Текст книги "Сага о Гудрид"

– Вот как, уже полыньи появились? – Арни Кузнец посмотрел долгим взглядом на девушку. – Значит, весна уже на пороге, и ты скоро уедешь на Бревенный Мыс… – Он взял ее за руку и на мгновение задержал в своей, загрубевшей от работы. – Будь осторожна, Гудрид. Прощай!

Обыденные слова внезапно зазвенели в воздухе. Гудрид наклонилась к нему и сказала с улыбкой:

– Прощай, Арни, и спасибо за помощь. Мы увидимся завтра.

Подгоняемый страхом и набравшись сил после сытной еды в Братталиде, Валь бежал так быстро, что лошади едва поспевали за ним. Это была худшая в жизни Гудрид поездка. Она все еще отказывалась верить, что в этой снежной пустыне могли жить люди; и все же Гудрид со своими служниками кое-как пробиралась через гряду изо льда и огромных валунов, боязливо поглядывая в расселину, где стояли три неказистые хижины, покрытые дерном. Из одной слышалось жалобное блеяние. А когда Валь распахнул дверь в другой дом, оттуда, из промозглой тьмы, до них донесся жалобный плач ребенка.

Очаг был холодный, и Халльдор пошел нарубить ивовые ветки, а Валь тем временем зажег крохотную жировую лампу и поднес ее к единственной в доме кровати, на которой лежала молодая черноволосая женщина. Кожа у нее была нездорового землистого цвета, и так же плохо выглядели оба ребенка, лежащие рядом с ней. Женщина попыталась улыбнуться вошедшим, но лицо ее лишь исказилось беспомощной гримасой.

Гудрид молча развязала ремни на кожаном мешке, который дала ей Тьодхильд. Достав вяленую рыбу с кусочком масла, она протянула ее Николетте, но та слабо качнула головой и показала на свой рот. Зубы у нее совсем расшатались, и она не могла жевать…

Гудрид вспомнила о тех несчастьях, на которые она насмотрелась прошлой весной в Херьольвовом Фьорде, и сердце ее сжалось от сострадания к семье Валя. Не подавая виду, Гудрид раскатала пальцами шарики сыра и принялась кормить ими троих больных. Николетта послушно глотала пищу, а двухлетний ребенок, держа сыр во рту, уставился на девушку глазами старичка. Малыш же просто хныкал и выплюнул сыр обратно.

Любой бы на месте Гудрид соблазнился и попробовал бы ворожить, чтобы помочь несчастным… Гудрид перекрестилась, погруженная в собственные мысли. И внезапно черные глаза Николетты просияли, а Валь вскочил с места и осенил крестом себя и всю свою семью. Он был так взволнован, что Гудрид едва смогла уловить смысл его бессвязно льющейся речи.

– Ты не колдунья! Ты такая же христианка, как и мы! Твои люди крещеные?

– Во всяком случае, они крестились… – осторожно начала Гудрид.

Валь обменялся с Николеттой какими-то словами на незнакомом языке и сказал:

– Моя жена хочет знать, есть ли в Гренландии еще христиане и нет ли здесь церкви со святой водой.

– Конечно, есть, – подтвердила Гудрид. – У нас в Братталиде стоит церковь, и Тьодхильд хранит там святую воду. Странно, что ты ничего не знал об этом, раз уж ты приехал именно за мной.

Валь довольно улыбнулся, словно рыбак, вытащивший целый невод рыбы.

– Ничего странного в этом нет. Зимой я был на фьорде, занимаясь подледным ловом, и встретил там знакомого. Он рассказал мне, что Грима из Вика ужасно злится: люди перестали ходить к ней, после того как в Братталиде появилась новая колдунья. Я помню, как мы проплывали мимо Братталида, когда впервые оказались в Гренландии, и когда Николетта заболела, я сразу же понял, куда надо идти за помощью. Но никто не говорил мне, что в Братталиде живут христиане!

– Когда вы крестились? – спросила Гудрид, склонившись над малышом и гладя его по головке. Ребенок не шевельнулся.

Валь всплеснул руками.

– Там, где мы жили, все христиане, но язычники взяли нас в плен. Нам еще повезло, потому что нас не разлучили. Теперь мы хотим уехать назад. В наших краях тепло, там растет зерно и виноград…

Гудрид вдруг вспомнила, для чего она сюда приехала.

