Текст книги "Планета Шекспира"

– Шекспир приветствует нас, – сообщил он. – Это череп Шекспира.

Рассматривая череп зачарованно и боязливо, Хортон обратил внимание, что у Шекспира не хватало двух передних зубов.

– Трудно было прибить Шекспира там, наверху, – повествовал Плотояд. – Плохое для него место, кость выветривается и крошится, однако так он просил. Череп над дверью, учил он меня, кости в мешках повесить внутри. Я выполнил все, как он сказал, хоть задача была прискорбной. Я делал так вопреки себе, но из чувства долга и чувства дружбы.

– Шекспир сам просил тебя сделать это?

– Разумеется. Неужели ты думаешь, что я дерзнул бы сам?

– Право, не знаю, что и думать.

– Обычай смерти, – сообщил Плотояд. – Съесть его точно тогда, когда он умирает. Исполнить обряд в роли священника, сказал он. Я сделал, как он велел. Обещал не подавиться и не подавился. Собрал всю волю и съел, какого бы дурного вкуса он ни был, до последнего хрящика. Обгрыз кости тщательным образом, чтобы на них ничего не осталось. Было больше, чем я хотел. Живот чуть не лопнул, а я ел и не прервался ни на мгновение, пока он не кончился совсем. Сделал все как полагается. Сделал со всей праведностью. Не опозорил своего друга. Я был его другом, единственным на планете…

– А что, может быть, – объявил Никодимус. – Человечество подчас возрождает специфические обычаи. Друг поглощает друга в знак преданности и уважения. Доисторические племена практиковали ритуальный каннибализм – лучшему другу или великому человеку оказывали особую честь тем, что его поедали.

– Но то доисторические племена, – возразил Хортон. – Никогда не слышал, чтобы в нынешнюю эпоху…

– Миновала тысяча лет, – напомнил Никодимус, – с той поры, как мы были там, на Земле. Время более чем достаточное для развития любых самых странных верований. Возможно, доисторические племена знали что-то, чего мы не знаем. Возможно, в ритуальном каннибализме была своя логика, и за последнюю тысячу лет ее открыли заново. Даже если логика извращена, в ней могут быть привлекательные черты.

– Ты говоришь, – встревожился Плотояд, – что у твоей расы нет такого обычая? Тогда я не понимаю…

– Тысячу лет назад не было, а сейчас, возможно, и есть.

– Тысячу лет назад?

– Мы покинули Землю тысячу лет назад. Даже не исключается, много раньше, чем тысячу лет назад. Нам неизвестна математика растяжения времени. Может статься, прошло много больше, чем тысяча лет.

– Но ни один человек не живет тысячу лет!

– Верно, но я спал холодным сном. Мое тело было заморожено.

– Заморожено – значит мертвое.

– Нет, не мертвое, если заморозить умеючи. Когда-нибудь я объясню подробнее.

– Вы двое не думаете обо мне плохо оттого, что я съел Шекспира?

– Разумеется, нет, – ввернул Никодимус.

– Прекрасно, что нет, – объявил Плотояд. – А то бы вы не взяли меня с собой, когда вам придет пора улетать. Самое сокровенное мое желание – удалиться с этой планеты скороспешно, как только сумею.

– А вдруг нам удастся починить туннель? – напомнил Никодимус.

– Если да, ты сможешь покинуть планету по туннелю.

Глава 10

Туннель был десять футов на десять – квадрат зеркальной тьмы, врезанный в небольшую скалу, которая выдавалась вверх из скального же основания совсем неподалеку от греческого домика, чуть ниже по склону. Между домиком и этой скалой бежала тропа, протоптанная до камня и даже, казалось, углубленная в самый камень. Когда-то в прошлом здесь, по-видимому, ходили много и часто.

– Когда он работает, – Плотояд указал жестом на зеркальную тьму, – он не черный, а ослепительно белый. Войдешь в него, и второй шаг выведет куда-нибудь в другое место. Теперь идешь, а он пихается. Нельзя подойти. Там ничего нет, а все равно пихается.

– Но при пользовании туннелем, – сказал Хортон, – я имею в виду, если он работает и может куда-то вывести, как определить, куда именно он выведет?

