Текст книги "Тутаев. Это моя земля #киберпутеводитель"

Кто сидит в пруду
Станислав Романов

Окна подготовительной группы выходили на улицу. Если ухватиться за подоконник и приподняться на цыпочки, то можно было увидеть пруд – совсем рядом, через дорогу. И тетеньку в темном платье, что стояла за деревом.

– Глеб? Гле-еб? – позвала воспитательница. – Что ты к окну прилип? Кого там высматриваешь?

– Там тетя, – сказал Глеб. – Чудная.

Воспитательница подошла, посмотрела в окно.

– Где? Никого не вижу.

Глеб снова привстал на цыпочки.

– Возле пруда стояла. Теперь нету.

– Ушла, наверное.

Глеб, помявшись, спросил:

– Зоя Ивановна, а правда, что в пруду привидение живет?

– Привидение? – переспросила воспитательница. – В пруду? Кто тебе такую глупость сказал?

Глеб потупился. Потом ответил, понизив голос:

– Мне брат рассказывал, будто у одной тетеньки в пруду мальчик утонул. Она потом так горевала, что сама в пруд кинулась. И с тех пор там сидит. А если одному к пруду прийти, то она вылезет и к себе под воду затянет. Вот.

Группа притихла, очевидно, рассказ Глеба произвел на всех сильное впечатление. А воспитательница покачала головой, прикрыла рот ладонью. По глазам было видно, что она улыбается. Сама не раз слыхала эту сказочку для непослушных детей. И даже рассказывала, но давно, в детстве…

– Ох, Глеб, – сказала наконец Зоя Ивановна. – Ну ты и выдумщик. Никто там не живет, кроме лягушек. А привидений и вовсе не бывает. Но на пруд одним ходить нельзя совсем не поэтому. Свалитесь в воду ненароком, кто вас вытащит? В общем, сами должны понимать, большие уже, осенью в школу пойдете.

Группа оживленно загалдела, подтверждая: да, большие, понимаем.

Разумеется, через десять минут все уже и думать про это забыли.

Летом в группе был выпускной. Потом Глеба на месяц отправили в деревню к бабушке. Там он, вместе с деревенскими мальчишками, наловчился удить карасей. Когда вернулся домой, хотел продемонстрировать навыки старшему брату, упрашивал взять с собой на Волгу. Борис отказался, сказал, нечего за большими пацанами хвостом таскаться, дома сиди, щегол, смотри «В гостях у сказки». Была суббота, рабочая. Отец уехал на другой берег, на завод дизельных агрегатов. У мамы тоже выпала смена, она работала медсестрой в больнице.

Борис ушел с друзьями на реку, на пески. Глеб остался дома один. По телевизору шла «Марья-искусница». Глеб это кино видел уже раз десять, не меньше. Чего ради смотреть в одиннадцатый, когда и поинтереснее дела есть? Глеб взял удочку, пластмассовое детсадовское ведерко и пустую консервную банку. На улице приподнял лежавшую перед крыльцом доску, наковырял из влажной земли дождевых червяков и отправился на пруд.

Ну да, взрослые говорили, что нельзя одному на пруд ходить. Но ведь это детсадовской малышне нельзя. А он-то уже не маленький, семь лет сравнялось, скоро в школу пойдет.

На пруду никого не было. Глеб встал на берегу, спиной к детскому саду – специально, чтобы воспитатели не узнали, если вдруг в окно посмотрят. Насадил червяка на крючок, плюнул для верности и забросил наживку в воду. Стал ждать поклевки.

Пруд был обнесен низенькой, почти условной изгородью. Да и ту давно следовало поправить: ветхие столбики покосились, часть жердей-поперечин и вовсе отсутствовала. Водятся ли в пруду караси, Глеб точно не знал. А почему бы им тут не водиться? В деревенском же пруду караси есть…

Не клевало. Устав переминаться с ноги на ногу, Глеб облокотился на изгородь. Подгнивший столбик затрещал и обломился. Глеб даже ахнуть не успел. Не удержавшись на ногах, он плюхнулся в воду.

