Текст книги "Правдивая история"

Джулиан

Моника не предупредила Джулиана, что зайдет. Джулиан подозревал, что она умышленно застала его врасплох, поэтому не мог протестовать. Она стояла на его крыльце, держа в руке ведро с чистящими средствами. На руках у нее были ярко-желтые резиновые перчатки. Надевала ли она их на публике? Наверняка нет.

– Сегодня в кафе затишье, – сказала она, – и я подумала, что зайду и немного вас почищу. – Вероятно, у него был встревоженный вид, потому что она поспешно добавила: – Не вас, а ваш коттедж. Не беспокойтесь, это мне совсем не трудно. Уборка – одно из моих любимых повседневных занятий, честно. И ваш дом просто потрясающий… – Помолчав несколько секунд, она, как кролика из шляпы, извлекла слово «случай». – Это, дорогой друг, «роллс-ройс» среди программ по уборке.

– Что ж, очень любезно с вашей стороны, милая, – произнес он, хотя так не думал, а Моника энергично прошла мимо него в прихожую. – Но в этом и правда нет необходимости. Мне нравится все как есть. Кроме всего прочего, здесь пахнет Мэри. Если вы приметесь обрабатывать мой дом всей этой… дрянью, то смоете запах Мэри.

С этим она вряд ли могла поспорить, так ведь?

Моника повернулась и пристально посмотрела на него:

– Джулиан, без обид, но… – (Джулиан с трудом удержался от того, чтобы заткнуть уши руками, люди всегда начинали с этих слов, перед тем как сказать что-то очень-очень обидное.) – Вы хотите сказать, что от Мэри пахло плесенью, пылью и чем-то неопознанным, что могло издохнуть под вашими кухонными шкафами?

– Ну нет, конечно нет! – с ужасом ответил он.

Наверное, Моника почувствовала его смятение, потому что взяла его руки в свои, к счастью сняв перед тем нелепые, безобразные перчатки.

– Скажите, Джулиан, чем пахло в вашем доме, когда здесь была Мэри? – спросила она.

Закрыв глаза, Джулиан на несколько минут погрузился в размышления, в уме нанизывая один запах на другой.

– Я помню запах роз, домашнего земляничного джема и свежих лимонов. И того лака для волос, который продавался в больших золотистых флаконах. Ну и краски, конечно.

– Хорошо. Дайте мне полчаса. Скоро вернусь, – сказала Моника, исчезнув так же неожиданно, как и появилась.

Она вернулась через двадцать девять минут, нагруженная пакетами. Свалив пакеты в угол, она встала перед ними, чтобы Джулиан не мог увидеть, что там в них.

– Джулиан, мне кажется, лучше всего, если вы на время уйдете. Идите посидите в кафе. Я сказала Бенджи, чтобы он записал на счет заведения то, что вы закажете. Побудьте там подольше. Мне понадобится какое-то время.

Джулиан, до которого начало доходить, что спорить с его новым другом – это значит попусту тратить время и энергию, ушел и очень приятно провел время в разговорах с людьми, приходившими в кафе Моники.

Бенджи научил его готовить настоящий капучино в кофеварке размером с небольшой автомобиль и почти столь же сложной. Потом они с Бенджи, как озорные школьники, долго прикалывались над записками о клиентах Моники, добавив несколько собственных.

Джулиан старался не думать о разорении, которому подвергался его дом.

Впервые за много лет Джулиан постучал в дверь собственного дома. Входя, он немного нервничал, чувствуя себя скорее гостем, чем хозяином. Через минуту или две появилась Моника с повязанным на голову шарфом, из-под которого выбивалось несколько влажных прядей. Лицо ее пылало, а глаза сверкали, словно она почистила и их тоже. На ней был один из фартуков Мэри. Где она только его раскопала?

– К сожалению, я убрала только гостиную и кухню, – сказала она. – В следующий раз сделаю остальное. Входите!

