Текст книги "Новый Орлеан"

На полу повсюду были беспорядочно брошены медвежьи шкуры, стены украшали портреты дородных обнаженных натур вперемежку с охотничьими трофеями. В свое время Фейн был заядлым охотником – каждый год выезжал на сафари в Африку и тому подобное. Теперь же охотился совсем мало.

Разве что за дородными обнаженными натурами и неосторожными политиками, мелькнуло в голове у Мартина.

Книг в кабинете не было: чтением Фейн не увлекался.

Обитель сибарита – что, по мнению Мартина, было для Фейна исключительно точной характеристикой.

Как он и ожидал, Фейн предложил:

– Сыграем, сенатор?

Размахивать кием Мартину совсем не хотелось, но обсуждением у себя в кабинете вопросов политического свойства Фейн занимался только за бильярдом, это был освященный традицией ритуал.

– Можно, – согласился поэтому Мартин.

Фейн установил шары и жестом предложил Мартину разбить пирамиду. А сам принялся неторопливо водить мелком по кончику кия.

– Как по-твоему, Мартин, придется попотеть на предварительных выборах?

Мартин положил первый шар в боковую лузу. Подумав, уклончиво произнес:

– Трудно сказать. Джейсон Кларк, конечно, боец и оратор искусный, да и для здешних свой, как раковый пирог.

– Да, он уж такой, наш старина Джейс, тютелька в тютельку, – хохотнул Фейн. – Вообще-то мужик он ничего, но ему бы лучше оставаться в палате представителей. Там ему самое место. В сенате он нам не нужен.

– Мне, во всяком случае, он нам точно не нужен. Ни под каким видом.

– Не боись, дружище. Мы его уделаем, клянусь Богом, уделаем. А тебе добрая драчка на предварительных выборах будет только полезна. Адреналин так и попрет!

«У тебя попрет, хочешь сказать», – подумал про себя Мартин, но вслух вместо этого возразил:

– Победить на предварительных – только полдела. Мне ведь еще осенью придется схватиться на выборах с тем, кого выдвинут республиканцы.

Фейн пренебрежительно отмахнулся:

– Когда это у республиканца был хоть какой-то шанс на избрание в сенат от суверенного штата Луизиана? Ты, главное, не суй член куда не надо, и все будет в порядке!

Четвертый шар Мартин промазал и отошел, уступая место Фейну. Кий свой он поставил в стойку – это тоже было частью ритуала. Фейн всегда уступал первый удар сопернику, дожидался его промаха, а после этого безошибочно заканчивал игру.

Мартин закурил сигару и направился к стойке бара налить себе чего-нибудь выпить.

Было ли язвительное предупреждение Фейна прозрачным намеком на то, чтобы Мартин был поосторожнее с Одри? Или просто соленая мужская шутка за бильярдом?

Видимо, все-таки и то и другое, решил Мартин.

Фейн есть Фейн.

Когда он вернулся к бильярдному столу, Фейну оставалось положить три шара. Мартин наблюдал, как он готовит очередной удар, которым опять положил шар в лузу, казалось бы, без всяких усилий.

– Больше не думал «ад тем, о чем мы говорили в Новый год? – поинтересовался Фейн, не поднимая глаз от зеленого сукна.

– Имеешь в виду, чтобы баллотироваться в президенты?

– Сдается, именно это я и имею в виду.

– Каждый политик думает об этом месте на Пенсильвания-авеню в городе Вашингтоне. Но до выборов еще два года, Рекс.

– Поэтому-то сейчас самое время серьезно над этим задуматься. Для того чтобы все устроить, требуется время, Мартин. Делегатов-выборщиков нужно обхаживать, укрепить свои политические позиции, поездить по стране, повыступать, чтобы тебя все узнали… Да тебе и так все известно.

– Известно. Меня другое тревожит. Жена моя, например: Ракель сыта политикой по горло. Если узнает, что я собираюсь баллотироваться в президенты, в ладоши хлопать от счастья не станет.

Фейн выпрямился, взгляд его вдруг стал жестким и колючим.

– Ты позволяешь жене командовать собой, Мартин? Она до сих пор меняет тебе пеленки?

– Конечно, нет! – обиженно воскликнул Мартин. – Но человек должен думать о своей семье.. Это же часть моей жизни.

