Текст книги "Керины сказки"

БЕЗ ЛИЦА

Пальцы на ногах были очень красивы.

С ними всегда так. В шлёпанцах ли они в кучу собраны или из-под одеяла с утра веером торчат – вот не то. Могли быть и получше. А вот вставишь их в тёплое море, в мягкую прозрачную волну, пробитую солнцем – так совсем другое дело. На закате, сквозь подогретую за день воду, пальцы смотрятся просто потрясающе. Можно вечно смотреть на них, переминать ими мелкую гальку или зарываться по самую щиколотку. Каааааайф…

Официантка Полянская изящным па отогнала в сторону стайку размокших окурков, буксирующую белоснежный (ну почти) авианосец-памперс – типичную боевую единицу Черноморского Туристического Флота. Натруженные за смену ноги уже не гудели. Выловив с волны босоножки с ромашками, так и норовившие свалить в родную Турцию, Полянская побрела вдоль берега, наблюдая, как солнце, облачённое в маревный купальник, осторожно опускается в потемневшую воду. Где-то там, за мысом, остался Курорт – никогда не устающий, с лучшим вином из багажника, с лакированными крабами под сенью чурчхел, с рвущим невыездную омоновскую душу блатняком, с зелёным макияжем из-под соломенных шляп. С пролежнями от шезлонгов, выигранных в утренней битве. С мужьями на плечах, проигравшими в застольном перемирии.

И, конечно же, с рестораном «Поплавок», куда Полянская устроилась на лето, чтобы заработать на красный телефон с двумя камерами. Работа в «Поплавке» была большой удачей, ибо заведение носило статус «ВИП» (что и указывалось в названии). Пластиковые столы накрывались скатертями, обложка меню искрилась золотыми вензелями, а на кухне имелся самый настоящий шеф-повар с самым настоящим секретом. Правда, секрет заключался не в приготовлении блюда, а в том, из чего он делает сырое мясо. Ходили легенды, что он тайно держит какую-то фантастическую скотину, ибо из мяса можно было надувать пузыри, а мухи опасливо обходили его стороной по тарелочной кромке.

Полянскую в ресторане уважали. Она быстро училась, и через каких-то пару дней у неё стал получаться восхитительный капучино на основе пакетика «Три в Одном» и хлорированной воды, вскипячённой в липком эмалированном чайнике (если трубы долго не чистили, капучино получался даже с корицей). Посетителям еда очень нравилась, их жёнам – нет, из чего можно было сделать вывод, что Полянская – красивая.

Конечно, у неё были курортные романы, парочка даже продолжалась больше двух дней, и заканчивались так же легко и непринуждённо, как и начинались. Дольше всего у Полянской тянулась курортная дружба. К курортному другу она и шла, изредка матерясь, когда наступала на острую белосемечную шелуху. Вскоре она заметила на берегу статный силуэт в знакомой шляпе.

…Курортные любовники должны быть непременно красивыми. Желательно иссиня-брюнетными, с волевым подбородком и в выстиранной тенниске (только не сетчатой – это уже перебор). Курортные же друзья могут быть какими угодно. Курортный друг Полянской был плоским фанерным пиратом с овальной дырой вместо лица, куда вставляли свои наливные мясистые лики представители отдыхающей среды.

– Тысяча чертей, Полянская! Какого дьявола так поздно, бля?! – вопросил Пират невидимым ртом.

– Горошек грузили. – Ответила та. – А потом я смотрела на пальцы.

…Они познакомились странно. Полянская кипятила воду для капучино, когда с ней стал разговаривать чайник. Полянская не особенно удивилась. Это могло быть следствием чего угодно – от теплового удара до трёхдневной комы от отравления, полученного в результате случайной дегустации секрета шеф-повара. Надо сказать, что, как и любая женщина двадцати лет, Полянская вообще ничему не удивлялась, потому что уже знала об этом мире всё и весьма от него устала. Но потом она узнала, что её сменщица Гнатюк тоже слышала, как чайник иногда странно ругается. Через чайник Полянская договорилась с Пиратом о встрече, и с тех пор каждый вечер они собирались вместе на берегу и водили дружеские беседы.