– Надеюсь, все у нас устроится. А теперь скажи, смогут ли дети выдержать переезд в Братталид?

Валь посовещался с Николеттой и объявил:

– Мы верим, что святая вода исцелит нас. И у нас есть лошади.

На следующий же день они отправились в путь, переночевав в хижине Валя. Хозяин оставался, чтобы ухаживать за козами. Он собирался доставать себе пропитание охотясь, но обещал к лету прийти в Братталид. Стейн привязал Николетту к седлу Гудрид, чтобы та не упала с лошади. Детей завернули в шкуры и положили на коня. Гудрид села верхом на другую лошадь.

В пути ее внезапно охватил страх; словно злые духи налетели на них, и надо было спешить вернуться домой. Но Стейн и Халльдор по очереди шли пешком, ведя лошадь Николетты и вторую – с детьми. Только поздно вечером они оказались в Братталиде, и на дворе их встретил привычный собачий лай.

Харальд Конская грива поспешил помочь Гудрид сойти с лошади. Его широкое лицо в шрамах после нарывов выглядело смущенным и грустным, и когда Гудрид взглянула на остальных, она поняла, что в доме случилась беда. Она поискала глазами отца и не увидела его. Сердце ее замерло, и она спросила у Харальда:

– А где отец?

– Он в церкви вместе с Тьодхильд, Гудрид.

– П-почему?

– Умер Арни Кузнец.

В доме Торкатла растерла девушке ноги и рассказала, что Арни поехал на фьорд на своих санях сразу же после того, как Гудрид покинула Братталид. Последнее, что видели люди, – это как он направился прямиком к темному устью реки. Похоже, утонул он не случайно.

Когда Гудрид улеглась спать, ее затопила печаль, словно в море вода наполнила одежды утопленника. Девушка безнадежно пыталась ни о чем не думать, но сон все не шел. Перед ней по-прежнему стоял Арни, и его черные глаза смотрели на нее. Он не выдержал испытания, которое судьба уготовила ему; глаза его то вспыхивали от злости на свой жребий, то теплели, читая мысли девушки. Почему он лишил себя жизни? Может быть, он любил Гудрид? В таком случае, эту боль он тоже скрывал в душе.

Она все слышала голос Арни – поддразнивающий голос, говорящий ей, что она превратится в домашнюю кошку. Он-то понимал ее лучше, чем кто-либо другой, – теперь она знала это. Он разглядел в ней что-то такое, о чем она сама только смутно начинала догадываться. Вырванная с корнями из родной Исландии и пережившая плавание в Гренландии, девушка ощущала себя неуязвимой, жаждала новых путешествий, иной жизни, чем та, для которой она воспитывалась. Все чаще ловила она себя на мысли о том, что сказала ей тогда Торбьёрг-прорицательница, заглянув в ее будущее. Но теперь было поздно благодарить Арни за то, что он угадал ее желания.

Арни и Халльдис были единственными, кто знал ее лучше, чем она сама, и кто сумел сказать ей об этом вслух. И оба они ушли от нее навсегда, когда ей был так нужен добрый совет. Лучшее, чего она могла ожидать от жизни, – это стать женой Торстейна. Достойнее человека не найти. Но он не разделял со своими братьями жажду странствий, и наверное, прорицательница имела в виду Песчаный Мыс, когда говорила о путешествиях Гудрид! Мысль эта внезапно огорчила Гудрид. И ее вовсе не утешало предсказание Торбьёрг о том, что она выйдет замуж еще раз. Ведь она знала и любила одного Торстейна…

Гудрид впервые поймала себя на мысли о том, что ей хотелось бы выучить больше молитв от отца и найти душевный покой в такой же маленькой церковке, как у Тьодхильд.

ЗНАМЕНИЕ И СВАТОВСТВО

После отела Торбьёрн со своими домочадцами переехал на Бревенный Мыс. Гудрид хотела отдохнуть и набраться сил перед летней страдой. Она сказала Торкатле:

– Наверное, все жители Восточного Поселения перебывают в Братталиде, прежде чем Торвальд отправится в Винланд, а Торстейн – на Песчаный Мыс вместе со Стейном и Стотри-Тьорви.

