Текст книги "Капитализм всеобщего блага. Новая модель мировой экономики"

Глава 4
Разделенное общество

Проснувшись утром 12 августа 1961 года, жители Берлина столкнулись с новой суровой реальностью. В самом центре города возникла стена, разделившая его на две части. Это событие было, по сути, кульминацией продолжительного процесса расхождения геополитических интересов, и тем не менее оно стало для многих серьезным потрясением. Берлинская стена простоит почти 30 лет и оставит глубокий след в душах нескольких поколений немцев.

Пятнадцатью годами ранее, по итогам Второй мировой войны, немецкие войска были разгромлены армиями союзников. Советский Союз, США, Великобритания и Франция свергли нацистский режим, положив конец самой разрушительной войне в истории. Однако завершение одной войны ознаменовало собой начало нового конфликта. Германия была разделена на две части, ту же участь уготовили и для Берлина. Восточный Берлин, подконтрольный Советскому Союзу, впоследствии стал частью территории, получившей название Германская Демократическая Республика (ГДР). Западная же часть города, контролировавшаяся союзниками СССР, отошла к прозападной по ориентации Федеративной Республике Германии, которую сформировали западная и южная части страны.

Берлин, ранее бывший столицей единого государства, находился в весьма нестабильном положении, поскольку на его территории теперь проживали весси (жители Западной Германии), в американских, французских и британских кварталах, и осси (жители Восточной Германии) – в советских кварталах. Такая ситуация не могла сохраняться долго. Напряженность между двумя образовавшимися нациями росла, а случаи побега из коммунистической восточной части города в свободную западную создавали все больше проблем, в связи с чем руководство ГДР в 1961 году приняло решение о строительстве стены. Разделив город ровно посередине, стена закрыла для всех жителей ГДР доступ в западную его часть. Таким образом, Берлинская стена определила границы геополитического раздела на несколько десятилетий.

Раздел Германии и ее воссоединение

Я, вероятно, как и все немцы, и люди всего земного шара, живо помню тот момент, когда воздвигли стену. Мне тогда исполнилось 23 года, и я был в курсе политической ситуации в моей родной стране и в Европе в целом. В юности я много месяцев путешествовал по территории свободной Западной Европы и участвовал в молодежных движениях, продвигавших идею общеевропейской идентичности, вне зависимости от того, были мы немцами, французами, британцами или итальянцами. Мы желали, чтобы новая идентичность нашла отражение в политической и социальной жизни в результате реализации проекта Европейского экономического сообщества, позднее преобразованного в Европейский союз.

Кроме того, в тот период формировалась новая реальность, в которой страны отказались от попыток наладить сотрудничество и выбирали каждая свой путь развития. Возведение Берлинской стены вполне соответствовало подобной стратегии. Этот шаг стал одним из эпизодов холодной войны между восточной частью мира, возглавляемой Советским Союзом, и западным блоком во главе с США. За несколько месяцев до появления Берлинской стены кубинские эмигранты при поддержке американского правительства предприняли попытку свержения молодого коммунистического режима Фиделя Кастро. Провалившаяся попытка государственного переворота осталась в истории как события в Заливе Свиней. Два года спустя разразился Карибский кризис. На протяжении месяцев и даже лет, последовавших за этим столкновением, и Советский Союз, и Соединенные Штаты Америки продолжили наращивать свои запасы оружия массового поражения, в результате чего мир оказался на грани развязывания ядерной войны, которой едва удалось избежать.

Но вернемся в Берлин, где разделение двух миров наиболее наглядно демонстрировала Стена, возведенная прямо напротив Брандербургских ворот. Стена располагалась непосредственно позади знаменитых ворот, в буквальном смысле перекрывая путь из демократической западной части Берлина в землю Бранденбург, опоясывающую город с востока. Скрытые за Стеной с колючей проволокой Ворота стали основным ориентиром. Политические лидеры Германии и других стран мира произносили речи на фоне Брандербургских ворот, что было весьма символично. Именно здесь в 1963 году, желая поддержать жителей города, президент США Джон Ф. Кеннеди произнес фразу «Ich bin ein Berliner» («Я – берлинец») (1). Здесь правящий бургомистр Западного Берлина Рихард фон Вайцзеккер в 1985 году заявил, что «вопрос, касающийся ситуации в Германии, останется открытым до тех пор, пока Брандербургские ворота закрыты». И наконец, здесь в 1987 году президент США Рональд Рейган просил советского лидера Михаила Горбачева «открыть эти ворота» и «снести эту стену» (2).