Фейн несколько секунд сверлил его раздраженным взглядом. Затем вдруг ласково улыбнулся и похлопал Мартина по плечу.

– Не заводись, старина. Как только она начнет хозяйничать в Белом доме, сразу придет в норму.

– Далеко в этом не уверен.

– Фейн его возражение оставил без внимания и быстро положил в лузу оставшиеся два шара. Поставил кии в стойку и принялся стряхивать мел с ладоней.

– Может, пойдем на бал? Полночь скоро, время снимать маски. В них, правда, не больше половины гостей, и кто под ними скрывается, мне известно, только я всегда делаю вид, что жду сюрпризов.

Пока они находились в кабинете, шум набиравшего обороты веселья возрос на несколько децибелов. Фейн провел его в бальный зал, просторное помещение в самом центре дома, которое в обычное время оставалось под замком и открывалось лишь по таким, как сегодня, особым случаям. Под потомком слегка покачивались массивные люстры. В движение их явно привело столпотворение в зале. Они излучали праздничное сияние на головы двухсот или около того гостей, заполнивших эти стены до отказа. Мебели здесь не было. Инструментальный квинтет расположился на возвышении у задней стены, чернокожие музыканты исполняли настоящий новоорлеанский джаз. Все стояли, весело болтая, смеясь, перекликаясь, взвизгивая, поглощая напитки с подносов, которые разносили обливающиеся потом официанты. Перед возвышением оставался свободный пятачок, где танцевали – или, скорее, пытались танцевать – несколько пар.

– Боже милостивый, это еще что за мать твою… – возбужденно прошептал на ухо Мартину Фейн. – Ты только посмотри, а! Ну и наглец же этот сукин сын черномазый!

Мартин обернулся к двери, оглядываться начали и другие гости. В зале воцарилась гробовая тишина.

На пороге стоял негр, высоченный, могучий. Негр без маски. Хотя на губах его блуждала легкая ухмылка, общее выражение лица казалось необыкновенно подобострастным и раболепным. На голове у него красовалась пятнистая от пота шляпа с обрезанными полями, штанины выцветшего комбинезона были вкривь и вкось обкромсаны ниже колен, рубашки на нем не было вовсе. Вокруг лодыжки одной из босых ног обвивалась цепь, к которой было приковано черное ядро.

Мартин призвал на помощь всю силу воли, чтобы не расхохотаться. Ни у одного другого чернокожего в Новом Орлеане не хватило бы нахальства прийти на бал к Фейну в костюме еле волочащего ноги пресловутого дяди Тома! Да к тому же с ядром и цепью!

– Ведь понимал же, что совсем спятить надо, чтобы поддаться на твои уговоры пригласить этого ублюдка курчавого, Мартин, – злобно пробормотал Фейн, сейчас от его южного акцента не осталось и следа.

– Среди чернокожих он – сила, его слушаются, Рекс. А чернокожие нынче получили право голоса.

Или ты не слышал? И чернокожих у нас – треть населения штата. – Мартин начал свою тираду довольно спокойно, но под конец не мог сдержать раздражения. – Брось, Рекс! Где твое чувство юмора?

В этот момент в зале начал то тут, то там возникать нервный смешок. Однако многие гости демонстративно поворачивались спиной к вновь прибывшему и как ни в чем не бывало возвращались к прерванной беседе.

Мартин, не говоря ни слова, отошел от Фейна и стал пробираться сквозь толпу к чернокожему гиганту.

– Так и знал, что ты выкинешь какой-нибудь фокус. Линкольн! А что, цепь и ядро настоящие?

– Да, cap, хозяин! А как старая хозяин думает, этот штучка… – Эбон, нарочито коверкая речь, расплылся в довольной улыбке. – Резиновые, сенатор. Можно взять напрокат в любой театральной лавке. По-моему, ядро и цепь добавили костюму последний штрих, как думаете, сенатор? Это в знак моего протеста…

Глава 5

Джеральд Лофтин наслаждался душой и телом.

Последним – в буквальном смысле.

Этим телом в спальне наверху была рыжая девица, с которой он познакомился меньше часа назад в бальном зале.

Экзотическая рыжина, однако, оказалась фальшивкой. Сейчас, когда из одежды на ней осталась одна лишь черная полумаска, это стало совершенно очевидно, поскольку треугольничек волос на лобке был темнее воронова крыла.

