Текст книги "Последняя из древних"

9

К тому времени когда Дочь вернулась к реке, Сын уже успел разделать тушу. Стоя на льду, он снова сунул руки в мелководье, вынимая заднюю ногу, чтобы Дочь могла ее отнести. Хотя он работал быстро и усердно, мокрые руки вытягивали тепло из его тела. Обычно в таких обстоятельствах он не мерз: это был признак переутомления. Когда Дочь подошла, он хлопал руками по ногам, пытаясь заставить кровь снова нормально циркулировать.

Девушка присела на корточки на берегу и крикнула: «Ароо!» Она предпочитала сидеть на корточках, так как это предохраняло ее тело от холода и сырости. Ее широкие ноги и толстые суставы плавно сгибались в положение, в котором вес ее тела приходился на кости, а не на мышцы. На корточках было удобно отдыхать. Сын тоже присел на корточки рядом с ней. Она взяла его руки в свои и почувствовала их холод. Хотя он не так долго держал их в воде, ее холод смыл кровь, и кожа побелела и сморщилась. Они оба устали от работы и горя. Так как руки Сына были главным инструментом для окончательной разделки и переноски туши, с ними нужно было обращаться бережно. Их требовалось согреть, а это значило прекращение всей остальной работы.

Крюк взглянул бы на руки Сына и взял бы разделку туши на себя. А Сын бы посторожил, передохнул, пожевал мясо. Именно это требовалось его телу, чтобы поддержать огонь внутри и заставить его гореть ярче. А теперь тепло уходит из концов его тела, чтобы сосредоточиться в самом важном месте – в середине. Это был первый признак опасности. Если тело начало отдавать тепло через пальцы, скоро отдавать его начнет и голова. Когда начинался отток крови от головы, чтобы согреть грудь и живот, тело утомлялось и замерзало. Дочь знала, что тело может вести себя непредсказуемо. Она считала, что если люди сходят с ума, чаще всего в этом виноват холод. Но у них не хватало тел. Семья была так мала, что им обоим приходилось работать. Дочь должна была согреть руки Сына как можно быстрее, потому что они не могли потерять это мясо. Дочь взяла его руки в свои и сложила ладони вместе, пытаясь в то же время согреть их своим дыханием. Особого толку в этом не было – на таком холоде согреть руки можно было, только согревшись изнутри, – но ее горячее дыхание творило чудеса с его сознанием. Оно посылало четкие сигналы от одного тела к другому. Она поняла, что ему холодно. Она поняла, что он тяжело трудится. А куда движется сознание, туда за ним следует и тело.

Дочь развела его ладони и засунула себе под мышки. Лучший способ согреть руки, а ее подмышки особенно хорошо для этого подходили. Ее широкая грудная клетка была отличным местом приземления, и в каждую выемку под мышками могла поместиться крупная ладонь. Густая щетка волос обеспечивала теплоизоляцию. Сын сразу почувствовал благодарность. Он закрыл глаза и положил голову ей на плечо, их колени соприкасались, его руки согревались. Бывало, что и он делал для нее то же самое. Пока она согревала его, он вдыхал ее запах, и это напомнило ему обо всех других случаях, когда она помогала ему. Не убирая головы с ее плеча, он открыл глаза. Она сидела на корточках, и мягкая бледная кожа ее раздвинутых бедер выделялась на болотистом берегу. Он увидел какую-то полоску на внутренней части ее бедра. После убийства и разделки зубра это было неудивительно, но что-то привлекло его внимание. Он принюхался. Нет, это не от зубра. Это от нее самой. У нее течка. Запахи влажной почвы и свежести первых травинок смешались с ее теплом. Он наклонился к ней, пытаясь получить больше. Он прижался ртом к ее плечу и укусил в круглую мышцу. Она дернулась, как будто вздрогнула, но не отодвинулась. Она тоже наклонилась. Их грудные клетки соприкоснулись, и он почувствовал силу ее рук на своей шее.