Торкатла готовилась уже развязывать кожаный мешок с кухонной утварью, привезенной из Исландии. Она медленно выпрямилась, держась за спину, и ответила:

– Ты, кажется, слышала, что люди Торбьёрна тянули жребий, чтобы узнать, кому отправляться на Север? Конечно, все эти россказни о тысячах единорогов и палтусах размером с весельную лодку… Неудивительно, что мужчины так разохотились.

– Может, и так, – проговорила Гудрид, подняв цедилку для молока, которую она связала из коровьего волоса дома, в Хеллисвеллире. Теперь она ей понадобится, ибо отец купил у Лейва отличную дойную корову. Она повесила цедилку рядом с новым корытцем, которое сделал для нее Торстейн в знак молчаливого договора между ними. Гудрид собиралась сшить Торстейну нарядную рубашку – как раз к его приезду домой, осенью.

В дверях показался Харальд Конская грива: он нес в руках узел. С тех пор, как Торбьёрн освободил своих рабов, переехав в Бревенный Мыс, Харальд то и дело выказывал свою радость. Вот и теперь он весело выкрикнул:

– Гудрид, у меня есть для тебя подарок от Арни Кузнеца!

Гудрид побледнела. Неужели этот несчастный захочет бродить тенью среди живых… Она быстро перекрестилась три раза, тихо спросив:

– Арни-к-кузнец? Разве он не умер? – И глаза ее устремились поверх широкоплечего Харальда, словно она была готова уже увидеть туманную фигуру с белым лицом и черными глазами.

Харальд наморщил лоб, силясь понять, отчего так испугалась Гудрид.

– Да нет же, Гудрид, он лежит мертвый на дне фьорда. Но когда я видел его в последний раз, он дал мне этот сверток и сказал, чтобы я передал его тебе, как только мы переедем на Бревенный Мыс. Арни сказал, что этот подарок будет для тебя неожиданностью.

Девушка впервые слышала от Харальда такой долгий рассказ. Закусив губу, она быстро взглянула на Торкатлу, которая стояла, раскрыв рот.

– Действительно, я не ждала подарка!

Она медленно развернула тряпье, и в ее руках оказался женский лук, а также кожаный колчан со стрелами. Гудрид подошла поближе к отверстию для выхода дыма, чтобы получше разглядеть подарок. Вдоль лука Арни вырезал изящные руны: «Я вырос в Винланде. Арни сделал меня. Тор да поможет Гудрид убивать, а не калечить».

– Лук… Что за странный подарок! – фыркнула у нее за спиной Торкатла.

Гудрид была рада, что старуха не умеет читать руны, иначе она решила бы, что это еще более странно. С неожиданной находчивостью девушка ответила:

– Зимой я убила из детского лука Торкеля зайца, чтобы показать мальчику, как надо целиться. А мимо шел Лейв, и он сказал, что у него есть хорошее дерево для женского лука, и попросил Арни Кузнеца вырезать для меня этот лук. Я просто забыла об этом.

Она говорила правду. Хотя на самом деле Лейв придал мало значения этому, как и отец однажды, когда сказал, что хотел подарить ей кречета. Мужчины забывают о своих обещаниях. Руки ее вдруг задрожали, когда она подумала о том, что лук сделан из дерева, растущего в богатой, загадочной стране, далеко на Западе. Может, это служило предзнаменованием, приметой того, что и она тоже в один прекрасный день окажется там…

Она размышляла над тем, знал ли Лейв о луке Арни. Надо будет не забыть упомянуть об этом в следующий раз, когда она окажется в Братталиде. Гудрид надеялась, что отец не рассердится, если узнает, что лук посвящен не Белому Христу, а Тору.

Гудрид с отцом должны были жить у Лейва и Тьодхильд, пока длился тинг. Девушка впервые переправлялась в Братталид через фьорд с тех пор, как она переехала. Торкатла осталась недовольной, ибо ей и другим пришлось вести хозяйство на Бревенном Мысе.