– Моника, все так преобразилось!

Так оно и было. Сквозь чистые окна струился свет, отражаясь от вымытых и отполированных поверхностей. Коврики поменяли тусклые цвета на яркие, сочные расцветки, и нигде не осталось и следа от паутины. Все это стало вновь похожим на дом, словно Моника вместе со всей грязью отмыла пятнадцать лет.

– Какие запахи вы чувствуете? – спросила она.

Он закрыл глаза и вдохнул.

– Определенно, лимон, – ответил Джулиан.

– Ага. Я пользовалась чистящим средством с лимонной отдушкой. Что еще?

– Земляничный джем!

– Снова угадали. Потихоньку кипит на сверкающей варочной панели на кухне. Надо будет найти несколько стеклянных банок. Посидите, пока я не закончу.

Моника вышла за дверь и вскоре вернулась с тремя большими охапками роз, которые, вероятно, припрятала на заднем дворе. Потом засуетилась в поисках ваз и расставила цветы в разных местах.

– А теперь, – напыщенно произнесла она, – последний штрих! – Она достала флакон лака для волос «Элнет» – в точности такой, каким пользовалась Мэри, – и попшикала им в гостиной. – Закройте глаза, Джулиан. Теперь здесь пахнет, как при Мэри?

Он откинулся в своем любимом кресле, больше не казавшемся засаленным, и вдохнул. И действительно. Ему захотелось вовсе не открывать глаз и оставаться в 2003-м. Но нужна была еще одна вещь.

– Моника, – начал он, – нам надо заняться живописью. Я дам вам частный урок. Это самое меньшее, что я могу сделать.

Джулиан распахнул двустворчатые двери из гостиной в свою студию. Он достал рулон полотна, расстелил его на полу и принялся смешивать краски с льняным маслом.

– Сегодня вечером, Моника, мы будем писать как Джексон Поллок. Я наблюдал за тем, как вы рисуете. Вы делаете это очень аккуратно и точно. Вы пытаетесь скопировать то, что видите. Но Поллок говорил: «Живопись – это самопознание. Каждый хороший художник пишет то, чем он является». Он говорил это о выражении ваших чувств, а не только для иллюстрации. Вот, возьмите кисть. – Он вручил Монике кисть размером почти с ее ладонь. – Поллок пользовался самодельными красками, но у меня таких нет, так что я беру масляные краски в смеси с льняным маслом и скипидаром. Он расстилал полотно на земле и рисовал в пространстве над ним, пользуясь всем телом, как это делает балерина. Вы готовы?

Джулиан догадывался: Моника не готова и боится, что в доме опять воцарится беспорядок. Но так или иначе, она кивнула. Он вернулся в гостиную, выбрал виниловый альбом и поставил пластинку на проигрыватель. Только один человек мог помочь в столь театральном действе: Фредди Меркьюри.

Сняв туфли, Джулиан проскользнул в студию по отполированному, сверкающему деревянному полу, напевая «Богемскую рапсодию» со всем чувством, если не талантом, Фредди. Потом он взял кисть, обмакнул ее в баночку со жженой сиеной и резким движением прикоснулся к полотну, распределяя краску широкой дугой.

– Давайте, Моника! – воскликнул он. – Работайте всей рукой. Свободнее движения!

Поначалу она двигалась неуверенно, но потом засмеялась, расслабилась, начала разбрызгивать краску над головой, как теннисист, делающий подачу от задней линии. В ее волосах заблестели капли красного кадмия.

Джулиан в широком плие заскользил по всей длине полотна, разбрызгивая краску резкими взмахами кисти.

– Ну что, Моника? Покажите-ка мне фанданго! А что такое фанданго, интересно знать? И кто такой Скарамуш, черт побери?!

Громко хохоча, оба они в изнеможении рухнули на пол рядом с этим чудесным буйством красок. Над ними в воздухе витал запах свежей краски, смешиваясь с ароматом роз, лимонов, джема и «Элнет».