Он приподнял ее ноги, так что ее бедра оказались поверх его бедер. И с ворчанием подался всем телом навстречу. Сначала неуверенно, несмело, Дочь дернулась, а потом начала покачиваться. Все было правильно. Он почувствовал, что жар, как горячий тлеющий уголь, поднялся из его паха и распространился по всему телу. Он был наполнен жаром ее тела, ее движениями и запахом земли вокруг.

Земля сошлась в них. Все, что воспринимали его чувства – запахи и узоры на песке, журчание речной воды поблизости, покачивание веток на деревьях, – все сосредоточилось в ней. Вместо того чтобы осматривать и слушать землю, он очутился у нее внутри. Именно тогда, именно там Дочь стала землей. Она была тем, что кормило его и поддерживало в нем жизнь. Они двигались вместе. Это было тепло, большее тепло, чем то, которое они знали.

А Дочь все время чувствовала одно: «я – тело». Как будто она была связана с семьей теснее, чем всегда. И еще она ощущала сытость. Голод, который грыз ее живот, наконец был утолен. Она нашла способ удовлетворить свое желание, и не было сомнений, что она будет потворствовать этому. Она раскачивалась и толкалась, как будто по принуждению, а не по доброй воле. Год беспокойного жевания и хождения, и она наконец нашла способ накормить себя. Ее аппетит, как всегда, был неуемным.

Когда все закончилось, они остались в той же позе: ее ноги обвились вокруг его талии. Дочь вздохнула, ее легкие наполнились воздухом и выпустили его как будто в ответ. Вокруг них наступило умиротворение. Земля, казалось, признала то, что произошло. Сосновые шишки закачались, птицы зачирикали, медведь зашевелился и открыл один глаз, а самые молодые барсуки с любопытством верещали.

Дочь отстранилась, не глядя на Сына, вернее, не глядя ему в глаза. Она посмотрела на его плечо и подумала, что ей хочется укусить его. И не слегка, а глубоко вонзить зубы. А потом она поняла, что она обжора и скоро ей захочется еще. С сожалением она признала, что это сильное чувство, не слабее, чем голод, а хуже всего – постоянное. Оно уже возвращалось.

Сын протянул к ней руку. Она сделала то же самое, и они соприкоснулись ладонями. С учетом момента это был до странности формальный жест.

Но Дочь была обеспокоена. За все это время они ни разу не оглянулись. Ни один из них не приподнял верхнюю губу, чтобы проверить ветер; глаза не осматривались, уши не прислушивались.

Двое самых сильных в семье потеряли осторожность. Они оставили остальных без охраны. Это было рискованно. Суровая правда заключалась в том, что, хотя в этот момент ничего не произошло, они не были в безопасности. Леопард, молодой самец, скользивший по краю их территории, забрался на ветку, которую использовал как наблюдательный пункт. Оттуда он следил за бродом. Молодой леопард замечал все, потому что покинул свою мать во время весеннего таяния. Она научила его охотиться так хорошо, как могла. Она лишний год терпела его и его брата, чтобы отточить их навыки, но когда снова забеременела, ему пришлось идти своей дорогой. Оскалив зубы, мать снова и снова гнала от себя братьев. Леопард не хотел уходить. Забота и куски мяса, которые он получал от нее, были всем, что он знал. Для молодого леопарда, особенно самца, первый год был особенно тяжелым. Самец должен был найти себе территорию. Территория должна быть достаточно большой, чтобы поддерживать его существование хорошим источником мяса. Его потребности были очень похожи на потребности семьи.

В обычное время леопард его размера и не подумал бы напасть на семью. Слишком велик был страх перед приматами, у которых были камни вместо когтей и копья вместо зубов. Однажды еще вместе с матерью они почувствовали приближение семьи, и задолго до встречи она повернулась и увела их в другую сторону. Встреча с ними или вторжение на их территорию часто плохо кончались для его вида.

У большинства видов те, кто стоит ниже в иерархии, как правило, чутки к любым сдвигам на верхних уровнях. Наткнувшись на семью, он изучил их привычки. Ко времени весеннего таяния он уже знал все их повадки и сильные стороны, а особенно их слабости. Услышав стоны и вздохи двух самых сильных из группы, он взобрался на свой насест, чтобы взглянуть.

