Текст книги "Мы едем к тебе"

Я никогда раньше не видела его новые модели, да и где могла увидеть? Неужели Павлин и тут не ошибся и знал верно – именно здесь ездили они?

– По-моему, он, – кивнула Марианна, куря.

Я пыталась восстановить в памяти увиденное, зная, что зачастую память воспроизводит последнее по-своему, невольно в той или иной степени обманывая нас… Но всё-таки.

Мне казалось, что максимально закрытое авто, с бронированными и тонированным окнами впереди, по форме напоминает скорее даже не полумесяц, чуть наклонённый назад, как рассказывал Павлин, а нечто вроде груши не совсем правильной формы, но тоже полулежащей. Так или иначе, спецавтомобиль проехал почти бесшумно и в то же время быстро скрылся из виду, будто и не появлялось его тут никогда.

Интересно, увидели из него нас или нет? Ответом стало только стрекотание сороки в чаще.

А потом Марианна вдруг закашлялась от вечернего ветра и перхала долго, надрывно, громко, как-то жутковато и очень мучительно.

Зато ночь мы провели в спокойном сне. И утро нас очень даже порадовало. Проснувшись, мы хорошо пописали, круто умылись, с блеском почистили зубы, от души и с треском причесались, аппетитно попили сладкий чай и позавтракали, а я даже слопала пару лимонов. И, сложив палатку, выступили дальше в поход – не сгибаясь, по шоссе, с котомками за спинами и опираясь на деревянные посохи.

Мы прошагали ещё несколько вёрст и больше не видали лилового полумесяца. Может, он в самом деле нам приснился?

Мы не видели больше вообще никаких машин, только слышалось пение птиц. И солнце стояло уже высоко, когда впереди показался превосходный резной дом в два этажа, за частоколом, на котором виднелось несколько сушащихся глиняных амфор.

Мы приблизились к воротам. Я тихонько постучалась, а Марианна снова дико раскашлялась, так что просто согнулась пополам, сначала вся закрасневшись, а потом побледнев и трясясь.

На шум вышел хозяин. Мы представились. Рассказали, кто мы, куда и откуда.

Он присвистнул, услышав обо всём нашем пути. Но впустил к себе. И усадил за стол во дворе.

Он внимательно смотрел на нас. Это был симпатичный мужчина с красивыми большими глазами и ресницами, как у женщины, гармонично сложенным и, по-видимому, несколько мягким телом. Из кармана его штанов на подтяжках торчали с одной стороны бутылка бренди, а с другой – вкусно пахнущий окорок. А на шее у него висел кулон, ничем не отличимый от соски для грудничка.

– Подождите, подождите! – сказал он. – Память не может мне изменить, она у меня почти безгранична! Я помню ваших папу и маму, конечно! В Набокии, когда мы жили с ними рядом, – в шатре у Зелёного моря!

Я тоже вспомнила тот рассказ.

– Хав, – обратилась по имени к мужу женщина с непокрытой головой и длинными прямыми густыми прекрасными рыжими волосами, спускаясь с резного крыльца, – разогревай свой аппарат!

– Ах, Аневер! – погрозил он ей пальцем. – Избегай, умоляю тебя, случайных связей, они сулят непредсказуемые последствия! Прошу тебя, будь всё же верна, Аневер! – нарочито театрально произнёс он, приложив ладони к груди.

Женщина в ответ рассмеялась. Как ребёнок и как проныра. Наивно и хитренько одновременно.

Вскоре во дворе на траву поставили самовар, на который Хав водрузил прямую торчащую вертикально трубу. Бросил туда поленьев, а сверху – что-то ещё, запустил в неё руку со спичкой. В трубе зашипело, загудело. А потом вдруг словно раздался выстрел – совсем как тогда, при первом моём знакомстве с Павлином! Мы вздрогнули, а из трубы самовара вылетел длинный сгусток пламени, следом – сноп искр, а затем снова застреляло. И наконец оттуда поднялся к небу мерцающий столб фейерверка, рассыпающий во все стороны искрящиеся огни!

Бенгальский огонь горел так минуты полторы, трещал очередями, поднимался и опадал, вертясь и разбрасывая волны разноцветных бликов. Мы смотрели не отрываясь.

