Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 3. Ученики и последователи Павлова"

Физиологический институт АН СССР

1930–1936

Диссертация

Родился в с. Мецик (Турецкая Армения), учился в Эривани. Имел образование агронома (1926) и врача (1930). Решение стать физиологом было вызвано сильнейшим влиянием «Двадцатилетнего опыта» Павлова.

В 1930 году приехал в Ленинград, поступил в аспирантуру АН СССР и стал работать в руководимом Павловым Физиологическом институте АН СССР и в руководимой Л. А. Орбели физиологической лаборатории при Институте им. П. Ф. Лесгафта. После окончания аспирантуры и защиты диссертации (1933) оставлен в должности старшего научного сотрудника при Физиологическом институте АН СССР, где работал до 1938 года.

Об обстановке в лаборатории Павлова, о самом великом ученом и его ученике свидетельствуют воспоминания Асратяна: «Мое знакомство с Иваном Петровичем, мои посещения руководимых им научных учреждений и еженедельных научных собраний по средам (1926–1930 гг.), а также первые годы моей постоянной работы у него (1930–1936 гг.) совпали с периодом, когда в его лабораториях все еще существовала сложная ситуация для работы ученых-коммунистов. Так по крайней мере мне казалось. Некоторые лица, работавшие у Павлова, использовали любую возможность для того, чтобы помешать работе коммунистов, ставших сотрудниками великого ученого. В Физиологическом институте Академии наук СССР, куда я и был принят Иваном Петровичем, ситуация в этом отношении была, быть может, сложнее, чем в Физиологическом отделе Института экспериментальной медицины, где работало несколько ученых-коммунистов: Л. И. Федоров, И. И. Никитин, Ф. П. Майоров, П. К. Денисов, А. О. Долин и др.

Я начал работать с большим энтузиазмом, весьма интенсивно и как будто не без некоторого успеха. Вскоре, однако, убедился, что, несмотря на положительное отношение Ивана Петровича ко мне и к моей научной работе, мое пребывание и работа в Институте связаны с большими трудностями.

Дело в том, что сам Павлов не принимал почти никакого участия в административной и хозяйственной жизни Института. В этом отношении подлинными хозяевами Института были некоторые из его научных сотрудников. Эти работники, относившиеся ко мне отрицательно, не только видимыми и невидимыми путями чинили всевозможные препятствия моей научно-исследовательской работе, но всячески пытались дискредитировать и очернить меня в глазах Ивана Петровича.

После некоторого периода работы в таких сложных условиях я, к великой радости моей, увидел надежный выход из создавшегося положения. Меня выручила высокая и благородная черта Ивана Петровича – определять свое отношение к своим сотрудникам по их научным делам, по их конкретной научной работе и результатам, а не по разговорам о ней.

Хотелось бы рассказать о двух характерных в этом отношении эпизодах, связанных с моей работой в Институте.

Как-то весной 1931 года Иван Петрович довольно сурово сообщил мне, что он желает со мной поговорить по одному важному поводу и поэтому просит меня зайти к нему в Институт экспериментальной медицины (должен заметить, что почему-то Иван Петрович почти все более или менее важные частные разговоры назначал не в Физиологическом институте АН СССР, где я работал, а в своем кабинете в Институте экспериментальной медицины). В назначенный час я явился к нему, всерьез озадаченный неизвестными мотивами неожиданного свидания, на всякий случай имея при себе наготове новые результаты своей текущей работы для сообщения ему, если возникнет на то необходимость.

Встретил он меня вежливо, но довольно прохладно и пригласил присесть. Сам он сидел глубоко в кресле, перекинув одну ногу на другую, с нахмуренным лицом, сосредоточенно смотря на свои руки, соединенные кончиками пальцев и поднятые довольно высоко. С плохо скрытой раздражительностью он спросил меня: верно ли, что я, в нарушение одобренных им общих правил работы Института, ставлю эксперименты по воскресным дням? (Следует напомнить, что в то время все учреждения страны, в том числе и руководимый Павловым отдел физиологии в Институте экспериментальной медицины, работали по шестидневной неделе, а наш Институт – по семидневной неделе, соблюдая, кроме того, все церковные праздники). Если это действительно так, то означает ли это, что я этими своими действиями желаю выразить своеобразный протест против установленных им порядков в Институте? В достаточной ли мере я осведомлен о том, что он не терпит никаких проявлений самовольничания в подчиненных ему учреждениях с чьей бы стороны это ни было? Если же мои действия обусловлены другими мотивами, то не сделаю ли я одолжение рассказать ему об этих мотивах.

