Текст книги "Проклятая игра"

Часть третья
Дьявольская двойка

deuce¹ – сущ.:

двойка в игральных костях или картах;

в теннисе состояние счета «ровно», при котором каждый игрок должен набрать два очка или гейма подряд, чтобы победить.

deuce² – сущ.

Мор, беда; дьявол.

V. Суеверие

29

Меньше чем через неделю после разговора у запруды в колоннах империи Уайтхеда стали появляться первые тоненькие трещины, и они быстро расширялись. На мировых фондовых рынках начались стихийные распродажи – внезапный провал веры в надежность империи. Вскоре потери стоимости акций достигли катастрофических величин. Лихорадка продаж, однажды подхваченная, казалась почти неизлечимой.

За один день в поместье собралось больше посетителей, чем Марти когда-либо видел. Среди них, конечно, были знакомые лица. Но на этот раз были десятки других: финансовых аналитиков, предположил он. Японские и европейские гости смешивались с английскими, пока в этом месте не зазвучало больше акцентов, чем в ООН.

Кухня, к большому раздражению Перл, стала импровизированным местом встречи для тех, кому не следовало быть под рукой у великого человека. Они собирались вокруг большого стола, чтобы обсудить стратегии, ради формулирования которых приехали сюда, и требовали кофе в неограниченном количестве. Их дебаты, как обычно, непонятны Марти, однако из подслушанных обрывков становилось ясно, что корпорация столкнулась с необъяснимой чрезвычайной ситуацией. Повсюду происходили обвалы ошеломляющих масштабов; шли разговоры о правительственном вмешательстве, чтобы предотвратить неминуемый крах в Германии и Швеции; поговаривали также о саботаже, который спровоцировал катастрофу. Казалось, среди этих пророков витала общепринятая точка зрения, что лишь тщательно разработанный план – тот, который готовился в течение нескольких лет, – мог нанести настолько серьезный ущерб финансам корпорации. Ходили слухи о тайном вмешательстве правительства и заговоре конкурентов. Паранойя в доме не знала границ.

Что-то в том, как эти люди досадовали и пререкались, вскидывая руки в попытке опровергнуть замечания предыдущего оратора, показалось Марти абсурдным. В конце концов, они никогда не видели миллиарды, которые потеряли и приобрели, и людей, чьи жизни небрежно перестроили. Все это было абстракцией, числами в их головах. Марти не видел в этом смысла. Власть над условными состояниями – лишь мечта о власти, но не сама власть.

На третий день, когда все уже не могли выдумывать новые уловки и молились о чудесном воскресении из мертвых, на которое не было и намека, Марти столкнулся с Биллом Тоем, увлеченным жарким спором с Двоскиным. К его удивлению, Той, увидев проходящего мимо Марти, окликнул его, прервав разговор. Двоскин, нахмурившись, поспешил прочь, оставив Тоя и Марти разговаривать.

– Ну, незнакомец, – сказал Той, – как поживаешь?

– Я в порядке, – сказал Марти. Той выглядел так, словно давно не спал. – А ты?

– Выживу.

– Есть идеи, что происходит?

Той криво усмехнулся.

– Понятия не имею, – сказал он. – Я никогда не был денежным мешком. Ненавижу эту породу. Хорьки.

– Все говорят, что это катастрофа.

– О да, – сказал он невозмутимо, – я думаю, так оно и есть.

Лицо Марти вытянулось. Он надеялся услышать слова утешения. Той уловил его дискомфорт и понял причину.

– Ничего ужасного не случится, – сказал он, – до той поры, пока мы будем вести себя уравновешенно. Ты не потеряешь работу, если тебя это тревожит.

– Такое действительно пришло мне на ум.

– Выкинь из головы. – Той положил руку на плечо Марти. – Если бы я думал, что все так плохо, я сказал бы тебе.

– Я знаю. Просто начинаю нервничать.

– А кто не нервничает? – Той крепче сжал Марти. – Что скажешь, если мы вдвоем отправимся в город, когда худшее останется позади?