Когда Лофтин увидел ее внизу, она щеголяла в одном из тех нарядов, которые полагалось носить южным красоткам в благословенные времена до Гражданской войны – по крайней мере они носят их во всех фильмах. Платье доходило до самого пола, а начиная от талии было посажено на кринолин, что создавало впечатление, будто она разгуливает в бочонке.

После двух коктейлей она приблизила к нему лицо и прошептала:

– Дорогуша, здесь мы, как шпроты в банке. Давай прихватим выпивку – и наверх, там поуютнее, а?

Лофтин в принципе не возражал, но несколько замялся, обуреваемый сомнениями и подозрительностью. С лицом, с той его частью, которую он мог рассмотреть, у нее все в Порядке – но как, к черту, угадать, что у нее за фигура под всеми этими тряпками?

Беспокоился он напрасно. Тряпок оказалось не так уж и много – лишь платье да ободья кринолина.

Как только они были сброшены, что заняло целых три минуты, под ними осталась лишь сама девица, сочащаяся горячей влагой желания, в которую Лофтин тут же и погрузил свой напрягшийся фитиль.

Предложение поступить так исходило от нее: «Чего тянуть, лапочка, макай фитилек по-быстрому».

Не терпелось ей, значит, и времени она даром не теряла. Лофтина это устраивало – можно было обойтись без утомительной процедуры предварительных мероприятий. Если мужик пришел в боеготовность, чего еще надо? Лофтин уже давно заметил, что в этом деле ему свойственна некоторая скоропалительность и что всякие глупости, которые в учебниках по технике любви называются подготовительной стадией, частенько приводили к дурацкой ситуации, когда для него все заканчивалось, не успев по-настоящему начаться.

В данном случае ничего подобного не произошло. Рыжая красотка оказалась тоже не из заторможенных, и оргазма они достигли легко, быстро и одновременно, будто практиковались вместе в течение многих и многих лет, а не каких-то жалких пятнадцати минут.

– Ну-у-у, это была что-то, пупсик! – Лофтин опрокинулся на спину, хрипя, как загнанный жеребец.

В мерцающем свете ночника на тумбочке у кровати Лофтин нащупал второпях брошенную там пачку сигарет. Окинул долгим взглядом свою рыжеволосую партнершу. Она, закрыв глаза, раскинулась в бесстыдной позе словно окаменевшая, единственным признаком жизни оставалось лишь движение ее маленьких грудей в такт с дыханием.

Лофтин закурил, не удосужившись предложить сигарету своей даме. Работал он у Рексфорда Фейна всего-то два месяца, сегодня его впервые пригласили в этот дом не по делу, а в гости. И если нынешнее приключение может служить образчиком потенциальных дополнительных льгот, такую службу нельзя не полюбить!

Вместе с тем ему было немножко не по себе. Он не знал, как Фейн отнесется к тому, что один из его работников трахает какую-то гостью, да еще в его собственном доме!

Лофтин не мог позволить себе потерять это место, ставки были слишком высоки. Фейн обещал взять его на постоянную высокооплачиваемую работу в одной из своих многочисленных компаний, если Лофтин позаботится о том, чтобы предстоящий во вторник парад Рекса прошел без сучка и задоринки, и обеспечит этому действу широкое освещение в прессе. С прессой он никаких трудностей не предвидел, однако возник ряд проблем, в частности эта лежачая демонстрация, которые могли весь парад сорвать к чертовой матери.

К тридцати восьми годам Лофтин успел попробовать свои силы на многих работах – хороших и не очень, а в нескольких случаях и вовсе по ту сторону закона. На некоторых он вроде бы преуспевал, но ему, похоже, был присущ талант так или иначе все пускать прахом. Ухватиться за место у Фейна его заставила раздиравшая душу паника, поскольку он сильно подозревал, что оно станет последним на пути к полному и окончательному провалу. Сорвись он и здесь, заскользит на самое дно как по маслу, и ухватиться будет не за что – ледяной желоб прямо в небытие.

Так что он был исполнен решимости удержаться на работе, чего бы это ни стоило. В Новый Орлеан он попал впервые, и то, что успел увидеть, ему очень понравилось. Он был жизнелюб, обожал крепко выпить, вкусно закусить и всласть потрахаться. В Новом Орлеане для упомянутых трех видов деятельности возможности открываются, судя по всему, самые широкие. А с хорошей работой, обещающей большие бабки…

Да что говорить! Он готов на все, лишь бы ублажить мистера Рексфорда Фейна.