Наконец все стихло, фейерверк, вылетающий высоко из самовара, опал вниз. Там затеплилось, остаток бенгальских огней, сунутых Хавом в трубу, зажёг и щепки; затрещал огонь, и вскоре вместо салюта повалил дым. Самовар закипал.

– Вот так, – довольно повернулся Хав, продемонстрировавший своё изобретение-сюрприз нам, молчаливо восхищённо и с легким испугом заценившим его. – Такая у нас тут летает китайская ракетка!

– Ох ты, мой озорник! – весело погрозила ему пальцем приближающаяся летящей походкой жена, покачиваясь абрисом фигуры и развеваясь рыжеватыми волосами. – Ох ты, мой проказник!

– Аневер, ну будь же верна!! – неистово, актёрски приложил он в ответ руку к груди. Как будто не ревнующий, а лишь досадующий. И стало окончательно ясно, что ритуал этих фраз у них част и закономерен.

Закипел самовар, и на столе появилась нарезка ветчины в желе, зелёный горошек, жареные форели и несколько бутылок вина и бренди. Всё в основном расставлял Хав, а затем громко зажевал, поглощая одно блюдо за другим. Налил себе стакан вина и смаковал яркими элегантными губами. И ещё стакан, и ещё.

Потом, отвалившись на спинку кресла, он приобнял Ане-вер, положившую ногу на ногу. На ней было густо-зелёное платье, прямое, с полным отсутствием талии, с разбросанными по основному фону пестринками, и легчайшие сандалики. Супруги как-то осторожно прижались друг к другу.

Марианна снова закашлялась. Все невольно посмотрели на неё.

Меня тревожило, что последние дни она стала очень бледной. Впрочем, обо мне можно было сказать примерно то же самое…

И тут показались их дети.

Юноша. Оказывается, киноактёр. Играющий в основном либо обаятельных любимцев женщин, либо авантюристов. От его приглаженной шевелюры пахло лаком.

А когда появилась их дочь, будто светлее стало во дворе дома.

Она была поистине необыкновенна. Походкой, взглядом всем. Лёгкой, но не вульгарной синей туникой. Длинной шелковистой косой.

Когда она пела – появлялись синички, когда она танцевала – яркое солнце, когда она ела – алмазы, когда пила вино – сибирские кошечки, когда смеялась – ананасы, когда плакала – георгины, когда чихала – рыбки гуппи, когда причёсывалась – медовый аромат.

– Пойдёмте в дом, – пригласили нас.

Я пила только чай, а все в основном, а особенно Хав, хлебнули спиртного, и Хав съел всего больше всех.

В доме на стенах висели гобелены с оленями и охотниками, циновки, пучки сушёных растений. Дочь молча открыла большой резной шкафчик.

– Подождите, я кое-что достану для вас.

Хав и Аневер понимающе уселись на мягкий диван, застеленный бархатным покрывалом. И тут я увидела висящий у них же в комнате от руки нарисованный плакат – с озорной рожей и жирно выведенной надписью: «Аневер, не вступай в случайные связи! Их последствия непредсказуемы!! Аневер, будь же всё-таки мне верна!»

Я усмехнулась. И тоже села напротив. И мы с Марианной попросили их рассказать про Вейк и Черол.

Хав присвистнул и как будто даже протрезвел. Аневер посерьёзнела и пригладила волосы.

– Скажите, Вейк сейчас – не легенда? Он в самом деле существует? – брякнула Марианна.

Хав усмехнулся.

– Ничего точно сказать не могу. Знаю лишь то, что имеющие предков из Вейка обладают особыми дарами. У них особенное, – посмотрел он в потолок и, забросив ногу на ногу, прищёлкнул пальцами, – чутьё, интуиция какая-то. Они неплохо видят в темноте и, возможно, слышат те звуки и ощущают те запахи, которые в основном не улавливают обычные люди.

– В темноте? Так вот почему те, кто остался, говорят, в Вейке, и неплохо обитают в нём, когда там погасла большая часть электричества?! – предположила я.

– Похоже, именно так, – чётко кивнул Хав. – Вейк по идее – дальше Черола. Да только между нами и Черолом слишком серьёзная преграда. Вы же слышали про то, как сгорел лес за Полхаром?