– Мэри умерла дома, Джулиан? – спросила Моника, когда они успокоились и дыхание у них выровнялось. – Знаете, мне знакомы эти переживания…

– Если не возражаете, я не стану об этом говорить, – резко оборвал ее Джулиан, но сразу пожалел об этом.

Похоже, она хотела что-то ему рассказать. К счастью, она переменила тему разговора.

– У вас с Мэри не было детей? – поинтересовалась Моника.

Господи, эта тема едва ли была лучше!

– Мы пытались, – ответил Джулиан. – Но после нескольких ужасных выкидышей решили, что, видимо, не судьба. Нелегкое это было время.

– А вы не хотели усыновить ребенка? – Моника упорно отказывалась выпустить косточку, совсем как его пес Кит.

– Нет, – сказал он, что на самом деле не соответствовало правде.

Мэри отчаянно хотела усыновления, но он наложил вето на эту идею. Он считал, что нет смысла иметь детей, если не можешь передать им свои гены. Представить только, что постоянно вглядываешься в лицо собственного ребенка, недоумевая, откуда он взялся. Джулиан догадывался, что такое объяснение выставит его с невыгодной стороны. Все-таки люди излишне сентиментальны в отношении детей.

– У вас есть какие-нибудь родственники? Братья и сестры? Племянники и племянницы? – продолжала расспрашивать Моника.

– Мой брат умер в сорок с небольшим – рассеянный склероз, жуткая болезнь, – ответил Джулиан. – От меня было не много толку. Я мало что понимаю в физических немощах. Один из многих моих недостатков. У него не было детей. Моя сестра Грейс эмигрировала в Канаду в семидесятых. Не приезжала сюда уже больше десяти лет. Говорит, слишком стара, чтобы путешествовать. У нее двое детей, но я видел их только совсем маленькими, а теперь смотрю в Facebook. Чудное изобретение, эта штука. Хотя я рад, что его не было, когда я был еще красавчиком. А не то возгордился бы.

До Джулиана дошло, что он невнятно бормочет.

– А с кем вы планируете провести Рождество?

Джулиан сделал вид, что серьезно задумался.

– Господи, у меня столько вариантов, я еще пока не решил, – ответил он.

Собирается ли она пригласить его куда-то? Он постарался не входить в раж – на тот случай, если она спросила просто из любопытства.

– Знаете, – Моника с трудом продиралась сквозь неловкое молчание, – мой отец с Бернадетт отправляются в круиз. На Карибы. Это пятая годовщина их свадьбы, то есть я остаюсь одна. Как и Райли, поскольку его родные на другом конце света. Так что мы подумали, что можно устроить в кафе рождественский ланч. Хотите присоединиться к нам?

– Ничего не может быть лучше, – ответил Джулиан, чувствуя, что у него кружится голова. – Не знаю, говорил ли я вам, Моника, как рад, что это вы нашли мою тетрадь?

– Я тоже очень рада, что нашла ее, – отозвалась она, накрывая своими ладонями его руки.

Он осознал, насколько отвык от физических контактов. Единственным человеком, который регулярно до него дотрагивался, был его парикмахер.

– Джулиан, вы должны написать Райли! Он будет прекрасной моделью.

– Ммм, – промычал Джулиан, подумав, что ему не понадобится много слоев.

Он обругал себя. В этой мысли нет доброжелательности, а он ведь перестал быть мерзавцем.

– Что касается Райли, – как можно более небрежно произнес Джулиан, – догадываюсь, что он самую чуточку влюблен в вас.

– Вы так думаете? – немного погрустнев, спросила Моника. – Я совсем в этом не уверена.

– Вы тоже написали что-то в тетради? – спросил он, меняя тему на тот случай, если Монике стало неловко.

Джулиан представил себе, что почувствовал бы отец, желая проявить интерес, но боясь переступить черту. Если этот Райли огорчит ее, то ему придется иметь дело с Джулианом.