Погрузился с головой, не зажмуривая глаза, в прохладную, сумрачную, болотного оттенка глубину. На мгновение оцепенел. А в следующий миг привиделось, будто снизу, со дна, к нему потянулись длинные бледные руки.

Глеб отчаянно забарахтался, вынырнул на поверхность, захлебываясь криком, слезами, тинистой водой. Он бултыхался возле самого берега, но никак не мог выбраться – склон был крутой и скользкий. Глеб уже выбивался из сил, когда вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за шиворот и тащит из воды, как мокрого щенка.

Ноги не держали; Глеб повалился на траву. Кружилась голова, в глазах плыло. Кое-как утершись рукавом, Глеб взглянул, кто же его все-таки спас.

И сразу узнал ее. Тетеньку, которую видел из окна детского сада. Это точно была она, даже одета так же, как в тот раз.

– Что глаза вытаращил, дурачок? – Она укоризненно покачала головой. А взгляд у нее был такой грустный-грустный… – Знаешь ведь, что нельзя сюда одному приходить.

Глеб не мог вымолвить ни слова, только кивнул. Его била дрожь.

– Давай, беги домой сушиться, – сказала она. – Не то застудишься, вон как тебя трясет.

Глеб кое-как поднялся на ноги. Коленки подгибались, в кедах хлюпала вода, мокрая одежда противно липла к телу.

– Удочку свою не забудь. И ведро.

Странно, но удочка обнаружилась на берегу, рядом с ведерком. Глеб удивленно посмотрел на свою спасительницу.

– Беги домой, – повторила она таким голосом, что нельзя было ослушаться.

Глеб припустил прочь, шлепая мокрыми кедами.

На углу он все-таки остановился, посмотрел назад. Но чудной тетеньки возле пруда уже не увидел, словно ее там и не было.

Справка об объекте

Пруд возле ансамбля домов Чернышева

адрес: Тутаев, ул. Казанская, 5—7

В городе 40 пожарных прудов. Один из них находится у ансамбля домов Чернышева.

Домовой
Наталия Фурса

Летний вечер. После жаркого дня душно, хотя чувствуется легкий ветерок. На молодую листву и землю падают сумеречные тени. Деревья в саду уже отцвели, и на веточках слегка раскачиваются зеленые горошинки – будущие вишни, яблоки, сливы.

Тянется по забору плетистая роза. Душистой волной наплывает аромат пряных трав, посаженных где-то в глубине сада, и в воздухе разносится стрекот цикад.

Лидочка, девочка лет пяти, не замечала всего этого великолепия звуков и красок. Она сидела в кустах смородины и сосредоточенно пыталась понять, где же все-таки прячется таинственный маленький человечек, которому бабушка каждый вечер оставляла у печки блюдце с молочком и печеньем.

Бабушка рассказывала, что уже очень давно он охраняет дом, следит, чтобы все в нем было ладно да складно, поэтому и называют этого человечка – домовой. У него даже имя есть – Филька. Но Лидочка его никогда не видела. И это ее очень расстраивало. Она несколько раз осматривала печку, даже заглядывала в поддувало, лазила под кроватью и в шкафах, разобрала бабушкину корзинку с клубками ниток и вязанием, но домового так и не нашла.

– А что если попробовать не спать ночью? И как только Филька зашуршит у блюдца, сразу включить свет, чтобы увидеть его.

Девочка довольно улыбнулась и выбежала из своего убежища:

– Бабуля, бабуля, я знаю, как увидеть домовушку!

Бабушка Варвара Петровна, черноглазая сухонькая старушка в белом платочке, ласково погладила девочку по русой головке:

– Ну, вот и хорошо. Пойдем поужинаем, и расскажешь, что же ты придумала.