Халльдор переправил Гудрид и Торбьёрна через фьорд. Девушка радовалась поездке, да и своему праздничному наряду тоже. А отец с подстриженными заново волосами и бородой был тоже одет в нарядный плащ: похоже, что и он был доволен. Впрочем, он теперь все время находился в добром расположении духа, после того как выяснилось, что их новый дом на Бревенном Мысе превзошел все ожидания. И он ни разу не возразил Гудрид с тех пор, как увидел руны Арни Кузнеца, вырезанные на луке: он лишь натянул тетиву и одобрительно кивнул дочери.

Наряжаясь к поездке, Гудрид надела на себя янтарное ожерелье, доставшееся ей от Халльдис, но Торкатла предостерегла ее:

– Смотри за своими драгоценностями, Гудрид! Кольскегги говорил мне недавно, что в последнее время в Братталиде воруют. Хорошо еще, что Николетта уехала к себе домой до того, как переехали мы, а то бы люди стали подозревать ее: она говорит на ломаном языке и выглядит как чужестранка.

Бедная Николетта, подумала Гудрид, когда они с Торбьёрном поднимались к хутору Братталида. Эта женщина потеряла зубы, лишилась ребенка, однако и она сама, и ее старший сын, оказавшись в Братталиде, все же выздоровели. И когда Валь приехал, чтобы забрать их назад, его лицо красноречивее всяких слов говорило о том, что эта исхудавшая женщина для него – самая прекрасная на свете. Прежде чем его семья уехала, Тьодхильд крестила в своей церкви его ребенка и прочла символ веры, который знала и Николетта.

Гудрид взглянула в сторону церкви и спросила Торбьёрна:

– Как ты думаешь, Тьодхильд не будет против, если мы пойдем в ее церковь и поблагодарим Бога за то, что у нас все идет хорошо?

– Почему же она будет против? – довольно ответил отец.

В церкви они увидели коленопреклоненную Тьодхильд. Лицо хозяйки было осунувшимся, со впалыми щеками, на него падал свет от шипящей масляной лампадки перед распятием. Тьодхильд поднялась с колен, поцеловала Торбьёрна и Гудрид, перекрестилась и сказала:

– Никогда на моем дворе не водилось воров. И вот на старости лет мне выпало такое несчастье.

– Что у тебя украли? – спросил Торбьёрн, проведя рукой по седым волосам, прежде чем надеть шапку при выходе из церкви.

– Пропали драгоценности, дорогая серебряная ложка, нож с позолоченной ручкой, который Лейв получил в подарок от короля Олава… А когда мы недавно вешали на стены ковры, то я заметила что один из них, на котором была вышита золотом сцена охоты, исчез бесследно. Ты знаешь, что его вышивала моя бабушка, – сказала она, взглянув на Гудрид.

Гудрид кивнула в ответ.

– Это такие вещи, которые легко спрятать, прежде чем они будут проданы! А что с твоим серебряным игольником, Тьодхильд?

Старая женщина дотронулась до своей цепочки, на которой висели ножницы, ножик и другие мелкие вещицы.

– У тебя зоркий глаз, дитя мое. Игольник пропал пару недель назад, когда я была в бане.

– У вас на дворе есть новые слуги или рабы? – спросил Торбьёрн.

– Да, конечно же! Торвальд и Торстейн взяли с собой так много людей, что Лейву пришлось нанимать новых – их четверо, – и к тому же он купил одного ирландского раба, от которого долго не могли избавиться Торвард со своей Фрейдис. Ты и сам, наверное, видел этого Ньяля, когда был зимой в Гар даре; он среднего роста, сильный, пригож собой, черноволосый, с синими глазами. А нрав у него такой, что парень этот не смирится ни перед кем на свете. Мне следовало бы надеть шоры на своих служанок! – недовольно закончила Тьодхильд.

– Гм… Вы хорошо обыскали все дома? – продолжал Торбьёрн.

– Лейв говорит, что сделал это, – вернее, он поручил это Турид Златокожей и старой Стейнрунн под предлогом уборки в доме, где спят мужчины, – кисло добавила Тьодхильд.

Гудрид чуть не рассмеялась. Старая Стейнрунн была такой немощной, что совсем не могла нагибаться, а в голове Турид Златокожей умишка явно не хватало и на более простые дела. Турид жила в Норвегии, и ее обнищавший отец продал ее совсем маленькой, а Лейв купил красивого ребенка во время своего первого путешествия и подарил девочку Тьодхильд, не задумьшаясь особо над тем, что у Турид на уме. Гудрид знала, что Тьодхильд намеревалась освободить Турид, когда та сможет подыскать себе подходящую работу в другом месте, но пока все шло как прежде.