А ещё приходила Обезьяна. Она была не только инструментом заработка фотографа Лебедько, но и его тайным ангелом-хранителем. Каждый вечер, когда он диагоналями приходил домой, переведя в исполинскую печень все переводы «СберОнлайн» от благодарных воронежских матерей за фотоснимок с «Какааая обезьяяяянка Трофим не трогай руками вдруг заразная!!!» и плашмя падал на сизый матрац, Обезьяна аккуратно снимала с его ног сбитые остроносые туфли и выкладывала на видное место паспорт. Надо сказать, что это было трогательно, но достаточно глупо. Снятая обувь и невредимый паспорт держали Лебедько в твёрдой уверенности, что он умеет пить.

…Обезьяна спрыгнула с шелковицы и, побегав по Полянской, удобно улеглась на её острых коленях.

– О чём сегодня поговорим? – спросил Пират.

– Об Олеге из хостела, – предложила Полянская. Олег был претендентом на новый курортный роман.

– И что тебе в нём не нравится?

– Он рыжий.

– А-А!!! – спросила Обезьяна.

– Что значит «и что»?! Рыжие – они ж как хамелеоны! В жару они красные, в мороз – синие… Два месяца в году только, блять, естественного цвета – в мае и сентябре!

– А-АА!!!

– Не, с Игорем точно всё. – Отрезала Полянская.

– А этот-то чем не угодил?

– Он некрасиво смеётся. Разевает рот как пеликан. Туда, блин, баржа войдёт, ещё и место останется.

– Клянусь богом, ты сдохнешь, облепленная кошками!

– Лучше кошками, чем пеликаном!

– А-АА!!!

– Вот именно.

…Так они могли сидеть до утра, и Полянская совершенно не чувствовала себя уставшей. Может быть потому, что в обществе друзей она не напрягалась быть не собой. Очень ценное преимущество общества друзей.

И каждое утро у них был свой ритуал. Полянская засовывала голову в лицо Пирата, и он её глазами любовался восходом, вдыхал её носом утренний бриз, чувствовал её губами морскую соль.

– Достаточно. – вздыхал Пират. – Обезьяна, отведи меня на бульвар. Скоро повыползают мочекаменные из пансионата.

И все расходились по своим рабочим местам, а Обезьяна бежала хлестать Лебедько по небритым щам, чтобы тот снова продолжил щёлкать экзальтированных карапузов.

…Однажды вечером Полянская пришла на посиделки в таинственном настроении, что-то пряча за спиной.

– Что это ты там прячешь, разрази меня гром?! – Спросил Пират, греясь у костра, заботливо разведенного Обезьяной.

– Теперь ты сможешь всегда смотреть на восход. – Ответила Полянская и протянула Пирату его лицо. Накануне тайна вещающего чайника была ею случайно разгадана. Всё дело было не в нём, а в подставке, на которую официантка ставила кипячёное сырьё для капучино. Подставка, отлипнув от эмалированного дна, грохнулась оземь и перевернулась – и на Полянскую с пола уставился выпиленный лобзиком лик Джонни Деппа. У курортного художника было своё оригинальное видение голливудской звезды, поэтому лицо Джонни выглядело скорее как предсмертная маска жертвы химатаки. Но это, несомненно, был он.

Полянская аккуратно вставила лицо в Пирата. Тот с треском открыл глаза, немного повредив налёт жира и копоти. Посмотрел на Полянскую, окинул взглядом море и звёзды.

– А-АА!!

– Ну и что, зато своё! – Ответила Обезьяне Полянская.

Пират молча снял лицо и бросил его в костёр.

– Нафига ты это сделал?! Ты больше никогда не увидишь мир своими глазами!

– Но тогда я больше не увижу другие миры.

– Какие миры?

– Вариации этого, только другими глазами. Тех, кто вставляет свои лица в моё.

– Я думала, тебе противно, что в твоей голове чужие хари!

– Вовсе нет. Наоборот, я познаю его и знаю куда больше о нём с помощью других. Оказывается, мир может быть ярким, когда идёт дождь. Или тусклым и серым в солнечный день. Холодным в нестерпимую жару и спокойным в распоясавшийся ветер. Иногда я вижу красоту там, где её, казалось бы, нет. Я наблюдаю ужас и чудовищность в том, что привыкли считать идеалом. Это моё сокровище.

Огонь доел Джонни Деппа, навсегда закрыв эту тему.

