Текст книги "Мастодония"

Я пытался понять, кто он такой, и по некой причине у меня сложилось впечатление, что его нельзя называть существом в обычном смысле этого слова. У него не было тела, он не состоял из плоти и крови, и в итоге я так и не понял, что он собой представляет.

Зато узнал кое-что новое. До сего момента я считал его пришельцем, непостижимым и чуждым созданием, но теперь воспринимал его как личность, давнего знакомца и, пожалуй, старого друга. Я задумался о пятидесяти тысячах лет, проведенных Чеширом у нас на планете, и попробовал вообразить, как он воспринимает все эти годы, представить, как их воспринял бы я (что невозможно, поскольку люди не живут по пятьдесят тысяч лет), и наконец понял, что мыслю в неверном направлении: нельзя ставить знак равенства между мной и Чеширом, ведь мы – совершенно разные формы жизни. Я вспомнил о его поведении, контактах последних лет, бессмысленной игре в охотника и жертву с Эзрой и Бродягой, о создании тоннелей во времени для Бублика (сколько же раз мой пес побывал в прошлом?), о периодических разговорах с Хирамом (вернее, о попытках завести разговор, ведь Хирам не понимал, о чем говорит Чешир, и не сразу с ним подружился). Но все это длилось лишь несколько лет. Безусловно, Чешира видели и другие люди (те, кому он показывался), видели и боялись его. Интересно, задавался я вопросом, контактировал ли он в прошлые века с индейцами, а еще раньше – с протоиндейскими племенами? Может, кочевники считали его богом или духом?

Мог ли он быть известен мамонту, мастодонту и древнему бизону?

Мне надоело стоять, и я сел подле дерева. Чешир соскользнул ниже и замер перед моим лицом.

Я услышал, как на холм взбирается внедорожник: вернулась Райла. Встал и сказал Чеширу:

– Приду через пару дней, и мы поговорим снова.

Райла привезла новости: на какое-то время Хирам останется в больнице. Несколькими днями раньше Бен ездил проведать его в Ланкастер и сказал, что выглядит он неважно, спрашивает о Бублике, обо мне, Райле и Чешире и еще о том, как дела у Стоячего, но больше почти ничего не говорит.

Прибыли еще две экспедиции – и почти сразу отправились в меловой период. Четвертая последовала за ними через пару дней.

Однажды Стоячий забрел к нам в гости. Райла угостила его салатом и морковками из холодильника. Морковки он слопал, а салат лишь попробовал, но есть не стал. Я отвел его в низину, а он всю дорогу косился на меня, похрюкивал и бурчал что-то невнятное.

Потом я снова ходил к Чеширу. В Мастодонии его не обнаружилось. В тот день он обретался в саду на ферме. Мы почти не разговаривали, поскольку говорить было непросто. По большей части сидели рядом и по-приятельски улыбались друг другу. Чешира, похоже, это вполне устраивало. Как ни странно, меня тоже. От такого общения почему-то становилось приятно на душе. У меня появилось странное чувство, что Чешир пытается со мной заговорить. Не знаю, с чего у меня возникли такие мысли, но я почти не сомневался, что он пробует говорить со мной.

Помню, как в детстве ходил купаться в Форелевом ручье – забавное название, ведь форели в нем отродясь не было. Впрочем, может, во времена первопроходцев, когда в эти места пришел белый человек, здесь и водилась форель. Ручей (а местами просто ручеек) вливался в реку сразу за Уиллоу-Бендом, но было перед их воссоединением что-то вроде заводи.