Он повернулся, чтобы затушить сигарету. В поле зрения попали собственные ноги, и Лофтин невольно расхохотался. Боже праведный, один носок он, оказывается, снять так и не успел.

Еще бы! Отдельные предметы их одежды разметаны по всему полу, словно клочки бумаги после бури.

Это еще чудо, что пуговицы на месте остались.

Он вновь откинулся на спину, маленькая ладошка поползла по его груди, прихватывая по пути мокрые от пота волосы, тихий голос промурлыкал ему в ухо:

– Над чем смеемся, лапочка? Слушай, а как все-таки тебя зовут?

– Джеральд. Джеральд Лофтин.

– Я буду звать тебя Джер. Согласен, Джер? – Ладошка поползла ниже, и Лофтин попытался втянуть живот. Вот черт бы его побрал, надо бы последить за собой, а то скоро пузо нарастет, что твоя бочка.

– А я Дейзи, то есть Маргаритка, – хихикнула она, – цветочек из венка.

– Привет, Дейзи.

Ее ладошка добралась до заветной цели и сжала его гениталии.

– Бедняжка, несчастненький фитилечек. Совсем сник.

– А ты как думала, Дейзи, после такого… Но я быстро восстанавливаюсь.

– Сейчас Дейзи ему поможет.

Ее губы и язык последовали маршрутом, проложенным горячей ладошкой. Здорово у нее получалось, дело это она знала. Лофтин среагировал с похвальной быстротой. Его фитиль встал по стойке «смирно», пульсируя, как электровибратор.

– И вправду быстро восстанавливаешься, Джер.

– Твоими же молитвами, детка.

Она змеиным движением скользнула на него всем телом и прикусила ему ухо.

– Пора макать фитилек, Джер?

– Как скажешь.

– Я готова.

Он сжал ее плечи и опрокинул на спину, притиснув к кровати. Какое-то мгновение он нависал над ней, пока Дейзи умелой ладошкой не ввела его член внутрь себя.

Тут уж он не замедлил с тем, чего она так ждала, энергично двигая задом, как поршнем. Дейзи помогала ему с отточенным искусством, и они уже стали подниматься по ведущим в рай ступеням, как Лофтин вдруг ощутил голыми ягодицами прохладное дуновение.

Женский голос прощебетал:

– Эй, Дейзи! Привет, подружка. Ты занята?

Лофтин застыл как изваяние, потом медленно повернул голову и взглянул через плечо на стоящую у двери коротышку в костюме пирата.

– Господи Боже мой! – вспылил он. – Ты что, дверь не запирала?

– Это моя лучшая подруга. Эдна Мэй, – донесся из-под него голос Дейзи. – Я попросила ее навестить нас, Джер. Чтобы повеселиться втроем. Потому что, пока ты не позабавился втроем со мной и Эдной Мэй, считай, по-настоящему и не жил.

Джим Боб Форбс не мог поверить в такую свою удачу. Он намеренно пришел на бал к Фейну с опозданием, и на тебе – рядом с сенатором Мартином Сент-Клаудом стоит Эбон собственной персоной, явно тоже только что появившийся. Они с Сент-Клаудом дружно смеялись.

Причиной их веселья послужил скорее всего маскарадный костюм черномазого, который с учетом времени и места действительно был выбран весьма остроумно.

Па го чтобы отыскать этого типа, Джим Боб убил немало времени, а он тут как тут, на виду у сотни людей. Что говорило о степени компетентности полицейского управления Нового Орлеана. Или еще больше, подумал Джим Боб, о наглости самого Эбона. У него, должно быть, Появились свои причины вынырнуть из подполья, в противном случае его бы так и не нашли.

Джим Боб пробрался поближе. Он остановился в нескольких футах и, успев сдернуть с подноса проходившего рядом официанта стакан, стал терпеливо ждать. Потом он увидел, как сенатор поднял голову и медленно обвел зал взглядом.

Джим Боб не был знаком с сенатором Сент-Клаудом, но всякий, кто когда-нибудь читал какую-либо новоорлеанскую газету или смотрел местное телевидение, не мог не узнать этот профиль.

Джим Боб не особенно следил за политической жизнью, по правде говоря, он даже редко вспоминал обо всей этой чепухе – только тогда, когда политики так или иначе вредили делу, которым он занимался.