Вместе они быстренько собрали на стол нехитрую деревенскую еду, поели и уселись на завалинке посумерничать, посидеть перед сном, поговорить и полюбоваться появившейся на небе сияющей луной, заливающей все вокруг голубоватым светом.

Лидочка очень любила такие посиделки с бабушкой, любила слушать ее неторопливые рассказы и истории, но сегодня ей не терпелось поскорее лечь в постель. Они уже обсудили все подробности Лидочкиного плана, и старушка обещала разбудить девочку, если та вдруг уснет.

Наконец бабушка с внучкой зашли в маленькую хатку. Пока Лидочка укладывалась в кровать, Варвара Петровна опустила на входной двери занавеску, шепча, что очень душно, пусть ночная прохлада войдет в дом, а то спать будет плохо, голова разболится, а завтра с утра пораньше надо идти на базар да продать десяток яиц, потом сторговаться и купить творог на вареники.

И еще что-то приговаривала бабушка, чего Лидочка уже не слышала. Она спала крепким здоровым сном набегавшегося за день ребенка. Старушка поправила одеяло, полюбовалась спящей внучкой, перекрестила ее, подошла к иконам и, прочитав молитву, тоже отправилась отдыхать.

Все затихло, и только цикады продолжали петь свои нескончаемые песни.

Быстро проходит летняя ночь. Уже луна превратилась в бледное пятно и готова была исчезнуть с небосклона, а на востоке начала алеть заря, когда неожиданно послышалось:

– Ффырк-ффырк, – и раздался топот маленьких ножек. Да так звонко по деревянному полу стучали маленькие коготки, что и Лидочка, и бабушка одновременно проснулись от этого шума.

– Бабушка, бабушка! – шепотом позвала девочка.

Старушка, приложив палец к губам, помогла внучке встать, и они тихонько заглянули в кухню.

В утреннем сумраке было хорошо видно, как симпатичный ежик, смешно пофыркивая, пьет налитое в блюдце молоко. Лидочка разглядела бусинки глаз и черненький вытянутый носик. Почуяв, что кто-то смотрит на него, ежик сердито фыркнул и, топоча маленькими ножками, быстро побежал к открытой двери. Топ-топ-топ! Ну точь-в-точь как маленький человечек!

Уже лежа в постели, Лидочка обдумывала слова бабушки, что домовой не любит показываться людям, но и обижать Лидочку ему, наверное, тоже не хотелось, поэтому он решил сделать подарок своим хозяйкам и пригласил в гости настоящего ежа.

Девочка решила, что завтра положит Фильке большую конфету, ведь раньше она никогда не видела живых ежей, да еще таких симпатичных.

Довольная своим решением, Лидочка повернулась на бочок и уже через несколько минут уснула, досматривая свои легкие и светлые сны, какие бывают только в детстве.

Справка об объекте

Музей домового

адрес: Тутаев, просп. 50-летия Победы, 16А

Музей домового – удивительное место, где живут охраняющие каждый дом славянские духи, воспетые во многих древнерусских сказках и современных песнях. В музее собраны различные представители этих загадочных существ, какими их видят истинные славяне или креативные авторы. Домовые здесь изготовлены руками человека и имеют разные размеры и конституцию тела. Более того, каждый желающий сможет создать домового таким, каким представляет в своем воображении; материал для поделок и необходимые знания можно получить на месте.

Бельчонок
Егор Куликов

Каждое посещение дедушкиного дома для меня воспринималось как волшебство. По сути, это и было волшебство. Я могла часами ходить по просторному холлу, где было все для детского счастья. Дед соорудил уголок для игрушек. Там же стоял огромный, с мой рост, кукольный домик, в котором каждая мебель, каждый человечек и каждая деталь двигались. Но это было не все. Далеко не все.