– Я бы с удовольствием.

– Ты был в казино «Академия»?

– У меня никогда не было денег.

– Я отвезу тебя. Мы потеряем часть состояния Джо за него, ага?

– Звучит неплохо.

Тревога все еще не сходила с лица Марти.

– Послушай, – сказал Той, – это не твоя драка. Понимаешь? Что бы ни случилось с данного момента, это будет не твоя вина. Мы совершили несколько ошибок на этом пути и теперь должны заплатить за них.

– Ошибок?

– Иногда люди не прощают, Марти.

– И все это, – Марти обвел рукой весь цирк, – потому что люди не прощают?

– Ты уж поверь. Это лучшая из возможных причин.

Марти вдруг пришло в голову, что Той в последнее время стал аутсайдером, он уже не та ключевая фигура в мировоззрении старика, какой был раньше. Объясняло ли это кислое выражение, появившееся на его усталом лице?

– Ты знаешь, кто за это в ответе? – спросил Марти.

– А что может знать боксер? – сказал Той с явной иронией, и Марти вдруг понял, что этот человек знает все.

Дни паники растянулись на неделю без признаков ослабления. Лица советников изменились, но нарядные костюмы и умные речи остались прежними. Несмотря на приток новых людей, Уайтхед все более небрежно относился к мерам безопасности. Марти все реже бывал со стариком; кризис, казалось, вытеснил из папиной головы мысли об убийстве.

Этот период не обошелся без сюрпризов. В первое же воскресенье Куртсингер отвел Марти в сторону и стал обольщать: произнес продуманную речь, которая началась с бокса, перешла к удовольствиям от физической близости между мужчинами и закончилась прямым предложением денег. «Всего полчаса, ничего особенного». Марти за несколько минут до признания Куртсингера догадался, чем это пахнет, и приготовил вполне вежливый отказ. Они расстались весьма дружелюбно. Если отбросить подобные забавы, это было время апатии. Ритм жизни в доме нарушился, а установить новый не представлялось возможным. Единственное, что позволяло Марти сохранить рассудок, – держаться как можно дальше от дома. Он много бегал на той неделе, часто гоняясь за своим хвостом по всему периметру поместья, пока не наступала фуга истощения, и он мог вернуться в свою комнату, пробираясь через хорошо одетые манекены, слонявшиеся в каждом коридоре. Наверху, за дверью, которую он с радостью запирал (чтобы не впускать их, а не чтобы не выпускать себя), он принимал душ и спал долгие часы глубоким сном без сновидений, который ему так нравился.

У Карис такой свободы не было. С той самой ночи, когда собаки нашли Мамуляна, ей иногда приходило в голову поиграть в шпиона. Почему это произошло, она не знала. Она никогда особо не интересовалась тем, что происходит в Приюте. Более того, всячески избегала контактов с Лютером, Куртсингером и остальными членами отцовской когорты. Однако теперь ее без предупреждения одолевали странные побуждения: пойти в библиотеку, на кухню или в сад и просто наблюдать. Она не получала никакого удовольствия от этого занятия. Многое из услышанного не могла понять; гораздо больше было просто пустых сплетен финансовых торговок рыбой. Тем не менее она сидела часами, пока не утоляла смутный аппетит, а потом уходила, возможно, чтобы послушать очередную дискуссию. Некоторые собеседники знали, кто она такая, а тем, кто не знал, она представлялась наиболее простым образом. Как только ее полномочия были установлены, никто не подвергал сомнению право присутствовать здесь.

Она также отправилась навестить Лилиан и собак в унылом строении за домом. И вовсе не потому, что ей нравились эти животные, – просто хотелось посмотреть на них, ради самого факта; посмотреть на замки́, клетки и щенков, играющих возле матери. Мысленно она наметила расположение псарен относительно забора и дома, измеряя путь шагами на случай, если придется искать их в темноте. Зачем ей понадобилось это место, ускользнуло от нее.