Для меня было ясно, что кто-то из сотрудников Института доложил Ивану Петровичу о фактах нарушения мною принятого распорядка научной работы и настроил его против меня. Не без значительного волнения я ответил ему, что мой учитель должен был знать, что я не скрываю никогда своего критического отношения к существующим в Институте порядкам, что это отношение, равно как и свои убеждения по вопросу науки и политики, я привык выражать не окольными путями и средствами, а всегда прямо и открыто, и что в данном случае мои эксперименты по воскресным дням и по дням церковных праздников продиктованы лишь специфическими особенностями текущей разработки моей научной темы, и, значит, лишь интересами работы. Я стал далее рассказывать ему о существе дела (я разрабатывал тогда принцип так называемой системности в условнорефлекторной деятельности) и сообщил полученные новые и довольно интересные результаты своей работы. Мне приятно было видеть, как во время моего рассказа с лица Ивана Петровича постепенно исчезало хмурое выражение, уступая место ясному и спокойному, как его умные, острые и выразительные глаза наполняются теплотой. Должно быть, он был доволен моим ответом. Он учтиво и совсем другим тоном задал мне несколько вопросов по существу полученных данных и дальше стал говорить со мной весьма дружелюбно, как бы желая сгладить неприятное впечатление от начала нашего разговора. Выразив одобрение по поводу постановки специальной серии опытов во все дни без перерыва и положительно отозвавшись о полученных мной фактических данных, Иван Петрович стал с увлечением рассказывать о своей научной молодости, с каким самозабвением он работал тогда, как долго задерживался в лаборатории, как работал по воскресным и праздничным дням, если это диктовалось научной необходимостью. Должно быть, эти воспоминания о давно минувших днях молодости доставляли ему большое удовольствие. Он говорил взволнованно, сильно жестикулируя, с выражением радости на лице и в голосе».

«Другой эпизод относится к зиме 1934–1935 года. В Физиологическом институте Академии наук начиная с 1932–1933 годов я вел исследовательскую работу не только по физиологии условнорефлекторной деятельности, но со специального разрешения Ивана Петровича занимался также экспериментальной разработкой некоторых вопросов проблемы пластичности (приспособляемости) нервной системы. Это обстоятельство привело к значительному увеличению общего числа моих подопытных животных и к необходимости усиления помощи технического персонала как по уходу за оперированными животными, так и в постановке специальных опытов на них. Дополнительные хлопоты для технического персонала, увеличенная потребность в животных и некоторые другие обстоятельства, связанные с моей работой над новой и непривычной для Института проблемой, резко ухудшили наши взаимоотношения с научно-административными работниками Института, что весьма болезненно отразилось на темпах и продуктивности самой работы. Лишь благодаря поддержке Ивана Петровича эта работа продвигалась вперед, хотя я вложил в нее очень много времени и энергии.

Как-то зимой 1934/35 года Иван Петрович явился в Институт в довольно сердитом настроении и, сев на привычном месте (у дверей камеры В. В. Рикмана, в широком коридоре Института), сразу начал раздраженный разговор с окружающими его сотрудниками на какую-то политическую тему.

Ясно было, что какой-то факт сильно взволновал и рассердил его. Я ставил очередной опыт в своей камере, находящейся по соседству с тем местом, где обычно сидел Павлов. Речь его была мне хорошо слышна, и я следил за разговором Ивана Петровича и его окружающих, весьма озадаченный неожиданным оживлением его прежних оппозиционных настроений. Работники из научно-административного аппарата Института решили, очевидно, не упустить такого подходящего, к тому же по тем временам сравнительно редкого случая озлобления Ивана Петровича по таким мотивам и эффективно использовав момент добиться его распоряжения о прекращении моей экспериментальной работы по проблеме приспособляемости нервной системы. Я с негодованием слушал, как они выдумывают всякие нелепости и преподносят все это доверявшему им ученому, возбужденному по какому-то неизвестному мне поводу. Они говорили ему о том, что якобы в связи с моей работой по новой проблеме в жизни Института возникли большие затруднения, сильно тормозящие работу Института в целом. В собачнике, говорили они, стало невероятно тесно, что грозит большими неприятностями; не стало хватать пищи для собак других сотрудников, и эти собаки худеют; технические сотрудники уделяют чересчур много времени моим животным и моим опытам, и в силу этого техническое обслуживание работы других сотрудников, работающих только по основной проблеме Института, резко ухудшилось и т. и.