Однако на протяжении без малого трех десятилетий все призывы не давали никакого результата. Весси, жители Западного Берлина, видели Бранденбургские ворота лишь издали, а те, чьи друзья или родные остались в Восточном Берлине, несколько десятилетий не имели возможности встретиться с ними. После возведения Стены сотни человек погибли, пытаясь перелезть через нее. Таким образом, Стена стала осязаемым воплощением «железного занавеса», который в скором времени отделил не только Берлин и Германию, но и европейские государства в целом. Правда, население западной части Берлина, как и прежде, проживало в свободном демократическом государстве, тогда как жители Восточного Берлина и прилегающих к нему территорий, таких как Бранденбург, оказались в абсолютно иных условиях. Общество в буквальном смысле было разделено.

Все изменилось 9 ноября 1989 года. После того как прошел слух о том, что когда-то в будущем заграждение могут убрать, тысячи людей взобрались на Стену с обеих сторон. Советский Союз к тому моменту представлял собой колосса на глиняных ногах; его границы от Польши до Венгрии трещали по швам. Для общества, которое так долго было разделено, эти события стали последней каплей, переполнившей чашу терпения. Военная охрана лишь наблюдала со стороны за тем, как воодушевленная толпа людей взбиралась на Стену, чтобы увидеть Бранденбургские ворота и впервые в жизни двух поколений людей заглянуть по ту сторону Стены. Взбираясь на Стену, эти мужчины и женщины преодолевали нечто большее, чем физическую преграду: осси и весси хотели донести миру идею о том, что отныне они – единое общество. Фотографии взобравшихся на Стену людей облетели весь мир, увидели их и в Восточной Германии, еще находившейся тогда под контролем коммунистического руководства.

Случившееся тем ноябрьским вечером запустило цепь исторических событий, о которых многие читатели наверняка помнят. В течение нескольких месяцев рухнул так называемый «железный занавес», лишились власти действующие правительства стран, ранее за ним скрытых, в том числе государств Центральной и Восточной Европы, объединенных Варшавским договором. Коренные изменения, произошедшие в Восточной Германии в тот период, особенно впечатляли. В декабре 1989 года Берлинская стена была полностью разрушена, а Бранденбургские ворота – вновь официально открыты. Сотни тысяч людей перемещались из восточной части города в западную и обратно, впервые за несколько десятилетий встречались с друзьями и родственниками. Эти события имели большое значение также и в истории развития Всемирного экономического форума. В моей ранее изданной книге об истории форума я писал (3):

«Ежегодная встреча (в Давосе) 1990 года стала той самой площадкой для дискуссий, которые могли значительно ускорить процесс объединения Германии. Первые встречи федерального канцлера Западной Германии Гельмута Коля и вновь избранного премьер-министра Восточной Германии Ханса Модрова в Давосе имели решающее значение для утверждения курса на воссоединение Германии. Коль признал, что начать процесс следует безотлагательно. В ГДР происходила активная интеграция, и для поддержания финансовой стабильности республике срочно требовалась экономическая помощь. Модров был сильно взволнован и, в свою очередь, признал, что больше не может настаивать на сохранении нейтральности после воссоединения Германии. Вернувшись в Бонн, канцлер Коль сразу приступил к работе. Спустя несколько дней, 7 февраля, его кабинет утвердил официальное предложение по созданию валютного союза двух Германий. Восемь месяцев спустя процесс был завершен, и 3 октября 1990 года Германия воссоединилась» (4).