Мы, малыши, которым родители не разрешали купаться в ручье, барахтались в этом лягушатнике: три фута глубиной, никакого течения, и, чтобы утонуть, надо было очень постараться. Мы с приятелями от души веселились там в дни летней праздности, но ярче всего мне запомнилось, как я, уставший от всеобщей возни «на глубине», ложился на мелком краю заводи, опускал голову на каменистый берег, а тело оставалось едва покрыто водой. Приятно было так лежать. Иной раз я забывал, что у меня вообще есть тело, – оно зависало в воде как бы отдельно от меня. В заводи было полно гольянов, трехдюймовой мелюзги, и, если долго лежать и не шевелиться, они подплывали и начинали покусывать тебя за пальцы ног, даже не покусывать, а скорее целовать крошечными губами. Наверное, находили отмершие чешуйки кожи и корки на мелких порезах, а таких ранок у нас было предостаточно, ибо ходили мы босиком и то и дело обзаводились царапиной-другой, а для гольянов эти чешуйки кожи и пятнышки засохшей крови были лакомой поживой. Как бы то ни было, я лежал в воде и чувствовал, как они толкутся возле ног (в особенности у пальцев), скользят по моей коже и запечатлевают на ней мимолетные поцелуи. Помню тихий смех внутри себя, бурлящее счастье оттого, что я могу быть так близок с гольянами.

Так же было с Чеширом. Я чувствовал, как его мысли толкутся у меня в голове и целуют клеточки моего мозга, в точности как давным-давно гольяны толклись у моих ног. Ощущение было непривычное, но тревоги не вызывало, и меня переполнял счастливый детский смех при мысли о том, что мы с Чеширом настолько сблизились.

Позже я убеждал себя, что мне это примерещилось, но в тот момент отчетливо чувствовал его мысли у себя в голове.

Посидев в саду, я отправился в кабинет Бена. Тот повесил телефонную трубку, взглянул на меня и ухмыльнулся от уха до уха:

– Звонил Кортни. У киношников с побережья есть серьезное предложение. Хотят снять фильм об истории Земли, начиная с докембрия и далее по всем периодам.

– Проект нешуточный, – сказал я. – Они хоть понимают, сколько времени это займет?

– Похоже, да, – ответил Бен. – Прямо-таки вцепились в эту идею. Хотят сделать все как надо и никуда не торопятся.

– А знают ли они, что в начале времен не обойтись без дыхательных аппаратов? До силурийского периода – а это четыреста миллионов лет назад, а то и позже – в атмосфере было маловато кислорода.

– Думаю, знают. Упоминали об этом в разговоре с Кортни. Видать, прилежно готовились.

– Что говорит Кортни? Не сомневается в них? Главный интерес любой кинокомпании – снять дешевый фильмец на фоне доисторического периода, а не такое амбициозное полотно. Проект обойдется в миллиарды долларов, и еще понадобится научная группа – люди, объясняющие зрителю, что творится на экране.

– Насчет стоимости ты не ошибся, – подтвердил Бен. – Кортни говорит, мы отхватим изрядный кусок бюджета.

То была благая весть, и я принял ее с радостью, ведь на тот момент мы заключили только одну сделку – с компанией «Сафари инкорпорейтед».

Четырьмя днями позже, опередив график на несколько суток, вернулась первая группа – экспедиция номер три. Поохотились удачно: полдюжины крупных трицератопсов, три головы тираннозавров, россыпь других трофеев. Предполагалось, что группа проведет в меловом периоде полные две недели, но клиент сказался больным и пожелал вернуться.

– Сдрейфил, – объяснил мне сотрудник «Сафари». – Там ужас что творится. Он стрелял неплохо, но смалодушничал. Что греха таить, я и сам смалодушничал! Глядь, а на тебя прет монстрюга, сплошные зубы да когти, тут у любого сердце в пятки уйдет. Зато теперь хорохорится – еще бы, великий охотник, неустрашимый герой, железные нервы! Осталось только к репортерам выйти. Ну а мы мешать не станем, – усмехнулся он. – Пусть играет свою роль на всю катушку. От этого бизнесу сплошная польза.

Чуть позже Райла и я стояли у дома и смотрели, как охотничья экспедиция спускается с холма и исчезает на пути к Уиллоу-Бенду.

– Ну вот и все, – сказала Райла. – Когда в телевизоре и газетах замелькают фотографии трофеев, не останется никаких сомнений. Все поймут, что путешествия во времени – это новая реальность, и нам не придется ничего доказывать.

На следующее утро, когда мы еще спали, кто-то настойчиво заколотил в дверь. Я вышел (в халате и шлепанцах) и спросил у Герба:

– Какого черта?

Он помахал у меня перед носом миннеаполисской «Трибьюн».