Выслушав все это, Павлов, к моему великому огорчению, без особых колебаний согласился с ними относительно необходимости прекращения моей работы по проблеме пластичности нервной системы, сказав им, что сегодня же он поговорит со мной на эту тему, как только я окончу опыт и подойду к нему. Тут же один из сотрудников, А. А. Линдберг, зашел ко мне в камеру и сообщил о желании Ивана Петровича поговорить со мною. Я был вне себя за эту выдуманную историю и не знал, как предотвратить грозящую мне опасность. Но вдруг, совершенно неожиданно, появился луч надежды. После сравнительно быстрой разрядки от волновавших его переживаний и мыслей ненаучного порядка и после довольно быстрого, но сурового решения вопроса о судьбе моей дальнейшей работы по пластичности нервной системы Иван Петрович несколько успокоился и, сделав небольшую паузу, приступил к обсуждению текущих научных материалов сотрудников Института.

В эти дни Ивана Петровича сильно занимал один факт, выявившийся в работе профессора И. А. Подкопаева, – давнего, знающего и опытного сотрудника. У одной старой собаки исчезли почти все положительные пищевые условные рефлексы на все условные раздражители, и никакими мерами и средствами не удавалось восстановить их более или менее стойко и значительно. И только один пищевой условный рефлекс на вращение кормушки у этой собаки сохранился, не обнаруживая никаких признаков исчезновения или ослабления. Ни Иван Петрович, ни присутствующие тут Подкопаев и другие сотрудники не могли остановиться на каком-либо удовлетворительном объяснении этому факту. Иван Петрович, как всегда в подобных случаях, заметно нервничал.

Над этим вопросом в те дни думал также и я. Мне в голову пришло одно объяснение этого факта, которое показалось очень вероятным. И когда я услыхал, что снова идет разговор об этом факте, мне захотелось рассказать о найденном мною объяснении.

После окончания опыта я с тревогой и надеждой вышел из камеры, подошел к Ивану Петровичу и встал у его кресла. Обсуждение вопроса еще продолжалось. Воспользовавшись одной из пауз в разговоре, я обратился к Ивану Петровичу со словами: «Мне можно сказать несколько слов?». Он чуть-чуть повернулся ко мне и сказал: «Ах, это Вы пришли!? Погодите, о Вашем деле поговорим после!».

Почувствовав, что он не понял меня, я вновь обратился к нему: «Иван Петрович, я хочу высказать свое мнение об обсуждаемом Вами факте!». Он снова повернулся ко мне и ответил: «Ну-ка, ну-ка, говорите, пожалуйста!». Я кратко изложил свою точку зрения на обсуждаемый вопрос. Крайнюю прочность и резистентность пищевого условного рефлекса на вращение кормушки по сравнению с такого же рода условными рефлексами на другие условные раздражители я объяснил тем, что, во-первых, этот рефлекс подкрепляется столько же раз, сколько все остальные пищевые условные рефлексы, вместе взятые; во-вторых, рефлекс на вращение кормушки в отличие от других пищевых рефлексов всегда является строго совпадающим и никогда не остается на более или менее значительный отрезок времени; в-третьих, вращение кормушки как раздражитель стоит как бы очень близко к натуральному пищевому раздражителю, во всяком случае гораздо ближе всяких звонков, света, касалки и т. и.

Заметив во время моего рассказа по лицу Ивана Петровича, что «погода» постепенно проясняется и он слушает меня с напряженным вниманием, я постепенно стал увереннее в своих суждениях и аргументациях и закончил свои слова описанием проекта специальных экспериментов, которые могли бы окончательно подтвердить правильность моих представлений, либо выявить их несостоятельность.

Иван Петрович тут же, без колебаний, я бы сказал даже с энтузиазмом, одобрил мою точку зрения на «каверзный факт», а также представленный мною проект специальных опытов. Он даже не дал мне ответить на некоторые возражения, выдвинутые другими его сотрудниками против моего понимания дискутируемого вопроса; ответил на них он сам. Под конец, как бы в заключение 2-3-дневного интенсивного обсуждения злополучного вопроса, он сделал заявление о том, что по праву мне надлежит произвести экспериментальную проверку правильности моих представлений о сущности обсуждаемого факта, а не Н. А. Подкопаеву, выразившему желание поставить такие опыты.

