или, к примеру, почки соте. Лобстеры. Куриные крылышки в гранатах, – воодушевлённый примером, сообщил Таус. – Устрицы в лимонном соке.

Юмилла слегка поморщилась, но открыла второй глаз.

Холодильник мерно урчал, создавая иллюзию почти домашнего уюта. За окном ныла метель, но в сторожке было жарко натоплено, и вполне понятно, почему после трёх часов пешего пути девушка, прилёгшая отдохнуть на лавке, незаметно для себя уснула, накрытая курткой Тауса.

Профессиональное любопытство разбудило её.

Кономо в уголке чистил картошку. На электроплитке уже закипала вода в кастрюльке. Сестра сидела на корточках у низкого столика, разбирая специи, а Таус уютно устроился рядом с обогревателем. Неяркий свет от одинокой лампочки завершал картину уюта.

Таус, очевидно, уже отогрелся, потому что ловко и почти незаметно переместился к лавке с Юмиллой и согревающим шёпотом сообщал соблазнительные вещи про скорый горячий ужин. Девушка улыбнулась, окончательно проснувшись, спустила ноги с лавки и сладко потянулась.

– С добрым утром! – сказала сестра.

– Долго я спала?

– Тридцать лет и три года, – скорбно уведомил Таус. Юмилла взяла его за ухо и вполголоса спросила:

– Ты помнишь, что случилось с Бегемотом на балу?

– Помню, – с готовностью отозвался Таус. – И всегда готов искупить свою вину, вы же знаете, алмазная донна.

– Я не алмазная донна, я едва ли на снегурочку потяну.

– Вы скромничаете, – заметил Таус.

Кономо продолжал чистить овощи, время от времени отгоняя Юнитту, которая тоже не могла сидеть без дела.

Таус вдруг вскочил на ноги и прислушался.

– Сейчас я вернусь, – сказал он, накинул куртку и выбежал наружу. В сторожку на мгновение ворвался ледяной ветер, но тут же смолк за захлопнувшейся дверью. Юмилла недоумённо посмотрела ему вслед и тоже прислушалась, но ничего особенного не услышала.

Прошло минут десять, и когда неловкое молчание в сторожке готово было зазвенеть от напряжения, Кономо поднялся, наскоро вытер руки и, не глядя ни на кого, сорвал с вешалки куртку и выскочил наружу, едва бросив:

– Пойду гляну, где он там.

– Погоди, я с тобой! – и Юнитта выбежала вслед за ним.

– Подождите! Вы чего? А я?! – Юмилла, пытаясь нащупать обувь, просунула руки в рукава первой попавшейся куртки и распахнула дверь.

Снаружи бушевала метель. О том, чтобы увидеть кого-то, не могло быть и речи. Девушка позвала сестру, потом ребят; никто не откликался. Ветер был такой, что сбивал с ног. Завывания метели оглушали; едва не плача, Юмилла шагнула наугад в темноту, засыпанную колючим снегом, и тут же провалилась по пояс.

И проснулась с гулко стучащим сердцем.

Ей нечасто снились кошмары, скорее какие-то малоприятные неожиданные вещи, заставлявшие проснуться глубоко за полночь, едва понимая, что это был сон.

Но сегодняшний оставил какой-то неприятный осадок. Юмилла долго смотрела в темноту, потом облизнула пересохшие губы, поднялась и подошла к окну. Та же метель, правда, звуков её почти не было слышно, а в комнате было жарко натоплено. Девушка завернулась в простыню, бесшумно прошла на кухню и напилась из высокого глиняного кувшина. Тяжёлый кувшин с шершавыми боками был приятным на ощупь и почему-то вернул душевное равновесие.

Загорелся свет, девушка вздрогнула. На пороге стояла сонная Юнитта:

– Ты чего не спишь?

– Ужасы снились, – деликатно ответила Юмилла, – ты, например.

– Ты мне тоже, кстати. Вот ночь кошмаров, правда?

– Ага. Пить хочешь?

Юнитта приняла кувшин, тоже напилась и сказала:

– Снилось, как будто мы в какой-то избушке ночью в метель сидим, в тепле, и тут ты куда-то убежала, а я тебя так и не смогла найти.

Юмилла изумлённо уставилась на неё.

– Мне тоже. Только ты. С Кономо и… ну… Таусом.

– Именно с ними, да.

Юмилла присела на деревянную скамью. Сестра села рядом с ней:

– Ты меня не разыгрываешь?

