Текст книги "Мир, полный слез"

Кит Маккарти
Мир, полный слез

Часть 1

Умирать вообще несладко, но, наверное, нет ничего ужаснее, чем быть сожженным заживо.

Джон Айзенменгер уже дважды за свою жизнь видел подобное. Ему довелось держать в руках шестилетнего ребенка и вместе с ним ощущать нестерпимую боль, страдание такой силы, которое, он знал, ему не удастся избыть до самой смерти. Он присутствовал при самоубийстве своей бывшей подруги Мари, которая облила себя бензином и подожгла, стремясь что-то доказать ему; и бессмысленность этого поступка ошеломила его еще больше, чем мысль о той боли, которую она должна была испытывать.

Он уже дважды видел это и не хотел сталкиваться с подобным еще раз.

Часть 2

– Мы заблудились. – Несмотря на усталость, голос Елены звучал весело. – Надо было слушаться меня.

Айзенменгер не ответил.

– Я же говорила тебе, что надо свернуть налево.

Айзенменгер держался дороги, которая вела к величественному зданию, едва видневшемуся из-за голых остовов берез и дубов, что тянулись слева. Насколько он помнил карту, впереди шла еще одна дорога, которая должна была привести их к месту назначения. Следующие несколько километров они проехали в относительно благодушном молчании.

– Типично мужское упрямство.

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Айзенменгера.

– Насколько я помню, ты попросила меня свернуть уже после того, как мы проехали поворот, – сухо промолвил он.

– Но ведь ты мог развернуться.

– Ты же не была уверена в своей правоте.

Елена снова умолкла. И он, бросив на нее взгляд, увидел откинутую на подголовник голову и как всегда устало закрытые глаза. Ее исхудалый, изможденный вид продолжал вызывать у него изумление, хотя прошло уже семь месяцев с того момента, как ей поставили диагноз «рак груди». Изумление и чувство вины.

Ты стала еще прекраснее.

Эта мысль, от которой он не мог избавиться и которая то и дело подстегивала приятные гормональные реакции, неизбежно вызывала у него чувство вины. Каким образом такое чудовищное и разрушительное явление, как раковая опухоль, могло порождать красоту? Оно не имело права быть созидателем и скульптором. И тем не менее, при всей своей уродливости, раковая опухоль сделала из Елены хрупкую красавицу.

– Я не была здесь восемь лет, – заметила она.

И в этот момент он заметил впереди поворот.

– Ну вот, мы здесь.

* * *

Он очнулся от запаха дыма и закашлялся, однако полностью проснуться ему так и не удалось, и он решил, что все это ему только снится.

И даже когда огонь разгорелся вовсю, а дым стал густым и черным, когда жар усилился, а яркие языки пламени достигли потолка, – даже тогда он приходил в себя очень медленно.

А потом, когда огонь задышал и затрещал, шумно и глубоко вдыхая, как кровожадное божество, явившееся за своей жертвой, он мгновенно ощутил невыносимый жар и ужас.

Всепоглощающий ужас.

* * *

– Кто-то развел костер, – указал Айзенменгер направо, когда Елена открыла глаза.

Столб густого дыма поднимался на западе, меняя цвет вечернего неба. Он вздымался на высоту в полкилометра, где его рассеивал неощутимый у земли ветер, и становился все более заметным, поскольку машина взбиралась на холм, с которого открывался вид на густой лес и маленькое озеро, лежавшее к северу.

– Да, – с безразличным видом откликнулась Елена.

* * *

Жар и дым в мгновение ока заполнили салон машины. Его руки были примотаны к рулю узкой лентой белого скотча; таким же скотчем, стягивавшим кожу на щеках, был залеплен его рот. Края скотча были острыми и уже успели натереть ему запястья. Свободными оставались лишь ноги, и он мог брыкаться ими и колотить в дверцу до полного изнеможения, однако все это было бесполезно – ручка отсутствовала, а сама дверца была заперта.

Его мучил нестерпимый кашель, звучавший как икота из-за того, что его рот был залеплен пластырем, а потом он почувствовал, что его вот-вот вырвет, и он задохнется, но сдержаться он уже не мог.