Всем было очевидно, что этим был решен также окончательный исход борьбы за отношение И. П. Павлова к возможности продолжения моей работы по проблеме приспособляемости нервной системы. Незадолго перед своим уходом из Института он повернулся к И. Р. Пророкову, который добился его санкции о прекращении этой работы, и сказал ему несколько коротких, но вразумительных слов. Разговоры о трудностях в жизни Института, якобы вызванные моей работой, он назвал «глупостями», ибо всем известно, раздраженно говорил он, что Институт имеет просторный собачник, снабжается продуктами для собак настолько обильно, что свои излишки отправляет в Колтуши, и, кроме того, Институт располагает достаточным числом технических сотрудников для обслуживания всей проводимой в нем работы. В заключение он категорическим тоном поручил этому сотруднику не препятствовать мне в разработке интересной и перспективной проблемы физиологии.

Всемерное поощрение Павловым инициативы и самостоятельности своих сотрудников в научной работе находило свое выражение, в частности, в том, что он не только не препятствовал, но и активно содействовал тому, чтобы его ученики, достигшие определенной зрелости в научном отношении, своевременно становились самостоятельными и руководящими научными работниками в других учреждениях».

В 1935–1941 годах Асратян работал также в Институте мозга им. В. М. Бехтерева. Перед переходом Асратяна на новое место Павлов имел с ним беседу, о которой Асратян вспоминал: «Весной 1935 года дирекцией Института мозга им. В. М. Бехтерева (в Ленинграде) я был приглашен организовать отдел физиологии центральной нервной системы и возглавить его. Мне обещали создать хорошие условия для большой экспериментальной работы. Я был склонен принять это предложение, так как мне показались весьма заманчивыми перспективы значительного расширения рамок самостоятельной научно-исследовательской работы, в особенности работы по проблеме приспособляемости нервной системы, которая хоть значительно и активировалась в отделе Павлова в Институте экспериментальной медицины, куда эта работа была переведена по его указанию, тем не менее достигла к тому времени такого уровня развития, когда выход на более широкие просторы делается насущной необходимостью для дальнейшей успешной разработки важной научной проблемы. Я решил поговорить об этом с Иваном Петровичем. В назначенный им день и час я явился к нему. Иван Петрович выслушал меня очень внимательно, но отвечать стал не сразу, а после значительной паузы, во время которой он о чем-то сосредоточенно думал, временами энергично протирая очки, надевая их, вновь снимая. Говорить же он стал, к моему изумлению, взволнованным голосом. По-видимому, в этот день он был несколько «лирически» настроен, иначе трудно было понять причины непривычного для него очень теплого и, я бы сказал, даже несколько сентиментального тона речи.

Во время нашей беседы Иван Петрович, волнуясь, говорил о важности и необходимости своевременного перехода ученого на самостоятельную научную работу для дальнейшего развития его творческой инициативы, для закаливания его воли к преодолению препятствий, к достижению поставленной цели, для использования всех своих возможностей. При этом он подробно рассказал о том, когда впервые приобрел возможность самостоятельно работать в лаборатории при клинике С. П. Боткина. С увлечением Иван Петрович говорил о том, что, несмотря на большие трудности и лишения в то время, он все же склонен считать этот период решающим в формировании его особенностей как ученого-исследователя и лично для него, быть может, наиболее интересным и содержательным во всей его жизни.

Я слушал его в самозабвении, очарованный красотой его неувядающей юности. Я никогда раньше не видел его таким. Закончив рассказ об этой яркой странице своей жизни, Иван Петрович сделал небольшую паузу и, несколько успокоившись, вновь вернулся к прежней теме нашей беседы.