Охваченная радостью от встречи с добрыми друзьями на дворе и на тинге, Гудрид и думать забыла о кражах в Братталиде. Она погрузилась во все дела, кончая мелочами, и внимала на тинге как разбираемым жалобам, так и обычным пересудам. Много разговоров велось о людях с Херьольвова Мыса, и на тинг их прибыло немало. Чего нельзя было сказать о жителях Эйнарова Фьорда: Торгрим Тролль и его шурин отправились в Норвегию торговать мехами, моржовыми клыками и салом, а Фрейдис с Торвардом не смогли приехать на тинг, так как Торвард сломал ногу. Кое-кто поговаривал, что это его жена постаралась.

На тинге к Гудрид, покачиваясь, подошла растолстевшая беременная женщина. И девушка узнала в ней Рагнфрид дочь Бьярни.

– Как славно увидеть тебя вновь, Гудрид! Я надеялась встретиться здесь с тобой, хотя народ и говорит, что ты со своим отцом живешь по своим обычаям! Как тебе на тинге, нравится? Правда, жалко, что Торвальд и Торстейн уехали из Братталида? Наверное, их больше ничто здесь не удерживает!

Не ожидая ответа, она показала на группу мужчин, стоящих возле борцов, которые мерялись силой.

– Видишь, вон мой муж, в красной рубашке… Я сшила ее как раз к тингу. А рядом с ним стоят двое его сыновей, и еще дома осталась маленькая дочка.

– Вскоре в вашей семье прибавятся новые дети! – с улыбкой произнесла Гудрид.

– Да, ты угадала! – сказала Рагнфрид и, довольно вздохнув, сложила руки на огромном животе. – Попробуй сказать об этом моему брату! В последний раз, когда я была у него в гостях, Герда Кожаные Губы сказала, что его жена и носа не кажет на кухню. Ой, вон идет Торунн… Хотелось бы мне иметь такое же дорогое платье!

К ним приближалась высокая, темноволосая молодая женщина, одетая в шелковую сорочку и синее платье без рукавов. Идя по склону, поросшему редкой травой, она отмахивалась от надоедливых мошек. Это была Торунн из Херьольвова Мыса. Она приветствовала Гудрид, назвав ее по имени, и кивнула Рагнфрид: словно бы все люди, собравшиеся на тинг, были ее гостями. Однако Гудрид забыла о веселье, когда Торунн взглянула на нее своими блестящими, глубоко посаженными глазами, и сказала:

– Просто не верится, что в Братталиде завелся вор и что Лейв никак не может поймать его! Не ожидала, что Лейв окажется таким разиней, да и Тьодхильд ему под стать. – И презрительная усмешка обнаружила за красивыми, полными губами женщины почерневший передний зуб.

Гудрид проглотила обиду и твердо ответила:

– Я уверена, что если этот вор осмелится еще что-нибудь украсть в доме, он будет горько раскаиваться в этом.

У Гудрид разболелась голова, и она пошла к дому, под предлогом помочь Тьодхильд. Войдя на двор, она еще некоторое время постояла, любуясь фьордом. Поверхность его потемнела от ветра, который все усиливался, дуя с ледника на северо-востоке, и высокая береза на холме качалась и поскрипывала. Гудрид повернулась и медленно двинулась к дому. Не было слышно ни людей, ни собак. Может, ей станет лучше, когда она приляжет на скамью в прохладной комнате.

Сперва Гудрид подумала, что ей почудилось, когда она тихо шла к себе в комнату и увидела, как в ее сундуке роется Турид Златокожая. Она подскочила к ней быстрее искры от огнива и схватила рабыню за руку. Гудрид была так возмущена что даже не слышала своего окрика и испуганного воя Турид. Заставив рабыню разжать кулак, она увидела, что та похитила ее маленький серебряный молот Тора, доставшийся девушке еще от матери.

– Ах ты, воровка! Гнусная воровка!

