Текст книги "Дверь на Сатурн"

Мы многое смогли узнать о мире, куда нас занесло волею судьбы, как только обрели возможность вести разговор с нашими хозяевами, постепенно освоив необычную фонетику их речи.

Название этого мира, как я мог судить по произношению, было Мохаун Лос. Находясь между двумя солнцами и испытывая гравитационную тягу обоих светил, эта планета следовала по какой-то своеобразной вытянутой орбите. Тем не менее, климат там был ровным и здоровым, хотя частенько сыпались метеоритные дожди.

Люди, среди которых мы оказались, называли себя псунами. Это была прекрасная и многочисленная раса, хотя и кажущаяся весьма необычной с точки зрения человека, как какое-нибудь мифическое племя, описанное Геродотом. На планете они были правящей расой, и во многих сферах, кроме производства оружия и способов ведения войны, намного превосходили землян. Астрономия и математика были разработаны ими до такого уровня, какой и не снился ученым Земли.

Они питались только запахами, и поначалу им нелегко было понять, что нам требуется более существенная пища. Однако как только это до них дошло, они стали щедро снабжать нас фруктами и другими плодами земли, которые в изобилии произрастали на Мохаун Лос. И наш хороший аппетит не вызвал у них неприятия, несмотря на то, что фруктами питались только животные и аборигены этой планеты. Псуны и в самом деле все время демонстрировали терпимость и снисходительность.

Они были мирной расой, в течение всей предшествующей истории им не требовалось военное искусство. Но эволюционное развитие дикого племени гхолпов, которые постепенно начали делать оружие и проявлять агрессивность, заставило псунов взяться за самозащиту.

Появление машины времени, упавшей на их врагов во время жестокой битвы, оказалось счастливым событием. Поскольку гхолпы были дики и невежественны, они усмотрели в появлении сферы проявление некоей божественной или демонической силы, ставшей на сторону псунов, потеряли боевой дух и вскоре были окончательно разгромлены и усмирены.

Псуны, кажется, с самого начала более реалистично понимали характер и происхождение сферы. Их долгое знакомство со странным межзвездным роботом помогло им выйти из заблуждения по поводу сверхъестественного происхождения машины времени. Мне не трудно было объяснить им конструкцию нашего судна, а также путешествие, которое мы проделали сквозь вечность.

Однако мои попытки рассказать о нашем мире, его людях и обычаях наталкивались на вежливое недоверие и явное непонимание. Такой мир, говорили они, невозможно даже вообразить; и если бы не их тактичность, они заявили бы, что рассказанное мной не поддается логическому объяснению.

Мы с Ли Вонгом, так же как и псуны, учили язык того существа, которое я избавил от дьявольских цветов в мире, где мы побывали до Мохаун Лос. Он назвал себя Туокуан и оказался необычайно эрудированным ученым. Его идеи и открытия каким-то образом привели его к столкновению с народом, который властвовал в его мире, что стало причиной подозрений и ненависти с их стороны. И как я и предполагал, он был приговорен после надлежащего судебного процесса к жестокой казни в джунглях.

Машина времени, на которой они преследовали нас до Мохаун Лос, была, как он считал, единственным судном такого рода, имеющимся в распоряжении этих упрямцев. Усердие и фанатическая приверженность букве закона заставили их преследовать нас до границ вселенной. К счастью, маловероятно, что они смогут отправить другую машину времени по нашему следу, так как продолжительная эфирная вибрация, которая позволила им преследовать нас, как собаки преследуют по запаху свою добычу, исчезнет прежде, чем они смогут создать двойника разрушенного многогранника.

С помощью псунов, которые снабдили меня необходимыми металлическими элементами, я восстановил разорванные связи в машине времени. Я сделал также миниатюрный дубликат этого механизма, в который предполагал вложить это письмо и послать обратно во времени в призрачной и фантастической надежде, что он как-нибудь достигнет Земли и попадет в ваши руки.

Астрономы-псуны помогли мне сделать необходимые подсчеты, что и в самом деле было выше моих способностей или математических знаний любого человеческого существа. В этих вычислениях сочетались хронометрические записи циферблатов машины времени с эфемеридами Мохаун Лос в течение последних семи месяцев, учитывались паузы и изменения скорости во время нашего путешествия. Псуны составили карту невероятно сложного курса, по которому механизм должен следовать в пространстве и времени.