Леопард не пытался понять, что там происходит. Он только хладнокровно наблюдал за этой сценой и понимал, что они не знают, что делается позади. Для молодого самца леопарда, которому нужно было захватить территорию, достаточно большую, чтобы жить и созревать, готовясь к спариванию, это был пусть небольшой, но шанс.

Комикс «Арчи»

Впервые о неандертальцах я услышала от дедушки. У него была бревенчатая хижина на крутых склонах Лаврентийских гор. Они с бабушкой жили в Монреале, но большую часть времени проводили в хижине. Когда дедушка хотел вытащить нас с братом из Ужасного города (так он обычно называл Торонто), он приглашал нас к себе в горы.

Когда он впервые рассказал мне о неандертальцах, стояла особенно холодная зима. Домик отапливался гудящей дровяной печью. Дедушка разложил поленья в печи и вышел в сарай, чтобы принести еще дров. Задняя дверь открылась, впустив в дом снежный вихрь – дед вернулся. Я плотнее натянула свой шерстяной свитер, и он потрепал меня по щекам, еще румяным после катания на санках. Рядом со мной на диване мой брат, дрожа от холода, читал комикс. Когда пламя в печи разгорелось, дедушка уселся между нами.

– А вы знаете про неандертальцев? – спросил он своим хрипловатым басом. Его плотная рабочая рубашка пахла древесным дымом и сосной. Довольный, что я о них не знаю, он протянул мне книгу и показал иллюстрацию. Брат оторвался от комикса «Арчи», и на лице его появилось отвращение.

– Волосатый, прямо как ты, Роуз.

Дедушка только поднял бровь.

– Эту книгу написал господин по имени Г. Дж. Уэллс. Вот, послушайте: «Он был покрыт густой шерстью, уродлив с виду или даже омерзителен в своем непривычном для нас облике, с покатым и низким лбом, густыми бровями, обезьяньей шеей и звериной осанкой».

– Что такое «осанка»? – спросила я.

– Они горбились при ходьбе, – ответил дед. – Уэллс говорит, что образ великана из народных сказок пошел от неандертальца.

– То есть он был вроде великана?

– Да, только всамделишный.

– Всамделишное чудище?

– Может быть, он даже ел себе подобных. Людоед.

– Роберт, ты ее напугаешь до смерти, – крикнула из кухни бабушка.

– Ничего подобного. – Дедушка повернулся всем телом, чтобы ответить ей. – Она у нас храбрая.

Брат выбрал именно этот момент для нападения. Он вывернулся из-за деда и зарычал. Я вздрогнула и вскрикнула. Один дедушкин суровый взгляд – и брат уже сидел на своем месте, спрятавшись за комикс «Арчи».

– Они ели друг друга? – спросила я дедушку, широко раскрыв глаза.

– Мы точно не знаем, – сказал он, слегка сдавая позиции, – но у них были варварские обычаи. С тех пор мы прошли долгий путь.

– А что они друг у друга ели? Ноги?

– Вот почему мы можем оглядываться на историю с чувством гордости. Они стояли где-то между людьми и обезьянами. Посередине эволюции, вот как. – Он постучал пальцем по лбу. – Мы стали умными. Это и отличает нас от других. Мы управляем окружающим миром. Нам больше не нужно опускаться до такого чудовищного поведения.

– Или руки? Или туловище?

– Я хочу сказать, Роуз, что неандерталец руководствовался только инстинктом.

– Надеюсь, меня не съедят. А они живут в этом лесу?

– Они были животными. Не людьми.

– А как насчет женщин-неандерталок? – крикнула из кухни бабушка. – Они были такими же свирепыми?

– Нет, – отозвался дедушка. – И, конечно же, не умели так ловко управляться с посудой.

Сквозь журчание грязной воды, стекающей из раковины, я услышала бабушкин негромкий смех.