В доме проснулся старый терьер Тьодхильд и зарычал. Послышались чьи-то быстрые шаги. На помощь Гудрид прибежала Хальти-Альдис: она вывернула Турид руку, и из дверей уже доносился голос Тьодхильд:

– Ты оказалась глупее, чем я думала, Турид Златокожая. Твое счастье, что у тебя густые длинные волосы: они спрячут отрезанное ухо.

Послали за Лейвом, и тот решил, что обидное наказание – отсечение уха, – которое полагалось для рабов, совершивших кражу в первый раз, будет устроено на следующий же день. Надсмотрщик наточит ножницы, которыми он подравнивает конские хвосты, а тем временем Турид будет заключена под стражу. Позвали из кузницы Ньяля, нового раба-ирландца, чтобы он посторожил Турид в хлеву.

Когда Гудрид заметила огоньки, вспыхнувшие в глазах Турид при появлении Ньяля, она окончательно уверилась в том, что все кражи каким-то образом были связаны с этим красавцем. И она медленно сказала:

– Тьодхильд, хочешь, я помогу тебе заставить Турид рассказать о ворованных вещах?

Тьодхильд согласно кивнула, подозвав стоявших в дверях слуг.

– Альдис, поди поищи в вещах Турид. А за тобой, Ньяль, мы пошлем, когда потребуется. – И когда дверь за слугами закрылась, Тьодхильд сказала Гудрид: – Начинай.

Гудрид все еще дрожала от гнева, когда она приступила к расспросам.

– Зачем ты это сделала? Что ты собиралась делать с украденными вещами?

Турид упрямо нагнула голову и ничего не отвечала. Тьодхильд сурово произнесла:

– Будет лучше, если ты расскажешь нам все. Ты обязана это сделать.

Турид резко подняла голову и окинула Гудрид и Тьодхильд горящим от ненависти взглядом.

– Обязана! Я ненавижу тебя и твой дом. Я хотела купить место себе и Ньялю на каком-нибудь торговом судне, и летом мы оба были бы свободны…

В молчании внимая безумной страсти этой юной рабыни, Гудрид вдруг ощутила себя беспомощной и растерянной, как в первый раз, когда ей пришлось помогать корове во время отела.

– Я так и думала, что здесь замешан Ньяль, – устало произнесла она. – Он знал о твоих планах?

Турид Златокожая бросила ей:

– Ты ведьма, Гудрид! Никто ни о чем не догадывался, только ты наколдовала нам несчастье. Я и не думала говорить об этом Ньялю, пока все не устроится.

– А ты уверена, что он захотел бы поехать с тобой? – спросила Тьодхильд. Турид повернулась к ней и неожиданно улыбнулась.

– Когда бы он узнал, что я для него сделала, он сразу же полюбил бы меня. Он говорил мне, что у меня красивые волосы.

– Так оно и есть, – устало ответила Тьодхильд. – Вот только ума тебе недостает. У тебя сохранились все ворованные вещи?

В заплаканных глазах Турид мелькнула надежда.

– Да… я точно знаю, что Альдис найдет все до единого. М-мо-жет, тогда мне не отрежут ухо?

– Нет, придется отрезать. Просто Гудрид поможет мне в этом. Она более искусно умеет останавливать кровь, чем я.

Турид затряслась, словно на морозе. Тьодхильд сняла с плеч платок и накинула его на рабыню, сказав при этом:

– Гудрид, подскажи Лейву, чтобы он вместо Ньяля прислал кого-нибудь другого сторожить Турид ночью.

Гудрид хотела бы, чтобы Тьодхильд нашла также другого для исполнения наказания, но она знала, что хозяйка дома таким образом оказывает ей честь, ставя ее на одну ступень рядом с собой.

На следующее утро, в ранний час они вышли на двор, ведя за собой провинившуюся рабыню. Турид села на низенькую табуретку, зажмурилась, непрестанно трясясь всем телом. Гудрид и Тьодхильд схватили ее за ледяные руки, когда ухо было уже отрезано: при этом раздался звук, похожий на хруст утиной лапки. После этого надсмотрщик вернулся с ножницами в конюшню, а Гудрид хлопотала над Турид, чтобы остановить кровь при помощи тряпки, смоченной в отваре тысячелистника. Сменив первый компресс, она заметила, что на двор вышел Ньяль и наблюдает за Турид. В его синих глазах было все, что угодно, но только не любовь.

Турид позволила увести себя в дом, но от еды отказалась.

