Текст книги "IV"

– Да. – купец запнулся обо что-то, но все же вылез из экипажа, но тут же рухнул на землю и сел, опершись о ствол дерева, – Все живы?

– Он мертв. – второй охранник констатировал факт смерти одного из кучеров, услышав вопрос торговца, когда приблизился к его повозке, – Свернул шею. Лошади тоже уже никуда не поедут. – сказав это, он пошел ко второму кучеру и проверил его сердцебиение, – И этот тоже.

Первое тело валялось близ гужевой повозки. Нога его была опутана веревками, что скрепляли две телеги, а руки – вытянуты вперед. Совершенно очевидно, что, поняв всю неизбежность столкновения, он бросился вправо, стараясь выпрыгнуть со своего места, однако, эта затея успехом не увенчалась. Нога извозчика попала в ловушку, которая не позволила тому отскочить. В результате седовласый старичок лет пятидесяти упал на землю лицом перед самым ударом, успел по ней пройтись своим носом, будто плугом, а затем еще и был отброшен инерцией вперед, едва ли не прямо в ехавшую впереди карету экипажа. Шея была сломана. Голова чудом не оторвалась. Вслед за содранным до кости лицом кучера по сырой болотной почве, поросшей мхом и усеянной самыми различными насекомыми, тянулся кроваво-красный след.

Второй же извозчик, едва дыша, лежал в паре метров от перевернутого головного экипажа. Ведомый инстинктом самосохранения, он спрыгнул со своего места почти вовремя – когда экипаж начал крениться, и вожжи лопнули. Мужчина оттолкнулся в левую сторону, где, как ему казалось, была вода. Справедливости ради, следует заметить, что так и было – не самого приятного запаха жижа с тиной на поверхности в действительности виднелась вокруг болотных кочек из мха. Однако, кучер и представить не мог, что прямо под тиной в воде находились старые и чем-то прижатые ко дну (иначе просто необъяснимо то, почему они не всплыли) бревна. На один из таких сучков он и прыгнул. Адская боль пронеслась по телу извозчика, дерево вошло в его тело, разрезая плоть и пробиваясь через кости. Несколько ребер будто раздвинулись в разные стороны, пропуская сучок внутрь. Поначалу кучер громко кричал и стонал, однако, уже через пару минут, душа его покинула бренное тело. Мужчина умер в собственной луже крови.

– Твою мать! – выругался Лодзимеж, ударив кулаком о мокрую землю, – Мы вчетвером застряли на чертовых болотах! И теперь у нас даже нет лошадей! Что нам, по-вашему делать, а?! – купец был очень напуган и кричал.

– Для начала, – голос донесся из экипажа, – быть тише, пан Каро. – мужская фигура поднялась в том же месте, где не так давно поднялся торговец, один из охранников помог Войцеху выбраться из экипажа, – Через час настанут сумерки. В такое время нам точно никуда идти не стоит. Нужно заночевать здесь, все равно еды у нас достаточно, а с утра посмотрим, что да как.

Возражать словам Каспжаха никто не планировал. Он сохранял спокойствие и, казалось, знал, о чем говорил, будто бывал в таких ситуациях каждый день. Коллективно было принято решение перевернуть экипаж, разгрузить телеги и заночевать внутри…

III

В тот день стояла прекрасная погода. Май, последний весенний месяц. Кажется, суббота. Главная церковь Волзеня оповещала всех жителей города о девяти часах утра гулкими ударами главного соборного колокола. Где-то там, за широкими городскими стенами, в самом центре Волзеня полтора десятка мальчиков, являвшихся детьми самых состоятельных и влиятельных родителей здесь, собирались в приходскую школу. Разумеется, юный Лодзимеж был среди них. Ему тогда было почти семь лет. И он, как и все его сверстники, не слишком любил школу.