Он говорил, что, несмотря на весьма положительное отношение к моему желанию перейти на самостоятельную и к тому же руководящую научную работу, тем не менее, он в данном случае переживает некоторую внутреннюю борьбу, так как ему не хотелось бы по некоторым соображениям увидеть меня работником Института мозга им. В. М. Бехтерева. Но так как он в настоящее время не видит других более подходящих возможностей для моего перехода на самостоятельную и ответственную научную работу, то вынужден дать свое согласие, но с одним непременным условием – продолжать одновременно работать в одном из руководимых им институтов по моему выбору. В заключение он сказал, что благословляет меня на успешную организацию и ведение научной работы на новом месте, и дал несколько ценных советов в духе написанного им годом позже «Письма к молодежи».

В 1936–1941 годах Асратян руководил кафедрой физиологии в Педагогическом институте им. М. Н. Покровского. Доктор биологических наук (1936), профессор (1938).

В годы Отечественной войны работал в Ташкентском медицинском институте (1941–1943), был несколько месяцев на фронте (лето – осень 1942 года) для испытания противошоковой жидкости. В 1943–1944 годах работал в Центральном институте усовершенствования врачей в Москве. В 1944 году организовал в системе учреждений АН СССР физиологическую лабораторию. С 1950 по 1952 год был директором Института высшей нервной деятельности АН СССР. Заведовал также кафедрой физиологии во 2-м Московском медицинском институте, а затем стал директором Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии АН СССР и главным редактором «Журнала высшей нервной деятельности». Был членом-корреспондентом АН СССР (1939) и академиком АН Армянской ССР (1947).

Взгляды на коренные вопросы физиологии, особенно физиологии больших полушарий мозга, а также принципы организации и ведения научно-исследовательской работы формировались под влиянием Павлова. Ему обязан и тем, что доминирующее место в научных интересах заняли вопросы физиологии большого мозга, в особенности физиологии высшей нервной деятельности. Испытывал известное влияние также со стороны А. А. Ухтомского.

В годы Отечественной войны и в первые послевоенные годы экспериментально и теоретически исследовал некоторые актуальные для тех времен вопросы травматического повреждения организма.

На протяжении двадцати с лишним лет изучал проблему компенсаторных приспособлений. Выполнил работы, посвященные разным вопросам условнорефлекторной деятельности и развивающие учение Павлова в различных его пунктах.

Опыты Э. А. Асратяна с черепахами

Им выполнены исследования по динамической стереотипии в условно-рефлекторной деятельности, работа о физиологической лабильности высших центральных этажей; исследования, установившие, что концепция Павлова о ядерных и рассеянных афферентных элементах коры приложима также и к эфферентным ее элементам и что условная связь между различными зонами коры может замыкаться через посредство подкорковых образований. Исследования, проведенные с сотрудниками, позволили выдвинуть положение о врожденной и приобретенной формах переключения в условнорефлекторной деятельности. Установил, что хирургическая экстирпация коры большого мозга влечет за собой глубокие и стойкие изменения в многообразных вегетативных и соматических рефлекторных реакциях и функциях высокоразвитого организма.

На объединенной сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, состоявшейся 28 июня – 4 июля 1950 года Асратян выступал с обвинениями в адрес Орбели, Анохина и Сперанского в искажении ими павловского учения. Несколько позднее на заседании Биологического Отделения Академии Наук СССР происходили выборы в академики. Член-корреспондент Э. А. Асратян баллотировался в действительные члены. О его бесспорных заслугах говорили перед голосованием почти все академики – члены Отделения. После вскрытия урны с бюллетенями оказалось, что против голосовали все.

Асратян награжден золотой медалью им. И. П. Павлова за совокупность работ по развитию учения И. П. Павлова (1961).

Умер 23 апреля 1981 года в Москве.