В этих вылазках Карис старалась не попадаться на глаза ни Мартину, ни Тою, ни, что хуже всего, отцу. Это была игра, в которую она играла, хотя ее точная цель оставалась загадкой. Может, она составляла карту этого места и поэтому несколько раз ходила из одного конца дома в другой, проверяя и перепроверяя географию, рассчитывая длину коридоров и запоминая, как комнаты соединяются друг с другом? Какова бы ни была причина, это глупое занятие отвечало невысказанной потребности в ней, и когда оно завершится, лишь тогда, эта потребность объявит себя удовлетворенной и на некоторое время оставит в покое. К концу недели она знала этот дом так, как никогда прежде; побывала во всех комнатах, кроме единственной, где жил отец, что было запрещено даже ей. Она проверила все входы и выходы, лестницы и коридоры с тщательностью вора.

Странные дни, странные ночи. Неужели это безумие, подумала она.

Во второе воскресенье – одиннадцать дней кризиса – Марти вызвали в библиотеку. Там находился Уайтхед, выглядевший, вероятно, несколько усталым, но не слишком напуганным огромным давлением, которое он испытывал. Он был одет для прогулки на свежем воздухе – в пальто с меховым воротником, которое было на нем во время символического визита на псарню.

– Я уже несколько дней не выхожу из дома, Марти, – объявил он, – и в голове у меня совсем помутилось. Думаю, нам стоит прогуляться, тебе и мне.

– Я прихвачу куртку.

– Да. Пистолет тоже.

Они вышли через черный ход, избегая вновь прибывших делегаций, которые еще толпились на лестнице и в коридоре, ожидая доступа в святая святых.

Был чудесный день, девятнадцатое апреля. Тени легкомысленных облаков пробегали по лужайке, словно беспутные плясуны.

– Мы пойдем в лес, – сказал старик, направляясь к выходу.

Марти почтительно шел в паре ярдов позади, остро осознавая, что Уайтхед вышел, чтобы очистить свой разум, а не поговорить.

Лес гудел от бурной деятельности. Новая поросль, пробивающаяся сквозь гниль прошлогодней осени; отчаянно смелые птицы, падающие и поднимающиеся между деревьями, любовные песни на каждой второй ветке. Они шли несколько минут не разбирая дороги, Уайтхед почти не поднимал головы от своих ботинок. Вне поля зрения учеников он куда откровеннее демонстрировал бремя осады: склонив голову, брел между деревьями, не обращая внимания ни на пение птиц, ни на треск в листве.

Марти наслаждался. Всякий раз, когда он пересекал данную территорию раньше, это было на бегу. Теперь ему пришлось замедлить шаг, и стали видны детали леса. Путаница цветов под ногами, грибки, прорастающие во влажных местах между корнями, – все приводило его в восторг. Он подобрал несколько камешков на ходу. На одном обнаружился окаменелый отпечаток папоротника. Он подумал о Карис и голубятне, неожиданная тоска по ней всколыхнулась на краю сознания. Не имея причин препятствовать этому ощущению, Марти его впустил.

Как только он признался, тяжесть чувства к ней потрясла его. Он почувствовал себя жертвой заговора; будто в последние несколько дней его эмоции трудились в укромном местечке внутри, превращая умеренный интерес к Карис в нечто более глубокое. Однако у него было мало шансов разобраться в этих явлениях. Когда он оторвал взгляд от каменного папоротника, Уайтхед шел далеко впереди. Отбросив мысли о Карис, Марти ускорил шаг. Солнечные лучи и тени двигались сквозь деревья, когда легкие облака, которые раньше летели по ветру, уступили место более тяжелым образованиям. Ветер начал остывать; время от времени в нем мелькали капельки дождя.

Уайтхед поднял воротник. Его руки были засунуты в карманы. Когда Марти подошел к нему, его встретили вопросом:

– Ты веришь в Бога, Мартин?

Вопрос возник из ниоткуда. Не подготовленный к этому, Марти мог только ответить: «Я не знаю», что было, как заведено с ответами на этот вопрос, достаточно честно.