Просторный зал главного волзеньского костёла. Три десятка скамеек (по пятнадцать в каждом ряду) стояли в центральном нефе, напротив трансепта, за которым местный Святой отец заговаривал зубы прихожанам, читал молитвы и проповеди, вел уроки. Бородатый мужчина, седой, одетый всегда невпопад нынешней церковной моде, как и полагалось каждому уважавшему себя священнику Волзеня. Они не преследовали высших духовных целей в своем богослужении, не одевались по канонам, с нежеланием проводили ранние утренние и поздние ночные молитвы. С трудом они выслушивали в исповедальнях рассказы грешников. Им они казались скучными. Разве что злато местные сановники любили. И, пожалуй, только ради него продолжали свою «богоугодную» деятельность, собирая подаяния, кои в действительности и сути своей же не были ничем иным, кроме как взятками, и бог один лишь знает, каких еще грехов не водилось за Отцом Кацпером. В ту субботу он был одет особенно пышно. Черная сутана и того же цвета фашья были единственными элементами его одежды, кои отражали сан священника. Мантелетта же была красной, что порядочному католику могло выдать перед ним кардинала (само наличие мантелетты говорит о сане не ниже епископа, хотя местный святой отец был лишь священником). А пилеолус Кацпера и вовсе был бел, как у Папы Римского.

Класс, где учился Лодзимеж, был единственным в Волзене и не слишком разноплановым – все, кто здесь учился, были детьми купеческих кровей, поскольку дворяне своим отпрыскам предпочитали обучение домашнее. Каро старший был одним из богатейших людей в городе, а потому и сын его пользовался едва ли не самым большим авторитетом среди населения Волзеня, проходившего под рамки «до десяти лет».

Полтора десятка мальчиков помещались на две первые лавки и занимали еще часть третьей. Все они сидели здесь с небольшими дощечками на коленях. На них располагался лист бумаги и перо, опущенное в небольшую баночку с чернилами. Писать было не слишком удобно, но лучших условий никто предоставлять учащимся не планировал – то ли это было слишком дорого, купить лишний стол и пару скамеек, то ли просто никому не было нужно.

Колокольня пробила еще трижды, прежде чем все ученики оказались на своих местах. Затем еще два удара. Урок начался.

– Сегодня мы продолжаем тему вчерашних занятий по арифметике. – грубо произносил Кацпер изо дня в день. Всякий раз учебные часы начинались с арифметики и счета. За ней шла грамматика, риторика и геометрия. В середине дня ученики занимались религией и музыкой, а ближе к вечеру на смену этим предметам приходила астрономия. Освобождались дети, как правило, не раньше пяти часов вечера, если, конечно, третьи факторы не заставляли их задержаться в школе.

В роли таких факторов обычно выступали наказания, кои в Волзене были в действительности суровыми и порой даже осуждались некоторыми из местных жителей. Когда кто-то из мальчиков замечался за непослушанием, школьный управитель доставал из ведра с водой розги и нагибал нарушителя через стул на виду у каждого из учившихся. Он бил и хлестал бедного шалопая по заду; тот орал так, что слышно было его через три дома, пока не появлялись волдыри и не начинала течь кровь. Кацпер был таким злобным дьяволом, что обивал розги проволокой. Порой он переворачивал розгу и бил толстым концом. Еще иногда наматывал волосы вокруг трости и бил и таскал детей так, что даже камни, казалось, молили о пощаде.

Однажды мать одного из таких шалопаев, статусная вдова, получившая надел после смерти ее мужа, даже пришла к священнику жаловаться (до чего ж странная была особа), мол, тот сначала избил при всех, а затем оставил после уроков и изнасиловал ее сынишку. Однако, Кацпер в ответ на обвинения лишь хмыкнул и пожал плечами, сказав, что дети многое придумывают для того, чтобы объяснить свои грехи и злодеяния. «В этом возрасте дети склонны более ко злу, чем к добру», – говорил он, – «поэтому следует держать их в узде». Занятным фактом я нахожу и то, что на следующий день после получения обвинений Кацпер вновь выпорол сына той женщины и притом без видимых на то причин.