Я выхватил у него газету – и вот она, на первой полосе: фотография охотника рядом с головой тираннозавра, поставленной на попа. Заголовок во всю страницу возвещал о триумфе первой охотничьей экспедиции.

Глава 27

Хирам все еще был в больнице, так что я снова отправился на поиски Чешира и нашел его в саду. Объяснил себе, что не хочу, чтобы ему стало одиноко. Хирам говорил с ним почти ежедневно, а поскольку Хирама тут нет, надо же кому-то навещать инопланетного гостя? Но в глубине моего сознания были гольяны, которые вкрадчиво прикасались к моему мозгу, и я все думал, возобновятся ли эти страшноватые, загадочные, но и многообещающие прикосновения при новой встрече. Быть может, убеждал я себя, так со мной говорит Чешир, хотя в этом случае я отчаянно нуждался в переводчике. Хирам, наверное, чувствовал то же самое, но благодаря особенностям сознания понимал этот язык. Быть может, эти особенности наделили его способностью говорить с Бубликом и дроздом – если Хирам вообще разговаривал с ними.

Обнаружив Чешира, я почти сразу получил ответ на свой вопрос – гольяны вновь затеребили мой мозг, и я спросил:

– Чешир, ты пытаешься говорить со мной?

Он моргнул: да, пытаюсь.

– Думаешь, получится?

Он моргнул трижды, очень быстро, и поначалу я не понял, что он имеет в виду, но поразмыслил и пришел к выводу, что новый сигнал означает «не знаю».

– Надеюсь, что получится, – сказал я. – Мне бы хотелось с тобой поговорить.

Он моргнул, намекая, что ему тоже хотелось бы со мной поговорить.

Такой возможности у нас, однако, не было. Мне подумалось, что гольяны ведут себя назойливее обычного, но в целом ничего не изменилось. Какое-то время я пробовал раскрыть сознание для этих рыбешек, но безуспешно. Наверное, решил я, помочь Чеширу не в моих силах и теперь все зависит только от него.

Мне казалось, Чешир не сомневается, что у него есть шанс, иначе и пробовать не стал бы. Но по размышлении я обнаружил в этой гипотезе множество слабых мест.

Когда мозгоцелование прекратилось, я пришел к выводу, что мы нисколько не продвинулись в новом способе общения, и сказал Чеширу:

– Вернусь завтра. Попробуем снова.

Райле я ничего не говорил. Боялся, она поднимет меня на смех за простодушие. Но в глубине души я верил, что никакое это не простодушие. Если Чешир способен научить меня своему языку, я только за, – это уж как Бог свят.

Я обещал ему прийти на следующий день, но не сдержал слова. Утром вернулась экспедиция номер два. Охотники добыли одного тираннозавра и нескольких трицератопсов, зато в числе трофеев обнаружились три гадрозавра (все с хохолками) и полакантус, бронированный динозавр с несоразмерно маленькой конусообразной головой и длинными шипами вроде рогов, торчавшими из спины по всей длине туши.

Кого я не ожидал встретить в нашем сегменте мелового периода, так это полакантуса – считалось, что эти динозавры вымерли гораздо раньше, а в Северной Америке и вовсе не водились, – но вот он, во всем своем гротескном уродстве.

Охотники привезли всю тушу целиком. Хотя ее тщательно выскребли, освободив от внутренностей, она уже начинала пованивать.

– Обязательно покажите ее палеонтологам, – посоветовал я охотнику. – Это заставит их на стену лезть.

Довольный клиент ответил мне зубастой ухмылкой. Совсем коротышка. Непонятно, как он сумел поднять ружье. Я попробовал вспомнить, кто он такой; вроде как аристократ откуда-то из Англии, один из немногих ловкачей, сумевших крепко вцепиться в семейное богатство в бурном море британской экономики.

– Что в нем такого особенного? – спросил он. – Их там предостаточно. Я выбрал самого крупного. Как вы, сэр, смотрите на то, чтобы сделать из него чучело? Не великоват ли он?

Я объяснил ему, что такого особенного в полакантусе, и клиент обрадовался возможности утереть нос палеонтологам.