Но Уайтхед хотел большего. Его глаза сверкнули.

– Я не молюсь, если вы об этом, – сказал Марти.

– Даже перед судом? Не перекинулся парой слов с Всевышним?

В этом допросе не было никакого юмора, злого или иного. И снова Марти ответил так честно, как мог.

– Я точно не помню… Тогда, наверное, я что-то сказал, да. – Он остановился. Облака над ними закрыли солнце. – Да уж, много пользы мне это принесло.

– А в тюрьме?

– Нет, я никогда не молился. – Он был в этом уверен. – Ни разу.

– Но ведь в Уондсворте были богобоязненные люди?

Марти вспомнил Хезелтайна, с которым делил камеру в течение нескольких недель в начале своего срока. Закоренелый зэк, Малец провел за решеткой больше лет, чем на свободе. Каждую ночь перед сном он бормотал в подушку искаженную молитву – «Отче наш, суть ищущий на небесах, давно све́тится имя твое…» – не понимая ни сути слов, ни их значения, просто повторяя зазубренный текст, как делал всю свою жизнь каждый вечер, пока, по-видимому, не переврал смысл до неузнаваемости – «…и ботва есть царь, то силы злы на веки. Аминь».

Не это ли имел в виду Уайтхед? Было ли в молитве Хезелтайна уважение к Творцу, благодарность за сотворенное или хотя бы предчувствие Судного дня?

– Нет, – ответил Марти. – Не совсем богобоязненные. Я имею в виду… что толку?

Там, откуда пришла эта мысль, было нечто большее, и Уайтхед ждал его с терпением стервятника. Но слова застряли у Марти на языке, отказываясь быть произнесенными.

– Почему ты считаешь, что это бесполезно, Марти? – подбодрил его старик.

– Потому что все дело в случае, верно? Я хочу сказать, всем управляет случайность.

Уайтхед едва заметно кивнул. Они долго молчали, пока старик не сказал:

– Знаешь, почему я выбрал тебя, Мартин?

– Вообще-то нет.

– Той никогда ничего тебе не говорил?

– Он сказал, что, по его мнению, я справлюсь с этой работой.

– Ну, многие советовали не брать тебя – считали неподходящей кандидатурой по ряду причин, в которые нам нет нужды вдаваться. Даже Той не был уверен. Ты ему понравился, но он не был уверен.

– Но вы все равно наняли меня?

– Да, я это сделал.

Марти находил эту игру в кошки-мышки невыносимой.

– Теперь вы скажете мне, почему?

– Ты игрок, – ответил Уайтхед. Марти почувствовал, что знал ответ задолго до того, как он прозвучал. – У тебя не было бы никаких неприятностей, если бы не пришлось выплачивать большие карточные долги. Разве я не прав?

– Более или менее.

– Ты потратил все, что заработал, до последнего пенни. По крайней мере, так показали твои друзья на суде. Растратил все впустую.

– Не совсем. У меня было несколько больших выигрышей. Действительно больших.

Взгляд, которым Уайтхед наградил Марти, был острым как скальпель.

– После всего, что ты пережил – после всех страданий, которые испытал из-за своей болезни, – ты по-прежнему говоришь о своих больших выигрышах.

– Я вспоминаю хорошее, как сделал бы любой на моем месте, – ответил Марти, защищаясь.

– Тебе повезло.

– Нет! Я был хорош, черт возьми.

– Это была счастливая случайность, Мартин. Ты сам так сказал минуту назад. Что всё – случайность. Как можно быть хорошим в том, что случайно? В этом нет смысла, верно?

Этот человек был прав, по крайней мере на первый взгляд. Но все не так просто, как он думал, не так ли? Все было случайностью – он не мог спорить с этим главным условием. Но частичка Марти верила во что-то еще. Во что, он не мог описать.

– Разве ты не так сказал? – настаивал Уайтхед. – Что все упирается в случай?

– Это не всегда так.

– Кое-кому удача благоприятствует. Ты это имел в виду? Кое-кто держит руки… – указательный палец Уайтхеда описал вращающийся круг, – на рулетке.