Я кивнула.

– Ну вот, это туда, – махнул Хав рукой. – Вы готовы пройти почти целый день по сожжённым местам, где из осушенных болот до сих пор поднимаются тлетворные испарения и отравляющие частицы цепляются за всё живое?

– А разве туда нет шоссе?

– Шоссе огорожены и под контролем. Вы видели здесь спецавтомобили?

Значит, нам не померещилось?

– Нет, – ответил Хав. – Пройти теоретически можно, однако это максимально нежелательно. Как говорится, на ваш личный страх и риск.

Мы обдумывали сложившееся положение.

– Но это ещё не всё, – продолжал Хав. – Где оканчивается спалённый лес, за плоскогорьем – озеро, в котором… В общем, могу вам показать книгу или манускрипт, у меня есть копия.

Мы попросили не тратить время на демонстрацию – мы верили ему.

И Хав рассказал, что неоднократно упоминалось о темнице, в которую в разные годы и даже века заточались известные личности тех времен – как правило, пленные полководцы или сверженные монархи. Это была одиночная тюрьма, стоявшая там, между лесом и озером. В ней томились «почётные» пленные до решения их судьбы. Даже, говорят, сам автор книги о мальчике-слепце, ставшем известным музыкантом, сидел некоторое время в этой темнице. Так что документы о ней явно не являются перепиской одного и того же источника.

Но вопрос – как охранялись такие люди в заточении, и почему никто не сбежал? Хотя, казалось бы, сему не представлялось сложности в столь малообитаемом пространстве.

– Так вот, – продолжал Хав, и мы молча слушали. – По-видимому, одиночная тюрьма не охранялась практически никак. А не бежали из неё потому, что боялись другого. И теперь – о главном.

В озере обитает звероящер. О нем тоже упоминается. Иногда, раз в несколько месяцев, в Чероле действительно слышат длительный шум, явно не стихийный и тем более не техногенный. Это голос живого существа, огромного и какого-то нездешнего. Один этот шум наводит ужас. Обитает существо в озере, но может и вылезти на берег.

Вот самое главное. Даже если вы пройдёте всё-таки тот лес с его ядовитыми испарениями, то никто не гарантирует, где и когда проснется ящер, который, судя по всему, до сих пор там и не исчез.

Он-то в те времена и был невольным стражем заключённых и воздействовал на них морально. А теперь он – по сути у вас на пути.

– Но мы же можем его и не встретить? – разлепила губы Марианна. – Вы сами говорите, что по-настоящему громко слышно его раз в год или около того…

– Верно, – кивнул Хав. – И я даже не помню, чтобы кто-нибудь видел его. Мы живём здесь, – показал он глазами вокруг, – в безопасной зоне сосновых боров, но туда мы не ходим. Проехать в Черол можно лишь по пропуску, а пешком – может любой, если только рискнёт и дойдёт. Однако другого пути у вас нет. Только через сожжённый лес и мимо того озера. А там – непредсказуемо. Скорее всего, прочапаете мимо. Но честно – не могу этого полностью гарантировать, – развёл он руками.

Тут мой взор упал на некий ещё один набросок, лежащий у них на столе. Я нечто заподозрила, мой взгляд перехватил Хав. Было уже бесполезно прятать рисунок, хозяин смотрел на меня, и я озвучила вслух подозрение.

– Ага, – усмехнулся Хав. – Но поймите, фотографий его не помещают в официальной прессе. Поэтому о его истинном внешнем виде можно только догадываться. Говорят, он примерно такой, потому и не показывается всуе. Сын первого губернатора Вейка Дзяпки, ныне формально имеющий там власть.

Я взяла листок и рассматривала. Да, гуманоид карликового роста, с головы до ног в густой, вроде медвежьей, шерсти, сидел в уютном низком кресле и смотрел непонятно куда.

– У него очень высокий показатель интеллекта, – сообщил Хав, – однако, по слухам, он не может говорить. Зато всё прекрасно слышит, и ближайшее окружение общается с ним в переписке – всё, что он хочет сказать, пишет на бумаге и передает им.

Мы долго молчали. И тут нас позвала прекрасная дочь Хава и Аневер.