Если подсчеты верны до самых бесконечно малых величин, и движение устройства будет точно им соответствовать, эта мини-машина времени остановится в тот самый момент, когда мы отправились в путешествие, и в том самом месте, с которого мы покинули Землю. Но, конечно, будет чудом, если она вообще достигнет Земли.

Псуны указали мне одну звезду, которая, как они считали, является центром солнечной системы, откуда я родом.

Если письмо когда-нибудь попадет в ваши руки, я совсем не уверен, что вы поверите моему рассказу.

Тем не менее, я прошу опубликовать его, пусть даже мою историю сочтут фантазией сумасшедшего или розыгрышем. Мне доставит удовольствие чувство иронии от сознания того, что правда будет услышана теми, кто считает ее фантастической выдумкой.

Такая развязка, возможно, далеко не оригинальна.

Как я и говорил раньше, меня вполне устраивает жизнь на Мохаун Лос. Даже смерть там приятна; когда псуны стареют и устают от жизни, они, вдохнув смертельный и сладостный запах наркотических цветов, отправляются в некую потаенную долину.

Однако, возможно, ностальгия по новым эпохам и планетам охватит меня вновь, и я почувствую желание продолжить мое путешествие среди будущих временных циклов. Ли Вонг, без всякого сомнения, отправится вместе со мной куда угодно в будущее; хотя сейчас он вполне доволен настоящим, переводя Конфуция и других китайских классиков для жителей Мохаун Лос. (Эта поэзия, кстати, встречает здесь куда лучший прием, чем мои рассказы о западной цивилизации.)

Туокуан, который помог псунам создать устрашающе разрушительное оружие своей планеты, возможно, тоже отправится с нами, так как он одержим жаждой знаний. Кто знает, может быть, мы совершим огромный цикл во времени, пока бессчетные годы и эры не вернутся снова и прошлое не станет продолжением будущего!

Навсегда ваш

Домициан Мальграф

Примечание издателя:

Ручаться за правдивость рассказа Домициана Мальграфа и признать, что письмо послано из какого-то мира в будущем, я бы не стал. Смущают несколько сбивающих с толку обстоятельств. Никто не знает, как долго письмо пролежало в механизме, который был найден в море Банда, прежде чем его вскрыли. Ведь, чтобы достичь Земли по невообразимо запутанному курсу в пространстве и времени, он должен был упасть сразу же после исчезновения машины времени из лаборатории Мальграфа. Как сам Мальграф указал в своем письме, если сделанные им совместно с псунами подсчеты времени абсолютно точны, механизм должен оказаться в его лаборатории в тот самый момент, когда он вместе с Ли Вонгом начнет свое путешествие!

Свет из ниоткуда

I. Таинственная пирамида

Очевидно, большая часть тех, кто прочтет эту повесть, скажет, что я, должно быть, с самого начала был не в своем уме, и даже самое первое явление, описанное здесь, было галлюцинацией, предвещавшей опасное психическое расстройство. Возможно, что я безумен и сейчас, когда волна воспоминаний уносит меня в бездну, когда я снова заблудился в пространствах невероятного света и непонятного существования, открывшихся передо мной на последней стадии моего приключения. Но я был совершенно нормален в начале, и я вполне нормален сейчас, чтобы записать четкую и ясную летопись всего, что произошло.

Моя привычка к уединенной жизни вместе с репутацией человека эксцентричного и экстравагантного, несомненно, будет обращена многими против меня и поддержит их гипотезу о моей психической ненормальности. Те же, кто непредубежден, чтобы не усомниться в моем здравом рассудке, с насмешкой отнесутся к этому рассказу и сочтут, что я покинул сферу нетрадиционного изобразительного искусства (где я достаточно преуспел) ради лавров на поприще фантастической литературы.

Однако если бы хотел, я мог бы представить множество доказательств, подтверждающих реальность тех странных посещений. Некоторые из этих явлений не остались незамеченными другими жителями округи. Одна или две кратких невразумительных заметки, дающие всему происшедшему рациональное объяснение с точки зрения падающих метеоритов, были напечатаны в центральных журналах, откуда их еще более кратко и невразумительно перепечатали научные бюллетени. Я не буду приводить их здесь, чтобы избежать повторения подробностей, которые сами по себе достаточно сомнительны и неубедительны.

Мое имя Дориан Вирмот. Цикл иллюстраций, сделанных мной к поэмам Эдгара По, возможно, знаком кому-то из моих читателей.