Юмилла покачала головой и подробно рассказала свой сон, прерываясь, чтобы Юнитта могла дополнять его подробностями, которые она сама уже знала. Решено было, раз уж такое дело, записать сон, и они ушли в комнату Юмиллы. Девушка вытащила из-под шкафа толстую большую тетрадь в кожаном переплёте, раскрывавшуюся вертикально, чтобы удобнее было писать в ней. На первой странице нетвёрдым, но размашистым почерком было выведено: «Дневник двух сестёр». Тетрадь они начали вести лет двенадцать назад, он кочевал из комнаты в комнату раз двадцать, причём каждый раз нелегальным способом: гораздо приятнее было выкрадывать его во время отсутствия другой сестры. Раза три он безвозвратно пропадал и находился, например, в дупле дерева в саду. В нём хранилось море бесценных воспоминаний и историй, поэтому дневник запирался на миниатюрный ключ, который тоже терялся с завидным постоянством. Сейчас он, как ни странно, нашёлся очень быстро: на подоконнике в комнате Юнитты, и двойной сон благополучно записали.

Эмоции улеглись, и пришло ощущение, что ужин был неполноценным. Сёстры переглянулись и без лишних слов отправились на кухню. В процессе было выявлено, что бутерброды из тонкого мраморного сыра с ветчиной на основательно нарезанный свежий хлеб очень хороши под чай с лепестками роз и кусочками папайи, а если в дело идут ещё хрустящие солёные палочки и зелень с помидорами, то жизнь окончательно становится прекрасной.

Уснуть получилось уже на рассвете, когда метель стихла, а в девять утра Юмилла проснулась от звука сообщения на телефон. Таус написал: «Привет! Ты мне сегодня приснилась. Только сон был тревожный».

…Встретились все вчетвером в «Мелодии ветра». Статистику безжалостно нарушил Кономо, который заявил, что ему ничего такого не снилось, да и вообще он в метель очень крепко спит. Правда, после четвёртой чашки чая он признался, что именно в эту ночь спалось слегка беспокойно. Он поправил зыбкие очки на носу и добавил, что погрешность в статистике всегда очень важна, иначе это не статистика, а притянутая за уши голая теория. Таус немного поспорил с ним по поводу понятия «голый» и развил теорию, что это понятие не всегда отражает негативные вещи, а даже скорее наоборот, и Кономо где-то даже согласился с ним, что редко бывало.

Самые фантастические решения чаще всего кажутся самыми логичными, поэтому было решено на следующий вечер идти в поход к сторожке, путь к которой хорошо знал Кономо, только запастись тёплыми вещами и провизией.

После кафе сёстры медленно шли домой, обновляя пушистый снег и смахивая с носов снежинки. Погода была тишайшая.

– Я в сомнениях, – сообщила Юнитта.

– Я тоже.

…Когда добрались до сторожки, почти совсем стемнело. Метель улеглась, и звёзды, деликатно прорезая морозный воздух, одна за другой появлялись в необъятном небе. Таус стоял, запрокинув голову, и искал созвездие Большого Медведя. Юмилла смеялась и просвещала его в вопросах астрономии.

– Ты не понимаешь, – произнёс Таус. – Вот есть Большая Медведица. Есть Малая. Но ведь Малая откуда-то появилась? Значит, где-то поблизости должен быть Большой Медведь.

Кономо невозмутимо обследовал сторожку, растопил небольшой камин и принялся за ужин. Юнитта села, прислонившись к стене, вытянула ноги и блаженствовала после часовой прогулки по глубокому снегу. После вчерашней метели, понятное дело, с тропинками была очень напряжённая ситуация.

Через полчаса Таус, исполнявший трудные обязанности идейного вдохновителя, вынужден был признать, что хоть он и не был голоден, но пахнет ужином уж слишком аппетитно, в связи с чем был схвачен, скручен и брошен на помощь в накрытии стола, потому что хватит уже просто так болтать языком. Юмилла с Юниттой, сидя на лавке рядком, наслаждались зрелищем: не каждый день главными по кухне становятся мужчины. Спать не хотелось. Настроение было просто замечательным.

Все собрались за столом, и запасливый Кономо извлёк из кармана жилета бутылку красного вина. Таус выхватил её, посмотрел на свет и небрежно сообщил:

– Бургундское урожая 1831 года. По оттенку видно. Некоторый осадок говорит о том, что уже более ста лет декантацию не производили, а значит, погреба с этим вином долгое время находились в забвении. Войны, революции, тираны… А вечные ценности остаются. Разливай, Кономо.