Она вынесла из шкафчика несколько мешочков и металлических коробок с душистыми порошками. Тихонечко подошла почти вплотную ко мне и Марианне. Понимающе, вполголоса, но чётко-чётко, глядя таким взрослым, однако чистым и лучистым взглядом, спросила меня:

– Вы… верно?

– Верно, – кивнула я.

И она протянула мне два мешочка.

– Обязательно пейте эту траву. Она поддержит вас, и всё будет хорошо.

– А вы, – повернулась она к Марианне, – вы больны. Я не смогу помочь вам сейчас. Вам надо побыстрее обратиться к врачу!

Марианна, похоже, не очень поверила ей. Но тоже приняла от неё какой-то подарок.

– Целительница, – любовно усмехнулась Аневер. – Доченька наша – чудо! Уже явно нашла себя в жизни! Всё знает о травах! Выращивает и – ей достаточно посмотреть на человека, чтобы понять, что его беспокоит. Пойдёмте, посмотрим наш сад!

Вокруг их дома росли специи – сандал, перец, миндаль. А дочь собирала и сушила лекарственные растения и в свои юные годы уже вовсю готовила из них целебные порошки, скатывала сладкие полезные карамели и щедро дарила гостям.

– Может, не пойдёте? Оставайтесь пока у нас! – предложила Аневер, хотя чувствовалось, что она понимает – мы всё равно не послушаем. Ведь зачем, зря, что ли, мы проделали такой путь? Следовало уж завершить его, а там – будь что будет…

– Ну ладно, – вздохнула Аневер. – Тогда я приготовлю кровати, а утром соберём вас в дорогу.

Ночью сквозь сон я несколько раз слышала надрывный, то гулкий, то хриплый Марианнин кашель. Приступы явно учащались.

Утром Марианна выглядела ещё более бледной, какой-то желтоватой. Она худела на глазах. Я не сказала этого вслух. Ведь я сама-то как раз стала чуточку полнее.

Мы вышли к завтраку, а Аневер в кружевном фартуке с грудкой уже колдовала на кухне. Показался и Хав, и на тарелках они подали нечто необычное. Мы присмотрелись, и Хав объяснил, что это – сыр с опарышами.

Мы немного оторопели, но тут появилась их дочь. Она знала способ, как можно выгнать червей из сыра, а затем съесть его просто так.

– Вы должны всё-таки хотя бы попробовать его в дорогу, – сказала Аневер. – Он олицетворяет собой торжество тления над природой и затем – точно так же победу её над тлением. Поэтому это такой сильный для духа продукт! Его надо есть в особенных случаях – вот как сейчас.

– Да, – подал первым пример Хав, откусывая большой кусок. – Я его когда-то брал на удачу на рыбалку. В левый карман, – показал он, покачивая соской на шее, – полкило сыра с опарышами, в правый – пол-литра. Придёшь на затон, сядешь, прихлебнёшь, достанешь сыр, извлечёшь из него червя и – на крюк. Закинул – и сам откусишь! Так двойное применение и идёт! – заверил Хав.

– Ах ты мой озорник! Ах ты мой проказник! – заулыбалась Аневер, любовно и маслено глядя на него.

– Ах, Аневер! – погрозил он ей пальцем. – Ну будь же мне всё-таки верна!..

– Кстати, мы можем сейчас все вместе махнуть на рыбалку на затон! – предложил Хав, снова набивая пузо и отпивая аперитив. – А? Чем не идея? Удочек на всех хватит, и возьмём для заправки себе и одновременно для наживки – вот эту прелесть! – показал он на головку сыра с живыми червями внутри и слегка снаружи.

Мы стали отказываться: уже всё-таки пора идти.

Хав посокрушался, поцокал языком, однако Аневер не отпустила нас просто так. Перед дорогой она затопила баньку, попарила нас вдоволь и сама, как заправский банщик, отхлестала нас вениками с листьями. И стояла во весь рост, в набедренной повязке, вытирая пот со лба и держа веник в опущенной слегка усталой руке. Рыжие влажные волосы так и свисали водорослевыми прядями.

Чистые и помытые, мы получили в обязательный подарок ещё специальные резиновые маски, чтобы во время нашего перехода защититься от тлетворных испарений болот, осушенных тем взрывом. Были необходимы защитные мантии, да только нашлась у хозяев лишь одна. Увы. Но мы взяли и одну.

