Текст книги "Прошел караван столетий (сборник)"

– Так вот где мои щиты! Как жаль, что они достались врагам! Не для них я трудился… Добрый Габбу, ты рад тому, что жестокий ассирийский царь оценил мое мастерство. Мне это безразлично. Не для него я стараюсь, хоть и работаю по его воле и под его плетью. Я стараюсь для бедного люда. Как живет здесь бедный люд? Да и на родине нашей, на святой земле урартов, также тяжка его доля. Посмотри на мои руки: кожа на них – как панцирь черепахи. Мои глаза слезятся от пламени костра. В моих ушах звон, подобный звону наковальни. Я достиг совершенства в своем мастерстве, а вот злобный шакал, сын царя ассирийского, лишил меня глаза, и все потому, что я раб, раб!.. Ты каменотес, Габбу. Ты хороший резчик по камню. Под твоим ловким резцом камень оживает и дышит. Он становится подобным творению богов. Велико твое мастерство, а тебе нет пользы от него. Когда ты кончаешь работу, твои руки падают от усталости. Ноги твои подкашиваются, и ты не можешь разогнуть спину… А строитель стен… – продолжал Аплай. – Что за жизнь у него! Он в постоянном страхе за жизнь, потому что привязан к столбам. Вся одежда его – лохмотья, как и у нас с тобой. Дети его без хлеба, и ждет их такое же будущее… Сандальщику совсем плохо: он всегда нищенствует. Ему так же спокойно, как спокойно кому-либо среди волков. Жует он кожу, когда хочет есть, а хлеб видит лишь во сне… Не лучше и ткачу. Плохо ему, как рыбе без воды: не дышит он воздухом. Если за день не выработает он достаточно тканья, то будет наказан. Дает он хлеб привратнику, чтобы увидеть свет, выйти на мгновение из своей темницы… Плач и стон трудового люда уходят в самое небо, и нет нам утешения. Одна утеха: помолиться богу, принести жертву и ждать милости богов. Когда я делаю статуи богов, я надеюсь, что бедный люд принесет жертву божеству и в ту святую минуту сойдет на него мир и спокойствие.

– Ты прав, – согласился Габбу. – Это хорошо – служить бедному люду. Такой радости нет у меня. Нет ее и у строителя стен. Дворцы, что создали мы своими руками, – все для царей и жрецов. Нет радости в труде моем… А руки мои – как плети. И спина болит, не разгибается…

– Выпей чистой воды, – предложил старик. – Такой воды мы не пили с тех пор, как проклятье пало на наши головы и мы стали рабами. Эта вода напомнила мне мой маленький домик на берегу Ильдаруни и виноградник, где так ловко управлялась моя Абли. Как давно это было! – вздохнул Аплай.

Габбу глотнул воды из кувшина, съел предложенный стариком кусок баранины и, оживившись, снова заговорил о том, что волновало его, что тревожило душу славного каменотеса.

– Знаешь, Аплай, человек, который показал мне щиты в храме Шамаша, никогда не видел тебя. А ведь хорошее слово сказал о тебе! Мне это было удивительно, я долго думал об этом. Ведь он ассириец, наш враг, а уважает тебя за твое мастерство. Так прекрасны твои творения, что и враг их может оценить. А я подумал: если сохранятся для потомков твои статуи, то люди будущего поймут душу твою.

Аплай улыбнулся. Ему понравилась мысль Габбу.

– Если уцелеют для потомства ворота дворца, – сказал он, – где показано, как грабили урартов злейшие наши враги, то увидит человек будущего и наше мастерство и богатство нашего народа, что похитили лютые враги наши. И подумает человек, как опасен враг для его земли. Будет он ее беречь, и польза великая будет ему от наших трудов. С этими мыслями я трудился над воротами царского дворца. Трудная была та работа! Я сделал бронзовые барельефы, на которых изображены целые картины. Там отлично видны алчные лица ассирийских воинов и бедные пленники, закованные в колодки. Я показал, как враги взвешивают награбленные драгоценности, как разоряют священный храм урартов и вывозят наших богов… Я много потрудился, – продолжал Аплай, – не знаю только, сохранятся ли для потомков мои труды и поймут ли они мои мысли.