Этот ничего подобного себе пока не позволял, тем не менее тон некоторых последних речей сенатора Джиму Бобу очень не нравился. Он вроде выступает за то, чтобы дать черномазым волю, а это уже имеет прямое отношение к его, Джима Боба, делу. Только дай такому черномазому, как Эбон, волю, и каждый белый в Новом Орлеане окажется в опасности.

Тут Джим Боб заметил, что взгляд сенатора остановился в какой-то точке по другую сторону зала.

Он тоже посмотрел туда и увидел, как Рексфорд Фейн кивнул головой – едва заметный, но явно повелительный жест. Джим Боб успел вовремя повернуться, чтобы уловить досадливую гримасу, на миг исказившую лицо сенатора. Сенатор сказал что-то полушепотом Эбону и удалился, оставив нефа в костюме дяди Тома в полном одиночестве.

Джим Боб шагнул к нему и произнес вполголоса:

– Здорово, Эбон. Ищу тебя, ищу…

Эбон резко обернулся, глаза, как черные полыньи, полны нескрываемой злобы.

– Да ты, верно, и сам знаешь, – закончил фразу Джим Боб.

Эбон дернулся с нарочитой подобострастностью в попытке то ли расшаркаться, то ли изобразить поклон.

– Нет, сар, маста Чарли, моя не знать, что полисия моя искать. Моя совсем не знать, нет, cap…

– Ладно, Эбон, кончай прикидываться, будто только что с плантации, – с трудом сдерживаясь, оборвал его Джим Боб. – Я же знаю, что ты Из образованных. Так что брось валять дурака, понял?

– Хотите, чтобы я вместо неотесанного ниггера образованным ниггером прикинулся, капитан? – язвительно ерничая, осведомился Эбон. – Будь по-твоему, клейстер. Да, мне известно, что вы меня разыскиваете, однако, поскольку мне не предъявлены никакие обвинения и, соответственно, ордера на арест нет, я не считаю себя обязанным отдаваться в руки полиции. Формулирую как образованный, тебя устраивает, клейстер?

Несколько мгновений, которые показались ему вечностью, Джим Боб боролся с обуревавшими его противоречивыми чувствами. Он всем нутром не доверял таким вот заносчивым до наглости черномазым, извините, пожалуйста, хитрозадым неграм, и всегда должен был следить за собой, чтобы не сорваться, когда те разговаривали с ним на равных. Он считал, что ни одному чернокожему нельзя разрешать получать образование за пределами того минимума, который необходим для добывания средств к существованию'. А если черномазый хочет все же продолжать свое образование, то пусть катится к чертовой матери на Север, чтобы у него, Джима Боба, голова не болела. И в то же время твердый характер этого негра вызывал у него уважение. «Надо смотреть в оба, – мысленно предупредил себя Джим Боб, – иначе он ремней из меня нарежет и меня же ими повяжет».

Внезапно до него дошло, что Эбон наблюдает за ним с выражением издевательски подчеркнутого довольства. «Словно читает мои мысли», – подумал Джим Боб.

– Обвинений нет, ордера нет, все правильно, – угрюмо подтвердил он. – Но вполне могут и появиться. Поэтому-то…

– Какие еще обвинения, клейстер? – перебил его Эбон.

– Не смей меня так называть!

– Нельзя? – удивился Эбон. – А ты разве про себя не называешь меня черномазым? И разве не так стал бы обращаться ко мне, попади я в твой участок?

Око за око, знаете ли, капитан.

Джим Боб торопливо полез в карман и выудил оттуда трубку, которую тут же, не набивая табаком, сунул в рот и крепко стиснул зубами. И сразу взял себя в руки. Удивительно спокойным тоном произнес:

– Именно в участке и окажешься, если произойдет то, что, как я слышал, ты запланировал.

– Что же это я такое запланировал? Что вы слышали, капитан?

– Имею в виду эту самую лежачую демонстрацию. Кое-кому может не поздоровиться.

– Единственно, кому может не поздоровиться, так это только моим людям, капитан. У нас нет никакого оружия. С нашей стороны это будет исключительно мирная демонстрация. И если кто-то в ней пострадает, виноваты будут не мои, а ваши люди, капитан.

Джим Боб окинул Эбона задумчивым взглядом.