* * *

– Ну где же, черт возьми, этот замок? – спросил Айзенменгер, но Елена снова погрузилась в сон, что теперь происходило с ней регулярно.

* * *

Он закричал лишь тогда, когда первый язык пламени лизнул и обжег его кожу. Он чуть не потерял голову от охватившего его ужаса. То, что последовало за этим, и вовсе превратило его в безумно корчащееся существо.

А потом машина взорвалась.

* * *

– Черт побери, – выругался Айзенменгер, когда взрыв глухо прогремел в зимнем сумеречном лесу. Он инстинктивно бросил взгляд на столб дыма, но вспышки пламени ему так и не удалось разглядеть.

Елена не просыпалась.

– Елена! Как хорошо, что ты приехала!

Тереза Хикман была искренне рада своей гостье, и Айзенменгер заметил, что Елена обнимает хозяйку с не меньшей радостью. Он подумал, что они поступили правильно, приехав в замок Вестерхэм отмечать Новый год.

– Я так рада снова оказаться здесь, Тереза, – промолвила Елена. – А это Джон, – поворачиваясь к Айзенменгеру, добавила она.

Айзенменгер улыбнулся и протянул руку.

– Здравствуйте, миссис Хикман. Мы очень благодарны вам за приглашение.

– Можете звать меня Терезой.

Айзенменгер кивнул и улыбнулся еще шире. Она любезна по необходимости, подумал он, и ему захотелось понять, что же ее гнетет.

– Это великолепно. Наверное, здорово жить в таком потрясающем месте. – И он указал на трехэтажный замок с округлыми башенками, снабженными амбразурами, возле которого они стояли.

Она улыбнулась и с довольно искренним видом передернула плечами.

– Это чудовищный китч восемнадцатого века, не более того. И его невероятно трудно содержать в чистоте.

«И тем не менее он вам нравится», – подумал Айзенменгер.

– Могу себе представить, – ответил он.

Впоследствии он клялся и божился, что не вкладывал в свое замечание никакого сарказма, и все же хозяйка его почему-то ощутила и бросила на Айзенменгера быстрый взгляд. Поэтому он решил, что лучше заняться багажом.

Затем она провела их через величественный зал, заставленный доспехами и мраморными бюстами. Здесь же находился рояль, а стены с шедшей поверху галереей были увешаны картинами. Высоко под потолком располагался ряд старых витражных окон, сквозь которые внутрь проникал тусклый вечерний свет. У дальней стены виднелись две лестницы, и, поднявшись по правой, они попали в длинный, узкий и извилистый коридор, миновав который оказались возле еще одной лестницы и по ней вышли на просторную площадку, куда выходила дверь их спальни.

Айзенменгер поставил сумки на кровать, и Тереза указала на прилегавшую к комнате ванную.

– Я вас оставлю, чтобы вы привели себя в порядок, а через полчаса жду вас к чаю. В гостиной, – добавила она, обращаясь к Елене. – Ты ведь помнишь, где она?

– Думаю, да, – улыбнулась Елена.

– Наверняка помнишь. – И Тереза вышла.

– Рада, что приехала? – спросил Айзенменгер, улыбаясь.

– Ты только посмотри, – ответила Елена, окидывая взглядом комнату и подходя к окну. – Разве можно не радоваться этому?

Их окна смотрели на юг, и из них открывался потрясающий вид. Прямо перед ними находилось южное крыло замка с древней часовой башней, возвышавшейся над небольшим внутренним двором. Правее и ниже расстилался волнуемый ветром лес, который плавно спускался в долину, рассеченную на неровные участки мелкими дорогами, полем для крикета и деревушкой Вестерхэм. А еще дальше виднелся городок Мелбери.

– Да, я тебя понимаю.

– А к северу и к западу вид еще лучше; северная терраса в летнюю ночь – просто волшебное место.

Айзенменгер уже давно не слышал в ее голосе этих ноток и не сразу понял, что они означают. И, лишь кинув взгляд на ее бледный профиль, он догадался, что она просто расслабилась.

И он вдруг поймал себя на том, что невероятно счастлив.