В тот вечер, когда бабушка уложила меня спать, я никак не могла закрыть глаза. Несмотря на холод, я вылезла из-под толстой кучи одеял, прижалась носом к окну и выглянула в темноту. Заснеженные деревья окаймляли склон, ведущий к замерзшей реке.

Интересно, неандертальцы выходят ночью? Вдалеке, у подножия холма, где я каталась на санках, что-то шевельнулось. Какая-то темная фигура, мохнатая, но стоит прямо, как человек. Я напрягла глаза, чтобы лучше разглядеть его. Фигура остановилась, как будто почувствовала, что ее увидели. Она определенно повернулась к окну. Должно быть, существо заметило меня. На мгновение я испугалась, но вспомнила, что дедушка назвал меня храброй.

Я не боялась неандертальца. Я хотела, чтобы он знал, что я не виню его за то, что он кого-то ел. Я положила ладонь на стекло в знак приветствия, надеясь, что он увидит меня. Но он скрылся в темноте. Я смотрела, пока глаза не начали закрываться, но так его и не видела.

Я думала о дедушке, когда писала электронное письмо Тиму Сполдингу, чтобы сообщить ему, что я на третьем месяце беременности. Я должна была быть храброй, но больше всего мне хотелось свернуться калачиком у дедушки на коленях. Не знаю, почему я так нервничала, сообщая Тиму эту новость. Я ничего не собиралась скрывать. Не следовало ждать, пока я узнаю, что беременность протекает гладко. К тому времени я уже буду на шестом месяце и все будет и так видно. Я не думала, что слухи о моей беременности дошли до музея.

К этому времени на раскопках вместе с Энди работали шесть студентов и помощников. Я нанимала их на месте и через коллег. Люди приезжали и уезжали. Нас регулярно посещал французский фотограф, чтобы запечатлеть наши успехи. Транспортная служба музея что-то привозила и увозила. Каждому я объясняла, что проект нужно держать в секрете, и просила не рассказывать ничего о раскопках. Возможно, они думали, что мои стандартные речи касаются моего растущего живота, и я, собственно, делала на это некоторые смутные намеки, но в основном речь шла о том, чтобы ограничить число посетителей раскопок. Чем больше людей, тем больше риск заражения или нарушения процедуры. Я вела свой корабль твердой рукой.

Все равно раскопки шли медленнее, чем мне бы хотелось. Отчасти из-за сложностей с транспортировкой, но в основном потому, что находок было много. Это было, конечно, хорошо, но я понимала, что к августу мы не закончим. Письмо нужно было отправить сейчас, потому что было ясно: ребенок родится раньше, чем закончатся раскопки.

Тим не ответил ни в тот же день, ни через неделю. Лишь две недели спустя поздно вечером я обнаружила в почтовом ящике его ответ. Я устала после тяжелого дня и засиделась допоздна, чтобы разгрести накопившуюся бюрократическую волокиту. И уже собиралась лечь спать, когда пришло сообщение Тима:

«Какой приятный сюрприз! Поздравляю Вас и Вашего партнера. Малышу повезет, ведь у него такая яркая и энергичная мама. Мы очень рады за Вас и принимаем меры для того, чтобы наш проект не прервался. У меня отличная новость! Помните Кейтлин Альфонсо, члена комиссии, с которой Вы здесь встречались? Она будет вести раскопки, пока Вы находитесь в отпуске. Она прибудет через неделю, так что переход будет плавным».

Я перестала читать и сразу нажала кнопку «Ответить». Как они могли принять это решение без меня? Было очевидно, что под переходом подразумевался мой выход за пределы площадки. Едва сдерживаясь, я принялась колотить по клавишам. Значит, без меня работами будет руководить приматолог? Как, черт возьми, человек другой специальности сумеет правильно провести раскопки? Это не поддается разумным объяснениям.