– Всё поймут! – отвечал уверенно Габбу. – Ведь мы понимаем своих предков. Сколько раз мы с удивлением останавливались перед древними статуями богов и думали о том мастере, который создал их! Мы видим, что сделаны они не так искусно, как мы умеем теперь их делать, но что-то есть в них такое, что трогает наши сердца и заставляет их сильней биться.

– Слова твои справедливы, – согласился Аплай. – Вознесем благодарность великому Халду за то, что ночь спускается на землю и приносит отдых и утешение рабу! Тысячи рабов трудятся для блага царей. Для царей мы создаем великие богатства, а для нас приготовлены только горести, побои и мучения. Ночь дает нам отдых, дает волю мыслям… Вот мы и утешили друг друга! И кажется, легче стали цепи рабства.

Луна спряталась за тучей, погас светильник, и в полной темноте друзья молча думали о том, что так взволновало обоих и согрело дружеской лаской истомленные в рабстве сердца. Габбу вдруг вспомнилось детство – счастливая пора, когда он, сын каменотеса Нарагу, бегал по горам, купался в быстрой реке и ловил птиц. Почудилось, что пахнуло дымком домашнего очага и ласковая мать погладила его курчавую, лохматую головку. Как давно это было, будто во сне. Никогда уж не вернется эта счастливая пора…

– Расскажи об отце моем, Нарагу, – попросил Габбу Аплая. – Дорога мне память о нем, а я был мал, когда нас разлучили, и вспомнить нечего.

– Хороший был мастер, – ответил задумчиво Аплай. – Любил он камень, как живое существо. Под его искусным резцом камень превращался и в птиц, и в зверей, и в цветы. Пришлось мне как-то зайти к нему среди дня, когда он работал – для царского дворца вырезал украшения. Его небольшой дворик весь был завален кусками камня. Вижу, сидит Нарагу и трудится над большой серой глыбой. Быстро работает резцом и молоточком. Рядом никого нет, а он как бы разговаривает с кем-то. Слышу, о чем-то спрашивает. Я подумал, не с духом ли каким Нарагу говорит. Прислушался я и понял, что не сам с собой мастер разговаривает, не с духом, а с камнем, как с живым существом, своими мыслями делится. Поговорил, погладил его шершавую поверхность, а потом отошел посмотреть, как выглядит резьба. Тут он меня и увидел. «Как тебе понравились мои орлы?» – спросил меня Нарагу, радуясь моему приходу. Я посмотрел и вижу, что орлы как живые. Казалось, вот сорвутся и улетят высоко в небо на своих могучих крыльях. «Орлы у тебя настоящие, – ответил я Нарагу. – Понравятся во дворце – хороша работа!» Поговорили мы о деле. А когда собрался я уходить, вижу – прибежал шустрый черноглазый мальчуган. Ему было семь лет, а выглядел он старше…

– А я вот не помню этой встречи, – улыбнулся Габбу, – а орлов помню. Их несколько сделал отец. Он долго работал, прежде чем признал, что они хороши. Я сказал тогда отцу: «Смотри, отец, как бы не улетели твои орлы. Ишь, как крыльями взмахнули!» – «Пусть летят, – ответил, смеясь, отец, – мне их не жаль. Мне этого орленка жаль!» И он хлопнул меня по плечу – хорошо хлопнул, даже сейчас помню его ласку. Отец любил меня. Он был бедным человеком и за свою работу никогда не мог получить достойную плату. Он имел только резцы, молоток и куски камня. «Мое богатство – это Габбу», – говорил он подмастерьям. Не случайно он назвал меня таким странным именем. Ведь «габбу» означает «всё». Этим он хотел сказать, что сын его – все, чем он владеет.

Аплай тронул дрожащей рукой плечо Габбу и ласково сказал:

– Ему ты обязан своим мастерством. Хоть и мал ты был, когда тебя увезли ассирийцы, а многое уже знал.