Кономо взял бутыль и вполголоса прочитал:

– «Кьянти», Тоскана, Италия. 2005 год. Ты прав, как всегда, Таус.

После чего наполнил походные чашки вином.

Ужин с некоторыми перерывами затянулся глубоко за полночь: расходиться и спать совсем не хотелось. Юмилла с Таусом решили прогуляться, вышли и долго дышали морозным воздухом недалеко от домика.

– Идиллическая погода, – сказал Таус. – Почему-то хочется быть серьёзным и невыносимо романтичным.

– Не сдерживай себя, – попросила девушка.

– Хочется писать стихи. Об этом дымке из трубы, о тусклых звёздах, запутавшихся в голых ветвях деревьев. О лапах елей, дрожащих на ветру.

– Я могу принести тебе огрызок карандаша и обрывок замусоленной бумажки. Для творчества хватит?

– Ах, Юми. Я давно уже привык писать стихи в раздел заметок на своём телефоне, вслепую набирая буквы на десяти клавишах.

– Ты испорченное дитя двадцать первого века, Тау. Так нельзя. Электроника убивает душу творчества.

– Испорченное, но уже не дитя. Мне что-то около двадцати пяти лет. Годы летят со страшной силой, я не успеваю за ними. Я вечно юн в душе, но годы берут своё, и вот я уже не могу четыре часа подряд рассказывать анекдоты: меня хватает только на три.

– Таус, ты болтун, – улыбнулась Юмилла.

Они неторопливо шли по узкой тропинке, когда неожиданно и совершенно нелепо в заснеженном лесу раздался истошный крик петуха.

На пороге сторожки немедленно появилась смеющаяся Юнитта и сказала:

– Это Кономо пробовал будильник свой. Завтра в девять утра подъём, так что советую спать ложиться.

Юмилла выдохнула, а Таус постарался вернуть себе нормальный цвет лица.

– Неподготовленные люди просят передать Кономо, – доверительно сообщил Таус, – что в такое время он мог бы и разбудить кого-нибудь.

На полу сторожки расстелили сразу несколько покрывал, накрылись куртками и почти мгновенно уснули: дорога, свежий воздух и вино сделали своё дело.

Юмилла открыла глаза, едва только начало светать, посмотрела на будильник, тут же забыла, сколько времени, и некоторое время лежала, глядя в светлеющее окно. Поднялась, вышла в спортивном костюме, не одеваясь, на воздух, умылась свежим снегом, отчего сразу же ощутила прилив хорошего настроения по всему телу, и тут, случайно взглянув направо, замерла. На снегу большими буквами было выведено: «С добрым утром, Юмилла!» – и рядом лежала веточка, которой и была сделана надпись.

Всё выдали мокрые ботинки Тауса. Очевидно, часа в четыре утра он вставал специально, чтобы сделать сюрприз. Девушка улыбнулась, достала книжку, устроилась в уголке рядом с окном и стала читать.

В девять часов сдержанно прокукарекал будильник Кономо, и проснулись все остальные. Таус с подозрением посмотрел на Юмиллу и с деланным равнодушием спросил, не была ли она ещё на улице. Девушка заверила его, что смирно просидела в уголке с самого пробуждения, внутренне опасаясь, что он тоже раскусит её по ботинкам. Таус с видимым облегчением стал звать её прогуляться по утреннему воздуху, обещая что-то загадочное, но Юмилла мастерски протянула время до самого завтрака, и Таус сидел рядом надутый, мрачно поглощая печёную картошку с сардельками. Девушка налила ему томатного сока и шёпотом сказала:

– Спасибо за сюрприз. Я не сразу заметила, но когда заметила, было по-настоящему приятно.

Таус поперхнулся и жалобно взглянул на девушку:

– Ты мне сорок три минуты голову морочила.

– Дольше. Добавь ещё те два часа, что ты спал, а я уже нет.

– Ты бессердечная.

– Напротив: у меня чистое и доброе сердце. А у тебя великолепное терпение, чему я очень рада.

Таус внимательно оглядел остатки картошки, вздохнул и продолжил завтракать. Несколько раз он прекращал жевать, выразительно глядел на Юмиллу, собирался что-то сказать, но этим всё и ограничивалось. На пятый или шестой раз он заметил, что Юнитта фотографирует его. Он встал, поклонился и уже после этого принялся за завтрак основательно, не отвлекаясь ни на что.

24 января 2010