На протяжении многих лет после воссоединения Германии население поддерживало политику правительства, направленную на укрепление связей между востоком и западом страны с целью их полноценного объединения. В земле Бранденбург, окружающей Берлин, абсолютное большинство избирателей голосовали за две ведущие «универсальные» партии: Христианских демократов от правоцентристов и социал-демократов от Социал-демократической партии Германии. На первых свободных выборах эти партии получили в сумме две трети голосов избирателей Бранденбурга (на третьем месте оказались бывшие коммунисты). Подобным образом ситуация складывалась и в других частях Германии. Благодаря поддержке населения страна смогла стать единым государством в политическом, социальном и экономическом смысле. Восточная Германия нуждалась в значительной финансовой поддержке для преодоления всех трудностей экономического объединения. Кроме того, разделение общества, продлившееся 40 лет, не могло не отдалить людей друг от друга. Однако стремление к единству было поистине всепоглощающим.

В сложившихся в тот период обстоятельствах никто даже предположить не мог, что не пройдет и тридцати лет, как настроения общества изменятся и оно вновь разделится. Тем не менее случилось именно так.

Два десятилетия граждане поддерживали центристские партии и ратовали за реализацию стратегии коллективного развития, но затем ситуация на территории бывшей Восточной Германии коренным образом изменилась. В течение буквально пары лет центристские партии явно утратили свой политический вес. Итоги последних выборов, прошедших в сентябре 2019 года, выглядели абсолютно неправдоподобными. Две ведущие партии набрали меньше половины, а точнее – лишь 42 % голосов избирателей. Даже если к этим цифрам добавить сумму голосов, отданных за третью традиционно участвующую в выборах партию левых (бывших коммунистов), итоги изменятся лишь незначительно. Миновав пик популярности, большая тройка ведущих политических партий потеряла почти половину своих избирателей в Бранденбурге.

Победителями стали две партии, продвигающие иные социальные и политические стратегии. Партия «Зеленых» (Die Grünen), пропагандирующая активную борьбу с климатическими изменениями, получила 10 % голосов избирателей в Бранденбурге. Им удалось привлечь внимание общества к проблеме изменения климата на планете, и другие партии в большинстве своем приветствовали выход «зеленых» на политическую арену. Однако значительно бо́льшую обеспокоенность вызвал другой момент: впервые с 1930 года на демократических выборах самый большой процент голосов был отдан за радикально настроенную партию. Партия правых радикалов «Альтернатива для Германии» (Alternative for Germany (AFD), выступающая за активную борьбу с иммиграцией, набрала 23,5 % голосов избирателей.

В целом на территории Германии ситуация развивалась аналогичным образом до тех пор, пока традиционная центристская партия Германии Христианско-демократический союз (Christian Democratic Union (CDU)) под руководством канцлера Меркель не привлекла к себе внимание благодаря предложенной ее членами взвешенной и действенной стратегии борьбы с пандемией COVID-19. Однако, несмотря на возвращение христианских демократов в топ лидеров, нельзя не отметить радикализацию правых партий и ослабление левых. Хотя стратегия партии Меркель по урегулированию кризиса, возникшего в связи с распространением коронавирусной инфекции, получила в целом положительный отклик, значительная часть населения все же высказывалась скептически как в отношении правительства в целом, так и в отношении проводимых санитарных мероприятий в частности, включая ношение медицинских масок, дистанцирование и будущую вакцинацию.

Государственные выборы 2019 года и кризис, связанный с пандемией COVID-19, обозначили завершение 30-летнего цикла. Бранденбургские ворота, некогда символизировавшие единство и надежду, теперь стали символом абсолютно другой реальности, в которой общество вновь делилось на противоборствующие лагеря и где царил глубокий скептицизм. Теперь в центре Берлина нет стены, разделяющей общество, но многие люди отказываются поддерживать центристские партии и ищут опору у партий, продвигающих более передовые, радикальные или весьма спорные идеи.

Что же произошло?