По ряду причин, приводить которые излишне, я решил провести целый год в Сьеррах. На побережье крошечного сапфирового горного озера, в долине, скрытой величественными кедрами и гранитными утесами, я построил грубую хижину и набил ее запасами провизии, книгами и принадлежностями своего искусства. На некоторое время я мог не зависеть от мира, чьи соблазны и чары, скажем так, больше не прельщали меня.

Этот край, однако, обладал и другими притягательными для меня чертами, кроме своей уединенности. Повсюду: на могучих горных хребтах и вершинах, на заросших можжевельником скалах, покрытых льдом утесах, – я видел смесь величия и таинственности, которая невыразимо притягивала мое воображение. Хотя мои рисунки и картины никогда и ни в каком смысле не были зарисовками с натуры, а зачастую были откровенно фантастическими, я всегда очень тщательно изучал природные композиции. Я понял, что самые причудливые проявления неизвестного по сути своей – всего лишь рекомбинация знакомых форм и цветов, точно так же, как даже самые дальние миры – только соединения элементов, привычных земной химии.

Поэтому в этом пейзаже я отыскал многое, что дало мне пищу для дальнейших размышлений, что мог вплести в причудливый узор своих фантастических воображаемых эскизов, или изобразить более непосредственно, как суровый пейзаж в полуяпонском стиле, с которым я тогда экспериментировал.

Место, где я поселился, было удалено от государственных магистралей, железных дорог и воздушных трасс. Моими ближайшими соседями были лишь горные вороны, сойки да бурундуки. Изредка во время своих прогулок я встречал рыбака или охотника, но округа радовала поразительным отсутствием туристов. Я вел безмятежную жизнь, работая по хозяйству и делая этюды, мое уединение не нарушал ни один человек. Явление, положившее конец моему пребыванию там, пришло, я уверен, из областей, не нанесенных на карты географами и не зарегистрированных астрономами.

Мистерия началась, неожиданно и непредвиденно, тихим июльским вечером, после того как узенький серп луны скрылся за темными кедрами. Я сидел в своей хижине, отдыхая и наслаждаясь чтением детектива, название которого я уже забыл. Вечер был довольно теплым, ни ветерка не пробегало в уединенной долине, и керосиновая лампа ровно горела между полуоткрытой дверью и широко распахнутыми окнами.

Затем в неподвижном воздухе разлилось внезапное душистое благоухание, заполнившее хижину, точно хлынувший поток. Это был не смолистый запах хвои, но постоянно усиливавшийся терпкий пряный аромат, полностью чуждый в этом краю и, возможно, несвойственный Земле вообще. Он напомнил мне мирт, сандал и фимиам, и все-таки это был незнакомый запах, пряность казалась божественно чистой, как у запахов, которые, по слухам, сопровождают явление Святого Грааля.

Ошеломленно вдохнув его, размышляя, не стал ли я жертвой какой-то причудливой галлюцинации, я услышал тихую музыку, непостижимым образом связанную с ароматом и неотделима от него. Звук, напоминающий пение флейт, волшебно нежное, волнующее, сверхъестественное, наполнял комнату и раздавался, казалось, в самых сокровенных уголках моего мозга, как бывает, когда слушаешь шепот моря, приложив к уху раковину.

Я подбежал к двери и настежь распахнул ее, вступив в лазурно-зеленый вечер. Аромат разливался повсюду, он доносился до меня, точно ладан скрытых алтарей, от озера и кедров, он точно исходил от безмолвно горящих звезд над готическими верхушками деревьев и гранитными утесами на севере. Затем, повернувшись к востоку, я увидел таинственный свет, пульсирующий и вращающийся веером широких лучей над холмом.

Свет был скорее приглушенным, чем сверкающим, и я понял, что это не полярное сияние, не сигнальный огонь самолета. Бесцветный, он, казалось, включал в себя намеки на сотни цветов, лежащих вне привычного людям спектра. Лучи походили на спицы полускрытых колес, замедленно вращавшихся, но не изменявших своего положения. Их центр, или ступица, находился где-то за холмом. Внезапно лучи застыли в неподвижности и лишь легонько подрагивали. Я увидел согнутые ветви нескольких громадных можжевельников.