– Да, но сейчас я расстроена тем, что написала. Хотя, помните, вы сказали: «Может быть, после написания этой истории ваша жизнь изменится?» Что ж, кажется, когда я написала свою историю, возникла какая-то магия, потому что моя жизнь действительно с тех пор изменилась. Все как будто бы сошлось. По крайней мере, так я думала. Несколько недель назад я оставила тетрадь в винном баре.

– Интересно, кто ее нашел. Помните, что я написал в конце? «Или жизнь какого-то человека, которого вы никогда не встречали?»

– Что ж, – сказала Моника, – достигнуто уже многое, разве нет?

И она улыбнулась ему – недавно обретенный друг, которого, казалось, Джулиан знал уже давно.

Райли

Райли сидел на узкой односпальной кровати с ноутбуком, позаимствованным у одного из соседей по квартире. В правое бедро ему впивалась одна из твердых пружин матраса, и он немного передвинулся влево, поправив клавиатуру на коленях. Он пил чай без молока, поскольку кто-то прикончил пинту, купленную им только вчера. Из шести упаковок «лагера» осталось только четыре, и его сыр чеддер лишился порядочного куска, а на оставшейся части появились отметины от зубов. Ему пришлось наклеить этикетки на все свои продукты, но его возмущало, что по воле соседей он превратился в такого вот парня. Он вовсе не наклейщик этикеток, обозначающий свою территорию.

Комната освещалась холодным декабрьским солнцем, которое отважно пыталось проникнуть сквозь покрывающий окна слой сажи, накопившейся от выхлопов тысяч автомобилей, двадцать четыре часа в сутки грохочущих по Уорвик-роуд. Из-за недостатка солнечного света и свежего воздуха Райли чувствовал себя чахлым пожелтевшим растением, выросшим без света. Его от природы смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, а белокурые волосы потемнели. Скоро, подумал он, его волосы и кожа станут одного и того же оттенка.

Впервые со дня приезда в Лондон Райли ощутил почти невыносимую тоску по Перту, по дням, проведенным на солнце за подкормкой, поливкой, прополкой и обрезкой садов других людей. Он взглянул на пинборд у своей кровати со снимками из дома. Он подростком с отцом и двумя братьями, оседлавшие одну и ту же волну. Они улыбаются маме, которая их фотографирует. Как всегда, он напортачил с кадрированием – слишком много неба. Мама держит на руках его, совсем маленького, во время поездки к ее родным на Бали. Группа друзей, подносящих бутылки с пивом прямо к камере на вечеринке с барбекю, устроенной в честь его проводов в большое турне. Зачем он променял жизнь в окружении восхитительно зеленеющей природы на жизнь среди бетона, где с каждым вдохом отравляешься загрязнениями?

Райли проверил, как идут его продажи на eBay. Почти не ношенный защитный костюм пасечника ушел за бесценок. Кто знал, что вокруг так много любителей-пчеловодов? А на лампу от «Тиффани», которую он честно описал как неработающую и требующую некоторой реставрации, каждые несколько минут подавались заявки. Но лучше всего обстояло дело с древним мобильником Джулиана, который шел по цене, превышающей стоимость айфона последней модели. Прокручивая картинку, Райли сдул с глаз завиток волос.

Единственными предметами мебели в комнате Райли были комод, стойка для одежды с несколькими проволочными плечиками и слегка покосившийся книжный шкаф, по виду которого можно было заключить, что человек, собиравший его по инструкции ИКЕА, слишком много перед тем выпил. Краем глаза Райли видел тетрадь Джулиана, которая, раздражая его, высовывалась из ряда зачитанных романов и путеводителей.