Ослабление политического центра и всплеск популизма, рост числа сторонников политики идентичности и иных крайних идеологий – явление, характерное не только для Бранденбурга или даже Германии в целом. По всему миру люди все реже голосуют за ведущие центристские партии и все чаще отдают предпочтение партиям и кандидатам, продвигающим более радикальные и противоречивые программы, в результате чего политические институты и общество раскалываются, а политическая и социальная жизнь замирает. Сформировавшаяся в послевоенные годы на Западе и просуществовавшая до недавнего времени тенденция, согласно которой ведущие партии, как правило, объединяют большинство граждан и в своих программах учитывают их потребности, теряет свою актуальность. По опыту мы знаем, что выбор в пользу более радикальных кандидатов чаще приводит к новому всплеску разногласий, а не к гармонии в обществе. Если эти силы приходят в движение, остановить процесс становится крайне непросто.

Трудно выделить какую-то одну конкретную причину поляризации общества. (В следующих главах нашей книги мы рассмотрим ряд социальных и экономических причин.) Однако поляризация, весьма вероятно, возникает как следствие существующих социально-экономических проблем, и сама является одной из их причин.

Насколько распространена проблема поляризации общества, с которой мы сталкиваемся сегодня, и в чем ее причины? Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим ряд примеров Европы и стран других регионов мира.

Ослабление политического центра

Многие из вас в курсе происходящего в общественной и политической жизни США и Великобритании, чьи внутренние дела освещаются максимально широко в сравнении с другими западными государствами. В 2016 году на пост президента США впервые на памяти ныне живущих был избран человек, не входящий в политическую элиту. В Великобритании в том же 2016 году голосование по вопросу выхода из Евросоюза (Brexit) также разделило общество практически на два равных лагеря. В обеих странах раскол не только сохраняется, но даже становится глубже. Тенденция к поляризации общества прослеживается не только в среде англосаксов: тренд значительно масштабнее и сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Рассмотрим континентальную Европу с ее парламентской демократией. На протяжении долгого времени в политической среде здесь, как и в Германии, доминировали лево– и правоцентристские партии. Однако в последние годы ведущие Народные партии (Volksparteien) распались, и лидерские позиции заняли более радикальные организации. В оставшихся же партиях произошли внутренние преобразования, после которых они превратились в более радикальные версии самих себя.

Для начала поговорим о левоцентристах. После падения «железного занавеса» и отказа от коммунистических идей многие социалистические партии Европы видоизменились, выбрав для себя более прагматичную повестку и приблизив ее по содержанию к повестке левоцентристов. Они получили поддержку большого количества избирателей и, таким образом, превратились в поистине «универсальные» партии: стали ведущей политической силой, представляющей всеобъемлющие и зачастую деидеологизированные программы. Однако вновь обретенное равновесие сохранялось недолго. В конце 2000-х годов социал-демократы во многих европейских странах начали постепенно утрачивать свое влияние. Они были широко представлены в правительстве накануне или во время кризиса госдолга, а также в период сильнейшего экономического спада, который за ним последовал, и поэтому избиратели утратили веру в эффективность политических программ левоцентристов.

Их провал на выборах был очень драматичным. На выборах в Германии в 1998 году Социал-демократическая партия во главе с канцлером Герхардом Шредером получила 40 % голосов избирателей, что стало наилучшим результатом партии на выборах с момента объединения страны. К 2019 году она не смогла набрать и 15 % голосов. Во Франции Социалистическая партия (Parti Socialiste) получала большинство голосов на выборах, а ее члены занимали пост президента вплоть до 2012 года, а уже в 2017 году она чуть не распалась. (Хотя в президентство Макрона его партия «Вперед, Республика!» (La Republique en Marche) все же стала ведущей). Социал-демократическая партия Италии утратила свое влияние еще быстрее. В 2013 году «Демократическая партия» (Partito Democratico) премьер-министра Рензи получила почти половину мест в парламенте, обеспечив левоцентристской коалиции большинство. Пять лет спустя партия утратила свою популярность и получила лишь шесть мест в парламенте.