Кружащий палец остановился. Мысленным взором Марти довершил картину: шар прыгал от лунки к лунке и нашел нишу, число. Какой-то победитель торжествующе вскрикнул.

– Не всегда, – ответил он. – Только иногда.

– Опиши это. Опиши, что ты чувствовал.

А почему бы и нет? Какой от этого вред?

– Иногда все было просто, знаете, как отнять у ребенка конфету. Я шел в клуб, фишки звякали, и я знал – господи, я знал, – что не могу не выиграть.

Уайтхед улыбнулся.

– Но ты терпел неудачи, – напомнил он Марти с вежливой жестокостью. – Ты часто терпел неудачи. Ты проигрывал, пока не стал должен все, что имел, и даже больше.

– Я был глуп. Играл, даже когда фишки не звенели и когда знал, что нахожусь в проигрышной полосе.

– Но почему?

Марти нахмурился.

– Что вам нужно, подписанное признание? – рявкнул он. – Я был жадным – а вы как думали? И любил играть, даже когда у меня не было шансов на победу. Все равно хотел играть.

– Ради самой игры.

– Полагаю, что да. Ради игры.

На лице Уайтхеда появилось невероятно сложное выражение. В нем соединились сожаление, ужасная болезненная потеря и еще больше – непонимание. Уайтхед-хозяин, Уайтхед-повелитель всего обозримого пространства внезапно уступил место – совсем ненадолго – другому, более доступному лицу: человека, чья потерянность граничила с отчаянием.

– Мне нужен был кто-то с твоими слабостями, – объяснил он и внезапно оказался тем, кто совершал признание. – Потому что я верил, что рано или поздно такой день, как сегодня, настанет, и мне придется просить тебя рискнуть вместе со мной.

– Какого рода риск?

– Ничего столь простого, как рулетка или партия в карты. Хотел бы я чего-то в этом духе. Тогда, вероятно, я смог бы тебе все объяснить, а не попросить довериться мне. Но все очень сложно. И я так устал.

– Билл кое-что сказал…

Уайтхед перебил его:

– Той уехал из поместья. Ты его больше не увидишь.

– Когда он уехал?

– В начале недели. Отношения между нами некоторое время продолжали ухудшаться. – Он уловил смятение Марти. – Не беспокойся об этом. Твое положение здесь так же надежно, как всегда. Но ты должен полностью мне доверять.

– Сэр…

– Никаких заверений в верности, для меня это пустое сотрясение воздуха. Не потому, что я не верю в твою искренность. Но меня окружают люди, которые говорят мне все, что, по их мнению, я хочу услышать. Так они обеспечивают женам меха, а сыновьям кокаин. – Его пальцы в перчатках царапали заросшую щеку, пока он говорил. – Так мало честных людей. Той был одним из них. Эванджелина, моя жена, была другой. Но таких очень мало. Я просто должен довериться инстинкту, вычеркнуть болтовню и следовать тому, что подсказывает мозг. А он доверяет тебе, Мартин.

Марти ничего не сказал; он просто слушал, как голос Уайтхеда становится тише, а глаза делаются такими напряженными, что он мог бы пристальным взглядом воспламенить трут.

– Если ты останешься со мной и продолжишь оберегать, не будет ничего, чего бы ты не смог получить. Ты меня понял? Ничего.

Старик не впервые обольщал его таким образом, но обстоятельства явно изменились с тех пор, как Марти появился в Приюте. Теперь опасность возросла.

– Что может произойти в худшем случае? – спросил он.

Лицо, искаженное гримасой замешательства, обмякло; только в горящих глазах теплилась жизнь.

– В худшем? – переспросил Уайтхед. – Кому ведомо худшее?

Казалось, слезы вот-вот погасят огонь в глазах, но он их сдерживал.

– Я видел такие вещи. И шел мимо по другому берегу. Никогда не думал… ни разу…

Мягкий перестук, возвестивший о дожде, словно аккомпанировал Уайтхеду, который не мог подыскать нужных слов. Красноречие внезапно покинуло старика; он выглядел потерянным. Но нечто – огромное нечто – требовало, чтобы о нем сказали вслух.