…Конец августа выжег зелень и покрыл медью даже вечнобелых алкоголиков. Ночи стали вязкими, чёрной ртутью обволакивая клокочущее фейерверками жерло Курорта. Настала пора возвращаться Полянской в родной Ростов. Последний раз она выслушала комплименты посетителей по поводу вкусных пельменей. Последний раз, что пельмени как дохлые медузы – от их жён. Последний раз в году налюбовавшись изящностью своих напедикюренных пальцев, она зашагала на последнюю встречу с курортным другом. Ну и Обезьяной, конечно.

– А-АА!!!

– Я тоже буду скучать, мохнатая дрянь…

– Как там Славик? – спросил Пират.

– Нету больше в моей жизни Славика.

– А-АА!!!

– Да, нравился. Пока я не узнала, что он толкиенист.

– Это плохо?

– Это дебилизм. Он хотел мне приклеить эльфийские уши перед… перед сном.

Полянской показалось, что Пират улыбнулся.

– Хочешь совет? – Спросил он Полянскую.

– Валяй, хули.

– Посмотри мне в лицо.

Полянская пожала плечами и заглянула за лицевой пиратский проём – туда, где за тонким слоем фанеры виднелось море.

– Что ты видишь?

– Чайка срёт на камень.

– Вот в этом-то и твоя проблема. Ты видишь чайку.

– А не надо было? Господи, что ж она ела?!

– Ты предаёшь ей слишком большое значение. Из-за этой… как её, дьявол…

– А-АА!!!

– Точно, спасибо, Обезьяна, из-за перспективы. Чайка кажется тебе слишком большой и значимой. Хотя на самом деле чайка – ничто в сравнении со всем остальным, на что ты не обращаешь внимания.

Полянская пригляделась – и действительно, за неунимающейся чайкой она увидела здоровенную луну, приветственно выложившую золотую дорожку прямо к ногам Полянской, и уходящую очень далеко, за горизонт и дальше, в небе, переходящую в Млечный Путь, по которому летели наперегонки яркие точки спутников. Полянская даже не заметила, как чайка сорвалась с камня и, шумно хлопая крыльями, растворилась в чёрном дёгте августовской ночи.

– Научись смотреть сквозь лица, Полянская. И отделять значимое от незначительного говна.

…Вернувшись в Ростов, Полянская быстро забыла своих курортных друзей. Фанерные пираты и вредные обезьяны не имеют привычки заводить е-мэйлы и переписываться в Ватсапе. Из её жизни исчезли курортные романы, уступив место сексу. Хотя секс – это тот же курортный роман, только в Ростове.

…Поправив зелёную кепку и поставив красный телефон на беззвучный режим, Полянская лицемерно пригласила кого-нибудь к свободной кассе. Здоровенный лоб, распихнув подслеповатых хипстеров, навис над Полянской мускулистым мысом.

– Супербургер, наггетсы и колу, мля.

Полянская посмотрела на него и задёргала глазом.

У лба не было лица. Там был маленький полосатый котёнок, дрожащий под серым косым дождём. Котёнок жалобно мяукнул и прижался к кирпичной стене. Полянская улыбнулась.

– Чо смешного, мля?! – Котёнок оскалился и вздыбил шерсть, имитируя тигра, отчего стал ещё смешнее и одновременно жалостливее.

– Кис-кис-ки… Извините. – Произнесла Полянская и выбила чек.

…С тех пор она стала видеть сквозь лица. За лицами умников она видела стеллажи недочитанных книг с кучей вырванных страниц, то ли непонятых, то ли непринятых. Она видела Хаос в причесанных перфекционистах, ядерные взрывы в неприметных «серых мышах», огромные стальные колонны в маленьких плачущих женщинах. И эту свою суперсилу грех было не использовать в личных целях.

Поэтому Полянская очень удачно вышла замуж. И, разумеется, через год развелась. Просто ей очень понравились его клоуны. Они были очень смешные и уморительно шутили. Но со временем их шутки приелись, а новых они не придумали. А когда они ушли, осталась лишь пустая арена с ворохом жухлых опилок.

… – Ролл Цезарь с курицей ииииии…. – Парень в майке «Марвел» задумчиво почесал рыжую голову и заметно покраснел. – Американо. Маленький. В смысле американо маленький.

– Ща. В смысле чёт ещё тебе.. Вам? – Бесцветно спросила Полянская и вдруг добавила. – Давай поженимся?