В разных странах избиратели делали свой выбор в пользу разных партий, однако партии, одержавшие победу на выборах, в большинстве случаев не принадлежали к числу традиционно-центристских. Они выступали за проведение более радикальных реформ внутри страны, а насчет Евросоюза и мировой экономической системы высказывались крайне пренебрежительно. К примеру, во Франции представителю популистской левой партии «Непокоренная Франция» (La France Insoumise) на президентских выборах 2017 года лишь чуть-чуть не хватило голосов для прохождения во второй тур, но ему удалось набрать их практически в 3 раза больше, чем кандидату от Социалистической партии. Одной из целей радикалов является учреждение Шестой Республики взамен послевоенной Пятой. В Греции в начале 2010-х годов, когда разгоревшийся в стране долговой кризис уже вышел из-под контроля, к власти пришла партия «Сириза» (Syriza), выступавшая против применения мер жесткой экономии. Она прославилась тем, что спорила с кредиторами, в том числе из МВФ и Евросоюза, по поводу условий финансирования. Испанская партия «Мы можем» (Podemos), бросившая вызов социал-демократам на левом фланге, вышла на политическую авансцену вскоре после молодежных протестов в стране. Все эти партии объединяло в целом негативное отношение к элитам, стремление отказаться от существующих международных торговых соглашений, провести соответствующие реформы или же выйти из Евросоюза.

Другой более решительный шаг, отдаливший актуальный политический контекст от центристских партий, коснулся правоцентристов. Бо́льшую часть своей истории консервативные христианско-демократические партии были так же важны для каждой из европейских стран, как и народные партии (Volksparteien) для Германии. Они не стремились насаждать какую-либо идеологию, уходящую корнями во времена промышленной революции или просвещения – социализм или либерализм, – а вместо этого делали акцент на гуманистическом подходе к решению общественных проблем, предпочитая центристские позиции в политической жизни. Ни одному другому политику последнего времени не удавалось так твердо придерживаться столь прагматичного подхода, как канцлеру Ангеле Меркель. Однако задолго до ее прихода к власти альянс ХДС и ХСС уже был ведущей «народной партией» Германии. Еще в 1980–1990-е годы в период нахождения на посту канцлера Германии Гельмута Коля и даже ранее при канцлере Конраде Аденауэре, руководившем страной на протяжении без малого 15-ти послевоенных лет, эти партии занимали лидирующие позиции, получая на выборах порядка половины голосов избирателей (впечатляющий результат для многопартийной системы представительной демократии).

В последние годы, однако, Христианско-демократический союз (ХДС) испытывал давление со стороны правых, стремившихся заставить ХДС отказаться от гуманистического подхода и центристской политики. Кризис, связанный с наплывом беженцев в Европу, значительно усугубил ситуацию. В 2015–2016 годах более миллиона политических и экономических беженцев из ближневосточных и африканских стран наводнили регион, создав для принимающей стороны значительные социальные и политические проблемы. Меркель и ее альянс ХДС-ХСС поначалу встретили их с распростертыми объятиями. Она выступала за сохранение открытых границ, вне всякого сомнения, ни на миг не забывая о драматичных событиях, связанных с установлением «железного занавеса» и возведением Берлинской стены несколько десятилетий назад. «Мы справимся, – заявляла канцлер. – Ведь мы же справлялись с этим прежде, в период миграции с востока на запад после объединения страны, а значит, справимся и сейчас». Однако общественная поддержка политики единения и гостеприимства быстро сошла на нет, как только выяснилось, что местные сообщества не способны организовать интеграционные процессы должным образом. Многим молодым мужчинам-иммигрантам, не говорящим по-немецки, предстояло пройти довольно продолжительный процесс переобучения, освоения языка, а также преодолеть ряд административных барьеров, прежде чем они смогли бы выйти на рынок труда. Все это создавало серьезную нагрузку на социальные программы многих городов. Кроме того, в начале миграционного кризиса средства массовой информации широко освещали совершаемые иммигрантами (5) преступления, в том числе вооруженные нападения на женщин (6) в разных городах в новогодние праздники, что в итоге настроило людей против переселенцев. Тогда появилась партия «Альтернатива для Германии» (Alternative for Germany), выступавшая за закрытие границ и пересмотр подходов к интеграции иммигрантов, благодаря чему ей удалось ощутимо подняться в рейтингах. Будучи потесненными на правом фланге, ХДС-ХСС вынужденно заняли более жесткую позицию, и в 2016 году канцлер Меркель отказалась от слогана «Мы справимся». «Иногда мне кажется, что это утверждение было в некотором смысле преувеличением, ему придали слишком большое значение – настолько большое, что я бы предпочла его больше не произносить», – сказала Меркель в интервью журналу Wirtschaftswoche. Казалось, эти события могли положить конец лидерству местной «народной партии» и Европейской народной партии, к которой она принадлежала, поскольку подобные вещи начали происходить и в других странах Евросоюза. Однако прагматичный и всесторонне продуманный подход Меркель позволил ей неожиданно и весьма решительно вернуть свою прежнюю популярность, оказавшись у руководства страной в 2020 году в период кризиса, связанного с пандемией COVID-19, который ей удалось на удивление успешно урегулировать. Меркель – обладательница ученой степени, и поэтому, как ученый, свой подход к борьбе с кризисом общественного здравоохранения она формировала с учетом всех имеющихся данных. В результате Германия значительно меньше пострадала от последствий пандемии, чем другие страны, включая Францию, Испанию и Италию, а общественность вновь сплотилась вокруг прагматичного лидера центристов.