– Может, разберем вещи? – отворачиваясь от окна, спросила Елена.

Айзенменгер остался стоять на месте, вглядываясь в даль. Однако вид справа заслоняла одна из сказочных башен, и, сколько он ни старался, ему не удавалось увидеть мрачный плюмаж дыма, который сопровождал их при подъезде к замку.

Душ был наслаждением, но в последнее время, какую бы горячую воду ни включала Беверли Уортон, как бы та ни обжигала ее кожу и ни захватывала дух, ей все казалось мало. И она уже с горечью начинала думать, что теперь ее устроит лишь жар преисподней.

Она выключила воду и спустилась на влажный коврик, который показался ей холодным и вызвал у нее отвращение. Это был знак постороннего вторжения в ее замкнутый мирок, а также знак эгоизма. Почему он не воспользовался полотенцем? Почему он лишил ее ощущения этой теплой мягкости?

Она встала перед зеркалом, доходившим до самого пола, и начала вытираться. Несмотря на пар, она смогла довольно отчетливо – и не без удовольствия – разглядеть свое тело; затуманенное стекло сглаживало несовершенства и скрывало изъяны, о существовании которых она догадывалась, и заставляло ее поверить в то, что возраст над ней не властен.

Может быть, на ней лежало проклятие и она была обречена на вечную юность? И на жизнь с вечным ощущением вины?

– К черту! – устало улыбнулась она, но мутное стекло исказило улыбку, превратив ее в карикатуру. Однако Беверли слишком устала, чтобы злиться, и слишком хорошо себя знала, чтобы по-настоящему радоваться.

Облачившись в купальный халат, Беверли направилась на кухню, где, как она догадывалась, ее ждали грязные кофейные чашки и немытые стаканы из-под вина. Неужто в этом и заключалась разница между случайным мужчиной и постоянным ухажером? Последний удосуживался вымыть за собой посуду, поскольку рассчитывал вернуться даже в том случае, если ему не нужен был секс.

Некоторое время назад ее любовником был Питер, и, вероятно, он мог бы стать для нее спутником жизни. Кроме любви, ей ничего не было нужно от него, и он не претендовал ни на что, кроме близости и дружеского участия. Но случай дал ей понять, что она ошибается, и Беверли ощутила знакомое горькое разочарование оттого, что ее вновь лишили душевного спокойствия.

Запихивая грязную посуду в посудомойку, она несколько раз чихнула. Неужели она, ко всему прочему, умудрилась простудиться? Прежде с ней этого не случалось. Наверное, она перенапряглась на работе.

Или не на работе, но перенапряглась.

Закончив с посудой, она протерла тряпкой стол, налила себе стакан холодной воды и подошла к окну, из которого открывался вид на городской ландшафт, – своему любимому месту для размышлений.

Она понимала, что занимается самообманом. На самом деле ей следовало быть благодарной случаю. Возможно, Питер действительно любил ее – ей по-прежнему хотелось верить в то, что их связывало нечто большее, чем биологический ритуал, – но чувство это было слабым и рухнуло при возникновении первых же трудностей.

Она сделала несколько глотков. На востоке поднималась почти полная луна, однако ее сияние было замутнено отблесками заходящего солнца и грязно-оранжевым мерцанием уже зажигавшегося уличного освещения.

Куда же подевались все достойные мужчины?

Она чуть не рассмеялась, догадываясь о том, что является не первой женщиной, которая задает себе этот вопрос. Однако ответ на него не становился от этого очевиднее. Некоторым женщинам удается найти себе идеального спутника с удручающей легкостью – что это, удача или самообман? Другие же, подобно ей, обречены на бесплодные поиски. Невезение? Повышенная требовательность? Или опять-таки (помоги, Господи) самообман? Может, все дело в нем? Может, она специально выбирает не тех мужчин, чтобы чувствовать себя несчастной? Может, она получает удовольствие от разочарований, доказывающих ее правоту?