Детский уголок надоел мне довольно быстро, и я больше не проявляла того интереса, что раньше. У меня было другое занятие. Я могла часами засиживаться в холле, наблюдая за часами. Дожидаться, когда из-за дверцы вылезет кукушка. Когда тяжелые железные гири в виде шишек станут медленно опускаться и подниматься. Смотреть, как широкие стрелки движутся по кругу с непонятными для меня римскими цифрами.

Дед Тимофей был коллекционер. Коллекционер от макушки до пят. Всю жизнь он скрупулезно собирал часы. И за семьдесят лет весь холл уставил этими часами. Здесь были часы из самых дальних стран. Были редкие. Дряхлые. Блестящие и матовые. Весь холл был в циферблатах.

Вместе с его хобби к нему незаметно пришла и профессия. Всю жизнь он проработал на заводе, а когда вышел на пенсию, начал работать часовщиком. Слава о его умении творить с часами чудо быстро разлетелась по деревне, а затем и по району. Поэтому для своих годов он неплохо зарабатывал. Но он всегда рассматривал деньги только как способ купить себе еще часов. Больше часов. Словно он покупал себе жизнь.

Я была его единственной внучкой. С женой они разошлись еще в то время, когда та была молодой женщиной тридцати двух лет. С тех пор он ее не видел.

Мои родители всегда отправляли меня к деду, когда им надо было уехать. А я была не против. Вот мне уже скоро шесть лет исполнится, а я по-прежнему как в первый раз, завороженно смотрю на обилие часов. Кручу головой и не знаю, за какими из стрелок наблюдать.

Но больше всего мне нравилось находиться там в моменты, когда все часы начинали звонить. Раздавался такой шум и лязг металла, что уши закладывало. Но мне нравилось. Я вертела головой, пытаясь ухватить все. Усмотреть каждую мелочь. Каждую деталь.

Там выскочила кукушка и, словно испугавшись меня, нырнула обратно. Здесь выехали медведи с молоточками и начали отбивать удары по наковальне. Блестящая металлическая рыбка сделала круг. Зеленый попугай перекрутился на жердочке и раскрыл клюв. Маятник начал раскачиваться так сильно, что каждый раз… каждый раз мне казалось, что часы не рассчитают силу и маятник разобьет хрупкое стекло. Дом в эти минуты становился живым. Стены приходили в движение, будто здоровались со мной.

Было очень весело наблюдать за этим великолепием движущихся механизмов и обилия звуков. Мои родители попали лишь однажды в момент, когда часы начинали отбивать двенадцать. Мама взвизгнула, зажала уши и убежала. Отец сначала тоже дернулся к выходу, но потом схватил меня на руки и потащил.

– Отпусти! – завопила я. Но голос мой утонул в бесконечном звоне часов. – Я хотела там остаться. Хотела остаться…

Отец долго оправдывался, что пытался меня спасти, и я его простила. С того раза, если я оставалась у деда, он всегда смотрел на наручные часы и говорил:

– Бельчонок, беги, сейчас начнется.

И я сломя голову неслась на первый этаж, становилась под самыми большими часами, слушала звон и смотрела на фигурки.

Однажды я заметила, что в одних из часов в левом верхнем углу во время звона из скворечника никто не появляется. Открываются двустворчатые дверки, а за ними пусто.

– Деда. А почему там никого нет?

– Где? – не отрываясь от работы, спросил дед.

– В часах, в углу.

– А кто там должен быть?

– Не знаю. Птичка, наверное. Мне жалко эти часики. Мне кажется, они грустят.

– А ты кого там хочешь увидеть?

Я серьезно задумалась и долго смотрела, как дед, нацепив очки с толстыми линзами, ковыряется в шестеренках.

– Наверное, там должна быть белочка.

– Как ты? – усмехнулся дед. Он всегда называл меня бельчонком и говорил, что мои рыжие волосы, стянутые в хвостик, точно такие же, как хвост у белочки.

– Обычная белка. А еще она должна орешки забирать к себе в домик.

– Орешки?

– Да… как самая настоящая белочка.