– Некоторые ученые, – сказал мне он, – слишком много о себе думают.

Не успела охота исчезнуть в Уиллоу-Бенде, как вернулась экспедиция номер четыре: квартет тираннозавров, два трицератопса и куча мелких трофеев. Одного грузовика, однако, не хватало, а двое человек лежали на носилках.

– Чертовы рогачи. – Охотник снял шляпу и вытер пот со лба. – Те, что с попугайными клювами. Как вы их называете, трицератопсы? Испугались и поперли на нас, десяток крупных самцов, а то и больше. Ударили в борт грузовика и разбили его в труху. Повезло, что все живы остались. Пока вызволяли ребят из обломков, пришлось отгонять этих тварей; ухлопали их без счета, а они все прибывали и свирепели с каждой секундой. Натерпелись мы страху, доложу я вам. Наверное, надо было вернуться и собрать головы, но когда вырвались оттуда, провели голосование и решили не рисковать.

– Ужас какой, – сказал я.

– Это точно. В новой местности, пока не знаешь, чего ожидать, что-нибудь непременно пойдет не так. Одно я запомнил на всю жизнь: никогда не приближайтесь к стаду трицератопсов. Мощные звери, и характер у них сквернее некуда.

Четвертая экспедиция благополучно вернулась в Уиллоу-Бенд, после чего Райла сказала:

– Волнуюсь за первую. Они запаздывают.

– Всего лишь на день, – успокоил ее я. – Планировалось, что охота продлится две недели, но пара дней задержки не считается.

– У четвертой были неприятности…

– Они допустили ошибку, только и всего. Помнишь, как Бен велел остановиться, когда мы слишком близко подошли к трицератопсам? Объяснил, что есть невидимая черта, которую лучше не переступать. А эти парни переступили ее. В следующий раз будут умнее. – Тут на склоне показался Стоячий, и я сказал: – Надо бы увести его отсюда.

– Только по-хорошему, – попросила Райла. – Он такой милый.

Ушла в дом и вернулась с пучком морковки. Стоячий принюхался, грациозно подхватил угощение и прохрюкал нам что-то благодарственное. Через некоторое время я отвел его обратно в низину, после чего предупредил Райлу:

– Не надо его подкармливать, а то не отвяжется.

– Знаешь, Эйза, – сказала она, не обратив внимания на мои слова, – я определилась, где поставить нормальный дом. Чуть ниже яблоневой рощи. Воду проведем из реки, а склон защитит от северо-западного ветра.

О нормальном доме я слышал впервые, но не стал заострять на этом внимание. В самом деле неплохая мысль. Нельзя же вечно жить в передвижной хибарке.

– Ты уже определилась, какой он будет, этот дом? – спросил я.

– В общих чертах. Планировку еще не придумала. Что-нибудь одноэтажное, приземистое. Стены из булыжника. Да, это старомодно, но такой дом впишется в пейзаж. И еще это дорого, но мы потянем.

– Вода из реки, – сказал я, – а как насчет отопления? Как помнишь, телефон тут не работает, и я почти уверен, что газ мы тоже не проведем.

– Об этом я тоже подумала. Для крепкого дома с хорошей теплоизоляцией сойдет печное отопление. Поставим несколько каминов. Наймем людей, чтобы нарубили и принесли дров. На этих холмах полно деревьев. Главное, валить лес подальше, чтобы не было заметно. Ближние деревья трогать не будем. Нельзя портить такой вид.

За ужином говорили о доме. Чем больше я о нем думал, тем сильнее мне нравилась эта мысль. Хорошо, что Райла подняла эту тему.

– Завтра, пожалуй, сгоняю в Ланкастер и поговорю с подрядчиком, – сказала она. – Бен посоветует, к кому обратиться.

– Репортеры тебе проходу не дадут, – напомнил я. – Герб хочет, чтобы ты оставалась женщиной-загадкой.

– Ничего, справлюсь. Справилась же, когда мы отвозили Хирама в больницу. В худшем случае забьюсь на заднее сиденье и накроюсь одеялом, а Бен меня вывезет. Может, и тебе стоит поехать? Заодно проведаем Хирама…

– Нет, – ответил я. – Кому-то надо остаться дома. Я обещал встретиться с Чеширом, но некогда было. Завтра пойду его искать.