Работы: Физиология центральной нервной системы. (Научные работы). Изд. АМН, М., 1953, 557 с.; О лабильности нервных процессов головного мозга. Физиол. ж. СССР, 21, 1936, в. 5–6, 780; Влияние шейного симпатического нерва на лабиринтные тонические рефлексы. Там же, 26, 1939, в. 5, 497; Очерки по этиологии, патологии и терапии травматического шока. Медгиз, М., 1945, 175 с; Новые данные по физиологии приспособительных явлений в поврежденной нервной системе. VII Вс. съезд физиол., биохим. и фармак., Докл., Медгиз, М., 1947, 105; Предварительные результаты и перспективы применения нового способа анемического поражения центральной нервной системы высших животных. Физиол. ж. СССР, 35, 1949, в. 5, 504; И. П. Павлов. Жизнь и научное творчество. Изд. АН СССР (сер. «Биографии»). М.-Л., 1949, 208 с; Учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. (К 100-летию со дня рожд. И. П. Павлова, 1849–1949). М., 1949, 32 с.; Последствия поперечной перерезки задней половины спинного мозга у собак. (К физиологии спинального шока). Физиол. ж. СССР, 39, 1953, в. 3, 300; Охранительная и целебная роль торможения в спинном мозгу. ЖВНД, 1955, в. 2, 187; Новое о безусловном и условном рефлексах. Там же, в. 4, 480; О значении силы и порядка сочетания раздражителей для условно-рефлекторных связей. IX съезд Вс. общ. физиол., биохим. и фармак., Рефер. докл., 3, Изд. АН СССР, М., 1959, 9; Лекции по некоторым вопросам нейрофизиологии. Изд. АН СССР, М., 1959, 154 с; (с П. В. Симоновым) Надежность мозга. Изд. АН СССР, М., 1963, 135 с; Условный рефлекс и родственные ему явления. Сб. «Философские вопросы физиологии в. н. д. и психологии», Изд. АН СССР, М., 1963, 323. Общие вопросы патофизиологии. Травмы спинного мозга. Сб. «Механизмы компенсаторных приспособлений», изд. «Наука», М., 1964, 3.

О нем: Автобиографическая записка Э. А. Асратяна (1956). Предисл. к кн.: Э. А. Асратян. Физиология ц. н. с. (научн. раб.), БСЭ, 2-е изд., III, 1950.

БАБКИН Борис Петрович (1877–1950)

Военно-медицинская академия, ИЭМ

1901–1912

Диссертация

Родился в Курске. В 1895 году в Петербурге окончил гимназию. В 1896 году опубликовал статью-исследование «Балалайка. Очерки ее развития и усовершенствования». В 1898–1900 годах вышли отдельными изданиями два его руководства по игре на балалайке.

Поступил сначала на медицинский факультет Харьковского университета, затем перешел в ВМА в Петербурге, которую закончил с отличием в 1901 году. На 5-м курсе академии был награжден золотой медалью за сочинение на тему «Влияние искусственных швов черепа молодых животных на их рост и развитие». По окончании академии был оставлен при ней на 3 года.

Изучал физиологию под руководством И. П. Павлова на кафедре физиологии академии, а также в Физиологическом отделе ИЭМ, где состоял практикантом с 1902 года. В 1904 году защитил диссертацию, посвященную характеристике сложно-нервных рефлекторных явлений у собак и был командирован на 2 года за границу для усовершенствования. Работал в Берлинском университете в лаборатории химика Нобелевского лауреата 1902 года Э. Фишера, на кафедре профессора Э. Геринга в Лейпциге и на биологической станции в Неаполе.

В декабре 1907 году избран приват-доцентом академии по физиологии. Он являлся членом Общества русских врачей в Петербурге и редактором издававшихся там «Трудов». На его заседаниях Бабкин активно участвовал в обсуждении достижений физиологической школы Павлова, развивая мысль о роли торможения в условно-рефлекторных актах.

В 1912 году Бабкин избран адъюнкт-профессором физиологии в Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства, а в 1915 году – профессором кафедры физиологии Новороссийского университета (Одесса), где развернул широкую научную деятельность. В 1914 году стажировался в физиологической лаборатории Э. Старлинга (Ernest Starling, 1866–1927), где участвовал в исследованиях гормона секретина. Встреча со Стерлингом в Лондонском университетском колледже впоследствии оказала большое влияние на его жизнь и работу за границей. Он обобщил последние работы павловской лаборатории и свои исследования в книге «Внешняя секреция пищеварительных желез» (СПб, 1915), которая принесла ему европейскую известность.

В августе 1922 года Бабкин был арестован и приговорен к административной высылке из России вместе с 17 другими преподавателями университета, обвиненными в антисоветских настроениях. В 1922 году Бабкин оказался в Константинополе, откуда по приглашению Старлинга уехал в Лондон, где работал в Лондонском университете до 1924 года. В 1924 году Бабкин был избран на кафедру физиологии Университета Далхауз (Канада), которой заведовал в течение 4 лет. В мае 1928 года он был назначен профессором физиологии Университета Мак-Гилла (Монреаль). По его приглашению из СССР приезжал ученик Павлова Л. А. Андреев, продемонстрировавший последние достижения в изучении условных рефлексов. С 1940 по 1942 год Бабкин состоял председателем физиологического отделения университета.