Должно быть, я простоял там целую вечность, изумленно глазея на эту картину, точно деревенщина, увидевший на ярмарке диковину выше его понимания. Я все еще ощущал неземной аромат, но музыка почти стихла после того, как светящееся колесо остановило свой ход, и превратилась в чуть слышные вздохи, точно отголосок шепота в каком-то неведомом далеком мире. Без колебаний, хотя, возможно, в моих умозаключениях отсутствовала какая-либо логика, я связал звук и аромат с этим необъяснимым свечением. Я не мог решить, находилось ли колесо лишь за можжевельником, на скалистой вершине, или же в миллиардах миль где-то в бескрайнем космосе, и мне даже не пришло в голову взобраться на вершину и разобраться в этом вопросе.

Моими чувствами овладели полумистическое удивление и отвлеченное любопытство. Я праздно ждал, не имея понятия о том, сколько прошло времени, пока лучистое колесо снова не начало вращаться. Его движение все ускорялось, и внезапно я перестал различать отдельные лучи-спицы. Я мог видеть лишь кружащийся диск, подобный головокружительно вращающейся луне, которая при этом все же сохраняет свое положение относительно скал и можжевельника. Затем без видимого удаления диск побледнел и растворился в сапфировой темноте. Я больше не слышал отдаленный шепот, напоминавший пение флейт, и аромат схлынул из долины, точно убегающая волна, оставив после себя неуловимый дух неизвестной пряности.

После того, как это явление закончилось, мое удивление обострилось, но я не мог вынести какого-либо заключения относительно его происхождения. Мои знания в области естественных наук, впрочем, далеко не полные, не давали правдоподобного объяснения. Охваченный диким волнением, наполовину испуганный, наполовину ликующий, я подспудно ощущал: то, чему я стал свидетелем, вряд ли возможно найти в каталогах, составленных земными наблюдателями.

Это посещение, что бы оно собой не представляло, привело меня в состояние чрезвычайного нервного возбуждения. Когда мне, наконец, удалось заснуть, дивный аромат и еле слышная мелодия постоянно повторялись в моих видениях со странной яркостью, точно запечатлевшись в мозгу сильнее, чем обычные чувственные впечатления.

Я встал рано на рассвете, наполненный почти лихорадочным убеждением, что я непременно должен сейчас же посетить восточный холм и разузнать, оставило ли лучистое вращающееся колесо какие-либо осязаемые следы своего приземления. Кое-как позавтракав на скорую руку, я начал восхождение, вооруженный этюдником и карандашами. Это был короткий подъем среди обрушенных валунов, крепких лиственниц и карликовых дубов, которые приняли форму низкого кустарника.

Вершина имела площадь в несколько сотен ярдов и приблизительно овальную форму. Она полого спускалась в восточном направлении и с двух сторон заканчивалась отвесно расколотыми утесами и зазубренными обрывами. Земляные тропинки пролегали между огромными гранитными складками, выходящими на поверхность, но эти тропинки были лишены всякой растительности, лишь чахлые горные цветы и трава пробивались кое-где по обочинам. Место было в основном захвачено зарослями сучковатых и раскидистых можжевельников, укоренившихся прямо в твердой скале. С самого начала оно стало одним из моих любимых прибежищ. Я сделал множество эскизов этих корявых деревьев, некоторые из них, как я искренне думаю, старше знаменитых секвой и ливанских кедров.

Окидывая восхищенным взглядом пейзаж, залитый ярким светом безоблачного утра, я сначала не заметил ничего необычного. Как всегда, на островках рыхлой земли виднелись следы оленей, но кроме них, да еще отпечатков моих собственных ног, оставленных в предыдущие посещения, не обнаружил признаков других гостей. Несколько разочарованный, я начал думать, что светящееся колесо останавливалось где-то далеко в космосе, а не на этом холме.

Затем на нижних ступенях гребня я обнаружил в укромном местечке нечто, прежде скрытое от моего взгляда деревьями и гранитными выступами.

Это была пирамида из гранитных осколков, которую я никогда не видел ни в одном из моих походов по горам. Построенная в форме четкой звезды с пятью углами, она возвышалась, доставая мне до пояса, в центре участка, покрытого просеянным грунтом и песком. Над ней росло несколько горных флоксов. На одной стороне торчали обуглившиеся останки дерева, уничтоженного недавно попавшей в него молнией. С других сторон сходились острым углом высокие стены, с которых склонялись несколько можжевельников, изогнувшиеся, точно драконы с цепкими когтями, вгрызшиеся в расколотый утес.