– Зачем? – спросила Райла.

– Ему нужен друг, – сказал я.

Следующим утром Чешир ждал меня, но не в старом саду, а на ветке дикой яблони в Мастодонии. Я опустился на корточки и сказал ему полушутя:

– Ну, давай продолжим.

Он поймал меня на слове. В сознании закопошились рыбешки, попробовали его на вкус, присосались к нему, но теперь они были мельче и их стало больше – маленьких, крошечных гольянчиков, – и я чувствовал, как они ввинчиваются все глубже в мозг и скользят по его извилинам.

На меня сошла сонная апатия, я попытался ее отогнать, но меня утягивало в мягкий серый сумрак, и я чувствовал себя насекомым, угодившим в тончайшую паучью сеть.

Попробовал сорвать эту паутину, подняться на ноги, но со странным спокойствием понял, что не знаю, где я. Более того, и знать не хочу. Это стало мне неинтересно. Я смутно помнил, что нахожусь в Мастодонии, что рядом Чешир, что Райла уехала в Ланкастер обсуждать с подрядчиком дом из булыжника, что нам понадобятся люди, которые заготовят дрова на зиму, но все это был фон, не связанный с происходящим, и я понимал, что этот фон не имеет для меня никакого значения.

Потом я увидел город, если это был город. Казалось, я стою на макушке высокого холма под сенью пышного дерева, погода хорошая, теплая, а небо голубое-голубое. Никогда не видел столь голубого неба.

Передо мной простирался город. Я посмотрел направо, налево и везде видел этот же город, он окружал меня и тянулся во всех направлениях до самого горизонта. Холм одиноко высился посреди города, приятный глазу холм, чьи склоны поросли темно-зеленой травой и прекрасными цветами, трепетавшими на легком ветру, а на самой макушке холма росло пышное дерево, под сенью которого был я.

Я понятия не имел, как оказался там; даже не думал, как я туда попал, потому что было вполне естественно, что я находился именно там, и еще я должен был узнать это место, но, Богом клянусь, я его не узнавал. Впервые увидев этот город, я задумался, а город ли это, но теперь точно знал, что это город, и еще я знал, что это больше чем город, что он имеет огромное значение, а какое именно, я попросту забыл, но вспомню с минуты на минуту.

Это не было похоже ни на один город, который я когда-либо видел. В нем были парки, эспланады и широченные улицы, и все это выглядело очень красиво, хотя вполне обычно, но здания… Они были совсем не такими, какими можно было бы ожидать их увидеть. Отсутствовала масса, у зданий почти не было формы – они были какие-то паутинные, кружевные, дымчатые, туманные, иллюзорные, но я вгляделся в них и понял, что не такие уж они иллюзорные, ведь если хорошенько присмотреться, то увидишь то, чего не видел раньше, когда окидывал их первым взглядом, увидишь их во всей полноте, а не в первоначальной разрозненности, увидишь не только фасад, но и самую суть этих сооружений. Что-то тревожило меня, и со временем я понял, что мне не дает покоя планировка этого города: здешние дома не стояли массивными прямоугольниками под диктатом межквартальных улиц, как это принято на Земле. Тогда-то я и понял, что это не земной город, и удивился, хотя не знаю, чему тут было удивляться, ведь я с самого начала знал, что это не земной город, а город Чешира.

– Это штаб, – сказал Чешир. – Штаб-квартира галактики. Если не показать, ты не понял бы.

– Спасибо, – поблагодарил я, – теперь и правда все понятно.

Я совсем не удивился его словам. Был в том состоянии, когда ничему уже не удивляешься.

Тут я понял, что мягкогубые гольяны уже не тычутся в мой мозг. По всей очевидности, они закончили работу, собрали все, что нужно было собрать, – хлопья мертвой кожи, комочки запекшейся крови – и уплыли восвояси.

– Здесь ты родился? – спросил я.

– Нет, – ответил Чешир, – начался я не здесь. Я начался на другой планете, очень далеко отсюда. Когда-нибудь покажу, если у тебя будет время посмотреть.