– Многое знал, – согласился Габбу. – Мне было десять лет, когда отца взяли в Тушпу строить храм великому Халду. Немного было в Урарту таких каменотесов и резчиков, как Нарагу. За ним прислали царских гонцов. Отец взял меня с собой, и мы четыре дня мчались на лошадях через горы.

Когда прибыли мы в Тушпу, нас повели на холм, где строили храм. Много там трудилось рабов иноплеменных, да и свободного люда было немало. Их привезли из разных мест Урарту. Высокие возвели стены! А внутри храма – круглые колонны из базальта. Отцу приказали сделать украшения для стен и вокруг жертвенника. А еще велено было высечь из розового камня высокие светильники. Я помню, как трудился над ними отец. Они были подобны волшебным цветам, когда их зажгли, и камень засветился розовыми лучами.

– В горах наших очень много хорошего камня, Габбу. Благородный то камень для резчика. Чудесный камень! А здесь все известняк – грубый, некрасивый камень.

– Зато нам легче с ним работать, – возразил Габбу. – Не хочется здесь такие труды тратить на резьбу, как на своей земле. Там для своих царей храмы строили и своих ягнят в жертву приносили. А здесь все для других… Не получает от нас великий Халд жертвы и не делает нам добра. Так и живем, забытые богами, и жизнь наша тяжка.

– Ты прав, Габбу, – согласился Аплай. – Грозный Халд не слышит нас. Да и как услышать, когда мы с тобой уже столько лет ни одной жертвы ему не принесли! Столько лет мы трудились на злобных и жадных царей Ассирии и не заработали даже маленького ягненка для священной жертвы богам. Как не быть беде!

– Частенько я думаю об этом, – вздохнул Габбу. – Боги требуют жертв и молитв, а что можем мы сделать для них, бедные рабы? И все же я думаю о лучшем, я надеюсь! Я хотел бы многое узнать, что мне неведомо. Хотел бы знать, куда девался мой отец. Остался ли он в Мусасире или был убит. В рабство он не попал, иначе мы бы встретились с ним. Такого искусного мастера взяли бы в Ниневию, не правда ли?

– Пожалуй, и так, – кивнул Аплай. – Все лучшие мастера Урарту, прибывшие в тот год строить храмы в Мусасире, – все попали в рабство к ассирийцам. Он был горяч – Нарагу. Если он отбивался, то могли его и убить.

– Многое я готов отдать за то, чтобы узнать обо всем, что дорого моему сердцу, – вздохнул Габбу.

– А почему бы тебе не попробовать бежать? – спросил Аплай. – Я уже так давно говорю тебе об этом.

– Верно, – согласился Габбу. – Но я не сделаю этого. Я не оставлю тебя, мой добрый Аплай. Ты один у меня на всей земле. Ты заменил мне всех, кто мог бы любить меня и жалеть. Ты один утешал меня в минуты горя и несчастий. Как могу я покинуть тебя на чужой земле! Я был ребенком, когда встретил тебя здесь. С тех пор прошло столько лет… Мы связаны узами дружбы и цепями рабства, как можно их разорвать!

– Но ты молод, – возразил Аплай. – Ты можешь еще пожить на родной земле. Я хочу для тебя немного счастья… Послушай старого друга: беги при первом же случае. Ты еще крепок, и руки у тебя золотые.

Друзья еще долго не расставались. Лишь пение петуха напомнило им о том, что пора разлучиться.

Светало. Габбу нужно было незаметно уползти в хижину рабов-каменотесов. При первом же крике глашатая он должен был войти в большой, огороженный стеной двор, где собирались рабы-строители.

Нередко темной ночью молодой Габбу приползал к старику, чтобы перевязать его раны, накормить сухой лепешкой, положить ему свежую циновку. Сколько долгих ночей проводили они за беседой! Но ни разу им еще не приходилось так хорошо поделиться своими мыслями и переживаниями.

Габбу ушел. У Аплая были впереди еще целый день и целая ночь. Шумукин позволил ему отдохнуть, прежде чем начать лепить статую бога Шамаша. Когда Габбу ушел, Аплай достал из-под циновки бронзовую фигурку бога Тейшебы с булавой и топором в руках.