У Райли было чувство, что он все глубже уходит в зыбучий песок. Он вспомнил, как у него засосало под ложечкой, когда он увидел почтовую открытку того пляжа на пинборде Моники, надеясь, что это просто совпадение. В тот самый момент, когда Моника упомянула имя Хазарда, Райли должен был признаться. Он мог сказать: «О да, это тот парень, с которым я познакомился в Таиланде, как раз перед приездом сюда. Он передал мне тетрадь, благодаря которой я нашел тебя». Неужели это было так трудно? Но он уклонился от этого. Хуже того, он дал дёру, оставив Монику в полном смущении с открыткой в руках. А теперь он окончательно погряз в обмане. Он никак не мог утверждать, что нужный момент еще не настал, что у него не было возможности признаться. Не мог он и возразить, что открытка пришла от другого Хазарда. Если бы этого парня звали по-человечески – Джеймс, Сэм или Райли. Если бы его звали Райли, ничего не случилось бы.

Райли заключил с собой сделку. Он расскажет Монике всю историю и не станет уклоняться от последствий. Если она не захочет больше его видеть, то так тому и быть. Так или иначе, возможно, ему пора двигаться дальше. Но она может отнестись к этому легкомысленно – посчитать все это забавным анекдотом, который будет преподносить подругам как историю их знакомства. Конечно, она поймет, что, хотя их встречу подстроил Хазард, все дальнейшее произошло потому, что она искренне ему нравится. Больше чем нравится, – удивляясь самому себе, осознал он.

До Рождества оставалась всего неделя, и Райли не хотел нарушать тщательно выверенные планы Моники. Он знал, с каким волнением она готовится к рождественскому ланчу в кафе. Он видел все эти листки у нее дома на кофейном столике: список продуктов, поминутный график готовки, список подарков. Последний она спрятала заранее, чтобы Райли не узнал о своем подарке. Она пыталась втянуть его в разговор о преимуществе ножей от «Джейми Оливера» перед «Нигеллой», но, заметив его отсутствующий взгляд, отступила.

Моника пригласила всех участников кружка рисования перед тем, как отправляться на семейные торжества, зайти к ней выпить аперитив. Большинство из них собирались провести праздник за городом, но Бетти и Баз хотели заглянуть. Бенджи намеревался прийти на ланч, поскольку решил повидаться с родными в Шотландии на Хогманай вместо Рождества.

Райли решил, что скажет ей после Рождества, но определенно перед Новым годом.

Дав себе подобное обещание, Райли почувствовал некоторое облегчение. Он бросил взгляд на тетрадь. Ему хотелось избавиться от нее. Теперь, когда он принял решение, он захотел забыть о «Правдивой истории» на неделю или около того, но это было невозможно, пока тетрадь находилась у него.

Он подумал было просто выбросить ее, но ему не хотелось стать тем, кто разорвет эту цепь. Уничтожать старательно написанные, откровенные истории людей казалось ему ужасно плохой кармой. Наверное, ему стоит передать кому-то тетрадь, как это сделали Моника и Хазард. Может, это принесет кому-то удачу, – в конце концов, тетрадь познакомила его с Моникой и целой компанией друзей. Эта тетрадь даже нашла ему работу, если можно было назвать так проект Джулиана на eBay. Райли был уверен, что следующий адресат не будет таким глупым, как он, и поймет, что вся идея состоит в правдивости, а не во лжи.

Из соседней комнаты доносились ритмичные удары, перемежающиеся излишне театральными стонами. Стены этой халтурно перестроенной квартиры были такими тонкими, что Райли услышал, как через две комнаты от него кто-то негромко выпустил газы. Ну и он познакомился с весьма активной любовной жизнью Бретта гораздо подробнее, чем ему хотелось бы. Он догадывался, что нынешняя подружка Бретта притворяется. Вряд ли с его соседом-неандертальцем кому-то было так уж здорово.

Райли достал тетрадь из книжного шкафа, поискал в боковом кармане рюкзака ручку и начал писать.