– Никогда не думал… что это однажды случится со мной.

Он проглотил еще несколько слов и покачал головой от собственной нелепости.

– Ты мне поможешь? – спросил он вместо дальнейших объяснений.

– Конечно.

– Хорошо, – ответил он. – Будь что будет, да?

Неожиданно он прошел мимо Марти и двинулся туда, откуда они пришли. Увеселительная прогулка закончилась. Несколько минут они шли как раньше: Уайтхед шагал впереди, а Марти незаметно тащился в двух ярдах позади. Прежде чем они приблизились к дому, Уайтхед снова заговорил. На этот раз он не сбился с ритма, а бросил вопрос через плечо. Всего три слова.

– А дьявол, Марти?

– Что, сэр?

– Дьявол. Ты когда-нибудь молился ему?

Это была шутка. Может, слегка неловкая, но так старик пытался сгладить эффект своей исповеди.

– Так что же?

– Разок-другой, – ответил Марти, пряча улыбку. Когда эти слова слетели с его губ, Уайтхед замер как вкопанный, протянув руку, чтобы остановить спутника.

– Тсс.

В двадцати ярдах впереди на дорогу выбежала лиса и застыла. Она еще не видела наблюдателей, но их запах должен был достичь ее ноздрей через несколько мгновений.

– В какую сторону? – прошипел Уайтхед.

– Что?

– В какую сторону она побежит? Тысяча фунтов. Ставка-ординар [11]11
  Ординар, или одиночная ставка, – самая простая и популярная разновидность спортивных ставок на определенный исход конкретного события.


[Закрыть].

– У меня нет… – начал Марти.

– Против недельного жалованья.

Марти заулыбался. Что такое недельное жалованье? Он все равно не мог его потратить.

– Тысяча фунтов на то, что зверь побежит направо, – сказал Уайтхед.

Марти колебался.

– Быстрее, парень…

– Принимаю.

Одновременно с этим словом зверь уловил их запах. Он навострил уши, повернул голову и увидел людей. На мгновение лис был ошеломлен неожиданностью и застыл, затем побежал. Несколько ярдов он удалялся от них по тропинке, никуда не сворачивая и на ходу поднимая пятками опавшие листья. Затем без предупреждения скользнул в укрытие деревьев слева. Никаких сомнений в победе.

– Молодец, – сказал Уайтхед, снимая перчатку и протягивая руку Марти. Встряхнув ее, Марти почувствовал покалывание, как от фишек в выигрышную ночь.

Ктому времени как они вернулись, дождь пошел сильнее. В доме воцарилась долгожданная тишина. Очевидно, Перл, не в силах терпеть варваров на своей кухне, закатила истерику и отправилась восвояси. Хотя она и ушла, нарушители спокойствия казались пристыженными. Их болтовня перешла в шепот, и лишь немногие приблизились к Уайтхеду, когда он вошел. Те, кто это сделал, быстро получили по шее.

– Ты еще здесь, Манро? – сказал старик одному подхалиму; другому, который совершил ошибку, сунув ему пачку бумаг, он спокойно предложил ими подавиться. Они добрались до кабинета с минимумом помех. Уайтхед отпер стенной сейф.

– Уверен, ты предпочтешь наличные.

Марти изучал ковер. Хотя он честно выиграл пари, выигрыш его смутил.

– Наличные – это хорошо, – пробормотал он.

Уайтхед отсчитал пачку двадцатифунтовых банкнот и протянул ему.

– Наслаждайся.

– Спасибо.

– Не благодари, – сказал Уайтхед. – Это была ставка-ординар. Я проиграл.

Наступило неловкое молчание, пока Марти убирал деньги в карман.

– Наш разговор… – сказал старик, – …должен остаться в строжайшей тайне, ты понимаешь?

– Конечно. Я бы ни за что…

Уайтхед поднял руку, чтобы остановить его протесты.