Христианско-демократические партии других европейских стран, однако, не сумели столь же успешно адаптироваться к новым условиям – пандемии COVID-19, – так как государственный аппарат их стран оказался недостаточно гибким, система здравоохранения – недостаточно надежной, а лидерам не хватило решимости взять ситуацию под жесткий контроль по примеру Меркель. Ведущие правоцентристские партии всего континента столкнулись с дилеммой: совершить резкий поворот в сторону правых взглядов, чтобы сохранить поддержку большинства, или же потерять избирателей, которые отдадут предпочтение партии, настаивающей на проведении жесткого курса. Так или иначе, это означало бы потерю христианскими демократами лидерских позиций и статуса народной партии.

В итоге позиции пропагандирующих гуманистический подход центристских партий были подорваны. Правоцентристская коалиция Италии теоретически до сих пор остается ведущей политической силой страны, как и на протяжении почти всей послевоенной истории. Однако она кардинально изменилась изнутри. На первых после свержения фашистского режима выборах коалицию возглавляла консервативная правоцентристская Христианская демократическая партия (Democrazia Cristiana). В 2000-е годы инициативу перехватила популистская партия «Вперед, Италия» (Forza Italia) Сильвио Берлускони.

В последние годы ведущую партийную коалицию Италии возглавляет весьма популярный у избирателей независимый премьер-министр Джузеппе Конте, благодаря которому коалиция начала продвигать по большей части правые взгляды. Правая националистская партия «Лига» (Lega), ранее выступавшая в коалиции с партией «Вперед, Италия», добилась грандиозных успехов на всеобщих выборах 2018 года. В то же время неноменклатурная деидеологизированная партия «Движение пяти звезд» стала еще одной правящей партией Италии, в результате чего сформировалась новая правительственная коалиция правой и неноменклатурной партий.

Во многих европейских странах происходило нечто подобное. В Польше, где в 1980-х движение Леха Валенсы «Солидарность» открыло стране путь к демократии, в последние годы ведущей стала партия правых взглядов «Право и Справедливость». Формально она до сих пор причисляет себя к христианским демократам, но теперь выражает более правые взгляды, продвигает по большей части популистскую идеологию и обладает большей популярностью, чем какая-либо иная партия в истории Польши.

В Венгрии наблюдается схожая ситуация. Коалиция правых партий «Фидес» и Христианско-демократической народной партии («Fidesz-KNDP»), без сомнения, является ведущей политической силой в стране. По своей сути партия «Фидес» также христианско-демократическая и аффилирована с Европейской народной партией в Европарламенте. Однако в связи с тем, что она придерживается жесткого курса в вопросах ограничения иммиграции, а также проводит кампанию против Евросоюза, на последних выборах в Европейскую народную партию между ней и более центристскими организациями возникли серьезные разногласия.