Когда на пятый день Гудрид пришла к ней сменить повязку, по телу рабыни прошла сильная судорога. Всякие попытки успокоить ее и укрыть получше одеялом только ухудшали дело. На коже Турид выступили капельки пота, и она беззвучно ловила губами воздух. Лицо ее искажалось гримасой ужаса. Через некоторое время припадок миновал, и Гудрид выбежала из хлева на поиски Тьодхильд.

Та медленно поднялась со своего места и властным голосом велела Торкелю принести из церкви бочонок со святой водой. Придя в хлев к Турид, обе женщины увидели, что та находится в сознании, но едва Гудрид склонилась к ней, у нее снова начались судороги. Тьодхильд поспешно выхватила у перепуганного Торкеля чашу со святой водой, обмакнула в нее пальцы и перекрестила свою рабыню.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа: да уготовит Бог этому жалкому созданию ту участь, которую она заслужила.

«И избави меня от подобной безумной страсти», – подумала про себя Гудрид.

После длительного припадка Турид скончалась. Тьодхильд велела Лейву, чтобы тот приказал Ньялю выкопать могилу возле церкви.

После тинга Гудрид с отцом отправились в лодке к себе домой, на Бревенный Мыс. Девушка спросила у отца, что он думает о происшедшем в Братталиде. Словно прочтя ее мысли, Торбьёрн устало провел рукой по лбу и ответил, не глядя ей в глаза:

– Я рад, что у нас больше не осталось рабов. Лучше, когда люди служат тебе по собственной воле. Связывает только преданность и согласие.

Причалив к берегу, они вошли к себе на двор, где мирно сидела и шила Торкатла. У двери лежала кошка Халльдис, а под кустом растянулась старая Хильда. Торбьёрн довольно улыбнулся при виде этой идиллической картины, а потом сказал Халльдору:

– Думаю, нам надо попросить Лейва дать нам одного из щенков Эриковой собаки: наверное, это последний ее помет. Нам явно нужен пес, который бы лаял при приближении людей к дому!

Халльдор согласно кивнул, а Гудрид сказала:

– Ты не хочешь сказать, что кто-то нападет на нас, отец? Кто бы это мог быть?

– Такие же люди, которые нападают на бондов в Исландии, – люди вне закона или жаждущие мести. Я не так давно живу в Гренландии, чтобы успеть нажить себе врагов, но все же здесь есть бродяги, объявленные вне закона. Ты и сама, наверное, слышала на тинге о том, что Бард Трескоед объявлен вне закона, так как он этой осенью сжег заживо всю семью? У него есть жена, дети и небольшой клочок земли, и он скорее всего будет прятаться теперь в этих краях, охотиться на дичь и воровать по дворам. Ему ведь терять нечего. Каждый может убить его.

Гудрид вздрогнула и вгляделась в заросли, окаймляющие луга позади двора. Словно ей почудилось, что в них притаился Бард Трескоед. Но это были просто блики от солнца.

Через несколько дней Халльдор привез из Братталида щенка. Это был жизнерадостный, толстолапый и неуемный кобелек. Он без конца бегал за Гудрид, когда распознал, что именно у нее ключ от кладовой, и заливисто лаял всякий раз, когда Харальд Конская грива выходил взглянуть на коз. Гудрид прозвала щенка Фафни и постелила ему у входа старую овчину.

Хильда собрала последние силы и кинулась с пришельцем в бой чтобы показать, как надо вести себя опытному дворовому псу. Бой происходил как со щенком, так и с поросятами у навозной кучи, где валялись объедки. Так что Валя встретил лай сразу двух собак, когда он однажды подъехал к Бревенному Мысу. Он привез с собой телячьи шкуры в благодарность за помощь, оказанную Гудрид его Николетте и малышу.

Гудрид угостила его молочной похлебкой, а сама села рядом. Она погладила ценные шкуры и сказала:

– Это слишком щедрый дар: ты мог бы обменять эти шкуры на зерно.

– В другой раз. Мы едим теперь мох, как и другие.

– У меня тоже есть для тебя кое-что. – И она гордо протянула ему маленький сыр, который приготовила сама. Собираясь обратно в дорогу, Валь бережно положил сыр за пазуху, и Гудрид поняла, что он припасет его для семьи, а не для себя.