Лицо клиента стало синим, но Полянская даже этого не заметила. Она смотрела на море, облизывающее белый коралловый песок. Там, за синим веснушчатым лицом было столько тепла и света, что Полянская не поверила – такого не бывает. Не бывает таких изумрудных мангровых рощ, не бывает такого золотого солнца, не обжигающего, но согревающего. В интернетах нет экзотических картинок такой сочности, хоть годами их фотошопь. И вместе с тем это выглядело так естественно, так уютно и одновременно масштабно… Лёгкий порыв ветра разом сдул с Полянской наработанный годами налёт цинизма и напускной социопатии.

…Я встретил их недавно в парке. Они шли рука об руку – он по мокрой асфальту, она – босиком по коралловому песку, и море лазурными языками волн слизывало её следы. Море, в котором пальцы кажутся безумно красивыми.

АКТЁР

– …Сатанюк не режиссёр. Просто никто. – Постановил актёр Данилов, отхлебнув вина из залапанного бокала. – Ты видел первую серию его «Нелюбимых Богом»? Это… это рвотный рефлекс с первого кадра! Просто торжество безвкусицы! Пир рукожопства! Абсолютное непонимание профессии!

– Я там снимался… – Отозвался актёр Берко.

– Да. Да. Ты там очень хорош. Просто потрясающ. Один только и тянешь это уныло говно.

– Благодарю покоррррно…

С барной стойки сорвалась заснувшая было официантка и спикировала к их столику.

– Извините, мы закрываемся… – что в переводе с официантского на русский означало «Убирайтесь прочь, сраные ублюдки, не забыв оставить намёк на чаевые. Хотя бы раз, сука!!!».

– Я расплачусь. – Сказал Берко, и Данилову тут же расхотелось в туалет.

Оба выползли из ночного кафе в потрескавшейся подбрюшине здания театра. Такси поглотило тело Берко и понесло в новую квартиру. Оставшийся «ждать свою машину» Данилов закурил тонкую сигарету и глянул на часы – до закрытия метро оставалось еще полчаса.

– Алё, Сатанюк?… Ты в городе? А, дома… А что ж так – пятница же! Завтра рано кастинг? Я помню, да. Конечно выучил, чего там учить. – Данилов вяло помахал свёртком листов с распечатанной сценой. – А? Да не, я просто нарвался тут на эту бездарь Берко, еле отделался. Буэнос ночас, мон шер!

Данилов неспешно направил свои зауженные брюки в сторону «Пушкинской». Вино (бокал купленного и два литра принесенного за пазухой и распитого втайне от официантов) разогрело в груди собственное величие, отчего последнее увеличилось в размерах и перевело Данилова из просто актёров в великолепные. Ещё бы! Он пересмотрел всего Бергмана и фон Триера! За свои неполные 27 он уже примерил на себя образы трёх курьеров, девятерых жертв трудно распутываемых убийств и даже одного Станислава – фельдшера нелегального абортария с двумя страницами текста! А что Берко? Саранский ТЮЗ – вот его уровень. Ему просто повезло с пронырой-агентом. И с фамилией на «Б», отчего и находится в самом начале каталога «Кинопоиска». И соглашается на всякие высеры Сатанюка. Будут, будут еще роли! Просто пока не везёт. То химии с актрисой нет (хотя какая Хохлачевская актриса, я вас умоляю!), то продюсер «его не увидел» (Господи, да ты закончил цирковое училище, какой ты профессионал?!), то…

– Братан, а где тут метро? – Окликнул Данилова кто-то.

– Под землёй. – Огрызнулся актёрище Данилов, которому помешали купаться в Океане Несправедливости. Кто-то, кто приехал в столицу на выходные по путёвке Челябинского Тракторного Завода, даниловский статус не оценил. И чётким ударом рабоче-крестьянского кулака благословил артиста на принудительный отдых меж двумя мусорными баками. Тяжёлый занавес нокаута бархатно опустился между Даниловым и реальностью…

… – Эй… Ты жив?

Данилин открыл глаза. В лунном свете между баками он разглядел маленькое мохнатое нечто, сидящее на его впалой груди. Данилин проморгался, разогнав серебристых посленокаутовых фей, и тут же захотел вернуть их обратно: нечто оказалось худой облезлой крысой. И что самое отвратительное – вполне себе живой.

– Жив. – Констатировала крыса и спрыгнула на разбросанные по асфальту листы сценария. – Этот текст… Ты что, актёр?

– Именно! – Надменно ответил Данилов.

– Какая-то детективная история, судя по всему… – Крыса в прямом смысле пробежалась по тексту, поводила по строчкам розовым носом. – Господи, ну и дерьмище! И это сейчас снимают?