Девочек в этой школе не обучали, хотя порой приезжие купцы приходили в костёл, желая отдать сюда одну из своих дочерей, однако, таковых за всю (надо сказать, довольно длинную) жизнь Лодзимежу повстречалось лишь несколько. В основном же родители единогласно обучали дочерей послушанию мужчине, как и полагается вырезанным из ребра оного.

Колокол бил шесть. День подходил к концу.

– На сегодня все. – Кацпер говорил, заканчивая пороть очередного нарушителя дисциплины, и поднимал свои глаза наверх, будто вслушиваясь в колокольный звон.

Побитые дети, плача, ковыляли в сторону своих домов, а те, кто сегодня наказания не понес, радуясь этому факту, резво бежали туда же.

Справедливости ради, стоит отметить, что был в классе Лодзимежа и один уникальный ребенок. Его звали Стефаном, и он был племянником того самого Отца Кацпера. Разумеется, именно по этой причине на долю оного приходилось, пусть и не меньшее по количеству число наказаний, но точно не дотягивавшее до выработанных за год обучения Кацпером этих детей норм. Стоит ли говорить, что и учился этот мальчик заметно лучше всех остальных, и похвалу получал чаще? В свою очередь Лодзимеж был близким другом Стефана, хотя в тайне от своего приятеля, с которым они, можно сказать, спали в одной колыбели, завидовал ему и желал такого же снисходительного отношения.

– Стефан! – Лодзимеж окликнул своего друга, который уже, было, собирался бежать домой и стоял в паре десятков метров от Каро.

– Да? – тот обернулся и глянул в сторону первого.

– Завтра пятое воскресенье. Ты помнишь? – чуть запыхавшись, Лодзимеж подбежал к племяннику священника.

– Ага… – протянул Стефан, – Значит, мы не идем в школу. Ты хочешь предложить отправиться куда-то вместо нее?

– Рыбалка! – воскликнул Лодзимеж, наконец, подняв до сих пор опертые на колени после недолгой пробежки руки в небо.

– Отлично! – Стефан даже выпустил из себя смешок, – Проплывем пару километров вниз по Висле и посмотрим, что удастся поймать в этот раз.

Мальчики договорились встретиться на давно уже условленном месте в пять часов утра, незадолго до первых солнечных лучей. Небольшая по своей площади вымощенная камнями самой природой площадка на одном из прибрежных холмов в пяти минутах ходьбы от города освещалась красными лучами восходившего солнца, без труда пробивавшимися сквозь редкие и некрупные облака в высоком безветренном небе. Лодзимеж пришел первым. Еще через пару минут подоспел и Стефан. На двоих у них была пара ведер, удочка и сеть, которую они порой расставляли в самых широких и глубоких местах реки в начале рыбалки и вытаскивали в самом ее конце.

Все это они погрузили в старую деревянную лодку, вытащенную на камни у берега и привязанную к невысокой, криво выросшей на том самом несколько скалистом берегу польской лиственнице. В жару это красно-бурое и очень редкое дерево прямо-таки истекало смолой – ею же мальчишки латали пробоины в своем старом суденышке. В двухместную лодку помещалась лишь пара взрослых с грузом или трое-четверо детей. Стефан с Лодзимежем же ходили на рыбалку только вдвоем. На дне лежала тройка увесистых валунов, скрученная в рулон сеть, намотанная на палку, стояла пара ведер под рыбу (мальчики всегда таскали с собой пару ведер, потому что несмотря на постоянные неудачи, всякий раз надеялись на крупный улов), и удочка с мешочком наспех выкопанных вчерашних червей.