В последние годы даже работа не могла заполнить ощущаемый ею зияющий черный провал. Ряд неудач и промахов, многие из которых случились по ее собственной вине (она всегда была честна с собой, хотя в общении с другими и допускала ложь ради пользы дела), замедлил ее стремительный взлет по служебной лестнице. Даже оказываемые ею сексуальные услуги перестали приносить ей успех в конкурентной борьбе и всего лишь удерживали ее от рокового падения. И лишь недавно она вновь начала обретать уверенность и видеть перспективу продолжения своей карьеры. Нынешняя операция должна была этому поспособствовать. Через несколько дней Беверли предстояло возглавить рейд по трем предприятиям, в которых, как ей было известно, находилось оборудование для изготовления фальшивых кредитных карт. Это могло вернуть ей былую славу отличного полицейского.

Она допила воду, а луна зашла за легкое облачко.

Может, Джон Айзенменгер был бы другим?

Эта мысль пришла из ниоткуда, но Беверли уже не в первый раз ловила себя на том, что в ее памяти неожиданно всплывает его имя. «Да неужто?» – фыркнула она.

Наверняка он оказался бы таким же, как и все остальные. Его интересовало бы лишь то, что интересует всех мужчин, он обращал бы внимание лишь на внешнюю сторону вещей, не стараясь вникнуть в их суть. Все мужчины одинаковы, а все женщины кардинально отличаются от них; вот почему ей никогда не удастся найти подходящего человека. Она способна привлечь мужчин лишь своей красотой и никогда – интеллектом. А когда ее привлекательность пойдет на убыль, у нее не останется ничего, и она не могла этого допустить. Некрасивые женщины могут не бояться своего возраста, потому что болваны, вступающие с ними в связь, никогда не бывают ослеплены их красотой.

Она отошла от окна, вновь наполнила стакан водой и села на корточки перед телевизором. Это была модель с большим плазменным экраном, под котором лежали стопки DVD – в основном конфискованные пиратские копии, изъятые в ходе полицейских рейдов. Вечер у нее был свободным, и она решила что-нибудь посмотреть. Она уселась на диван, вывела на экран меню, и ее вновь охватили сомнения.

А вдруг он оказался бы другим?

Она явно вызывала интерес у Джона Айзенменгера – она всегда умела определять это, – и тем не менее он не проявлял слабохарактерности и зависимости от собственного пениса, присущих большинству мужчин.

Он продолжал хранить верность Елене, хотя следовало признать, что она была менее привлекательна…

Фильм начался. На экране замелькали титры, и Беверли попыталась изгнать Джона из своих мыслей.

К тому же им вряд ли было суждено еще когда-либо встретиться.

Поднявшись по еще одной лестнице, располагавшейся в дальнем конце площадки, они оказались в уютной гостиной. Правда, человек посторонний начинал испытывать в ней головокружение, потому что казалось, что она расположена на самом краю крутого обрыва. Из окон было видно уже совсем потемневшее небо. Вдоль стен были развешаны рождественские гирлянды, а в углу стояла украшенная елка, которая переливалась разноцветными огнями, вызывая ностальгические воспоминания о детстве. Некоторые игрушки действительно были очень старыми – настоящими фамильными драгоценностями.

– Чай? Кофе? – Тереза изображала гостеприимную хозяйку с восхитительной беззаботностью. Айзенменгер быстро догадался, что перед ним находится опытная светская львица, искушенная в правилах этикета, который предполагал избирательность реакций и сплошное лицемерие. Ему уже неоднократно доводилось встречаться с такими особами, в равной степени восхищавшими его и повергавшими в уныние.

– Чай, пожалуйста, – ответила Елена, и Айзенменгер тоже что-то пробормотал в знак согласия.

Кресла были старыми, потертыми и уже не такими удобными. Гостиная была маленькой и захламленной, в камине покорно полыхало полено, а свет из настенных бра, казалось, лился откуда-то из прошлого, из тех времен, окрашенных сепией, когда только что была одержана победа в войне, а англичане лучше всех играли в крикет.

Им подали чай «Earl Grey», а бутерброды, хотя и не были украшены огурцами, выглядели настолько домашними, что Айзенменгер тут же вспомнил о своем детстве. Яйца, кресс-салат, ветчина с горчицей и острый чеддер.