Экономист Бранко Миланович обобщил данные об этой тревожной тенденции графически (см. иллюстрацию 4.1). На графике он продемонстрировал, что помимо правоцентристских партий, которые становятся более «правыми» в своих взглядах, на территории Европы все бо́льшую популярность получают радикальные правые партии, еще в 2000-е годы находившиеся на задворках демократии.

Некоторые параллели можно также провести в связи с событиями, происходящими по всему миру, в том числе набирающими обороты национализмом, популизмом и более авторитарным подходом к руководству во многих странах. Хотя сопоставить тенденции политической жизни в масштабах регионов достаточно трудно, особенно в тех случаях, когда социо-экономические условия в них различны, видно, что во многих странах избиратели больше склоняются к национализму, нежели к гуманизму; к протекционизму, а не к открытости; к разделению мира на «своих» и «чужих» и выделению аутсайдеров как в рамках общества, так и в масштабах всего мира.

К примеру, в одной из наиболее густонаселенных стран Латинской Америки – Бразилии – представителя консерваторов в парламенте Жаира Болсонару избрали на пост президента в надежде на то, что этот политический аутсайдер привнесет в бразильское общество и политическую жизнь страны «законность и порядок». Хотя он и был членом конгресса на протяжении нескольких сроков, его националистский и традиционалистский подход не получил всеобщего одобрения вплоть до выборов 2018 года. С момента свержения военной диктатуры в стране в 1988 году Бразилию возглавляли лишь президенты-левоцентристы и сторонники левых взглядов. Избрание Болсонару изменило тенденцию, поскольку на избирательных участках люди выразили уверенную поддержку его радикально-консервативной политике.

Политическое руководство других стран, в частности таких членов «Большой двадцатки», как Китай, Индия, Россия и Турция, демонстрирует поворот к национализму и более авторитарной политике. Социальные и экономические условия в каждом из этих государств различны, но стремление к выбору сильного руководства, сосредоточенного на внутренних проблемах и национальных вопросах, общее для них всех. Отсюда следует второй вопрос: чем вызвано социальное разделение, которое привело к формированию такого противоречивого политического курса?

Иллюстрация 4.1. Процент голосов, набранных правыми популистскими партиями на парламентских выборах, проходивших около 2000 г., и на последних в 2017–2019 гг. Источник: Бранко Миланович

Общественные беспорядки

Зачатки раскола в обществе наметились еще 1990-е годы и в значительной степени отразились в экономической модели последних нескольких десятилетий. Их проявления заметили многие. Но прежде, чем эти процессы станут абсолютно очевидными, пройдет еще несколько десятилетий.

В 1996 году, к примеру, один из наших коллег (Клаус Шваб) уже высказывал в New York Times мнение о том, что «глобализация экономики вошла в решающую фазу. Растущее недовольство ее последствиями в первую очередь в промышленно развитых демократических государствах может весьма негативно сказаться на экономической активности и социальной стабильности в этих странах. Для общественных настроений там характерно чувство безнадежности и беспокойства, чем объясняется возникновение нового типа политиков-популистов» (8). Данное наблюдение было опубликовано в тот период, когда центристские партии подверглись лишь первым нападкам, и большинство людей жили безбедно, а голоса протестующих раздавались лишь на периферии.

Однако по мере выявления неспособности центристского правительства справляться с текущими проблемами, раскол в обществе стал углубляться. В последующие годы я общался со многими представителями протестных движений и их активистами на мероприятиях Всемирного экономического форума. И я осознал, что все эти люди – лишь первые ласточки нарастающего общественного недовольства и что необходимы системные реформы капиталистических глобальных и экономических моделей. Тем не менее, как отмечалось ранее, призывы перейти на модель капитализма всех заинтересованных сторон и к иным инклюзивным подходам, которые мы с коллегами озвучивали уже не раз, не привлекли должного внимания. Оглядываясь назад, признаю, что мы могли и должны были более подробно изложить свою позицию. Но до разразившегося в 2008 году мирового финансового кризиса наметившийся во многих промышленно развитых государствах раскол общества еще удавалось скрыть за счет преуспевающего большинства.