Мальчики силой спихнули лодку на воду – очевидно, из-за приложения подобного рода усилий при «отплытии», в судне и появлялись пробоины, которые в скором времени латались кусочками древесины, старательно обмазываемыми смолой и втыкавшимися в дыру. Смола застывала на солнце и крепко удерживала затычку в ее нише, не позволяя потокам воды выбить оную назад. Спустя десять минут лодка была на воде, а мальчишки – внутри нее. Отчалили. Пошли вниз по течению, на север-северо-запад. Лодка постепенно начала набирать скорость. Легкие речные волны чуть слышно разбивались об ее борта, раскачивая судно из стороны в сторону. Лодзимеж стоял одной ногой на носу и, приложив руку ко лбу козырьком, вглядывался вдаль, будто воображая себя каким-то капитаном крупной речной каравеллы. Стефан же сидел на лавке в заднем конце лодки и старательно обвязывал веревку вокруг одного из валунов, делая импровизированный якорь. Его светлые волосы едва заметно колыхались, а голубые глаза смотрели то на камень, то на Лодзимежа. Тогда Стефан посмеивался, но вскоре вновь продолжал обматывать веревкой камень.

Лодка неслась вперед. Постепенно скалистые побережья одного из узких и мелких притоков Вислы стали сменяться обширным полями и поросшими деревьями равнинами и холмами. Каменистые пляжи превратились в овраги, а в некоторых местах даже в самые настоящие обрывы. Двух– и трехметровой высоты. Судно дрейфовало уже три часа. И два из них мальчики пытались удить рыбу прямо на ходу, поочередно забрасывая единственную свою удочку. Их улов был невелик, но, впрочем, и места были не слишком рыбными. Сейчас они направлялись туда, где бывалые рыбаки выуживали не один десяток рыбешек за пару-тройку часов.

Раздался звонкий «бульк». Множество мелких и несколько крупных капель воды взметнулись вверх. «Якорь» был сброшен, и спустя несколько секунд он упал на дно. Несшаяся вперед лодка чуть накренилась и повернулась, сделав пол оборота вокруг своей оси, так как булыжник, только что брошенный в воду, был привязан к ее носу. Мальчики были остановлены и больше не неслись по течению. Солнце к тому времени почти добралось до своего зенита. Стефан и Лодзимеж оказались в продолговатой и довольно широкой, метров в двадцать, протоке. Сейчас они находились в ее левой части и собирались поставить сеть. Для этого еще два булыжника они обвязали веревками, а их, в свою очередь, пустив через сеть, привязали с других концов к небольшим кускам дерева. Раздался еще один «бульк». Второй камень был в воде, а первый старательно вытягивался наружу Стефаном, пока Лодзимеж, налегая на весло, пытался не дать лодке развернуться и понестись дальше по течению. В конце концов, якорь был поднят. Лодзимеж развернул лодку и направил ее в сторону правого берега. Проплыв несколько метров, он вновь развернул судно носом против течения, а Стефан вновь бросил камень-якорь вниз, а когда тот ударился о дно, мальчик столкнул в воду своей левой ногой и тот валун, что являлся утяжелителем для сетей.

– Ну, вот и… – он, верно, хотел сказать «все», но не успел, поскольку стремительно уходившая под воду сеть столь же стремительно потащила мальчика вниз.

Стефан вскрикнул, однако, крик тот был не слишком долгим – за считанные секунды он ушел под воду. Лодзимеж кинулся вперед и уже потянул руку своему другу, однако будто нечто свыше его остановило. В самый последний момент он, опершись на борт лодки, одернул свою руку от вытянутой вверх кисти Стефана. В одно мгновение мальчик вспомнил все. Вспомнил, как злобный Кацпер стегал его розгами. Вспомнил, как ставил коленями на горох и острые камни. Вспомнил, как этот треклятый священник хвалил своего племянника за работу, выполненную хуже, чем у кого бы то ни было еще в классе. Уголок губы Лодзимежа потянулся вверх. Брови его нахмурились, а глаза превратились в узкую полоску карего пространства между парой век, злобно смотревшего на тонущего мальчика. Вода была прозрачна, как никогда, и Лодзимеж видел, как светловолосый и голубоглазый мальчик смотрел на него из-под толщи и тянул к нему свои руки, постепенно уходя все глубже и глубже. Горстка пузырей выбежала из его рта и носа. Стефан кричал. Оттуда его крик был совсем не слышен. На секунду он потянулся к своей ноге, пытаясь ее освободить, однако, все было тщетно. Он вновь поднял свои руки вверх и застыл, выпустив последний пузырек воздуха из легких. Его голубые глаза смотрели на Лодзимежа. А он смотрел на них. Рот Стефана непроизвольно открылся.