Дед отложил инструменты, снял очки и закинул меня к себе на коленки. От него всегда пахло машинным маслом и деревянной стружкой.

– Белочка, говоришь, – задумчиво взглянул он на меня.

– Ага…

– С орешками, говоришь.

Я кивнула.

Дед снова задумался. Почесал затылок, поправил кепку на голове.

– А ты знаешь. В тех часах и сейчас живет белочка.

– Живет? А почему тогда не выглядывает?

– Просто белочка уехала. Но она скоро вернется. Не переживай.

– А когда? – допытывала я деда.

– Скоро.

– Завтра?

– Нет. Через месяц.

– Месяц? – удивлено спросила я и повесила нос. В то время для меня месяцем была целая жизнь.

Дед посмотрел на меня и тяжело так произнес:

– Ладно… я попрошу ее пораньше вернуться. А теперь беги, – сказал он, поглядывая на часы. – Скоро начнется.

Я сползла с его колен и побежала в холл, где меня ждали сотни часов. Краем уха я успела услышать слова, которые он сказал сам себе:

– Задала ты мне работу с этой белочкой… – пробурчал дед, надевая очки.

Я не помню, сколько прошло времени с момента моей просьбы. Может быть две недели. Может быть месяц. А может и больше.

Теперь, спускаясь в холл на «часовой концерт», я всегда смотрела на дальние часы в углу, где открывались дверцы, но никто не появлялся.

Однажды дед подозвал меня к себе.

– Бельчонок, – прокричал он со второго этажа. – Бельчонок, подойди.

Я, не замечая ступенек, взлетела на второй этаж.

– Деда…

– Я недавно проходил мимо часов, и мне показалось, что белочка уже вернулась.

– Правда?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Пойдем, посмотрим. Там скоро начнется.

Я мигом оказалась в холле, устремив взгляд в дальний левый угол, где стояли самые грустные в мире часы. Спустя минуту подошел дед. Мы вместе уставились в угол.

Вспоминая сейчас этот момент, я понимаю, почему дед нервничал. Видимо, он боялся, что белочка в назначенный час не покажется. А если и покажется, то не сможет брать орешки. Или что-то сломается, и она застрянет снаружи, так никогда и не вернувшись в домик.

Тогда же я завороженно смотрела на дверцы и не понимала, отчего дед так часто переступает с ноги на ногу.

Вот прогремели первые удары. Они всегда кажутся самыми громкими. За ними последовали другие, третьи, четвертые… вот уже вся комната, а быть может, и весь дом дрожит от звона и грохота. Смеется и приветствует нас.

Дверцы грустных часов открылись, и появилась белочка. Маленькая деревянная фигурка с пышным хвостом. Настоящим шерстяным хвостом! Белочка выскочила на секунду, схватила деревянный орешек из лотка перед дверью и скрылась в домике. Но тут же вновь появилась, схватила орешек и скрылась в домике. Появилась, схватила, скрылась…

Я не могла оторвать взгляд. Теперь в этом море часов для меня существовали только одни. Грустные часы с белочкой, которая каждую секунду выскакивает, хватает лапками орех и прячется в домик.

– Еще! Еще! – закричала я, прыгая от восторга.

– Так нельзя с часами поступать, – сказал дед. – Если хочешь еще, надо подождать. Со временем так никто не поступает. Ты же не можешь сказать, хочу быть взрослой, и в этот же момент стать взрослой. Это время… – философски закончил дед.

На что я резко и четко ответила:

– Могу.

– А ну-ка, покажи мне.

– Я хочу стать взрослой! – звонко крикнула я и, подбоченившись, выпрямив спину и опустив к груди плечи, медленно начала прохаживаться по холлу. Иногда я презрительно смотрела на часы, на деда, на свой кукольный домик в углу.

– И что же это? – спросил дед.

– Это я, тетя Оля, – ответила я, чем немало рассмешила деда.