– Как твои дела, Елена? – Угощение было съедено, и Тереза устроилась в кресле напротив их глубокого просиженного дивана, уткнув локти в колени. На лице ее была написана искренняя озабоченность.

– Неплохо.

– Наверное, это было ужасно. Мы были так потрясены, когда узнали! Мне ужасно неловко, что мы не смогли навестить тебя в больнице – Тристана пригласили преподавать в Балтимор… Балтимор – ужасный город, но мы не могли отказаться, ведь это такая честь… Ты когда-нибудь была в Балтиморе? С тех пор как Тристана назначили президентом коллегии, мы его почти не видим. Кажется, в это Рождество мы впервые за год собрались все вместе… даже Хьюго. Он должен приехать завтра.

Ее речь, изредка прерываемая замечаниями Елены, текла без малейших пауз, оказывая усыпляющее воздействие на слушателей. И Айзенменгер поймал себя на том, что медленно погружается в этот гипнотический мир, где отец семейства – светило в области пластической хирургии, недавно стал президентом Королевской коллегии хирургов, его жена активно участвует в местной благотворительности, а сын следует по стопам отца, и все они живут в замке…

– Как в сказке.

Елена задумалась.

– Да, похоже, – согласилась она таким тоном, словно внезапно увидела все с новой точки зрения. – В детстве я проводила там так много времени, что это казалось мне совершенно естественным.

Хирургическая операция и последующие химио– и рентгенотерапия тяжело дались Елене и Айзенменгеру. Даже сейчас, спустя три месяца с момента окончания последнего курса, она была такой бледной, словно одной ногой стояла в могиле. И когда он глядел на нее, то видел перед собой человека, вернувшегося к жизни, но утратившего всю свою жизненную энергию, и это очень его тревожило. Он надеялся, что эта поездка в замок Вестерхэм на Новый год прояснит ситуацию, и вначале ему казалось, что все идет хорошо. Елена была искренне рада, когда получила письмо от Терезы Хикман.

– А как ты познакомилась с Хикманами?

Он уже знал это из ее прежних рассказов, но ему хотелось, чтобы она вновь погрузилась в счастливые воспоминания. Эта хитрая уловка пришла ему в голову, когда он прочитал в воскресном приложении статью о достопримечательностях Вестерхэма. Но даже после того, как он узнал, что ей хорошо знакомо это место, ему потребовалось провести подробное расследование, чтобы сложить все части истории воедино.

– Папа и Тристан Хикман вместе учились в колледже. Тереза тоже там училась. И они оба были в нее влюблены – до смерти… Но в конце концов она отдала свое сердце Тристану.

Еще одна сказка…

– Однако папа воспринял это довольно спокойно, и они остались друзьями. Он был свидетелем у них на свадьбе, а потом пригласил Тристана на ту же роль, когда женился на маме. В детстве нас каждый год на все лето отвозили в замок.

– И у Хикманов тоже было двое детей?

Елена кивнула.

– Хьюго – ему, наверное, сейчас лет двадцать семь – пошел по стопам Тристана. Кажется, он работает в Ноттингеме.

– А дочь? Кажется, Элеонора?

– Нелл, да. Она по-прежнему живет в замке.

Голос ее изменился, и Айзенменгер различил в нем напряженные нотки. «Видимо, в прошлом что-то произошло», – подумал он и решил не останавливаться на этом.

– Так когда ты в последний раз приезжала в замок?

– О, сто лет назад. Конечно, Тереза писала мне – она очень любит писать письма, – но сама я не была здесь очень много лет.

Елена снова погрузилась в воспоминания.

– А как они стали владельцами замка? – помолчав, спросил Айзенменгер.

Она не сразу отреагировала.

– Он всегда принадлежал семье Тристана. Но ты же понимаешь, это не настоящий замок, – добавила она, словно это имело какое-то значение. – Скорее дешевая поделка. Дом восемнадцатого века, выстроенный в замковом стиле. Он никогда никого не защищал, и его никто никогда не осаждал… – Она снова погрузилась в воспоминания. – И все же мы очень любили играть здесь в принцесс и рыцарей. Джереми обычно был сэром Ланселотом, Хьюго – королем Артуром, а я – Гвиневерой.[1]1
  Ланселот, король Артур, Гвиневера – центральные персонажи средневековых английских сказаний и европейских романов так называемого артурианского, или бретонского, цикла о рыцарях Круглого Стола и их предводителе, полулегендарном короле бриттов Артуре, жившем в V – начале VI в. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания редактора.