– Но ты был здесь, – сказал я.

– Пришел добровольцем, – подтвердил он. – Вернее, меня призвали добровольцем.

– Призвали? Как это – призвали? Кто тебя призвал? Какой же ты доброволец, если тебя призвали?

Я силился понять, действительно ли мы с Чеширом говорим словами, и мне казалось, что нет, словами мы не говорим, хотя разницы я не видел, ведь мы понимали друг друга не хуже, чем понимают друг друга все остальные.

– У вас есть концепция бога, – сказал Чешир. – В истории человечества люди поклонялись многим богам.

– Концепцию я понимаю, – ответил я, – но не уверен, что поклоняюсь кому-то из богов. Не в том смысле, в котором другие люди поклоняются своим богам.

– Я тоже, – сказал Чешир, – но если бы ты видел тех, кто призвал меня, и не только меня, но и многих других, ты пришел бы к выводу, что они боги. Многие считают их богами, хотя на самом деле это не так: они лишь форма жизни, биологическая или иная – точнее сказать не могу, – получившая интеллектуальную фору и в течение миллионов лет избегавшая – по везению или трезвому расчету – катастрофических событий, ведущих к низвержению и закату интеллекта. Когда-то эта форма жизни была биологической, – в этом я уверен. Но не знаю, кто они сейчас, ведь за многие миллениумы они могли изменить себя…

– Значит, ты их видел? Встречался с ними?

– С ними нельзя встретиться. Они не снисходят до общения с другими существами. Презирают нас или даже боятся – в свое время я, недостойный, думал именно так и был, наверное, одинок в этой мысли, ибо никто другой не заговаривал со мной на эту тему. Но однажды я видел бога, или мне показалось, что я его видел, хоть и смутно. Чтобы впечатлить добровольцев, они позволяют взглянуть на себя – но лишь мельком, сквозь некое подобие вуали, – или являют нам свою тень, и я не знаю, что именно мне показали.

– То есть ты не был впечатлен?

– В тот момент, наверное, был. Не помню. Столько времени прошло… По вашей нумерологии, наверное, миллион лет. Но я часто думал об этом и склоняюсь к выводу, что если и был впечатлен, то напрасно.

– Это их город? Город богов?

– Можно и так сказать, если хочешь. Они спланировали этот город, хотя не строили его. На самом деле это не город, а планета, покрытая зданиями и другими конструкциями. Если такое укладывается в определение города, пусть будет город.

– Ты назвал его штаб-квартирой галактики.

– Верно. Одной из штаб-квартир. Возможно, есть другие, о которых мы не знаем. Другие боги, о которых мы не знаем. Быть может, другие галактические альянсы функционируют в точности как этот город, но обходятся без центрального штаба, – я думал об этом, и такой вариант видится мне правдоподобным. Функционируют без этих формальностей, но по другому, гораздо более эффективному плану.

– Другой штаб – это лишь догадки? Ты о нем не знаешь?

– Галактика велика. Я не могу знать.

– Эти существа, эти боги… Они захватывают и эксплуатируют другие планеты?

– Эксплуатируют? Смысл я улавливаю, но само понятие туманно. Ты хочешь сказать, владеют ими? Пользуются?

– Да.

– Нет, дело не в этом, – сказал Чешир. – Дело в информации. В знаниях.

– То есть в сборе знаний?

– Да, так. Ты очень сообразительный. Они отправляют корабли со множеством исследовательских групп: одну сбрасывают здесь, другую там и так далее. Позже новый корабль забирает исследователей, всех по очереди. До нас высадили четыре группы. Я был в последней, пятой.

– И ваш корабль разбился?

– Да. Не понимаю, как это произошло. Каждый из нас – специалист. Знает свое ремесло, и только. Существа, управлявшие кораблем, тоже были специалистами. Они должны были все знать, должны были предвидеть. Корабль не мог разбиться.

– Ты сказал Хираму – или Райле? – в общем, сказал, что не знаешь местоположения своей планеты. Теперь я понимаю почему. Это не твоя специальность. Об этом знал только пилот – или пилоты.

– Моя специальность – путешествовать во времени. Фиксировать прошлое планеты.