С того времени прошло почти три года. Я уже ходила в школу и реже бывала у дедушки. Но если родители отвозили меня, то я с удовольствием слушала перезвон часов и наблюдала за белочкой. Дед спустил эти часы ниже, чтобы я могла близко рассмотреть пушистый беличий хвост и резные орешки, которые она прячет у себя в домике, а потом каким-то чудом они вновь появляются в лотке перед ней.

В тот год дед рассказывал мне о часах. В общем-то, он о них постоянно говорил, но, наверное, тогда я впервые слушала его. Он говорил о разновидностях часов. О том, что одни служат, чтобы показывать время, в то же время другие можно считать произведением искусства. Он рассказал мне историю главных часов в холле. Огромных часов, выше человеческого роста, произведенных еще в царской России, которые ему удалось выкупить у не очень хорошего человека, так он сказал. Показал мне разные механизмы, с маятником, с гирьками и на пружине. Я долго слушала его лекцию и впервые задал ему вопрос:

– А где ты взял столько батареек?

Дед ухмыльнулся.

– Бельчонок ты мой. У меня нет часов, которые работают от батареек. Смотри, – он подвел меня к главным часам с маятником. Открыл стеклянную дверь и слегка качнул маятник. – Эти часы заводятся ключом. Ключик лежит вот здесь. – В часах оказался специальный ящичек для ключа. Дед достал ключик, вставил в скважину и несколько раз, с хрустом, провернул. – Хочешь попробовать?

Я схватилась за ключ и хотела так же легко провернуть его, но поняла, что сил у меня не хватает.

– Тяжело, – сказала я, уцепившись за ключ двумя руками.

С помощью деда, который своими сморщенными руками, пропитавшимися машинным маслом, накрыл мои ладони, я смогла-таки завести часы.

– Эти заводятся гирьками, – дед показал мне другие часы. – В этих ты наматываешь пружины на вот этот барабан. – И дед провернул рычажок, точно такой же, как у нашего будильника дома.

– И ты каждый день их заводишь? – удивляясь с каждой секундой все больше, спросила я.

– Нет. Разным часам нужна и разная зарядка. Этим хватает дня на четыре. Эти готовы неделю работать без зарядки. А эти самые долговечные, они работают целый месяц.

– С белочкой? – обрадовалась я.

– Да. С белочкой часы идут дольше всех.

Спустя несколько дней, перед моим девятилетием, заплаканная мама влетела в комнату и сказал, что дедушка упал с лестницы.

Всей семьей мы поехали в больницу. В первый день нас не пустили.

Когда мы попали к нему в палату, он лежал на койке и улыбался на одну сторону. Левая нога и рука были загипсованы.

– Что случилось, дедушка?

– Ступенька, – хрипло выдавил он. – Давно хотел ее починить, да все никак. Вот она и сыграла со мной злую шутку. Но ты не печалься. Все пройдет.

– Я не печалюсь, – сказала я, пытаясь сдержать слезы. А дед тем временем пытался через боль улыбнуться мне в ответ.

– Ты за часами присмотришь?

– Присмотрю, дедушка.

Несколько раз мы ездили к дедушке в дом, чтобы взять его вещи и отвезти в больницу. Пока родители искали что-то по дому, я бегала от часов к часам и заводила каждый механизм.

– Оля, давай быстрее, – кричал с улицы отец.

– Сейчас, – напрягаясь от натуги, отвечала я, пытаясь провернуть ключом механизм огромных часов.

Несколько недель в доме у дедушки я не появлялась. Родители не хотели меня отвозить, не было необходимости.

Когда прошло две недели и мы с мамой поехали в дом к деду, я расплакалась стоя в холле. Мне было до смерти обидно, когда наступил полдень, а раздавался лишь слабый перезвон. Многие часы встали. Дом словно умирал. Не было слышно привычного тик-так стрелок и маятников. Не было слышно и щелчков пружинок. А звонили всего несколько настенных часов. Медвежата, в общем-то как и кукушка с рыбкой, сидели в своих домиках и не показывали носа.