[Закрыть]

– А Нелл?

Елена нахмурилась.

– Знаешь, не помню. Она ведь была намного младше нас.

Елена еще никогда не рассказывала ему о своей жизни так подробно, и теперь она казалась ему трогательной и удивительной. Ему всегда казалось, что она твердо намерена забыть о своем прошлом, где было столько боли и страданий, но теперь оно представало вполне идиллическим, по крайней мере до тех трагических событий, которые произошли восемь лет назад. Поэтому он решил дать ей возможность насладиться приятными воспоминаниями и поднялся с дивана.

– Пожалуй, пойду сочиню какой-нибудь ужин.

На маленькой кухне он опустился на корточки перед холодильником и начал разбирать овощи, позволив себе ненадолго расслабиться. Мысль организовать приглашение в замок Вестерхэм пришла ему несколько недель тому назад в минуту отчаяния, когда он понял, что Елена безвозвратно погружается в пучину депрессии. Его тайные звонки Терезе Хикман в конце концов возымели действие – та прислала письмо, которое и было однажды утром получено Еленой. Однако все оказалось непросто. У него сложилось отчетливое впечатление, что Терезе совершенно не хотелось принимать гостей, и лишь теплая привязанность к Елене заставила ее прислать это приглашение.

У Айзенменгера не было оснований винить ее за это, и тем не менее это показалось ему несколько странным.

Он не верил в сказки.

– А вы патологоанатом.

Он отвлекся лишь на мгновение от светской беседы с Терезой Хикман, но ему показалось, что за это время успели пронестись годы.

– Да, – улыбнулся он и, чтобы не показаться грубым, продолжил: – Странствующий.

– Прошу прощения?

Он успел взять бутерброд с ветчиной и откусить от него кусок, так что ей пришлось ждать, пока он разжует и проглотит его.

– Это временная работа. Постоянной у меня нет.

– Правда? А почему?

Это был хороший вопрос, а потому на него трудно было ответить. Но тут ему на помощь пришла Елена:

– Потому что Джону так больше нравится.

– Я решил, что больше не хочу быть слишком связанным, – добавил он.

На лице хозяйки появилось неодобрительное выражение, словно она заподозрила его в безответственности. Совершенно очевидно, Елена мало что рассказывала о нем, и он не знал, радоваться этому или нет.

– Я даю консультации, исследую трупы людей, погибших при подозрительных обстоятельствах, занимаюсь старыми убийствами и тому подобным, – пояснил Айзенменгер.

– У нас своего рода команда, – добавила Елена. – Когда ко мне кто-нибудь обращается, у меня всегда есть под рукой собственный патологоанатом.

Он никогда не смотрел на их сотрудничество с этой точки зрения; ему казалось, что так сложилось само собой, но теперь, после слов Елены, подобный взгляд показался ему довольно привлекательным. Возможно, это могло бы стать еще одним способом вывести ее из депрессии, когда она наберется сил и сможет вернуться к работе.

И хотя они пытались придать его образу большую значимость в глазах Терезы, им явно не удалось это сделать, и на ее лице появилось еще более отчужденное выражение. Она сохраняла учтивость, однако настроение у нее явно испортилось.

– Ну, надеюсь, в ближайшие две недели вам не понадобится пользоваться своими навыками… Может, еще чаю?

Оба кивнули, и не потому, что действительно хотели пить, а потому, что это предполагал ритуал, и Тереза выдала им по куску рождественского пирога.

– А где Нелл? С ней все в порядке?

У Терезы Хикман была вытянутая физиономия с заостренными чертами лица, и, когда она хмурилась, кончик ее носа явственно сдвигался в сторону, а морщины на лбу становились резче и настолько углублялись, что вполне можно было заподозрить ее в сокрытии множества тайн.