– Определить никак нельзя, – ответил Плотояд. – Когда-то, может быть, путник заказывал, куда ему надо, но не сейчас. Вон там, рядом, – он помахал щупальцами, – есть такой механизм, контрольный ящик называется. Когда-то, может быть, с помощью ящика выбирали нужное направление, а сейчас никто не помнит, как с ним обращаться. Только ведь это на самом деле не важно. Не понравилось там, где высадился, шагай назад в туннель и попадешь в другое место. Может, не с первого раза, но всегда попадешь куда-нибудь, где понравится. Я бы рад убраться отсюда куда угодно.

– Звучит не вполне логично, – заявил Никодимус.

– Конечно нелогично, – подхватил Хортон. – Должно быть, вся система пошла наперекосяк. Никто в здравом уме не станет строить неизбирательную транспортную сеть. Этак понадобятся века и века, чтоб добраться до места назначения, – если тебе повезет и ты доберешься до него вообще.

– Хорошо зато, – безмятежно заметил Плотояд, – для того, кто хотел бы уклониться от неприятностей. Никому, и даже тебе самому, неведомо, куда занесет. Погоня видит, как ныряешь в туннель, ныряет следом, а он берет и доставляет их в другое место, нежели тебя.

– Ты знаешь это по опыту или строишь догадки?

– Полагаю, догадки. Кто может знать про то достоверно?

– Вся система несостоятельна, – заявил Никодимус, – если она действует наудачу. Это не путешествие. Это азартная игра, и туннель всегда выигрывает.

– Но этот туннель никуда не ведет, – плакался Плотояд. – Я не привередничаю, куда попасть. Куда угодно, подальше отсюда. Пламенная моя надежда, чтобы вы починили туннель и он забрал бы меня хоть куда-нибудь.

– Подозреваю, – сказал Хортон, – что туннель построили тысячи лет назад, а потом забросили и оставили на несколько веков без присмотра. Перестали ремонтировать, вот он и сломался.

– Однако это не главное, – объявил Плотояд. – Главное – возможно ли для вас починить его?

Никодимус пододвинулся к контрольному устройству, расположенному у кромки туннеля и утопленному в скалу заподлицо.

– Не знаю, выйдет ли, – признался Никодимус. – Не могу даже прочесть показания приборов, если это приборы. Некоторые выглядят так, будто ими можно управлять, но это тоже не наверняка.

– Почему бы не попробовать и не посмотреть, что получится? – предложил Хортон. – Вреда это точно не принесет. Хуже, чем есть, не будет.

– Тоже не могу, – пожаловался Никодимус. – Не могу до них дотронуться. Похоже, они прикрыты каким-то силовым полем. Толщиной оно, может, с папиросную бумагу, но кладу пальцы на приборы, вернее, думаю, что кладу, а контакта нет. На самом деле я до них не дотрагиваюсь. Чувствую их под пальцами, а притронуться не могу. Будто их покрыли скользкой смазкой. – Он поднял руку и пристально оглядел ее. – Но тут и смазки никакой нет…

– Треклятая штука работает лишь на прибытие, – скулил Плотояд. – А должна работать и на прибытие, и на отъезд…

– Держи себя в руках, – бросил Никодимус.

– Ты по-прежнему думаешь, что сумеешь справиться? – обратился к роботу Хортон. – Ты сказал, тут силовое поле. Смотри, еще взорвешься. Что ты вообще знаешь о силовых полях?

– Ничего, – весело сообщил Никодимус. – До настоящей минуты я не знал даже, что они существуют. Просто взял и назвал их так. Термин возник у меня в голове сам собой. Я не знаю, что он означает.

Он достал коробку с инструментами, положил ее наземь и, опустившись на колени, принялся раскладывать ключи и приспособления на скальной тропе.

– Это вещи для того, чтоб его чинить! – возликовал Плотояд. – У Шекспира не было таких вещей. Нет у меня треклятых инструментов, говорил он.

– Очень бы ему помогло, если б они у него и были, – заявил Никодимус. – Мало их иметь, надо еще знать, как ими пользоваться.

– А ты-то знаешь? – съязвил Хортон.

– Вы чертовски правы, я-то знаю, – заявил Никодимус. – Я включил трансмог инженера.

– Инженеры не пользуются инструментами. Ими пользуются рабочие, а не инженеры.

– Не раздражайте меня, – заявил Никодимус. – Довольно мне взглянуть на инструмент и взять его в руки, и мне сразу же все понятно.

– Ну не могу я смотреть на эту чепуху! – воскликнул Хортон. – Я лучше уйду. Плотояд, ты упоминал о развалинах какого-то города. Пойдем-ка осмотрим их.

Плотояд разволновался.