Мама сказала мне, что мы некоторое время поживем здесь.

Я бросилась заводить все часы. Мама в это время была на улице, а когда вернулась, то отругала меня за то, что я трогаю часы.

– Но дедушка попросил меня, – сквозь слезы оправдывалась я.

– Как мы теперь здесь будем жить? Это же… это же невыносимо.

Жить там и вправду оказалось тяжело. Потому что часы шли каждые своим временем. Теперь в холле стоял постоянный перезвон. Одни звонят в час ночи, другие в три, в четыре, в половине пятого и шестого… и только белка, как положено, отмеряла время, пряча орешки в домик.

– Больше никогда не прикасайся к часам. Ты меня поняла?

Я ничего не ответила. Лишь опустила взгляд и убежала на улицу.

– Я слежу за часами, – шепнула я как-то дедушке.

– Молодец, – ответил он мне тоже шепотом.

Дела его шли плохо. Но после того как я завела часы, мне показалось, он стал чувствовать себя лучше. По крайней мере я не видела боли на его лице.

Спустя неделю, когда мама уехала за продуктами, я тайком заводила часы. Бегая по всему холлу, я хотела успеть качнуть каждый маятник. Натянуть каждую пружинку и провернуть каждый ключик до того, как приедет мама.

Я увлеклась и не заметила, как она вернулась.

Мама открыла дверь, застав меня за тем, как я завожу часы с белкой.

– Я же тебе говорила! – строго сказал она и, подойдя ко мне, схватила ключик и бросила в угол. – Не трогай часы!

– Но дедушка…

– Дедушка здесь ни при чем. Вот когда он вернется, пусть сам заводит свое старье. Если еще раз увижу, что ты притрагиваешься к часам, будешь с отцом в городе жить. Ты меня поняла?

– Поняла.

Мама подняла ключик и закинула в карман. Наверное, она собрала бы все ключики от часов, если бы знала, где они находятся.

С тех пор я не притрагивалась к часам. И дом начал умирать у меня на глазах. Перезвон становился реже. Тише. Грустнее…

С каждым новым днем мне было все больнее наблюдать за тем, как останавливаются маятники. Замирают стрелки. А забавные зверушки прячутся в свои домики, словно испугались страшного зверя.

Медвежата больше не колотили молоточками по маленькой наковальне. Рыбка не плавала короткий круг перед циферблатом. Попугайчик не крутился на жердочке. Несколько кукушек навсегда укрылись в домиках. И только деревянная белочка с пушистым хвостиком продолжала хватать орешки и прятаться за двустворчатой дверцей.

В доме становилось пусто. Мне было грустно от того, что среди ночи ничто не звенит, не движется и не тикает.

Дом умирал. Вместе с домом умирал и дедушка.

Я тогда еще мало что понимала. Но из обрывочных фраз взрослых догадывалась, что пошли какие-то осложнения. Что шансов с каждым днем становится все меньше.

Тогда я не придавала этому значения. Наверное, потому, что дедушка, превозмогая боль, продолжал улыбаться мне. Разговаривал со мной. Горько, часто обрывая фразы и тяжело дыша, но разговаривал:

– Как там мои птички? Как там мои белочки? – спрашивал он.

– Хорошо, – врала я и прятала взгляд.

Я так и не сказала ему, что почти все они молчат. Как не сказала и то, что мне страшно от этой тишины.

Последние слова, которые я услышала от дедушки, были самыми милыми словами в моей жизни:

– Подойди, бельчонок, – тяжело сказал он. Я подошла по правую сторону от него, так как вся левая сторона его тела плохо работала. Он положил морщинистую руку, которая больше не пахла маслом и деревом, мне на плечо. – Ближе. – Я наклонилась. – Помни: пока живет дело человека, жив и сам человек.

Тогда мне это не показалось чем-то громким и значимым. Обычные слова привычного мне дедушки.