Ги явно хотел, чтобы во главе проекта стоял кто-то из его людей: тогда он сможет подать объявление о находках под любым самым пошлым соусом. Я уже слышала предупредительные звоночки. Во время моих еженедельных отчетов комиссии по скайпу пару раз возникали неловкие вопросы о ходе раскопок. Я не могла держать каждую деталь в тайне. Слухи о находках уже просачивались в сообщество. Некоторые известные ученые начали тихо сомневаться в существовании доказательств мирных отношений между современными людьми и неандертальцами. Ги хотел продемонстрировать изображение двух скелетов и назвать их «любовниками», но мысль о том, что наш вид истребил неандертальцев, глубоко укоренилась. Нам, людям, по душе простая история нашего вида: мы эволюционировали от примитива до совершенства. Неудобная правда намного меньше подходила для маркетингового плана Ги.

Политику, которую они вели, назначая руководителем Кейтлин, было непросто понять. Я была аутсайдером. Даже если бы я нашла время, чтобы полететь в Нью-Йорк, мне изложили бы только общие соображения, к тому же я оказалась бы на чужой территории. Я решила, что лучшее решение – не ввязываться в борьбу за власть и побыстрее свернуть раскопки. И поспешно написала несколько резких слов, ссылаясь на нью-йоркские законы: «Закон не позволяет работодателю принудительно отправлять в отпуск беременную сотрудницу, если ее беременность не препятствует выполнению профессиональных обязанностей». Я попросила Тима сообщить мне, считает ли он, что я с ними не справляюсь. Если не считает, то я сама буду диктовать условия своего отпуска в моем собственном проекте. Выключив компьютер, я встала и отодвинула откидную створку палатки; к тому времени мы уже смогли позволить себе роскошь: деревянный настил с широким холщовым верхом. Энди сидел у палатки, глядя на костер. Я подвинула себе раскладной стул и села рядом. Из-за отправленного только что письма мне было не по себе. Обычно перед отправкой я давала письмам отлежаться в ящике, но теперь, за несколько месяцев до родов, моя кровь быстро закипала. Хотя я не склонна была винить в своем поведении гормоны, мне стало труднее сдерживать себя.

– Энди?

– Роуз?

– Со мной трудно работать?

Он смотрел в огонь.

– Моя жена, когда задавала мне подобные вопросы, говорила, что это ненастоящие вопросы.

– Нет, правда.

– Она хотела, чтобы я улыбнулся и сказал «нет». – Он тихо засмеялся.

– Ты мало рассказывал мне о ней, – сказала я. – Мне бы хотелось узнать больше.

– А ты не моя жена. Ты хочешь, чтобы я ответил.

Я кивнула и поворошила палкой огонь.

– Трудно, – сказал он.

Я слегка хлопнула его по руке.

– Ответ неверный.

– В этом нет ничего плохого. Ты пытаешься изменить устоявшиеся представления. А людям для этого нужен хороший толчок.

– Я не хочу, чтобы со мной было трудно.

– Роуз, я просто говорю, что ты храбрая.

10

Крюка похоронили в сумерках. Это было лучшее время для перехода на другую сторону земли. Сын вырыл яму, настолько глубокую, насколько позволяла замерзшая земля. Дочь подтянула колени Крюка к груди, а руки устроила так, чтобы они обхватывали ноги. Его положили в яму. Голова была опущена так, что глазницы касались колен, пальцы сцеплены. Они придали его телу позу эмбриона, в которой он появился на свет. Они поцеловали Крюка в щеки и пригладили его волосы. Все закрыли глаза, взялись за руки и позволили своей памяти плыть по течению. Каждое тело думало о моментах, проведенных с Крюком, и другие тоже чувствовали эти моменты. Таким образом семья делилась Крюком друг с другом.