– В строжайшей тайне. У моих врагов есть агенты.

Марти кивнул, будто все понял. В каком-то смысле так оно и было. Возможно, Уайтхед подозревал Лютера или Перл. Даже Тоя, который внезапно стал персоной нон грата.

– Эти люди ответственны за мои нынешние финансовые проблемы. Все это тщательно срежиссировано. – Он пожал плечами, его глаза превратились в щелочки. «Боже, – подумал Марти, – я не хотел бы оказаться тем, кто перейдет дорогу этому человеку». – Меня такие вещи не волнуют. Если они хотят спланировать мое крушение, пусть так и делают. Но не хотелось бы думать, что мои сокровенные чувства им доступны. Ты понимаешь?

– Этому не бывать.

– Нет. – Он поджал губы – холодный поцелуй удовлетворения.

– Насколько я понимаю, ты уже познакомился с Карис? Перл говорит, вы проводите время вместе, верно?

– Да.

Уайтхед ответил деловитым тоном, который был целиком и полностью фальшив.

– Она кажется стабильной бо`льшую часть времени, но, по сути, это представление. Боюсь, ей нездоровится уже несколько лет. Конечно, с ней работали лучшие психиатры, которых можно купить за деньги, но, боюсь, ничего хорошего из этого не вышло. Ее мать кончила так же.

– Вы хотите сказать, я не должен с ней видеться?

Уайтхед выглядел искренне удивленным.

– Вовсе нет. Дружеское общение может пойти ей на пользу. Но, пожалуйста, имей в виду, что она очень беспокойная девушка. Не принимай ее заявления слишком серьезно. В половине случаев она сама не понимает, что говорит. Ну, я думаю, это все. Тебе лучше пойти и расплатиться со своей лисой.

Он мягко рассмеялся и прибавил:

– Умный зверь.

Те два с половиной месяца, что Марти провел в Приюте, Уайтхед казался настоящим айсбергом. Теперь пришло время подумать о пересмотре этого описания. Сегодня он увидел совсем другого человека: косноязычного, одинокого, говорящего о Боге и молитве. Не только о Боге. Последний вопрос, который он так небрежно задал: «А дьявол? Ты когда-нибудь молился ему?»

Марти почувствовал, что ему вручили гору фрагментов головоломки, и все от разных портретов. Фрагменты дюжины сцен: Уайтхед блистает среди своих приспешников или сидит у окна, наблюдая за ночью; Уайтхед-властелин, повелитель всего зримого, или делающий ставки, как пьяный швейцар, на бег лисы в ту или иную сторону.

Последний фрагмент озадачил Марти сильнее всего. В нем, как он чувствовал, был ключ, который мог объединить разрозненные образы. У него возникло странное ощущение, что ставка на лису была подделана. Невозможно, конечно, и все же, все же… Предположим, Уайтхед может положить палец на колесо рулетки в любое время, когда захочет, и даже мизерная вероятность того, побежит лиса вправо или влево, ему доступна. Мог ли он знать будущее до того, как оно наступит, – вот почему фишки вызывали покалывание в пальцах? – или он сам его творил?

Более раннее «я» сразу отвергло бы эти тонкости, но Марти изменился. Пребывание в Приюте изменило его, странные речи Карис тоже. Во многих отношениях он был более сложным, чем раньше, и часть его жаждала возвращения к ясности черно-белого. Но он чертовски хорошо знал, что такая простота была ложью. Опыт состоял из бесконечных двусмысленностей – мотивов, чувств, причин и следствий, – и если он хочет победить в подобных обстоятельствах, должен понять, как работают эти двусмысленности.

Нет, не победить. Здесь нет ни побед, ни поражений. По крайней мере, в том смысле, который он воспринимал раньше. Лиса побежала влево, и в кармане у него лежала сложенная тысяча фунтов, но он не испытывал того восторга, как когда выигрывал на скачках или в казино. Черное перетекало в белое и наоборот, пока добро и зло не становились почти неотличимы друг от друга.