– Бог ветра, бури и войны, – призывал он Тейшебу, – помоги урартам отомстить за позор и несчастье, постигшее нас! Пошли проклятье потомству Саргона!

В ГОРОДЕ ТЕЙШЕБАИНИ

А в это время далеко от Ниневии, в столице Урарту – Тушпе, царь Руса, сын Аргишти, стоя перед статуей бога Халда, просил его милости и покровительства.

– Милостью твоей, о великий Халд, мы снова обрели силу и могущество, – говорил Руса. – Мы построили новые города и храмы на развалинах, оставленных нам Саргоном, – да будет проклято имя его навек! Мы прославляем тебя, великий Халд, новыми каналами. Тучные пастбища и плодородные поля мы имеем. Для могущества нашей страны мы строим крепости, которые защитят нас от врага. Дай нам силу и богатство, чтобы отстоять земли наши! Пусть никогда не повторится поход Саргона, уведшего в рабство наших жен и детей, поправшего наши святыни, наши храмы и самих богов! В жертву тебе мы приносим десять священных быков и двенадцать ягнят. Сделай нас неуязвимыми для врагов наших! – молил Руса.

Пока Руса просил милости Халда, жрецы и служители храма разводили на берегу озера Ван множество костров. Рев животных возвестил жителям окрестных селений о том, что воздается великая жертва богу Халду.

– Для силы и мощи нашей воздадим великую жертву! – говорил старый жрец храма Халда, высоко подняв над собой сверкающий на солнце жертвенный нож.

– Для силы и мощи нашей! – вторили жрецы в белых одеждах, с длинными бородами.

Они громко читали молитвы, угодные Халду, и шептали какие-то заклинания над пылающими кострами, где должны были сгореть животные, предназначенные для жертвы.

Настал расцвет Урарту, какого страна не знала со времени царя Аргишти, сына Менуи. Снова были воздвигнуты города. Расцвели сады и виноградники. Снова паслись в горах стада овец и коз. Рабы строили дворцы и храмы. Ремесленники выделывали кожи, ткали шерстяные ткани, чеканили бронзовые щиты. Тихо было на землях урартов.

Царь Руса часто покидал свой дворец в Тушпе и через горы совершал путешествия в город Тейшебаини, где строилась главная крепость, рассчитанная на самый большой удар при столкновении со скифами.

Царь приказал делать крепкие кирпичи, чтобы сотни лет стояли толстые стены и чтобы самый лютый враг не смог разрушить их. Длинные высокие залы старательно оштукатурены и украшены цветной росписью. В угоду богам царь Руса велел расписать лучший зал дворца изображением дерева жизни с плодами граната на ветвях и фигурами богов, покровителей плодородия.

Над крепостью возвышались базальтовые башни, в которых могли прятаться невидимые стрелки. Тихо было в пределах Урарту, но кто мог знать, не собирались ли соседи совершить набег, чтобы забрать нажитое добро, угнать скот, увести в плен молодых и сильных урартов…

С давних пор славились урарты своими ремеслами. Были среди них искусные ткачи, медники, кожевники, гончары, оружейники. Много всякого умелого люда было в Урарту, а умелый человек нужен каждому царю. Руса знал, что и ассирийский царь Асархаддон поглядывает на границы Урарту и засылает своих лазутчиков для разведки. И скифы не прочь поживиться – сговор ведут с ассирийцами. Много врагов вокруг священной земли урартов. Уберечь ее – дело великое, угодное богу Халду.

Город Тейшебаини трудился для крепости. В каждом доме, под каждой кровлей люди работали для благополучия царского наместника в Тейшебаини Иштаги, выполняя его требования. Каменотесы обрабатывали бесформенные глыбы гранита и базальта, превращали их в ровные, гладко отшлифованные плиты, которые шли на строительство дворца. Гончары готовили для царских подвалов громадные карасы. Грозный Иштаги приказал изготовить карасы в полтора человеческих роста и на каждом делать отметку, сколько зерна войдет в этот сосуд. Жадный до всякого добра, Иштаги стремился так построить дворцовое хозяйство, чтобы ничего не пропало и не было украдено ловкими прислужниками.