На вершине этого странного кургана я обнаружил тусклый холодно поблескивающий камень с похожими на звездочки крапинками, которые повторяли все углы и совпадали с ними. Я подумал, что этот камень, несомненно, огранен искусственно. Он был из неизвестного мне материала, который, я был абсолютно уверен, никогда не добывался в этом краю.

Я ощутил восторг первооткрывателя, полагая, что набрел на доказательства инопланетной тайны. Пирамиду, с какой бы целью она ни строилась, и кто бы ни были ее строители, возвели за одну ночь, ибо день назад я посещал это место чуть раньше заката и непременно увидел бы это сооружение, будь оно здесь в то время.

По какой-то причине я раз и навсегда отмел любую идею о причастности людей. Мне в голову пришла странная мысль, что путешественники из чужих миров остановились на этом холме и оставили таинственный курган как знак их пребывания. Таким образом, загадочное ночное происшествие становилось хоть сколько-нибудь понятным, если не совершенно объяснимым.

Завороженный отпечатком сверхъестественной тайны, я остановился на краю песчаного островка на расстоянии примерно двенадцати футов от пирамиды и, объятый огнем фантастической догадки, шагнул вперед, чтобы более подробно исследовать это сооружение. К моему крайнему удивлению, она отступила передо мной, сохраняя то же самое расстояние. Я делал шаг за шагом, но земля подо мной уплывала прочь, точно движущаяся дорожка. Мои ноги ступали в прежние следы, и я не мог хоть немного продвинуться к цели, которая так очевидно располагалась на расстоянии вытянутой руки! Мои движения ничто не связывало, но я чувствовал усиливающееся головокружение, которое скоро стало граничить с тошнотой.

Мое замешательство легче представить, чем выразить. Казалось очевидным – либо я, либо природа внезапно сошли с ума. Происходящее было абсурдным, невозможным – оно попирало все основные законы измерения. Какими-то необъяснимыми способами пирамида приобрела загадочные свойства.

Чтобы тщательнее исследовать эти гипотетические свойства, я оставил свои попытки приблизиться к кургану напрямую, и начал огибать участок, повторяя попытку под углом. Странное сооружение, как выяснилось, было недоступно со всех сторон: на расстоянии двенадцати футов земля начинала свое зловещее движение, когда я пытался его преодолеть. Пирамида, на самом-то деле, могла быть в миллионах миль отсюда, в бездне между мирами!

Через некоторое время я бросил свои странные и напрасные эксперименты, усевшись под одним из нависающих можжевеловых деревьев. Тайна сводила меня с ума, она вызывала какое-то сумасшедшее головокружение, когда я начинал обдумывать ее. Но зато привносила в установившийся порядок вещей оживление нового, и возможно, сверхъестественного элемента. Оно говорило о скрытых бесконечных пространствах, которые я тщетно жаждал исследовать, и побуждало мою лихорадочную фантазию к неудержимым полетам.

Пытаясь прекратить строить догадки, я тщательно зарисовал звездообразный курган со всех сторон. Разумеется, существа, которые возвели его, должны были оставить свои следы. Однако нигде не нашлось различимых глазом отпечатков, и я ничего не смог узнать из расположения камней, сложенных с безукоризненной аккуратностью и симметрией. Я все еще был сбит с толку камнем с пятью точками на вершине, ибо не припоминал ни одного земного минерала, который мог бы сравниться с этим веществом. Он казался слишком темным для лунного камня или хрусталя, но чересчур светлым и блестящим для гипса.

Тем временем, пока я сидел там, делая зарисовки, на меня мимолетно повеяло тем пряным ароматом, который затопил мою хижину прошлой ночью. Он возникал и исчезал, и я даже не был полностью уверен в его присутствии.

Через некоторое время я поднялся и устроил тщательный осмотр холма, чтобы узнать, не оставили ли загадочные гости еще каких-либо следов своего пребывания. На одной из песчаных дорожек мне на глаза попался необычный отпечаток, похожий на размытый трехпалый след какой-то невероятно гигантской птицы.

Неподалеку виднелась маленькая выемка, недостающий обломок камня из которой, несомненно, использовали в строительстве пирамиды. Трехпалый след был совсем неотчетливым, точно оставивший его ходил с воздушной легкостью. Но за исключением этого неясного следа, мой поиск не дал абсолютно никаких результатов.