– Знаешь, что мне кажется? Тебе очень нужно, чтобы кое-кто из твоих людей на самом деле пострадал во время демонстрации. Ты рассчитываешь, что какой-нибудь полисмен в оцеплении не выдержит и сорвется, а в результате возникнет всеобщий переполох и начнутся стычки. Вот тогда на вас обратят внимание газеты и телевидение, которые опять выставят полисменов с Юга тупыми драчунами, какими их себе представляют обыватели.

– Вам действительно так кажется, капитан?

– Ага, именно так.

– Мне в таком случае кажется, что вам надлежит позаботиться о том, чтобы ни один хряк… ох, пардон, ни один полисмен не терял головы.

– При ваших провокациях, сам понимаешь, это практически невозможно.

– А это твои проблемы, клейстер, – коротко парировал Эбон.

– Что за проблемы. Линкольн, ? – произнес за их спинами низкий голос.

Они обернулись и увидели подошедшего сенатора Сент-Клауда.

Эбон официальным тоном проговорил:

– Сенатор, вы знакомы с капитаном Джимом Бобом Форбсом из полицейского управления Нового Орлеана?

– Не думаю. – Сенатор запнулся. – Стоп! По-моему, Рекс упоминал ваше имя, капитан. Вы отвечаете за общую безопасность праздничных шествий, в частности парада Рекса. Правильно?

– Точно так, сэр.

Сент-Клауд перевел взгляд на Эбона, потом опять на Джима Боба.

– Возникли какие-то проблемы?

– Еще, черт побери, какие, сенатор, – ответил Джим Боб. – Серьезнейшие.

– Ну? – Сенатор переводил глаза с одного на другого. – Кто-нибудь из вас объяснит наконец, в чем дело?

– Если проблемы и есть, то только у капитана.

Он пусть и объясняет, – нехотя буркнул Эбон.

Джим Боб немногословно изложил Мартину Сент-Клауду все, что знал о предполагаемой лежачей демонстрации сторонников Эбона во время парада Рекса. По мере его рассказа лицо сенатора становилось все мрачнее. Не произнося ни слова, он достал сигару и закурил. Когда Джим Боб закончил, сенатор ткнул в сторону Эбона сигарой, как указкой.

– Это правда. Линкольн?

– А что есть правда, сенатор? – дерзко ответил Эбон.

– Мы здесь не кроссворды разгадываем, Линкольн! – тихо, но с яростью в голосе проговорил Сент-Клауд. – Капитан абсолютно прав, от подобных вещей всегда жди беды. К тому же вы обязаны получить разрешение городских властей на проведение демонстрации.

– Если неприятности и будут, то только у белых, не у нас. А разрешение получить мы пытались. Нам отказали.

– Кроме того, я сам участвую в этом параде. Это что же, ты мне насолить хочешь? После того как я рисковал своей политической карьерой, стараясь в последних выступлениях объяснить гражданам этого штата, что без демонстраций чернокожим ничего не добиться?

Эбон, похоже, смутился.

– Сенатор, лично к вам это не имеет никакого отношения. Я не знал, что вы участвуете в параде.

– В газетах писали.

– Не читал. Могу только заверить, что против тебя, Мартин, мы ничего не имеем. Если не хочешь неприятностей, я бы предложил тебе отказаться от участия в параде.

– Слишком поздно. А почему бы тебе не приказать своим людям поостыть и тормознуть это дело?

– То есть, хотите сказать, опять ждать, сенатор?

Жди, ниггер, терпи, и твои права тебе поднесут на блюдечке. Старая песня, наслушались от вас, белых.

Терпение наше кончилось.

– Сам прекрасно понимаешь, что я совсем не то имел в виду. Линкольн, – встревоженно возразил Сент-Клауд. – Неужели нельзя отложить демонстрацию до другого дня?

– Никоим образом, сенатор. Это наш единственный шанс проявить себя перед всей страной. А если вам наступят на больную мозоль, что ж, на парадах и не такое бывает.

– Да я же не о себе, черт побери, беспокоюсь!

Хотя и это тоже. Только представь, тут я на платформе, а вокруг вся эта заваруха… Да надо мной только смеяться будут, если я после этого хоть одно слово произнесу в защиту ваших демонстраций. Вы же сами затыкаете рот тому, кто вас защищает, а таких у вас в этом штате не так уж и много.