С грустью смотрели они на нас, однако уже не отговаривали, понимая, что это бесполезно.

– Неужели нет нормальной дороги? – переспросила я ещё раз, хотя это уже выглядело бессмысленно.

Хав, жуя, развёл руками. На его шее болталась соска-кулон.

– Там был подземный ход, когда-то действующий у гвардейцев, – сообщил он. – Но сейчас уже никто из наших не знает, где он. В лесу вам самим входа в него не найти. Ну что, посидим на прощание?

Мы сели.

– Да, и если вы всё же доберётесь до Черола, – знайте, там есть ведомственный санаторий! В экстренных случаях он может принять кого угодно, такие у них правила, – проинформировал Хав. – Примут и вас, если что. Ну, с Богом?

– Да, – кивнули мы.

И увидели взгляд их дочки. И не могли сдержать умиления.

– Берегите себя! – сказала она мне. – А вы, – обратилась она уже к Марианне, – обязательно обратитесь за лечением! Оно вам нужно, серьёзно!

Я не сомневалась в словах их дочери. И похоже, Марианна уже тоже слушала её не так, как вчера.

Мы покидали дом. С крыльца нам махал Хав, жуя сыр с опарышами и снова запивая, посылала воздушный поцелуй рыжая статная Аневер, и прощались их детки. Особенно лучился взгляд дочери. Она махала платочком. И я знала, что мне точно помогут её целебные травы.

Мы долго шли по просёлочной дороге по указанному направлению. Мы почти уже не разговаривали, Марианна молча курила, зажигая сигареты одну от другой.

И вдруг перед нами возникла река. Довольно широкая, со средней скоростью течения, убегающая в обе стороны и спускающаяся чуть со склона.

А на другом берегу… Теперь стало окончательно ясно, что мы на месте. Это был рубеж. Там начинался другой мир – наполовину отрезанный от «большой земли» Черол и сожжённые леса перед ним.

– Придётся переплывать, – сказала я.

– Придётся, – сипло подтвердила Марианна и зашлась в дичайшем приступе кашля.

Ой, как подмывало меня сейчас вот отобрать у неё сигареты! Но я не хотела конфликта и ссоры. Будь что будет.

Марианна отсипелась и отхрипелась, отплюнулась, и мы стали готовиться к переплытию. Спрятали часть вещей в лабаз, оборудованный в лесу, а взяли с собой в котомках только самое-самое необходимое. В герметик убрали огниво и кремень и.., вздохнула я мысленно, Марианнины сигареты.

Мы умели плыть, держа над головой рюкзаки. Я разделась до панталон и лифа, а Марианна – вообще догола. Одёжки мы сложили в котомки и – дружно, морально поддерживая друг друга, ступили в воду.

Мы благополучно пересекли воды и ступили на иную землю. Здесь не пели птицы, почти ничего не росло, и дико торчали обугленные стволы. И сам воздух тут был заражён до сих пор, хотя, конечно, уже не так, как раньше.

Мы вытерлись полотенцами, я натянула чистое бельё. И тут мы сообразили окончательно, что в защитную плащ-палатку уж точно не влезем вдвоём, как тогда, с Ноем. Что было делать? Если не закутаться в специальное покрытие, к концу перехода всё твоё одеяние пропитается заразой.

– Ладно, – махнула рукой Марианна. – Есть вариант. Я не буду вообще одеваться.

Я удивленно посмотрела на неё.

– Пойду так, только в маске, – пояснила она. – Заразе не к чему будет прицепиться, а там – снова вымоюсь в бане или в ручье, и всё сойдёт.

Решение было неожиданное. Однако я с грустью смотрела на перхающую подругу…

– Ничего! – махнула она рукой. – Ты, главное, береги себя, я отдаю тебе мантию. А я… Знаешь, как всю жизнь говорила: «Сгорая сам – свети другим!» Ну, не всю жизнь… А после… после того…

Я всё поняла. Марианна опять закашлялась. Выпрямилась.

– Пошли! Я – вперёд!

И мы шли, опираясь на найденные палки, с котомками за спиной. Я – плотно упакованная в защитную мантию с капюшоном, с открытыми одними глазами. И передо мной – Марианна, полностью обнажённая, не считая только маски до глаз же и – сапог.