Когда Райли закончил, за окном было уже темно. Он почувствовал, как будто груз с его плеч переместился на страницу. Все будет хорошо. Он подошел к окну и, собираясь задернуть неряшливые шторы, заметил что-то необыкновенное. Он должен сказать об этом Монике.

Моника

Моника как раз меняла табличку на двери с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО», когда появился запыхавшийся Райли, – казалось, он бежал от самого Эрлс-Корта. Не открой она дверь, он бы врезался прямо в нее.

– Моника, посмотри! – прокричал он. – ИДЕТ СНЕГ!

Он затряс головой, разбрызгивая во все стороны капли воды, как энергичный ретривер после плавания.

– Я знаю, – откликнулась она, – хотя сомневаюсь, что он покроет землю. Как правило, снег сразу тает. – Она поняла, что Райли надеялся не на такой отклик. – Райли, ты никогда прежде не видел снега?

– Ну конечно видел – в кино, на YouTube и так далее, но не видел, как он падает с неба, как сейчас, – ответил он, указывая на довольно редкие снежинки. – (Моника смотрела на него с изумлением, к которому примешивалась тревога.) – Ну а ты, – продолжал он с напором, – видела когда-нибудь бурю в пустыне или лесной пожар в малонаселенной местности? – (Моника покачала головой.) – Думаю, нет. Как бы то ни было, нам надо прогуляться! Около Музея национальной истории есть каток. Пойдем!

– Музей естественной истории, – поправила его Моника. – Но я не могу уйти прямо сейчас. Мне надо убраться, снять кассу, подготовить все к завтрашнему дню. Извини.

Разве он забыл, что при последней встрече он просто ушел, не дослушав ее?

– Моника, все это может подождать. Лови момент. Не думай о будущем, развлекайся. Молодость быстро проходит.

Моника поморщилась, услышав все эти клише, словно позаимствованные из сценария плохого голливудского фильма.

– А теперь ты еще скажешь, что ни один человек на смертном одре не высказывает сожаление о том, что мало работал, да? – спросила она.

Потом, взглянув на его сияющее лицо, выражающее надежду, она подумала: а почему бы и нет, черт возьми?!

В детстве Моника научилась кататься на коньках. Помимо этого, она занималась балетом, игрой на фортепьяно и флейте, а также гимнастикой и посещала театральный кружок. Это продолжалось до ее шестнадцати лет, а потом все прекратилось. Однако понадобилось всего лишь несколько минут, чтобы ее мышцы вспомнили те давно забытые движения, и Моника уверенно заскользила по льду, даже немного рисуясь. Почему, спрашивала она себя, с тех пор не вставала она на коньки? Все увлечения, испытанные ею в юности, всё, от чего учащенно билось сердце, что заполняло ее сны, – все позабыто ради напряженной работы, ради благоразумия, планирования будущего.

Если говорить о снах, ни в одном, самом безумном из них, она не могла бы представить себя рядом с кем-то столь же потрясающим, как Райли. Монике приходилось то и дело щипать себя. Где бы они ни появлялись, люди начинали глазеть на них. Вероятно, на Райли пялились всю его жизнь, потому что он, казалось, совершенно этого не замечал. Наверное, все они думали: что он делает с ней?

Райли совершенно не сознавал эффекта от своего появления. В этот момент своей первой вылазки на лед замерзшего озера он был похож на Бэмби – разъезжающиеся на льду в разные стороны ноги. Он лежал на спине с рассыпавшимися вокруг головы белокурыми кудрями, наподобие нимба ангела, изгнанного с небес. Она протянула ему руку, чтобы помочь встать. Он ухватился за нее, рывком пытаясь подняться, но поскользнулся и опять рухнул на лед, увлекая за собой Монику.

Моника всем телом придавила Райли. Она чувствовала всю траекторию его смеха с того места, где он начинался, глубоко в животе, до бульканья в груди, и затем у самого ее уха смех взорвался. Она поймала этот смех поцелуем. Услышав смех и ощутив вкус поцелуя, такого естественного и приятного, она поняла, что все клише справедливы. Конечно, Райли не соответствовал всем ее критериям, но, вероятно, виноваты в этом сами критерии, а не он.