В те редкие мгновения, когда они думали о смерти или боялись ее – ведь даже такая могучая семья порой задумывалась о трудностях жизни, – в этой позе заключался весь смысл. Если разложение и обновление ощущалось слишком остро, если тело когда-либо беспокоилось о том, что может случиться с ним после смерти, Большая Мать с помощью тени показывала позу эмбриона. «Подумайте о времени, когда вы еще не родились. Вам было больно? Голодно? Холодно? Нет, не было, – напоминала она, изображая на стене тень младенца. – Тогда ваше тело имело другую форму и снова станет таким». В могилу не положили ничего принадлежавшего Крюку при жизни. Струк унаследует его накидку и топор. Дочь будет пользоваться его бурдюком для питья, потому что ее собственный начал трескаться. Сын починит его затоптанное копье и возьмет себе. Посмертные почести состоят в том, что семья станет использовать эти вещи в повседневной жизни. Все они хранят память о Крюке и о его занятиях. Семья будет заниматься тем же с помощью его орудий. Его труды не пропадут зря.

Когда-то давно они хоронили тело брата, Толстяка, под корнями свежесрубленного дерева. Тогда было тепло, за день до его смерти дожди пропитали землю, и вполне здоровая сосна потеряла хватку и упала. Вывернутый клубок корней оставил большую яму, достаточно глубокую, чтобы в нее можно было поместить тело. Когда его в нужной позе положили на место, Большая Мать велела им снова посадить дерево. Они набросали земли вокруг ямы и вернули корни на место. Вскоре Дочь почувствовала, что жизнь из тела перешла в дерево. Хвоя стала темно-зеленой, ветви тянулись к небу.

Дочь хотела, чтобы они могли сделать то же самое для Крюка. Тогда, если бы она соскучилась по тому, как работает его тело, она могла бы приложить руку к дереву и почувствовать силу его мышц, прижаться ухом к коре и услышать, как кровь пульсирует в его венах. У каждого дерева был свой ритм, и она хотела, чтобы он напоминал ей о Крюке; но их было слишком мало, чтобы тратить силы на большую работу. Погребение под деревом было возможно только при наличии лишних рук и избытка мяса.

Струк бросил в яму первые горсти земли, но Дочь еще не была готова. Это был признак того, что она не принимает перемены как должно, – того, что быть беде. Она остановила Струка – ей хотелось подольше посмотреть на Крюка, свернувшегося в клубок, полностью обнаженного и беззащитного. Дочь опустилась на колени рядом с согнутым телом Крюка и прижала тыльную сторону пальцев к его холодной коже. Тяжелые надбровные дуги прикрывали глаза. Длинные ресницы касались мягкой кожи щек. Широкий нос блестел. Такая же форма носа, как у нее. Когда он был маленьким, она делала вид, что отрывает нос от его лица и приставляет к своему. А он скашивал глаза, чтобы посмотреть, на месте ли нос. Тогда она притворялась, будто бросает нос Сыну, и начинались отчаянные догонялки. Она посмотрела на вытянувшиеся лица Большой Матери и Сына. Они не просили Струка продолжать бросать землю. Может быть, они тоже хотели еще посмотреть. Большая Мать была главной, и никто не оспаривал ее приказаний. Не только потому, что она не скупилась на затрещины, но и потому, что она прожила столько лет, что знала о переменах все. Она видела их и раньше и могла предсказать, что будет дальше. Это было редкое умение, и тот, кто им обладал, вызывал в семье уважение. Это помогало оставаться в живых.

Но теперь Большая Мать согнулась ближе к земле и совсем сгорбилась. Даже ее зубриные рога, казалось, усохли. У нее был такой печальный вид, что Дочь подумала: вдруг ее тяжелая голова сейчас скатится прямо в землю, в неглубокую могилу Крюка. Еще один ребенок по ту сторону земли – это может оказаться уже слишком. Перемены были всегда, но на какой-то миг Дочери захотелось, чтобы все оставалось по-прежнему. Она спустилась в яму к Крюку. Улеглась на бок, чтобы их головы оказались на одном уровне. Положила руки ему на плечи, переплелась с ним ногами и приподняла пальцем подбородок, чтобы взглянуть в его глаза. Мгновение она оставалась в этой позе и почувствовала, как тепло ее тела оседает на коже Крюка. Она погладила его по волосам и прошептала: «Тепло».