Наверное, Марианна догадывалась, и говоря: береги себя – сама подозревала, что речь идёт не только обо мне… Но я не высказала этого вслух.

Мы шли по страшному мёртвому миру. Лишь с ожившими вкраплениями, – низко пробившимся кривым кустарником. Основу его составляли гарь, выжженная земля, пепел и чёрные обломанные стволы без листьев. Молчание. Полное молчание. Мы были одни живые на многие-многие вёрсты вокруг.

И я только боролась с печалью, начинающей душить, с этим липким наплывающим ужасом этого места, который стлался незримо, как прошедший здесь некогда дым сожжённых лесов.

Нет, не безлунная ночь являлась символом инфернального, а вот это – серый день, в котором не слышно птичьего щебета, с затянутым тучами небом. Или как вариант – вот этот пустой лес, с серыми, тоже слегка оплавившимися кое-где камнями.

Мы поднимались по скалистому отрогу плоскогорья. Чёрные вкрапления пересекались с пепельным гранитом. Небо, казалось, опустилось ещё ниже.

А Марианна шагала впереди, бледная, голая, отощавшая. Когда мы останавливались отдохнуть, она тут же сгибалась, и начиналось очередное кашлевое удушье, в котором тоже уже звучало нечто нечеловеческое. А потом вставляла сигарету в резиновую маску, которую уже успела продырявить – чтобы можно было курить. Она в полушутку бросила, что нашла компромисс: и курила, потому что не могла без табака, и в то же время – оставалась в маске. Я не засмеялась в ответ. Мы всё чаще делали привал, и потом я сама стала авангардом. А затем – мы шли не в затылок, а рядом, спускаясь вниз, и стало чуть легче; но Марианна ненавязчиво стала опираться на меня. И вдруг…

– Смотри! – просипела Марианна каким-то не своим голосом.

Я глянула вправо и вниз.

Под каменным отрогом тянулась та самая огороженная дорога-шоссе, по которой попадали в Черол на автомобилях. Так вот где она была… И там, под нами, ехал лиловый полумесяц. Такой же, как вчера. С ровной не очень большой скоростью. Герметичный и бесшумный. И вскоре скрылся из виду, обогнав нас.

Марианна опустилась на корточки и уронила голову вниз. Я опустилась рядом.

Потом мы всё же продолжили путь, и я видела, какое у неё неестественно жёлтое лицо. И как будто она похудела ещё больше уже только за этот переход, что особенно было заметно по её абсолютно голому телу.

Я почти не помнила, как уже кончился сожжённый лес, мы ступили на тянущийся зелёный луг. И справа приметили ещё одну нависшую скалу вдали… Снова посмотрели вниз и – увидали там, по склону, протянутый, теперь уже наоборот – выше, на виадуке, – участок дороги и – нечто неподвижное рядом с ней.

Это оказался лиловый полумесяц. Обогнал нас? Да только он не стоял, а лежал!

Я устало понимала, уже плохо соображая, моргая заливаемыми потом глазами, что, судя по всему, если бы нас засекли и захотели отправить назад или взять под стражу – это сделали бы давно. Так следил за нами полумесяц или просто ехал мимо, в Черол? А этот, почему-то валявшийся на боку, – тот самый или нет?

Похоже, он был какого-то другого цвета…

Марианна дышала с хрипами и свистом. Она опустилась на траву, а я всё-таки сбежала вниз, к лежащему там… чёрному полумесяцу. И окончательно поняла, что автомобиль страшно горел. Очевидно, он упал сюда с виадука, разлился бензин, закоротило и полыхнуло. Грушевидный корпус обуглился весь, лиловая покраска испепелилась, стёкла лопнули, а внутри… Внутри тоже было черно и виднелась какая-то тёмная крошка.

Если люди не успели вовремя выскочить из автомобиля, никого живого остаться там не могло. И всё случилось явно не сегодня, а дней несколько назад как минимум. Спец-авто потерпело здесь аварию. И сгорело, как лес когда-то, рядом с этой же уже живой рощей, на границе с ним и… озером?

Да, это оно различалось там, справа. Озеро со звероящером!