– Мартин, я ценю твою дружбу. И думаю, что ты искренне веришь в то, что говоришь. Но давай смотреть правде в лицо… Чем ты действительно помог нашему делу? Одно доброе слово на сотню проклятий! Да ты хоть знаешь, что люди говорят? Все это, мол, политика, и ты просто гоняешься за голосами негров. Что сам ты не веришь ни одному своему слову…

– Линкольн, так нечестно! Знаешь, ведь, что это не правда!

– Может, и знаю. Только это никому не важно. – Эбон, словно утратив всякий интерес к беседе, небрежно пожал плечами.

Джим Боб, однако, ясно видел, что сенатор Сент-Клауд с каждой секундой приходит все в большую ярость. До сей поры Джим Боб неотрывно и с внутренним удовлетворением наблюдал за взбучкой, которую накликал себе сам либеральный сенатор. Но сейчас он, почувствовав неладное, насторожился.

– Я считал тебя своим другом, Линкольн, – все еще сохраняя спокойствие, негромко произнес сенатор. – Из кожи лез, чтобы тебя сюда пригласили.

Сначала посчитал твою выдумку с костюмом даже забавной. А теперь до меня дошло, что ты совсем другого добивался… Ты оскорбить нас хотел таким образом!

– Понимайте как хотите, сенатор. Не я выдумал дядю Тома с его жалкой хижиной, это вы, белые, хотели превратить нас в таких, как он. И если догадались, что я хотел ткнуть белых носом в их собственное дерьмо, то вы абсолютно правы, сенатор!

– Дешевый трюк, Линкольн. Но хуже всего то, что ты меня используешь, и мне это совсем не нравится.

– И буду использовать. Любого употреблю, чтобы добиться того, что мне нужно, – бесстрастно заявил Эбон.

– Даже твоих собственных людей, так? И слово «мне» здесь ключевое, так? Тебе лично нужно!

Эбон впервые выдал скрываемое доселе раздражение:

– По-моему, вы злоупотребляете нашей дружбой, сенатор! Вы же не в сенате на трибуне, где ваша неприкосновенность позволяет болтать что угодно!

– а кто секунду назад разглагольствовал о правде? – издевательским тоном поинтересовался Сент-Клауд. – Я всегда принимал тебя за искреннего человека, но теперь в этом совсем не уверен. Может, для тебя нет ничего святого, и ты просто ловчила на самом деле?

Неожиданно для всех Эбон дал волю обычно тщательно сдерживаемой ярости. С откровенной угрозой в голосе он выкрикнул:

– Только без оскорблений, Мартин! Со мной никто не смеет так говорить, тем более какой-то клейстер долбаный!

В этот момент музыка, к которой Джим Боб уже попривык и воспринимал как ненадоедливый фон, внезапно смолкла, и последние слова Эбона прозвучали неожиданно громко и внятно. Настала мертвая тишина.

Между Эбоном и сенатором Сент-Клаудом протиснулся высокорослый и широкоплечий парень в сером свитере.

– А ну не выражаться, приятель! Все-таки с сенатором Соединенных Штатов разговариваешь.

Эбон хотел было отмахнуться от него, но здоровяк стиснул его руку огромной ладонью.

– Убери лапы! А то пришибу! – Эбон зло выдернул руку.

– Валяй, смельчак, попробуй. Хоть сей момент.

Все произошло так быстро, что Джим Боб даже не успел вмешаться. Однако сейчас одного только взгляда на взбешенного Эбона было достаточно, чтобы он понял, что надвигается драка. Пора растаскивать.

Однако пока Джим Боб раздумывал, сенатор Сент-Клауд придержал парня за плечо.

– Остынь, Брет, – успокаивающе улыбнулся он. – Просто дружеская беседа.

– По мне, даже слишком…

– Это что еще за фрукт, Мартин? – вызывающе осведомился Эбон.

– Неужели не узнаешь? Брет Клоусон, фаны зовут его Медвежьи Когти. Лучший игрок в Национальной футбольной лиге.

– А, попрыгун, – понимающе протянул Эбон. – Тогда все ясно. Прыг-скок, прыг-скок, все мозги между ног.

В воздухе, словно ядовитые пары, опять повисла напряженность. И вновь атмосфера разрядилась – как раз в этот момент установленный на возвышении микрофон разнес по всему залу громовой голос:

– Полночь, друзья! Время срывать маски, давайте посмотрим, кто есть кто!