– Да что ты в этом понимаешь? – Возмутился Данилов.

– Я живу под театром!

– А-а-а-а-а. Ну тогда конечно, извини, беру свои слова обратно. Не хочешь открыть продюсерские курсы? – Съязвил Данилов. Но крыса его уже не слушала.

– Сцена вообще не дышит… Никакой разницы в состояниях между интро и финалом. Бог мой, а реплики! Реплики! Будто роботы беседуют с попугаями! И на кого ты пробуешься?

– На опера Живалюка.

– Поняяяятно. Хочешь, помогу тебе вжиться в роль?

– Это каким образом?

– На вот волшебную… – Крыса стала рыться в своём меху. – Волшебную… Да где ж она, мать… Ай, пофигу.

Зверёк подобрал с земли кем-то выброшенный конфетный фантик:

– …Волшебный фант. Держи. Бери-бери. А теперь сожми, так, нормально его пожмякай.

Данилов, закатив очи, повиновался…

… – Короче, звонил участковый. – Опер Синявин спрятал телефон в карман потертой куртки. – Там хата вся в мозгах. Этот бухой гондон жену не просто завалил. Он её утюгом ****анул раз тридцать, у неё башки почти не осталось. Живалюк, слышь меня?

Данилов осмотрелся – он сидел в полицейском УАЗике, несущемся по ночному городу, жёстко подпрыгивая на ухабах. «Какая-то фантасмагория…» – подумал он.

– Эй! Уснул что ль? – сидящий рядом опер Синявин явно обращался к нему.

– Какой кошмар! – воскликнул Данилов-Живалюк, приняв правила этой странной абсурдной игры. «Если камера снимает в лоб, надо довернуть немного голову и чуть наклонить – я так выгляжу брутальней». – Чёрт, вот гад!

– С тобой всё норм? – осторожно уточнил Синявин. – Если там такое месилово, может литр возьмём? Сань, тормознёшь у «Магнолии»?

Водитель молча кивнул. В зеркале заднего вида Данилов разглядел его лицо. Это было лицо Берко. «И здесь поспел! Да как он это делает?!» – подумал Данилов и вслух добавил:

– Литр красного?

– Чего? – Не понял Синявин.

– Ну, вина. Чилийского.

Синявин вцепился глазами в «Живалюка»:

– Ты кто, мужик? – сквозь никотиновые зубы процедил опер и потянулся к кобуре. Данилов сжал фантик…

– Ты что вообще заканчивал?! – спросила Крыса. Данилов огляделся – он снова возлежал в межбаковом пространстве.

– «Щуку»…

– «Щу…» Просто немыслимо! Тебя раскусили за полминуты!

– Потому что этот твой фантиковый метод – полнейшая чепуха! Пробы делаются не так! Я должен получить чёткую режиссёрскую задачу…

– Ты не должен ничего получать! Ты должен дать! Дать режиссёру долбаного Живалюка! – Разглагольствовала крыса, ходя по Данилову взад-вперёд с закинутыми за облезлую спину лапками. – А лучше двух или трёх Живалюков! Я дала тебе шанс побыть одним из них! Думать, говорить, как опер!

– И о чём, по-твоему, думает опер?!

– Не знаю! Может, о том, что его оторвал от дивана какой-то запойный ублюдок, не дав хотя бы несколько сраных часов побыть обычным человеком! Но точно не о Берко, чилийском вине и фотогеничности правой половины своей рожи! Тренируйся! Расти! И запомни – давай, а не проси!

Крыса спрыгнула с Данилова и, по ходу пнув спящего кота, нырнула под колонну театра.

– Учить она ещё будет… – Буркнул Данилов, собрал в охапку сценарий и пошёл домой. Пешком, так как метро уже не работало…

… – Спасибо, очень даже! – Сказал Сатанюк, развалившись в кресле.

– Может, ещё дубль, Алекс? Мне не сложно!

– Да нет… Проба… хорошая, крепкая. Я тебя наберу, ок? – Сатанюк пожал Даниловскую руку и занялся перекладыванием бумаг, давая понять, что пробы окончены. «Не позвонишь же, скотина» – подумал Данилов, ушел домой и три дня пролежал на кровати, гипнотизируя телефон. Первым ему позвонил Берко с «обалденной» новостью: Иуда-Сатанюк утвердил Берко на Живалюка. Данилов поздравил его, разбил телефон о стену и долго смотрел на дверную ручку, прикидывая свой вес и цвет ремня. Но жизнь, как и бесконечные кастинги, продолжилась.