Мы снова шли рядом, я опять поддерживала под руку Марианну, однако она сделалась вся мокрая от болезненной испарины и скользкая, как в ванне, и я уже не могла её держать. Она громко хрипела; по её изжелта-белому, впалому, почти уже бессмысленному лицу текли ручьи пота. А я не признавалась ей, что возле сгоревшего полумесяца сама тихонечко сблевала под куст…

Марианна снова садилась на землю, нелепая и голая, в сапогах и продырявленной маске. Я прикрыла её, чем могла, но она тряслась и снова кашляла, кашляла, кашляла… Она тяжело и серьёзно болела, и недуг одолевал её с каждым шагом, теперь не осталось никаких сомнений.

И тут я увидела. Там. Слева, в лощине, виднелось приземистое сооружение, напоминающее верхушку капонира, только, судя по всему, заброшенного. Решетчатое, кажется, окно.

Неужели это была не легенда? Да нет, Хав ведь утверждал, что тут в самом деле – старый каменный дом тюрьмы-одиночки. А справа, в озере, страж этих мест – грозный ящер, и никто не знает, когда он может появиться. И – тот автомобиль… Почему и отчего упал он и сгорел? Меня саму прошибла новая волна холодного пота.

И вдруг мы услышали какой-то вой. Похожий на гул, идущий из-под земли. Реальность как будто исказилась. Сипела Марианна… Но вой утих через несколько секунд, тем не менее наши ноги уже успели прирасти к траве.

И тут… Или мне уже мерещилось? Я услышала голос. Который тоже показался мне знакомым. Будто кто-то кричал: «Де-евочки! Справа, за сосной – спуск в подземный ход!» Нет, наверное, это моё сознание пригрезило.

Однако, как автомат, я шагнула к указанной тем голосом сосне и… увидела за ней, прикрытый сверху нависающими ветвями, земляной бугорок. В нём, с другой стороны, была деревянная дверь с медной ручкой. Я дернула её. С усилием, но она открылась. Там оказалась истёртая каменная лестница.

– Марианна! Сюда!

Марианна практически не стояла на ногах, однако из последних сил вместе со мной достигла конца ступенек внизу. Простёрся каменный коридор. И вдали, похоже, теплились тусклые свечи Яблочкова.

Мы нашли укрытие. И я слабо понимала, что произошло. Я помнила голос. Откуда? Ведь никого не могло оказаться рядом? Или?.. Нет, мы подумаем об этом потом… Здесь было безопасно и даже тепло.

Я достала Марианнины бельё и одежду и сама натянула всё на неё. Затем, одетую совместными усилиями, усадила её на подстеленную плащ-палатку. Сидеть на ней можно было вдвоём.

Марианна перхала до рвоты. По её лицу текли немые слёзы боли и слизь. Лицо приобрело совсем неестественный цвет.

– Марианночка, – гладила я её по плечу и дружески приобнимала, – крепись! Мы сейчас дойдём до Черола, а там санаторий, и нам дадут помощь, и тебя будут лечить!

Марианна кивала, не в силах уже ничего говорить. Я достала из котомки еду и воду, но Марианна не хотела и не могла есть, только попила.

Я выпила и отвару целебной травы, которую дала нам дочка Хава и Аневер. Я определённо чувствовала поддержку телесных сил благодаря этим травкам. Наверное, они поддержали и Марианну, но сейчас – уже ненадолго.

Мы шли с ней по подземному тоннелю дальше и дальше, он окончился несколькими пологими коваными ступеньками. Там был уже солнечный свет, и вскоре мы выбрались на поверхность.

И ноги Марианны опять подкосились, начался новый приступ… Навстречу нам вышли часовые гвардейцы. Я без обиняков попросила помощи. И, как и обещал Хав, нам не отказали в ней. Я последовала за патрулём, гвардейцы вели под руки Марианну. Потом нам нашли трёхколесную педальную тележку, и Марианну посадили в неё. Автомобиля нам, конечно, не дали, но я теперь сама везла расслабившуюся тяжко хворающую подругу, впрягшись сзади. Гвардейцы показали нам направление в центр Черола.

– Спасибо, Наташенька, родная! – просипела Марианна, потрогав мою руку. И в этих сдавленных, тихих и коротких безыскусных словах было куда больше искренней человеческой благодарности, чем в иных пергаментных свитках в руках ораторов.