11

На ночь семья забралась в хижину, в брюхо зубра. Их тела сплелись в клубок, как обычно, но теперь все было по-другому. Дочь уже не лежала посередине. Она оказалась с краю с голой спиной, кожа покрылась мурашками, как птица с выщипанными перьями. Струк лежал между Дочерью и посапывающей Большой Матерью. Он был самым маленьким и нуждался в тепле больше всех. Дочь прижалась к нему как могла, и его костлявый локоть впился ей в живот. Она отпихнула локоть, но тут ей в бедро врезалась острая коленка. Она тихо вскрикнула в знак протеста, но широкая рука Большой Матери тяжело опустилась ей на голову, приказывая замолчать. Дочь еще больше занервничала, когда на нее уставился Дикий Кот. Она чувствовала жар его глаз. Он еще раньше пробрался в хижину, но Большая Мать прогнала его. Дикий Кот сидел рядом со входом и выжидал, пока не настанет полная тишина и Дочь подаст знак. Тогда можно было бы без страха войти.

Дочь повернулась, потянула за край шкуры и заворчала. Тут же другая большая рука легла на ее голову, чтобы успокоить ее. На этот раз рука Сына. Он лежал на своем обычном месте, на страже, чуть выше, чем остальные. Она сплела пальцы с его пальцами, прижала ладонь к его грубой коже и слегка потянула. Он на мгновение поднял голову и осмотрел спящие тела. Их дыхание было все еще не очень глубоким. Молча он подвинулся к Дочери, на место, где раньше спал Крюк, и устроился там, где шкура еще хранила отпечаток тела мальчика. Чувствовать, что брат рядом, было приятно. Он прикрыл Дочь своей большой рукой. Кожа на ее спине была холодной. Он придвинулся ближе, чтобы согреть ее. Вскоре Дочь почувствовала, что ей очень тепло. По спине потекли тонкие струйки пота. Она начала двигаться под шкурами, и Сын не мог не ответить. Он протянул руку и нащупал густую щетку волос между ее ног. Его палец почувствовал, что она мокрая, и этот сигнал побудил его тело к действию. Он нашел руку девушки и потянул ее. Она последовала за ним на холод.

Отойдя подальше от хижины, Сын расстелил на земле их накидки и потянул ее на себя. Они старались не кричать, чтобы их не прервали. Они были во власти момента. Подобно голоду, эта насущная потребность перевешивала всякое беспокойство о том, что будет дальше. Они тяжело дышали, пальцы скользили по коже, тела терлись и сплетались почти с такой же силой, как у зубров во время гона.

Потом Дочь заползла в гнездо, Сын занял свое место в головах, но его начала мучить совесть. С тех пор как последний Отец пошел на охоту и не вернулся, Сын старался выполнять роль старшего мужчины в семье. Посмотрев на Струка, свернувшегося в гнезде, и услышав посапывание Большой Матери, он понял, что, пока был с Дочерью, он не защищал их. Он почувствовал укол вины. Чтобы выполнять роль Отца, нужно присматривать за семьей. Он вытянулся и закрыл глаза, испытывая облегчение от того, что вернулся на свое место. Сын думал о Дочери и о том, что было между ними, но главной его заботой была Большая Мать. Он ведь знал, что не должен таким образом прикасаться к Дочери. Думая об этом, он тронул кончиками пальцев ссадину на лбу – след от камня, который в предупреждение бросила в него Большая Мать. А если он сейчас уснет и увидит во сне Дочь? Узнает ли об этом Большая Мать? Вскоре тело пересилило мысли. Сын погрузился в глубокий сон.

Большая Мать проснулась затемно. Широко открыла глаза, тщательно принюхалась. Резкий звук, с которым она втянула воздух, разбудил Дочь. Старуха резко выпрямилась и села в своем гнезде. В первый раз после зимней спячки она поднялась без посторонней помощи. Пучок волос на ее затылке закрутился, как водоворот в реке. Большая голова медленно повернулась к Дочери. Та на миг растерялась: она не могла понять, что изменилось в старухе, почему она кажется слишком маленькой и какой-то голой. «Рога», – тут же сообразила она. Большая Мать снимала их на ночь и быстро водружала на голову каждое утро. Странно было видеть старуху с этой большой голой головой. Дочь закрыла глаза и притворилась спящей, но допустила ошибку: слишком сильно сжала веки. Большая Мать всегда замечала притворство.