Через неделю я прохаживалась среди мертвых часов, рассматривая и представляя, как они звенят. Как выскакивают зверушки. Как они радуются, что наступило двенадцать часов. Или час. Или два.

Я поднялась в спальню к маме и перерыла все ее вещи в надежде отыскать заветный блестящий ключик. Но его нигде не было.

Тогда я пошла на хитрость и старалась узнать у мамы:

– Ты не видела ключик. Такой блестящий и маленький.

– От часов?

– Да, – отвечала я, боясь соврать.

– Не видела.

И сколько бы я ее ни спрашивала, она всегда отвечала одно:

– Нет у меня твоего ключика.

На следующий день после завтрака мама уехала по делам, оставив меня одну. Я играла в своей комнате на втором этаже. Было тихо. Было безумно тихо. И тишина, казалось, захватила все пространство в доме. Огромные комнаты казались мертвыми. И я, маленькая девочка, боялась нарушить эту тишину. Разорвать ее.

Единственное, что звучало в доме, было едва слышное тиканье последних часов. Время подходило к полудню. Я услышала, как часы начали звонить, и как сумасшедшая побежала вниз.

Не знаю, что подтолкнуло меня сорваться с места. Ведь когда перезвон пропал, я потеряла интерес и мне было скучно смотреть и слушать, как пара последних часов отживают свой срок. А когда остались последние часы с белочкой, я совсем перестала спускаться туда, чтобы посмотреть на это механическое представление.

Но в тот момент я буквально слетела по ступенькам и оказалась прямо перед ними.

Белочка выглянула из домика, схватила орешек (и как они только появляются эти орешки в кадушке перед ней?) и спряталась в домике. Я тихо отсчитывала, наблюдая:

– …семь, восемь, девять…

Девять была последняя цифра. Потому что белка схватила свой последний орешек, повернулась и спряталась в домике. Дверцы плотно закрылись, и дом умер.

Я с замиранием сердца ждала ее. Я надеялась, что сейчас дверцы откроются и белочка выйдет. Ведь в кадушке ее ждали еще три орешка. Но она не выходила.

Я почувствовала, как слезы начали скапливаться. Я постаралась сдержаться, но не смогла. Я хотела, как та белочка, спрятаться в своем домике и больше никогда его не покидать.

Плача, я закрылась в комнате.

Приехала мама и зашла ко мне.

Она выглядела очень расстроенной. Подойдя, она крепко обняла меня и начала гладить по волосам. Дрожащим голосом она сказала:

– Бельчонок… мне сейчас позвонили…

– Я знаю, – ответила я.

– Что ты знаешь?

– Что дедушка умер.

– Но…

– Потому что умерло его дело, – сказала я.

С тех пор прошло много лет. Часы с белочкой висят у меня в доме на самом видном месте. Мы с моим сынишкой всегда заводим их вместе. Но я до сих пор верю, что, если бы я тогда завела часы, дедушка бы остался жив.

Справка об объекте

Музей «Борисоглебская сторона»

адрес: Тутаев, ул. Луначарского, 40а

Музей, созданный в 2006 году, на данный момент представляет семь экспозиций, раскрывающих историю и развитие небольшого приволжского городка Тутаев.

Экспозиция «Мануфактура Е. Е. Классена» посвящена развитию Борисоглебской части города в конце XIX – начале XX века.

Экспозиция «Царская овца» представляет собой крестьянскую избу, дом овчара с деревянными предметами обихода, лавками, покрытыми овечьими шкурами, печью, красным углом.

Экспозиция «Квартира Букваря» посвящена советской школе и одному из первых советских букварей.

Экспозиция «Советская провинция» знакомит с историей города XX века и жизнью в Советском Союзе, с которым связаны судьбы четырех поколений тутаевцев.

Экспозиция «Жители наших лесов», насчитывающая более 200 экспонатов, поведает о животных и птицах средней полосы России.