II. Мрак сгущается

В течение последующих недель неземная загадка, на которую я натолкнулся, преследовала меня с неотступностью мании. Возможно, если бы я с кем-то обсудил ее, и этот кто-то смог бы пролить спокойный и трезвый свет технического знания, я в какой-то степени освободился бы от наваждения. Но я был совершенно один, и, насколько мне известно, никто не появлялся в окрестностях пирамиды.

Неоднократно я возобновлял попытки приблизиться к колдовской пирамиде, но неслыханное свойство незримого удаления и эффект бегущей дорожки в пространстве вокруг нее, охраняли пирамиду от вторжения незваных гостей. Столкнувшись с бессилием законов земной геометрии, я чувствовал безумие человека, перед которым в мнимой надежности его уютного мирка вещей вдруг раскрылась зияющая бездна безграничности.

Я сделал карандашный рисунок длинного, неотчетливого отпечатка трехпалой ноги, пока гуляющие в Сьеррах ветры не занесли его, и по этому следу пытался воссоздать в воображении побывавшее здесь существо, подобно палеонтологу, который по одной кости восстанавливает облик доисторического чудища. Пирамида послужила темой для многочисленных набросков, и я полагаю, что создал и отверг по очереди все мыслимые теории о ее назначении и личности строителей.

Был ли это памятник, обозначавший могилу межзвездного путешественника с Алгола или Альдебарана? Была ли она возведена как знак открытия и обладания неизвестного Колумба с Ачернара, приземлившегося на нашей планете? Указывал ли он местоположение загадочного клада, к которому его хозяева намеревались вернуться когда-либо в будущем? Была ли это веха между двумя измерениями, диковинный дорожный столб для других путешественников, пересекающих границу между мирами, следующих из одной бездны в другую?

Все гипотезы были одинаково обоснованными – и столь же бесполезными. Перед лицом завораживающей загадочности пирамиды собственное невежество доводило меня до исступления.

Прошла еще пара недель, и июль уже подходил к концу, когда я заметил новые явления. Мне кажется, я уже упоминал, что в заколдованном кругу, охранявшем пирамиду, росло несколько тоненьких стебельков горных флоксов. Однажды с изумлением, граничившим с настоящим шоком, я обнаружил поразительную перемену, произошедшую с цветами. Количество лепестков удвоилось, и теперь они стали необычно огромными и имели яркий пурпурный и сияющий рубиновый оттенок. Эта перемена могла происходить в течение некоторого времени постепенно, пока я не видел цветы, но могла случиться и за одну ночь. Как бы то ни было, маленькие скромные лепестки приобрели пышность и великолепие асфоделей какой-то мифологической земли!

Точно невидимым рвом защищенные от посягательств любого смертного, они пламенели в этом магическом кругу. День за днем я возвращался туда, охваченный благоговейным трепетом человека, ставшего свидетелем чуда, и видел там эти все более яркие и огромные цветы, точно питаемые какими-то иными стихиями, чем обычный воздух и почва.

Некоторое время спустя я заметил точно такую же перемену, произошедшую с ягодами на толстом можжевеловом суке, нависавшем над границей круга. Маленькие бледно-голубые шарики невероятно увеличились и налились сияющим кармином, будто огненные яблоки диковинного райского сада. Листва на ветке можжевельника зеленью могла бы соперничать с пышной тропической растительностью. Но на остальной части дерева, которая не попала в загадочный круг, листья и ягоды оставались совершенно обыкновенными.

Все было точно так, как если бы что-то из другого измерения проникло в наш мир… Я чувствовал, что звезда из блестящего безымянного камня, венчавшая пирамиду, – источник или ключ к разгадке этого необыкновенного явления. Но я не мог ни узнать ничего, ни доказать, и был уверен лишь в одном: я стал свидетелем действия сил, никогда прежде не попадавших в поле зрения человечества. Эти силы подчинялись своим собственным законам, похоже, совершенно не совпадавшим с началами, которые человек самонадеянно считал основой явлений природы.

Загадку засекретили шифром, к которому не было ключа.

Я уже забыл точную дату тех событий, которые вынесли меня за границы времени и пространства. В самом деле, мне кажется, что невозможно датировать их по земной хронологии. Иногда я думаю, что они принадлежат оборотам другого мира; иногда – что ничего этого просто не случилось, а иногда – что они все еще происходят или произойдут когда-то в будущем.