Райли улыбнулся ей:

– Как это у тебя получается, Моника? Так грациозно скользишь по льду, как полярная фея Динь-Динь. Я восхищен.

Моника подумала, что сейчас лопнет от счастья. Оказывается, она женщина, вызывающая восхищение.

Райли поднялся и помог встать упавшей маленькой девочке. Она смотрела на него во все глаза, как на живого Санта-Клауса. Казалось, даже маленькие дети неравнодушны к очарованию Райли.

Моника и Райли вернулись в кафе около десяти часов вечера. Моника знала, что нужно закончить брошенные дела, но она все еще была во власти стихийного порыва, ощущая нечто вроде временного помешательства.

Включив в кафе свет, Моника вновь увидела за барной стойкой почтовую открытку и припомнила недавнюю обиду.

– Райли, почему ты на днях так быстро убежал? – спросила она, стараясь не говорить агрессивно. – Я тебя чем-то обидела?

– Боже, нет, конечно. Прошу тебя, не надо так думать. – Будучи чересчур честным, Райли не умел убедительно лгать. – Просто, знаешь, вдруг психанул.

Опустив взгляд на свои ноги, он смущенно потоптался на месте.

Моника все поняла. В конце концов, она сама постоянно психовала по поводу их отношений, да и отношений с другими людьми. Едва ли она могла его винить! В сущности, она с облегчением обнаружила, что Райли тоже одолевают сложные переживания. Может быть, они с Райли похожи друг на друга в большей степени, чем она полагала.

– А не выпить ли нам глинтвейна? – предложила Моника, решив, что алкоголь поможет восстановить непринужденную атмосферу.

Она пошла в небольшую кухоньку в задней части кафе, включила газовую конфорку и вылила в большую кастрюлю бутылку вина, добавив разные специи, апельсины и гвоздику. Ей было слышно, как в соседней комнате Райли включает музыку. Элла Фицджеральд. Хороший выбор. Она помешивала вино минут десять, чего было явно недостаточно, но сегодня голова у нее была занята другими вещами.

Моника принесла в зал кафе два бокала глинтвейна. Райли забрал их у нее, осторожно поставил на стол, взял Монику за руку и закружился с ней в танце, ловко обходя все стулья и столы. Сначала он держал ее за кончики пальцев, но потом привлек к себе ближе. Его руки и ноги, бывшие на льду такими неловкими, задвигались вдруг весьма согласованно, и трудно было представить, что это одни и те же руки и ноги.

Танцуя, Моника осознала, что избавилась от беспокойства, обычно мучившего ее. По крайней мере, в данный момент ее не беспокоили вопросы типа: «А что дальше? Что, если?.. К чему это приведет?» Или с недавних пор мучивший ее вопрос: «Кто, черт возьми, сейчас читает ту дурацкую тетрадь, в которой я писала?» Единственно важным были ритм музыки и ощущение от объятий Райли.

Мимо проехал автобус, на миг осветив тротуар, на котором прямо напротив окон Моники стояла молодая женщина с очаровательным пухлым ребенком на руках – ни дать ни взять современная Мадонна с младенцем. Ребенок зажал в кулачке волосы матери, словно не желая отпускать ее.

На миг Моника встретилась взглядом с молодой матерью, которая, казалось, говорила: «Взгляни на свою жизнь, такую беспечную и пустую. Вот что на самом деле важно – то, что есть у меня».

Автобус покатил в сторону Патни, тротуар вновь погрузился в темноту, и видение исчезло. Может быть, его вовсе не было. Может быть, это была игра воображения, и подсознание напомнило ей о несбывшихся мечтах и амбициях. Было то видение реальным или нет, но момент беззаботной эйфории прошел.