Стрекоза. Большое коричневое насекомое с синими полосками на брюшке, громко жужжа, зависло над водой в том месте, где находились глаза, которые только что так усердно рассматривал Лодзимеж. Один из опаснейших и жесточайших хищников среди насекомых, но до чего красив! Мальчик поистине восторгался этими прекрасными существами. Так и в тот момент он, отвлекшись от своего утонувшего друга, присел на корточки у борта лодки и принялся рассматривать узорные прозрачные крылья стрекозы, севшей перед ним на воду.

Просидев недвижимо несколько секунд, стрекоза резко кинулась в сторону Лодзимежа и ударилась о его грудь. Инстинктивно он зажмурился и отмахнулся, а когда открыл глаза, все изменилось: что-то в небе неистово грохотнуло; солнце вмиг затянулось тучами; спустя еще мгновение, стал накрапывать дождь. Мальчик ошарашенно взглянул на небо. Дождь усиливался. Каро посмотрел вниз, туда, где сидела стрекоза, и увидел глаза. Они не были голубыми. И волосы не были светлыми. И вовсе другое лицо смотрело на Лодзимежа из-под воды. На лицо его наполз невероятный ужас – карие глаза, короткие темные волосы – и тогда он понял: из-под воды на него смотрит он сам…

IV

Лодзимеж в ужасе поднялся на своей кровати, опершись о нее руками. Он тяжело дышал, глаза были выпучены, и сам он от страха чуть не закричал. От мокрых волос по вискам степенно стекали капельки соленого пота. Мужчина застыл в одной позе, стараясь привести в порядок сердцебиение и дыхание. Он тупо смотрел в стену стоявшего на месте экипажа, и каждая извилина его мозга усердно старалась забыть то, что только что ему приснилось.

– Вам не спится, пан Каро? – спокойным чуть слышным шепотом произнес Каспжах, приподнимаясь по спинке своего спального места и уже своей спиной опираясь о стенку экипажа, – Дурной сон?

– С чего вы взяли? – усмехнулся Лодзимеж.

– Обычно, если человек подскакивает в холодном поту, сжимая кулаки так, что ногти едва не до крови ранят плоть, ему снятся отнюдь не райские сады и заливные луга с пасущимися на них коровами. – Каспжах натянул на лицо легкую улыбку.

– Вы, как всегда, проницательны, Войцех. – грубо отреагировал Лодзимеж, резко обернувшись на своего собеседника.

Они спали в экипаже, на паре лавок, между которыми стоял стол. Лавки эти были обиты мягкой овечьей шерстью, а под ними всегда находилась подушка и плед – иными словами, экипаж был приспособлен для дальних многодневных поездок. Окно было распахнуто, и свежий (настолько, насколько он мог быть свежим на болотах) ветерок проникал внутрь, окутывая все «помещение» теплым летним воздухом, наполняя и насыщая его живительным кислородом, которого так не хватало Лодзимежу и его другу юности.

– Боюсь, теперь мне тоже не уснуть. – проговорил Войцех, – Поглядите в окно. – мужчина кивнул в сторону распахнутых наружу ставней.