В первые годы работы в лаборатории Павлова Бабкин занимался исследованием секреции поджелудочной железы. Он обнаружил активирование липазы желчью, описал влияние жира и мыл на работу поджелудочной железы, существенно дополнил сведения о качестве панкреатического сока, изливающегося на разные сорта нищи (с учетом роли энтерокиназы), изучал действие блуждающего нерва па pancreas и т. д. Позднее Бабкин исследовал деятельность слюнных желез; экспериментально им было показано, что после симпатикотомии содержание органических веществ в слюне не меняется.

Бабкин опубликовал в 1915 году капитальный труд «Внешняя секреция пищеварительных желез» (2-е русское издание в 1927 году). Работы в области физиологии пищеварения были продолжены Бабкиным в канадский период его жизни. Им была открыта гуморальная передача возбуждения chorda tympani на слюнную железу (1931), выполнены многочисленные и важные исследования механизма желудочного сокоотделения, опубликован ряд статей о секреции pancreas. В 1944 году вышла в свет капитальная монография Бабкина «Secretory mechanisms of the digestive glands» (N.Y., 2-е дополненное издание в 1950 году).

Меньший удельный вес в научном творчестве Бабкина имеют работы по физиологии условных рефлексов, но и здесь в годы работы в лаборатории И. П. Павлова он успел сделать многое. Большой интерес представляла для своего времени докторская диссертация Бабкина, где впервые подробно изучено угасание и восстановление условных рефлексов. Эти факты Бабкина приведены И. П. Павловым в «Лекциях о работе больших полушарий головного мозга» (4-я лекция). Оказали влияние на развитие физиологии высшей нервной деятельности и другие факты Бабкина, а также предложенная им схема дуги условного рефлекса. В последние годы жизни, Бабкин частично возвратился к тематике нервной физиологии, опубликовав несколько работ о кортико-висцеральных отношениях (влияние коры на желудок и дыхание).

Ему принадлежит статья о развитии теории условных рефлексов (1948) и содержательная книга «И. П. Павлов» (1949).

Физиологическую школу Бабкина в Канаде прошли 136 учеников, среди которых были Д. Р. Уэбстер, С. А. Комаров, Г. В. Ставраки, Ф. К. Макинтош, С. Г. Бакстер и др.

В 1925 году Бабкин получил степень доктора наук Лондонского университета. В сентябре 1943 года ему была присуждена степень доктора права, а в 1949 году Американская ассоциация гастроэнтерологов наградила его медалью Юлиуса Фриденвальда. Бабкин был обладателем также медали Флавелля. Бабкин являлся членом Королевского общества Канады, Лондонского королевского общества, членом немецкой Академии естествоиспытателей «Леопольдина», был избран президентом Канадского физиологического общества (1945, 1946), президентом Общества гастроэнтерологов (1939–1940).

Умер Бабкин скоропостижно от острой сердечной недостаточности 3 мая 1950 года, возвращаясь с ежегодного собрания Общества гастоэнтерологов.

Работы: Латентная форма стеапсина. Тр. Общ. русск. вр. в СПб, 71, 1903, 87; К вопросу об отделительной работе поджелудочной железы. Изв. BMA, IX, 1904, №№ 2 и 3, 93 и сл.; Влияние мыл на отделительную работу поджелудочной железы. АБН, XI, 1904, в. 3, 209; Опыт систематического изучения сложно-нервных (психических) явлений у собаки. Дисс., СПб, 1904, 192 с; (с Н. П. Тихомировым) К вопросу о соотношении между протеолитической силой и содержанием азота в плотных веществах в панкреатическом соке. Изв. BMA, XIX, 1909, № 3, 233; Материалы к физиологии лобных долей больших полушарий. Там же, №№ 1 и 2, 16 и сл.; К характеристике звукового анализатора собаки. Тр. Общ. русск. вр. в СПб, 77,