– Спасибо, было хорошо.

– Давайте дубль?

– Нет-нет, этот крепкий. Мы вам позвоним.

…Иногда накануне очередных проб Данилов баловался волшебным фантиком, но неизбежно терпел фиаско. Будучи в родильном отделении, он поднял на руки младенца с лицом Берко и выбросил его в окно. Будучи внебрачным сыном Хрущёва, он размечтался о гонораре в долларах и был немедленно расстрелян. А попав в сборную СССР по водному поло, прямо накануне олимпийского финала с венграми, в пылу игровой тренировки он забыл, какая его сторона наиболее фотогенична, заистерил и утонул прямо в бассейне.

– Дубль?

– Всё было отлично. Мы позвоним.

…Очередной кастинг был в сериал про войну. Данилова желали пробовать на роль фашиста, которого убивают на шестой минуте первой серии. Творческое задание было несложным – выкрикнуть «Нихт!!!» и замертво шлёпнуться оземь. Это был, конечно, главный минус роли. Плюсом же являлось то, что Данилов будет падать замертво каждый год на майские праздники перед многомиллионной аудиторией. А это пусть и грош, но в копилку фильмографии. Волшебным фантиком будущий экранный захватчик решил даже не пользоваться – падать замертво на шестой минуте он неплохо умел ещё с сериала про иго.

Насвистывая саундтрек к «Касабланке», Данилов уже подходил к студии, когда ему позвонил взволнованный агент:

– Данилов! У них всё поменялось! Короче, на съёмки заходит новый продакшн! С бюджетом, ресурсом и прочими прелестями! На главные роли берут весь цвет – Трепыханова, Ляльскую, Близнюка-Первородного! Весь Парнас купили! Хотят продукт в Европу везти! И самый цимус – режа поменяли! Знаешь, кто будет?… ГРЫМУК!

Актёрское сердце Данилова выпрыгнуло из горла и уже через минуту было в Смоленске. Грымук. Гений. Мастер. Обладатель полного серванта международных премий. Унижающий. Оскорбляющий. Превращающий тебя в ничто. Ма-ма…

– Вы у нас… на роль Пауля. Как вас… Данилин? – Змеиный режиссёрский взгляд заполз в душу и занял место сбежавшего сердца.

– Данилов…

– Пофиг. Тянуть кота не будем. Начинайте. Текст крестьянина я подам. Включите камеру.

Данилов забыл слово «нихт» и вспотел. Полез в карман за платком и нащупал что-то шелестящее. Фантик. Данилов не хотел его сжимать, но пальцы предательски свела судорога…

…За шиворот серого мундира попало что-то ледяное – это капля сорвалась с потревоженной еловой лапы. Пауль поморщился и осмотрелся. Никого. Странные эти леса. Вроде идёшь цепью, чуть зазевался – и рядом нет никого. Только тёмный ельник, шелестящий каплями мелкого косого дождя. В такую погоду не надо быть здесь. Лучше сидеть в кафе «Чёрный Виноград», что в его родном Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштрассе. Где солнечные лучи меняют цвет, прорываясь сквозь витражные окна, и рассыпаются разноцветными пятнами по старой зелёной плитке. Сидя на скрипучем стуле, там можно бесконечно долго наслаждаться чашечкой кофе – лучшего в городе, сваренного крепким стариком Хоффером. Но Хоффера больше нет. За его семьёй пришли и куда-то увели. Куда – Пауль не знал.

Солдат отодвинул в сторону очередную тяжёлую лапу, стараясь не попасть под сорвавшиеся вниз капли. Перед ним стоял человек. Он был с бородой, в жилетке из овчины и сбитых дырявых сапогах. Человек испуганно смотрел на Пауля, прижимая к груди самодельный нож. Пауль остановился, и его лицо обдал град капель с отпущенной ветки. Но он даже этого не заметил.