Лодзимеж, наконец, стал спокойнее. Постепенно к нему вернулось понимание грани между сном и реальной жизнью, однако, в его голове все еще стояло лицо тонущего Стефана, мельканием сменяемое на лицо самого Каро. Он откинул пуховое одеяло со своих ног и сел на край кровати, глянув в окно. Кромешная тьма окутала лес. Болотная сырость поднималась от земли и вкручивалась в самые мелкие щели и ложбинки всего живого и неживого, что было здесь. Где-то вдалеке гулко крикнула сова, спугнула взмахом своих тяжелых крыльев каких-то воронов-полуночников, которые, вмиг закаркав, тоже поднялись вверх и огромной, едва различимой на фоне темно-синего неба кляксой из переливавшихся всеми оттенками черного перьев полетели куда-то на север, но вскоре, успокоившись, вновь уселись на ветви. Морозный воздух пах как-то не так, как вчера. Он отдавал странным привкусом. Болотным привкусом, как ни странно. Будто вечером болото не было болотом и пахло иначе, а сейчас, ночью, раскрывалось полностью, показывало свое истинное обличье, давало слышать истинные запахи и видеть истинные его пейзажи – мертвые, но в то же время наполненные жизнью.

– Что вам снилось, Лодзимеж? – Каспжах сидел на своей койке, опершись спиной о стенку экипажа и безучастно поглядывал то в окно, то в спину своего попутчика.

– Вам-то какое дело? – усмехнулся Каро.

– Я лишь пытаюсь поддержать беседу. – улыбнувшись, Войцех поднял глаза в потолок, – Раз уж мы оба теперь не спим, нам следует, полагаю, поговорить, пока смерть от скуки не застигла нас в этом злополучном местечке.

– Я, – высунутая в окно голова Каро грузно выдавила из своих легких воздух, который с громким сипом вылетел из носа, а после пробралась назад в экипаж, повернувшись к собеседнику и с прищуром глаз взглянув на него, – пан Каспжах, предпочитаю действия, а не разговоры.

– Жизнь тем интересна, что сны в ней способны стать явью. – Каспжах спокойно смотрел на купца, – Таким образом, полагаю, сами они неразрывно связаны со столь горячо любимыми вами действиями. Вам часто снятся кошмары?

– Когда я просыпаюсь, – Лодзимеж уткнул свой взгляд в пол, – мне все чаще приходится себя убеждать, что мои сны не реальность, а моя реальность не сон.

– Вы хотя бы спите, пан Каро. – Войцех вновь глянул в окно, будто ожидая чего-то снаружи, – Одно время я болел бессонницей. Вот это был самый настоящий ад. Тот, кто страдает ей, не спит толком и толком не бодрствует. Тогда все становится действительно призрачным. Нереальным…

– Знаете, что?! – Лодзимеж резким криком прервал своего попутчика и ударил ладонью по столу, что стоял между ними, – Вчера днем я задремал между некоторыми из наших разговоров, – лицо купца выражало крайнюю степень гнева и возмущения, – мне приснилось, что вы повесились. К слову, проснулся я с большой радостью.

Жесткая реакция заставила Каро замолчать. Он в очередной раз по обыкновению улыбнулся и поднял глаза в потолок, рассматривая мельчайшие трещинки в деревянной крыше экипажа. Казалось, они цикличны. Цикличны, и повторяют друг друга, складываясь в одну огромную мозаику на стене какого-нибудь католического храма в Париже, Берлине, Праге или, быть может, даже Риме. Эти трещинки. Будто судьбы каждого из людей, живущих на планете, они переплетены в один большой комок из сотен, тысяч и миллионов подобных им трещинок. Каждая из них столь похожа на другую, но в то же время неповторима. Уникальна…

– Вы далеко? – Каспжах отреагировал на пронзительный дверной скрип: Лодзимеж собирался выйти из экипажа.

– Прогуляюсь, черт возьми! – крикнул в ответ Каро, – Чтобы спалось крепче.

Он прыгнул вниз с днища кареты, не наступая на пару ступеней, поставленных там для удобства подъема. Сапоги его хлюпнули по болотной жиже, которой за ту половину ночи, что уже прошла, казалось, стало только больше. С отвращением глянув себе под ноги, Лодзимеж повернул налево и, с трудом перебирая конечностями, стараясь не застрять в трясине и прощупывая каждую кочку, дабы та не ушла под воду совсем уж не вовремя, двинулся вперед. На улице смердящий запах слышался еще сильнее, вызывая все большее отвращение у шедшего по болоту купца.