1910, 197; К вопросу об относительной силе условных раздражителей. Там же, 78,

1911, 44; Работа слюнных желез собаки после удаления верхнего шейного симпатического узла. Там же, 79, 1912, 214; Основные черты деятельности звукового анализатора собаки, лишенной задних частей больших полушарий. Там же, 203; Секреторные и сосудистые явления на слюнных железах; Русск. врач, 1912, № 37, 1476; Работа слюнных желез собаки после удаления сочувственного узла. Там же, № 39, 1643; Внешняя секреция пищеварительных желез. Пгр., 1915. 2-е изд., М.-Л., 1927, 550 с; Инсулин. Вр. дело, 1923, № 1–2, 10; (and Е. Т. Sinelnikov) Isolation of different parts of the digestive tract as a method of studying it inovements. J. Physiol., 58, 1923, № 1, 15; The influence of natural chemical Stimuli on the movements of the frog’s stomach; Quart. J. Exp. Physiol., 14, 1924, № 3, 259; The influence of blood supply on pancreatic secretion. J. Physiol., 59, 1924, 153; Reflex hyperglycaemia, ibid., 59, 1925, № 6, LXVI; (and E. H. Starling) A method for the study of the perfused pancreas, ibid., 61, 1926, 245; Секреторные и моторные явления в слюнных и панкреатических железах. Вр. дело, 1927, №№ 23–24, 1868; Innervation of the salivary glands. Am. J. Physiol., 90, 1929, 271; (and Marg. E. MacKay) Concerning the motor mechanism of the salivary glands, ibid., 91, 1930, 370; Материалы к теории иннервации слюнных желез. Русск. физиол. ж., XIII, 1930, 5; Variations in tho composition of the gastric juice under different conditions. Trans. Roy. Soc, Canada, V, Biol. Sei., Ill, 1930, 201; The innervation of the salivary glands, ibid., Ill, 1931, 205; Further studies on the pancreatic secretion in the scate. Contr. Canad. Biol. a. Fish., 7, 1931, 1; (and S. A. Komarov) Note on the urea content of the gastric juice in the scate. ibid., 11; О муцине желудочного сока. Кл. мед., 15,1931, 605; (and others) Humoral transmission of chorda tympany effect. Trans. Roy. Soc., Canada, V, Biol. Sei., Ill, 1932, 89; (and others) Factors determining the course of gastric secretion in elasmo-branches. J. Biol. Board Canada, 1, 1935, 251; Blood sugar concentration and the external secretion of the pan-creaticgland. J. Am. Med. Ass., 105,1935,1659; The triple mechanism ofgastric secretion. Am. J. Digest. Dis., 5, 1938, 467; Some recent advances in the physiology of gastric secretion, ibid., 107; (and Armine Alley) The effect of histamine and pilocarpine on gastric secretion inhibited by fat. Arch. Intern. Pharmacodyn., 61, 1939, 99; Blood cal-cium and gastric secretion. Schweiz, med. Wschr., 71, 1941, 306; Mechanism of secretory activity of digestive glands. Rev. Canad. Biol., 2, 1943, Oct., 416; Scientific trend of modern medicine. Nova Scotia Med. Bull., 22, 1943, Oct., 219; (and S. A. Komarov) Effect of secretion on concentration of pepsin in gastric Juice. Rev. Canad. Biol., 3, 1944, 344; (with M. Schachter and R. Nisse) Further studier in relationship between vagal secretory function and chemical phase of gastric secretion. Clin., 3, 1944, Oct., 494; (and F. W. Ritche) Effect of quinine on parasympathetic innervation of heart in dog. Rev. Canad. Biol., 4, 1945, 346; Origin of theory of conditioned reflexes. Sechenov, H. Jackson, Pavlov. Arch. Neurol, a. Psych., 60, 1948, 520; Ivan Petrovich Pavlov (1849–1936). Nature, London, 164, Sept., 1949, 510; (andTJ. Speakman) Effect of cortical Stimulation on respiratory rate. Am. J. Physiol., 159, 1949, 239; Central nervous control of rythmic variations of blood pressuro. ibid., 161, 1950, 92; Cerebral cortex and gastric motility. Gastroenter., 14, 1950, 479; (and T. J. Speakman) Cortical iohibition of gastric motility. J. Neurophysiol., 13, 1950, 55; (and W. C Kite) Central and reflex regulation of motility of pyloric antrum, ibid., 13, 1950, 321, 324; Secretory mechanism of the digestive glands. Hoeber, New York, 1950, 1027 pp.; Pavlov. A biography. Chicago, USA, 1950; Секреторный механизм пищеварительных желез. Медгиз, Л., 1960, 600 (предисл. П. С. Купалова).