– То есть вы наблюдали за планетами не только в настоящем, но и в прошлом? Изучали их эволюцию?

– Это необходимо. Настоящее – часть истории. Важно знать, как оно возникло.

– При крушении корабля остальные погибли. Но ты…

– Мне повезло, – сказал Чешир.

– Оказавшись здесь, ты не стал изучать прошлое. Вместо этого остался в Уиллоу-Бенде. Вернее, на том месте, где позже появился Уиллоу-Бенд.

– Я совершил несколько экскурсов, но мои наблюдения бесполезны. Моя специальность – открывать дороги для других. Кроме того, я знал, что за нами прибудет другой корабль. Его экипажу неизвестно о крушении, и нас надеются найти на этом месте. Я сказал себе: если прибудет другой корабль, я должен его встретить. Мне нельзя уходить. Если отправлюсь в прошлое, меня никто не хватится. Экипаж корабля найдет свидетельства крушения, предположит, что все мы погибли, и не станет меня ждать. Меня не заберут. Говоря твоим языком, не спасут. Я знал, что надо оставаться на месте крушения, чтобы меня нашли.

– Но ты открыл дороги для Бублика. И для всех нас.

– Сам я не могу ими пользоваться, но почему бы не помочь другим? Моим друзьям?

– Ты считаешь нас друзьями?

– Сперва моим другом стал Бублик, – ответил он, – а потом все остальные.

– Но теперь ты волнуешься, что за тобой не прилетят.

– Долго, – сказал Чешир. – Слишком долго. Но все же могут прилететь. Таких, как я, не бросают. Нас не много, и наша ценность высока.

– Еще надеешься?

– Надежда умирает последней.

– Так вот почему ты проводишь столько времени на ферме, в яблоневом саду? Чтобы быть там, когда за тобой прилетят?

– Да, поэтому, – сказал Чешир.

– Ты счастлив здесь?

– Что такое «счастлив»? Наверное, да, я счастлив.

Что такое «счастлив»? Притворяется, что не знает, но все он знает. Однажды он был счастлив, волновался, благоговел – в день призыва в галактическую штаб-квартиру, когда он присоединился к элитному отряду, легенде в тех уголках звездной системы, что относятся к великой конфедерации.

Не задавая вопросов, не спрашивая, как такое может быть, я гулял с ним по фантастическому городу, разинувший рот пентюх с захолустной планеты, удивляясь не тому, что я вижу, но самому факту, что я гуляю по этому городу. А потом отправился с Чеширом на другие планеты, но видел их лишь мельком, ненадолго погружаясь в прошлое, видел чудеса, от которых екало сердце, бегло взглядывал на беды, от которых душа утопала в печали, глодал тайны, как пес гложет древнюю кость, лихорадочно впитывал особенности наук и культур, выходящих за пределы моего разумения.

Потом все исчезло, и я снова был в роще диких яблонь, лицом к лицу с Чеширом, изумленный до глубин своего существа и потерявший счет времени.

– А Хирам? – спросил я. – Хирам тоже?..

– Нет, – сказал Чешир. – Хирам не понял.

Ну да, конечно. Хирам не сумел бы понять. Помню, он жаловался, что в его разговорах с Чеширом много непонятного.

– Никто не понял, – добавил Чешир. – Никто, кроме тебя.

– Но и мне это сложно, – ответил я. – И я понимаю далеко не все.

– Ты понимаешь больше, чем тебе кажется.

– Я вернусь, – пообещал я, – и мы поговорим снова.

Поднялся на холм, но дома никого не оказалось. Может, пока я беседовал с Чеширом, вернулась последняя экспедиция? Я не думал об этом, когда уходил, – знал, что непременно услышу гул автомобильных моторов, – но на время разговора с Чеширом отключился от внешнего мира. Поэтому спустился ко входу на дорогу номер один, но следов не увидел. Значит, экспедиция запаздывает уже на два дня. Если не вернутся завтра, сказал себе я, нам с Беном надо будет съездить и разобраться, что к чему. Не то чтобы я волновался (Перси Эспинуолл произвел на меня впечатление человека весьма компетентного), но чувствовал себя неуютно.