– Хм, – проворчала старуха.

Она снова принюхалась. Громко, как будто выслеживала зверя. Дочь прикусила губу. Ей ведь было велено держаться подальше от Сына. Она знала, что ее дело – сдерживать свои желания. Вот начнется нерест, и они пойдут на место встречи. Там будут и другие семьи. В том числе ее сестра, Большуха, которая теперь живет в другой семье. Их союз поможет им занять лучшее место у реки. Чем больше связей у семьи, тем вероятнее, что их встретят дружелюбно и позволят занять хорошие места для рыбалки.

На рыбалке они ели и наблюдали друг за другом, и Дочь видела, каким семьям требуются самки детородного возраста. Она попробует определить, в какую семью она хочет и какая семья хочет ее. Специальной процедуры для этого не было. Иногда все решало явное влечение. Порой девушки оказывались не в том возрасте, или Большие Матери слишком крепко держались за свое положение, и никаких пар не образовывалось. Во времена самой большой численности населения, когда стада зубров несколько лет подряд были большими, конкуренция становилась высокой. В лучшие времена, когда в семьях было полно народу, борьба между женщинами за положение Большой Матери могла быть смертельной. Все слышали истории о легендарных битвах между потенциальными Большими Матерями. Поскольку этих времен никто из них не помнил, такие истории звучали как рассказы о былой роскоши. Здесь было чем гордиться: достаточно тел, еды и орудий, чтобы позволить себе драку.

Сначала Дочь не связала упорное принюхивание Большой Матери с тем, что она сделала. Но она не учла, что нюх у Большой Матери был острым. Дочь родилась намного позже и поэтому всегда считала, что Большая Мать – это пожилая женщина, которая спаривается только при абсолютной необходимости. Как будто спаривание для нее – работа, вроде пережевывания шкуры, а не то, что делают для удовольствия.

Будучи в расцвете лет, Большая Мать искала пенисы самых сильных мужчин. Они оставили в ней свой след, и внутрь попало много жидкости. У нее были собственные сложные теории о запахе спермы, ее интенсивности и о том, добавит ли она силы будущему ребенку. Большая Мать знала, как определить, когда от мужчины нет толку, а когда он способен посадить лучшее семя. Благодаря мудрому использованию этих знаний она и сумела добиться такого большого успеха в жизни.

Большая Мать повернула голову и в упор посмотрела на Дочь. Можно было ни о чем не спрашивать. Она и так знала, кому принадлежала сперма и куда она делась. Смысл этого тоже был ей понятен: ведь немало тел появилось на свет у нее между ног, и на детей своих сестер она насмотрелась во время рыбалки. Она знала: из поколения в поколение передается одно и то же. Иногда пучок волос, иногда нос или изгиб руки. Дочь и Сын, которые видели лишь несколько семей на месте встречи и у которых было очень мало родственников, не понимали табу. На огромной земле чья-то узнаваемая черта наполняла тело теплом близости. В этом и состояла сила семьи. Но сила могла обернуться и слабостью. Большая Мать знала: в слишком большом сходстве таится и немалая опасность.

Она-то думала, что ее теневые истории пошли детям впрок. Но, чтобы тело по-настоящему чувствовало угрозу, она должна быть ощутимой, и теней на стене было недостаточно. Дочь и Сын не видели того, что видела она. Они нарушили табу, как это свойственно молодым. Большая Мать знала силу притяжения; в своей прошлой жизни она не раз чувствовала непреодолимое влечение. Ей приходилось неусыпно следить за этой парочкой каждую секунду. Они были быстрее и сильнее ее. Иногда им нужно было работать вдали от семьи. Она привыкла просыпаться от незнакомых звуков, но теперь, видимо, ее сон был обременен заботами тела, которое уже почти на другой стороне земли. До рыбалки, где должны составиться новые пары, одному из них придется уйти.