Много дела было у литейщиков. Из далеких горных селений шла сюда ценная дань – слитки железа и меди. Сплав меди с оловом и серебром давал звонкую, сверкающую бронзу. Из нее делали щиты, которые должны были украсить стены дворца, шлемы для воинов, нарядные высокие светильники и пиршественные чаши.

Иштаги распорядился не давать людям Тейшебаини земли и скота. Пусть каждый своим ремеслом занимается и о пользе царской помнит: «Мы дадим из дворцовых запасов еды и питья всякому, кто пользу принесет его царственности. А кто будет предаваться лени, пусть сидит голодным, как пес».

Так и жили люди в Тейшебаини, не имея ни коров, ни овец, ни земли: всё получали из запасов дворцовых. Каждый день женщины собирались у кладовых, где хранились дворцовые запасы, и получали для семьи пищу.

Дворец наместника Иштаги строился на высоком холме, раскинувшемся на берегу Ильдаруни. В городе было видно, как постепенно росли стены, как появилась светлая, украшенная голубыми зубцами ограда дворца и как воздвигались базальтовые башенки, так тщательно отшлифованные, что казалось, будто они сделаны искусными гончарами из глины, а не из камня.

Настал день, когда сам царь Руса, сын Аргишти, пожелал посетить дворец Тейшебаини и вознести жертву великому богу войны Тейшебе. Пышную встречу царю устроил его наместник Иштаги. От сверкающих медью ворот дворца вдоль широкой улицы, протянувшейся через весь город, были расставлены конники, разодетые в лучшие свои одежды. Иштаги знал, что царь любит свою конницу и гордится ею. Чтобы порадовать Русу, он велел доставить быстрых коней из горных мест, где их растили для царской конницы. Из военных запасов были выданы конникам щиты, луки и колчаны. Бронзовая упряжь украсила породистых, холеных коней.

Торжественное шествие конников открывали царские колесницы, прибывшие сюда из Тушпы. Длинным рядом стояли они вдоль широкой улицы, сверкая бронзовыми украшениями. На быстром скакуне носился по городу царский глашатай. Он возвещал народу о милости царя, пожелавшего посетить славный город Тейшебаини.

– Выходите на поклон великому Русе! – кричал глашатай до хрипоты.

На плоских кровлях домов собирались люди. Мужчины, женщины и дети в праздничных одеждах вглядывались в даль. Всем хотелось поскорее увидеть царскую колесницу, знаменитую царскую колесницу из огненно-красного золота. Она должна была войти в южные ворота города, где ее встречал наместник царя Иштаги.

Вдруг толпа заволновалась, послышался шепот.

– Смотрите на него, да это в самом деле буйвол! – сказал веселый краснощекий юноша в белой шерстяной рубахе, подпоясанной синим шнуром.

Мимо промчался громадный, тучный всадник с багрово-красным лицом и толстым, приплюснутым носом. Мутные навыкате глаза и высокая из золотого руна шапка делали его похожим на какое-то диковинное животное.

– Вот он какой, Иштаги! – удивлялись вокруг.

Люди знали, как суров и неумолим со своими подчиненными Иштаги. Но что случилось с ним при виде колесницы из красного золота? Не успел его резвый скакун приблизиться к медленно двигающейся колеснице царя, как был остановлен ударом в бок, и в тот же миг Иштаги скатился с коня и распростерся в пыли. Лошади заржали и попятились назад. Гончары, жившие в этой части города, хорошо видели, как нос Иштаги погрузился в густую дорожную пыль. Они посмеялись в кулак, стараясь не нарушить торжественной тишины.

По знаку царя Иштаги поднялся и, сверкая расшитым платьем, вскочил на коня, который шагом пошел рядом с колесницей.