– Все по-старому, Елена, все по-старому. – Она кинула мимолетный взгляд на Айзенменгера и вновь вернулась к Елене. – Вы ведь будете щепетильны по отношению к ней?

И Айзенменгер с облегчением подумал о том, что, к счастью, не захватил с собой ни кованые сапоги, ни рабочую куртку.

– А что за тайна связана с Нелл?

Они только что сели в машину. Легкий ночной снежок уже превратился в мокрое месиво, в лицо дул холодный влажный ветер.

Елена взглянула на него.

– А кто тебе сказал, что там есть какая-то тайна?

– Никто не говорил. – Он свернул на желтый свет и добавил: – И все же она есть?

Елена вздохнула. Глаза у нее снова были закрыты в полудреме.

– Я же рассказывала тебе о Томе, помнишь?

– Да, это ее сын.

– Ему восемь лет.

– И?…

– А Нелл только что исполнилось двадцать три.

– А-а.

Перед ними ехал мужчина в шляпе, который очень медленно и осторожно транспортировал свою полную спутницу, и Айзенменгеру потребовалось некоторое время на то, чтобы обогнать их.

– Подростковая беременность. Скандал в благородном семействе.

– И немаленький.

– А кто отец ребенка?

– Один из сезонных рабочих. Летом, когда замок открыт для посещений, здесь работает масса людей, в основном в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Вот Нелл и влюбилась в одного из них. Кажется, его звали Ричард.

– Надеюсь, все разрешилось мирно?

– Думаю, никто и не помышлял о браке, – покачала головой Елена. – Ему просто недвусмысленно намекнули, чтобы он больше не появлялся. И, насколько мне известно, он тихо и незаметно исчез.

Айзенменгер давно уже заметил, что скандалы, которые могли бы превратиться в катастрофу, скажем, в Богемии, в среде уважаемых и состоятельных английских землевладельцев вызывали лишь легкую рябь.

– А потом, когда на свет появился ребенок, – продолжила Елена, – у Нелл произошел нервный срыв, от которого она так и не оправилась. Подробностей я не знаю, потому что в это время мне хватало собственных хлопот.

Да, восемь лет назад… Я должен был бы догадаться.

Телефонный звонок и сообщение о машине, горящей на границе поместья Вестерхэм, оторвали суперинтенданта Таннера от составления речи о проблемах провинциальной полиции, которую ему предстояло произнести через неделю в Гильдии Трилистника.

Он довольно раздраженно осведомился, почему его беспокоят из-за такой ерунды, и услышал ответ, который мгновенно заставил его изменить отношение к происходящему.

– Похоже, в машине труп, сэр.

Таннер задал еще несколько вопросов, ни на один из которых ему не удалось получить вразумительный ответ, и задумался.

– Хорошо, – произнес он наконец. – Поставьте в известность инспектора Сорвина. И передайте ему, пусть он свяжется со мной, когда закончит предварительный осмотр места происшествия.

Он повесил трубку. Сорвин не был самым опытным офицером участка, но, скорее всего, этот пожар не грозил никакими серьезными проблемами. И по крайней мере на этом этапе тревожить старшего инспектора Сайма не имело смысла.

Да. Пока с этим вполне мог справиться Сорвин.

И Таннер вернулся к своей речи.

– А с Томом все в порядке. Это очаровательный ребенок. Отлично успевает в школе и любит спорт. Часами может сидеть перед телевизором и смотреть футбольные матчи.

– А как тетя Элеонора? – спросила Елена.

– В последнее время не слишком хорошо. В конце лета перенесла воспаление легких. Естественно, в больницу ехать отказалась. И доктор Уилсон пытался ее убедить, и Тристан, конечно же, но она была непоколебима. Ты же знаешь Элеонору.

Айзенменгер, не знавший ее, слабо улыбнулся и кивнул. Елена упомянула эту почтенную даму таким тоном, словно та была уже одной из трех парок, а не человеческим существом.

– Но сейчас ей уже лучше. И Тристан говорит, что она всех нас переживет.

– Ей ведь уже за восемьдесят?