Увидев дорогие шкуры, Торкатла сказала:

– Это шкуры специально для детской одежды. Когда ты была совсем маленькой, твоя мать засадила меня за шитье спального мешочка из шкуры белька. Она говорила, что ты похожа на цветочек посреди снега, а отец твой сложил о тебе вису… Припрячь-ка эти шкуры, они пригодятся тебе для твоих малышей.

Торстейн сын Эрика, пожалуй, не сумеет сложить вису, подумала Гудрид, но он точно будет надежным отцом и хозяином в доме. Всякий раз, когда она вспоминала о нем, она испытавала к нему чувство уважения и преданности, как к старшему брату.

Вскоре после того, как купец Эрлинг Укротитель волн побывал в Братталиде по пути домой из Западного Поселения, оказалось, что родственник Тьодхильд предложил для продажи свои товары в Братталиде. Гудрид посчитала, что не стоит переправляться через фьорд, но отец в нетерпении сказал, что этот Торир Мореплаватель сын Скегги приехал прямо из Норвегии и наверняка привез зерно и железо. Торбьёрн нагрузил свою лодку сукном, мешками с ворванью и салом, тюками с тюленьими шкурами и попросил Гудрид одеться понаряднее. Халльдор переправил их через фьорд.

Торир Мореплаватель был невысоким, бочкообразным, волосы у него были светлые, а глаза на загорелом до черноты лице – зеленые, строгие. Двое его сыновей ловили каждый жест отца, когда тот управлялся с весами и палочками с зарубками для счета, и прислушивались к каждому его слову. Торир произвел на Гудрид плохое впечатление, и она увидела, как в глазах Торбьёрна появился стальной блеск, что случалось с ним очень редко.

– Я вижу, ты учишь своих сыновей назначать точную цену, Торир. Лейв, пожалуй, обрадуется, когда узнает, что ты твердо держишься тех правил, которые приняты у него на дворе. Если хочешь, я могу помочь тебе с расчетами.

Вокруг торгующихся собралась кучка зрителей: такое развлечение найдешь здесь редко. И с видом хозяина, провожающего своих гостей, Торбьёрн дал знак Халльдору, чтобы тот принес остающиеся товары и погрузил на корабль мешки с ячменем и овсом, да еще железные засовы, которые он купил. Затем он распрощался с Ториром и его сыновьями и учтиво сказал, что надеется, что они и впредь будут торговать в Гренландии.

Когда Гудрид с отцом возвратились обратно на Бревенный Мыс, девушка, держа перед Торбьёрном миску для умывания перед ужином, спросила:

– Ты выгодно поторговался сегодня, не правда ли, отец?

Торбьёрн поднял брови.

– Уж не считаешь ли ты, что я надул Торира Мореплавателя?

– Я только хотела оказать, что ты получил за свои товары хорошие вещи.

– Это верно. Каждая рачительная хозяйка сможет вычислить, что требуется ее домочадцам, а многие мужчины не заботятся о подсчете локтей и бочек, марок и фунтов, когда начинают торговаться. Торир отлично знает об этом и намеревается таким образом разбогатеть.

– Хорошо все же, что ты так много всего купил, потому что у нас больше нечего менять…

– Ну нет, у нас еще есть в запасе славная шкура: это шкура белого медведя, которого убил Ульв на Херьольвовом Мысе, хотя я не уверен в том, что летом к нам пожалуют еще другие купцы. Но если потребуется, мы сможем продать кое-какие запасы гагачьего пуха.

Когда на фьорд вернулся хохлач, к берегам Гренландии подошел еще один торговый корабль, и Торбьёрн снова отправился в Братталид. Вечером он привез Гудрид сверток, и она развернула его при свете заката. Это был ярко-красный шелк, затканный цветами, и он выглядел как живой в косых, золотистых лучах солнца. Гудрид застыла, молча переводя глаза с шелка на отца и обратно. За такой товар он наверняка отдал больше, чем просто медвежью шкуру и гагачий пух.

Торбьёрн рассудительно молвил:

– Скоро тебе понадобится праздничный наряд.

Гудрид наклонила голову, боясь, что щеки ее будут пунцовее этого шелка. Через пару недель вернется домой Торстейн со своими людьми.