Пауль тысячу раз представлял, как он убивает врага. Это всегда выходило легко и лихо, прямо как в этих фильмах, на которые он ходил с сестрой в «Лихтбург». Вообще, война представлялась ему неким спортивным состязанием, чем-то вроде его любимого плавания. Ты тратишь какое-то количество сил, побеждая врага с незапоминающимся лицом, и тебя любят свои и уважают чужие. И ты получаешь от всего этого кайф, поёшь и не спишь всю следующую ночь, переживая победу снова и снова. Но месяц на Восточном фронте показал, что это не так. Обгаженные трусы после бомбёжки не очень-то годятся для чувства кайфа. И черные головешки на месте сгоревших изб – это не белизна бассейнового кафеля. И лихость куда-то ушла, оставив в ногах и руках лишь размокшую вату. Потому что враг всё же имел лицо. Испуганное лицо человека с ножом. Человек прыгнул.

Он сбил Пауля с ног и завизжал. Пауль разом отяжелевшей рукой попытался схватить его за руку, но человек с размаху всадил нож в его тело. И еще раз. И еще. И еще. Паулю стало очень страшно, он захрипел. Человек продолжал наносить удары, сопровождая их надрывным возгласом. Он рыдал, но остановиться уже не мог. Всё это время Пауль, не отрываясь, смотрел в глаза человека. Постепенно искаженное бородатое лицо расплывалось, превращаясь во что-то другое, отвратительное и потустороннее. Пауль понял, во что. В Правду. Правду, которую он знал. Он знал, куда увели старика Хоффера. И все эти вереницы испуганных людей с желтыми звёздами на груди. Он знал, что сгоревшие дотла избы не были пусты. И что он – часть всего этого. Просто он всё это вырезал из своего фильма о войне.

И тут Паулю стало очень противно. Он больше не хотел спастись. Он хотел, чтобы всё это просто закончилось.

– Ещё. – Шептали его губы, окутанные розовой пеной. – Ещё. Ещё.

Человек выбился из сил и в изнеможении бухнулся на игольчатый настил. Наконец всё закончилось. Пауль разжал руку с фантом.

… – С тобой всё в порядке, Даникактамтебя? Принесите воды и вырубите камеру кто-нибудь! – заскрежетал Грымук, сдув администратора взглядом.

Данилов, всё ещё лёжа на стёртом паркете студии, медленно высунул руку из кармана:

– Дда. Да.

Грымук рывком поднял кисельного Данилова и усадил на стул:

– Может, чего-то хочешь?

– Кофе. Того, который варил Хоффер в «Чёрном Винограде». Это кафе такое, в Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштра…

– Там еще такие скрипучие стулья и витражные окна. – Подхватил режиссер, одарив актёра винировой улыбкой.

– Ага, и ещё на полу такая зелёная пли… – С жаром затараторил Данилов и осёкся – Грымук явно над ним издевался. – Извините.

Данилов тяжело поднялся и побрёл к выходу.

– Мы вам позвоним. – Бросил ему вслед Грымук. Когда дверь за актёром закрылась, он повернулся к продюсеру:

– Мне в сериал нужна новая линия с немцем. На все серии. Вот с этим вот. Как его. Дани… ну ты понял.

– Ты чё, хронометраж не резиновый!

– Мне пох. Уберём сцены со Сталиным и пару танковых боёв.

– Да как без танковых?! – Лицемерно возмутился продюсер, в душе радостно убрав из бюджета пару внушительных чисел. – Серик же про войну, Грымук!

– Именно. Про войну. – Задумчиво ответил тот.

– Как скажешь, ты режиссер. – Притворно вздохнул продюсер и обратился к сценаристу. – Ты, как там тебя. Впишешь линию немчуры, понял нет? Две недели тебе.

Сценарист молча кивнул и в своих бурных сценаристских фантазиях тут же красиво взорвал продюсера с Грымуком в тонированной «Ладе».

В это время ничего не знающий Данилов тащился по холлу студии. Он увидел Берко, прохаживающегося вдоль стендов с фото народных и заслуженных. Шевеля губами и жестикулируя, Берко повторял роль – он пробовался на гвардии лейтенанта артиллерии, влюбившегося в связистку-предательницу.

– Удачи. – Промолвил Данилов и пожал ему руку. Берко недоверчиво посмотрел на него, первый раз в жизни почувствовав от Данилова что-то, смахивающее на искренность. Данилов же поплёлся дальше, размышляя, не вернуться ли ему в родной Нижневартовск. Всё это чушь, думал он. Актёрство, мечты о славе, творческие муки… И этот идиотский крысиный фантик. Данилов вытащил его из кармана и разжал кулак. Это был не фант. А старый чек из «Чайхоны». Фантик он забыл в других зауженных брюках.

Грымук позвонил в четверг.