Вернулся, сел на ступеньки. Из-под дома выбрался Бублик, залез на крыльцо и прижался ко мне, почти как в старые времена, до приезда Райлы и всей этой катавасии с путешествиями во времени.

От нашего с Чеширом разговора я сперва оторопел, но теперь пришел в себя и задумался. Во время беседы казалось, что все это в порядке вещей, ничего удивительного, именно этого и следовало ожидать; теперь же, прокручивая в голове недавние события, я чувствовал, как по спине бегут ледяные паучьи лапки, и, хотя в точности знал, что случилось, во мне вздыбилась волна отрицания – извечная человеческая привычка говорить, что ничего не было, пока не убедишь себя, что и в самом деле ничего не было.

Несмотря на рефлекторное отрицание, я, черт возьми, прекрасно знал, что случилось, и сидел на ступеньках, пытаясь уложить все в голове, но не успел, поскольку на холм взобрался внедорожник: за рулем Райла, рядом с ней Хирам.

Не успела машина остановиться, как Хирам выскочил из нее и побежал к Бублику. Мне ни слова не сказал; сомневаюсь даже, что он заметил меня. Бублик спрыгнул со ступенек, Хирам упал на колени, заключил пса в объятия, и тот, поскуливая от счастья, облизал ему лицо.

Райла бросилась ко мне, повисла у меня на шее, и нас стало четверо: Хирам обнимался с Бубликом, а Райла со мной.

– Хорошо ведь, что он вернулся? – спросила она. – В больнице сказали, что готовы его выписать, но ему нельзя перенапрягаться, пока не наберется сил. Он очень ослаб. Так что никакой работы, а еще…

– Ничего страшного, – сказал я. – Не припомню, чтобы наш Хирам мешки ворочал.

– …а еще ежедневный моцион, – продолжила Райла. – Лучше всего прогулки плюс высокобелковая диета и какое-то лекарство. Хираму оно не нравится. Говорит, на вкус таблетки очень противные, но обещал принимать, если его выпишут. Эйза, ты бы видел наш будущий дом! Чертежей пока нет, но могу набросать эскиз. Полностью из булыжника, камины почти в каждой комнате, и очень много стекла: целые стены из термостекла, чтобы можно было разглядывать этот мир, будто мы не в доме, а снаружи, во дворе. Еще патио с жаровней, тоже каменной, под стать дому, и каменный дымоход, и бассейн, если тебе, конечно, захочется бассейн. Мне, наверное, захочется. Наполним его речной водой, она ужасно холодная, но подрядчик сказал, что за пару дней прогреется на солнышке, а еще…

Я смотрел, как Хирам с Бубликом идут вниз по склону. Окликнул их, но они то ли не слышали, то ли не обратили внимания на мой зов, поэтому я припустил вдогонку.

Поймал Хирама за плечо и развернул к себе:

– Куда это ты собрался? Райла сказала, тебе нельзя перенапрягаться.

– Мистер Стил, – рассудительно ответил Хирам, – мне надо проведать Стоячего, а то он не знает, что я вернулся.

– Не сегодня, – сказал я. – Может, завтра. Возьмем машину и попробуем его отыскать.

И я, невзирая на протесты Хирама, препроводил их с Бубликом обратно к дому.

– Ну а ты чем занимался? – спросила Райла.

– Разговаривал с Чеширом.

– И что, у вас были темы для разговора? – весело рассмеялась она.

– Предостаточно, – кивнул я.

Тут она снова заговорила про дом, да так увлеченно, что я слова вставить не мог, и говорила, пока мы не легли спать. Я впервые видел Райлу такой взволнованной и счастливой.

Решил, что утром расскажу ей про Чешира, но не тут-то было. Разбудил меня Бен: колотил в дверь и кричал, что пора вставать.

Я, заспанный и неодетый, кое-как приплелся на крыльцо:

– Что за проклятье? Подождать нельзя, что ли?

– Людям из «Сафари» шлея под хвост попала, – объяснил Бен. – Нервничают. Хотят, чтобы мы сгоняли в меловой период и выяснили, куда подевались Эспинуолл и его шайка.