По дороге нам попадались то худосочные детишки, то – одноэтажные домики с огородами, то – недострой с кучами отходов, с элементами которых тоже пытались играть чьи-то дети. И я всё размышляла, где же центр – где хотя бы пятиэтажные дома; дом правительства?

И тут я увидела красочный дворец, почти как на земле Раму-Аму, однако это оказалась не резиденция местного правительства, а тот самый санаторий. Это и был центр города. Самый крупный и продвинутый здесь дом. А все остальное не поднималось выше пары этажей. Так выглядел Черол.

Когда мы проникли внутрь, стало ясно, что внешний блеск здесь только снаружи. Санаторий давно утратил ведомственность, а служил для экстренных целей – когда туда, очевидно, попадали такие вот забредшие сюда бедолаги, как мы.

Внизу нас встретили кафельные коридоры, частично перегоревшие свечи Яблочкова, измазанные углём стены.

Наверху на нас смотрели несколько сидящих нога на ногу измождённых мужчин в колпаках и халатах. А какой-то маленький и тощий стоял у стенки и стучал головой в металлическое било, висящее на тросе. Как оказалось, в это било звонили здесь, созывая на обед или завтрак. Он же ритмично бился в него лбом, оно звенело, а он раскачивался и басовито выл, и стенал.

– Ну хватит уже! – прорычал один из сидящих на банкетке. – Взрослый мужик, а что творишь!

– Да оставь его, горюет и крыша слегка поехала! – бросил однопалатнику другой больной. – Толстый друган его ночью помер!

– Сейчас сестра придёт и вколет тебе успокоительное! – крикнул бьющемуся третий пациент.

– А-а-а! – рыдал тот тощий мужичок, но всё-таки оторвался от била и повернул заплаканное лицо застарелого пьяницы, хотя вовсе ещё не старого. – Симка умер!

Я вела уже вставшую на ноги Марианну, и заметила, как, услышав про Симку, Марианна обернулась к этому человеку. Они взглянули друг на друга и словно узнали.

– Ты?!

– Ага. Я, – кивнул тот.

Марианна была так удивлена и заинтересована, что на время как будто с неё спало даже всё жуткое мучительное состояние.

– Тимка?

– Да-да, Тимка! А с Симкой всю жизнь были вместе! Пешком ходили до Ягли, – снова застенал он, рассчитывая, чтобы все его пожалели. – Женились на красавицах, деток завели, пили вместе по бутылке бренди в день, на дирижаблях летали!

– А сюда-то вас как занесло?! – изумилась Марианна. – Неужели через подземный ход тоже прошли?

– Ну! – махнул рукой Тимка. – Мы всюду бы прошли! – гордо заверил он. – Да только Симка давно болел, сердце у него сбоило! Нам сказали – в санаторий надо! А какой тут санаторий, просто клиника вот такая, и врач только утром приезжает! И не дожил Симка до рассвета, приступ сердечный случился! – Он снова пригнул голову и заревел быком. – А мы с ним с детства дружили, всю жизнь вместе бухали, женились на красавицах, друг у друга на свадьбе гуляли, друг у друга деток окрестили! Ы-ха-ха-ы-ы-ы!

– Ну не плачь, не надо! – просипела Марианна.

Мы двинулись дальше. И нашли дежурную сестру. Одну из двух.

Она уложила нас в палаты, но меня – в основном просто на ночлег, а Марианну – сразу же на серьёзное обследование.

Наступила ночь. На рассвете снова появилась та же вчерашняя сестра. Вошла, приплясывая. А к полудню у неё начался синдром Туретта. Она сидела на своём посту в коридоре и, не в силах сдержаться, стала тихонечко ритмично мяукать. Очень правдоподобно, примерно раз в полторы минуты:

– М-мяу! М-мяу! Мяу!

– Остановите её! – попросил кто-то из больных.

– А как? – не поняла я.

– Надо сказать: «Мур-мур, чик-чик», а потом то же самое – наоборот. Это её переключит. Код, – пояснили мне уже знающие дело.

Как оказалось, когда являлся врач или вторая медсестра, старшая, она таким образом выводила её из транса.