– В апреле будет восемьдесят два. Кое-что стала забывать, но в остальном… крепка как кремень.

Все заулыбались и закивали, даже Айзенменгер.

– А лесом вы занимаетесь? – спросил он, чтобы заполнить паузу.

– Здесь всегда масса дел. Вести хозяйство в поместье совсем не просто. – Тереза отпила из своей чашки. – А что?

– Просто по дороге сюда мы видели пожар. И мне даже показалось, что я слышал взрыв.

Тереза нахмурилась.

– Взрыв? Это вряд ли. Вероятно, там сжигали отходы или еще что-нибудь. Но я сомневаюсь, что это был взрыв.

Айзенменгер пожал плечами.

– Может быть, я и ошибся. – Хотя он был уверен в собственной правоте.

– А я ничего не слышала, – промолвила Елена.

– Ты спала, – улыбнулся Айзенменгер.

Все снова умолкли, и казалось, что наступило время тишины, лишь иногда нарушаемой треском дров в камине, однако это было вопреки правилам, и Тереза поспешила возобновить разговор:

– Тристан приедет к семи. Ужин будет в половине девятого. Фазан. На прошлой неделе производили отстрел, так что теперь их у нас целая гора.

– Вы до сих пор устраиваете охоты?

– Не чаще четырех раз в год. Дохода они почти не приносят, но Малькольму нравится их организовывать. Он говорит, что они приносят пользу, помогают ведению хозяйства или что-то в этом роде. Сама я в этом не участвую, зато Тристану это дает возможность играть роль владельца замка, и ему это очень нравится.

– Вы до сих пор открываете дом и свои владения для посетителей?

– Это необходимо. Это единственный способ оплачивать расходы. Впрочем, мы делаем это только по воскресеньям, да и то лишь с Пасхи по сентябрь. На самом деле ужасно, когда повсюду бродит этот плебс, который сбрасывает мусор в античные вазы. Но что поделаешь?

И вправду, что?

Когда зазвонил телефон, инспектор Сорвин проглядывал счета. У него был своеобразный подход к этим обязанностям: он никогда не вникал в подробности, стремясь лишь получить общее представление, и реагировал только на те документы, которые требовали немедленного внимания. Именно такой попался ему в этот момент на глаза, он поднял голову и закричал: «Фетр!», и как раз в этот момент раздался звонок. Сорвин снял трубку. Первые фразы, которые он услышал, не смогли развеять его скуку, однако потом дежурный офицер добавил:

– Похоже, там труп, сэр.

Движения Сорвина тут же изменились: он выпрямился, вскинул подбородок и устремил взгляд на открытую дверь, в проеме которой появилась констебль Фетр. Он скользнул взглядом по ее маленькой округлой фигурке.

– Где именно находится эта машина?

– К северу от деревни, рядом с частной дорогой, которая ведет к поместью, приблизительно в ста метрах от В4194.

– Один труп?

– Кажется, да, сэр.

– Какие-нибудь документы?

– Похоже, все сгорело…

– Хорошо.

Он опустил трубку и уставился на Фетр.

– Поехали, Фетр. Сядешь за руль.

Ванна впечатляла своей роскошью: она была отделана белой, позолоченной по краям эмалью и снабжена резными медными кранами, устаревшими уже в эпоху англо-бурской войны.[2]2
  Англо-бурская война (1899–1902) – колонизаторская война Великобритании против бурских республик Южной Африки – Оранжевого свободного государства и Трансвааля, окончившаяся их присоединением к британской короне.


[Закрыть] Она располагалась в центре ванной комнаты, словно осознавала свою значимость. Раковина по сравнению с ней выглядела робкой служанкой, а унитаз и биде – сжавшимися в углу рабами. И то, что они были сделаны из тех же материалов, лишь подчеркивало их подчиненное положение. А занимавшее всю дальнюю стену зеркало служило лишь для того, чтобы отражать великолепие ванны.

Голова Елены едва выступала над краем ванны, а томно поднимавшиеся вверх завитки пара были настолько густыми, что Айзенменгер, сидевший в спальне, едва мог различить ее профиль.