Однако я помню, что в тот роковой вечер полумесяц успел взойти над темными утесами и молчаливыми пихтами. В воздухе уже чувствовалось пронизывающее дыхание наступающей осени. Я закрыл дверь и окна и разжег огонь из сухих веток можжевельника, наполнивших хижину своим неуловимым фимиамом. Я слышал пение ветра в высоких кедрах, сидя за столом и проглядывая свои последние наброски пирамиды и ее окрестностей, и уже, наверное, в миллионный раз сомневаясь, что я или кто-нибудь еще смогут разгадать эту неземную загадку.

В тот вечер моих ушей снова коснулась негромкая нежная музыка, звучавшая точно в самых потаенных извилинах моего мозга, потом я уловил таинственный аромат. Сначала мелодия казалась всего лишь воспоминанием о звуке, но затем стала громче, потекла плавной рекой и полилась наружу, медленно, извилисто, точно сквозь изгибы раковины незримого моллюска, ее запутанный шепот окружил меня. Хижина, пространство за ее пределами, да и небеса наполнились звуками горнов и флейт, грезивших о невыносимо прекрасной стране чудес.

Затем, заглушив благоухание горящих ярким огнем, но не дающих дыма дров, моих ноздрей коснулся другой аромат – пряный и изысканный. Казалось, что закрытые окна и двери не были помехой для него, он проник по какой-то иной среде, а не воздуху, по какому-то другому пути, нежели окружающее пространство, в котором мы двигались и существовали.

В лихорадке восторженного удивления и любопытства я распахнул дверь и выбежал наружу, окунувшись в океан божественного аромата и мелодии, словно переполнявшей весь мир. На восточном холме, как я и ожидал, замедляло свое вращение колесо света, зависнув за огромными можжевельниками. Лучи были приглушенными и бесцветными, как и раньше, но их сияние на этот раз не затмевал лунный свет.

Я ощутил непреодолимое желание разгадать загадку, оно потянуло меня рвануться, продираясь сквозь скалистые глыбы и стелющиеся колючие кусты, наверх, навстречу этому свету. Когда я добрался до вершины, музыка превратилась в еле слышный далекий шепот, а колесо вращалось в отдалении.

Зачатки той осторожности, с которой человечество всегда относилось к присутствию непонятных вещей, побуждало меня замедлить так опрометчиво начатую гонку. Однако несколько огромных деревьев и гранитных выступов все еще отделяли меня от источника дрожащих лучей. Я подобрался ближе и с невыразимым волнением, как некое мистическое подтверждение, увидел, что излучение действительно исходило из того места, где возвышалась пирамида в форме звезды.

Я с легкостью вскарабкался на массивные складки утеса, отыскав позицию, с которой мог бы без помех смотреть на эту таинственную площадку. Ползком на животе, укрытый выступающими можжевельниками, я добрался до своей цели и мог выглядывать из-за тяжелого сука, росшего горизонтально вдоль скалы.

Песчаный островок, на котором была воздвигнута пирамида, лежал подо мной. В воздухе, ровно и неподвижно, чуть отклонившись к одной стороне пирамиды, висел странный корабль, который я могу сравнить только с огромным открытым катером. Его нос и корма задирались кверху. В центре, над фальшбортом, возвышалась короткая мачта или тонкий столб, увенчанный ослепительно ярким диском, из которого, точно спицы из ступицы, вертикально и поперечно исходили лучи светящегося колеса. Корабль был сделан из совершенно прозрачного материала, я видел смутные очертания простирающегося за ним пейзажа, и лучи били в землю сквозь его дно. Диск, насколько я мог судить по той сильно урезанной картине из своего убежища, казался единственным подобием механизма на корабле.

Мне представлялось, что растущая луна из молочного хрусталя спустилась вниз, чтобы залить укромный уголок леса своим инопланетным светом. И нос этого месяца находился не далее чем в шести или семи футах от гранитной стены, бывшей местом моего наблюдения!

Четыре существа, которых я не мог сравнить ни с одним земным созданием, реяли над пирамидой без крыльев или какой-либо опоры, как будто не зависели от земной гравитации. Хотя рост их и был чуть меньше человеческого, во всем облике проскальзывало что-то изящное и невесомое, присущее лишь птицам и насекомым. Их тела были почти прозрачными, позволяющими смутно видеть сплетения вен и сухожилий, точно переливающиеся нити сквозь просвечивающую ткань жемчужного и бледно-розового цвета.