По обе стороны улицы стояли воины и жители города; низкими поклонами они приветствовали Русу. Царь милостиво улыбался. Он видел, как склоняют свои головы знатные военачальники, царедворцы и купцы. Видел, как землепашцы восхищаются его богатой мантией, расшитой золотом. Царь был доволен. Из-под тиары[10]10
  Тиара – головной убор царя.


[Закрыть] ниспадали крупными кольцами черные кудри, а длинная борода была завита мелкими колечками, как у ассирийских царей. Руса был молод и красив. Жизнь казалась ему праздником, и приезд в город Тейшебаини был также праздником.

У подножия холма царь пересел в носилки, отделанные перламутром и слоновой костью. Рослые загорелые рабы бегом подняли их на вершину холма и внесли в раскрытые ворота крепости. За царем шли телохранители, военачальники, чиновники, писцы. Знатные воины выделялись своей яркой одеждой – красными рубахами и золотыми браслетами на руках и ногах. У ворот дворца царя приветствовали жрецы храма Тейшебы с горящими факелами в руках. После торжественной встречи царя им предстояло принести в жертву богу стадо овец и коров.

– Пусть будет угодной Тейшебе царская жертва! – обратился Руса к старому жрецу с седой бородой.

– Щедрость царская угодна богу, – ответил жрец, склоняя голову перед царем.

Наконец закончилась церемония встречи, и Руса пожелал пройтись по залам дворца и посмотреть его убранство. Длинный, узкий ковер протянулся через коридор и залы дворца на сотни локтей.[11]11
  Локоть – мера длины, равная 52 сантиметрам.


[Закрыть]

– Откуда это? – спросил Руса, с удовольствием ступая по мягкому красному ковру, искусно украшенному зелеными листьями.

– Это наши ткачи, – отвечал Иштаги. – Ваша царственность увидит ткацкую дворца. Там есть ткачи, которые десять лет работали над этой дорожкой.

В большом зале бога Халда Руса увидел множество бронзовых светильников, украшенных фигурками людей и животных. На стенах висели урартские щиты – приношения богу Халду отца и деда Русы. В углу на каменном пьедестале стоял бронзовый шлем, священный шлем царя Аргишти, сына Менуи, сделанный в честь бога Халда.

Руса остановился.

– Кто сделал это? – спросил царь.

– Здесь знаки из рода Аплая.

– Из рода Аплая? – удивился Руса. – А я и не знал, что дед Аплая был так же искусен, как его потомки. Кто же продолжил его мастерство?

– Кажется, сын Аплая, – ответил Иштаги. – Это легко проверить. – Иштаги поднял светильник и увидел на нем знаки из рода Аплая. – Я не ошибся, царь, мой господин, – поклонился Иштаги. – Наш мастер, сын Аплая, продолжил дело умелого литейщика и ювелира. Нет отца, зато есть сын. Судя по тонкой чеканке на этих светильниках, он достойный ювелир. Ему можно поручить и царский заказ.

– Продолжен ли род его? – спросил Руса. – Надобно мастерство его сохранить для потомства.

– Мы найдем его, – ответил Иштаги.

– Хочу иметь ножны золотые с чеканкой, – сказал Руса. – Разыщи мастера. А чтобы хорошо работал, дай ему вот этот перстень. Скажи, что царь Руса ему дарит от щедрого сердца.

Руса обошел парадные залы дворца и поднялся на плоскую кровлю, откуда открывался вид на живописные горы, на зеленые луга и на реку Ильдаруни. Отсюда было видно строительство канала плодородия. Вечерело, но там, у базальтовых скал, толпились люди, слышались голоса сотенных и звон кирок, ударяющих о крепкую породу.

– Как строится канал? – спросил Руса, пытаясь с кровли дворца разглядеть каменное ложе канала.

– Сейчас лучше работают, – ответил Иштаги. – Я велел кормить. Первое время падали и умирали, как мухи. Никакие плети не помогали. Много их в землю легло…

Руса молча смотрел на канал. Он думал о другом.

– Завтра в полдень встретим царя скифского, – сказал он Иштаги. – Сговор поведем против врагов земли нашей. Готовь встречу и пиршество.