– А если ему потребуется помощь? Может быть, кто-то должен подавать ему инструменты. Или понадобится моральная поддержка…

– Понадобится не просто моральная поддержка, – заявил робот. – Понадобится удача большими дозами, и озарение свыше тоже не повредит. Ступайте, осматривайте свой город.

Глава 11

Даже при самом пылком воображении назвать это городом было нельзя. Дюжины две зданий, и ни одного большого. Продолговатые каменные постройки имели барачный вид. Располагались они примерно в полумиле от домика, украшенного черепом Шекспира, на невысоком взгорке над стоячим прудом. Меж постройками росли густые кусты, а кое-где и деревья. Отдельные деревья угнездились так близко к стенам, что сдвинули или развалили кладку. По большей части постройки совсем утонули в зарослях, и все же там и сям змеились тропинки.

– Шекспир прорубил тропинки, – пояснил Плотояд. – Он постигал и исследовал, а кое-что приносил домой. Немного и иногда. Когда что-то захватывало его внимание. Он говорил, не подобает тревожить мертвых.

– Мертвых?

– Видимо, я выражаюсь чрезмерно и неестественно. Правильнее сказать, ушедших, тех, что удалились. Хотя это тоже звучит неправильно. Можно ли потревожить тех, что удалились?

– Постройки все одинаковые, – отметил Хортон. – Мне они напоминают бараки.

– Бараки – слово, какого я не постигаю.

– Дома, где ютилось много людей.

– Ютилось? Это значит – они тут жили?

– Верно. Когда-то здесь жили какие-то люди. Торговая фактория, скорее всего. Бараки и склады.

– Здесь не с кем торговать.

– Ну хорошо, пусть это были следопыты, охотники, рудокопы. Тут есть изумруды, которые нашел Никодимус. Планета может быть богата залежами драгоценных камней или золотоносным песком. Или пушными зверями…

– Никаких пушных зверей, – уверенно заявил Плотояд. – Только мясные звери. Горстка слабосильных хищников. Ничего, способного внушить страх.

Несмотря на белизну камня, использованного для кладки, постройки производили убогое впечатление, словно строились просто лачуги. Не приходилось сомневаться, что в свое время здесь расчищали поляну, – лес пробирался на бывшую поляну, теснил ее, и все-таки поодаль деревья стояли более плотной стеной. А постройки, пусть убогие, возведены были основательно, прочно.

– Их строили на века, – заметил Хортон. – Это не было временное поселение, или, по меньшей мере, его не считали таковым. Странно, что домик, где поселились вы с Шекспиром, поставлен отдельно от остальных. Можно, по-моему, допустить, что он служил сторожевой будкой, чтобы не спускать глаз с туннеля. А эти бараки – вы их обследовали?

– Только не я, – заявил Плотояд. – Они меня отвращают. В них что-то противное. Небезопасное. Войти туда, как угодить в ловушку. Я бы не поборол опасения, что ловушка замкнется за мной и я никогда не выйду наружу. А Шекспир любопытствовал и лазил, к моему беспокойству. Выносил всякие маленькие штучки и восторгался. Хотя, я говорил уже, трогал он очень мало. Повторял, что надлежит оставить для других, которые разбираются.

– Для археологов?

– Таково слово, что я искал. Оно неудобное для языка. Шекспир говорил, постыдно портить до археологов. Они познают многое разное там, где мы не познаем ничего.

– Но ты же упоминал…

– Маленькие штучки исключительно. Легкие на подъем и, возможно, ценные. Он говорил, негоже отворачиваться, когда состояние плывет в руки.

– А думал Шекспир о том, что здесь было раньше?

– Мысли об этом возникали у него часто. Главным образом он спрашивал после тяжких раздумий, не было ли устроено здесь место для злоумышленников.

– Исправительная колония?

– Чтоб он применял такие слова, мне не припоминается. Однако он предполагал место, где держат тех, кого в других местах не хотят. Он думал гадательно, не работал ли этот туннель всегда в одну сторону. Никогда в обе стороны, но только в одну. Чтобы кого послали сюда, тот не мог вернуться.

– А что, предположение имеет смысл, – сказал Хортон. – Хоть это и не обязательно. Если туннель забросили в далеком прошлом, он был долгое время без надзора и постепенно сломался. Ты говорил, что, войдя в туннель, ты не знал, куда попадешь, и что двое вошедших подряд могут очутиться в разных пунктах, – но так не должно быть. Создавать транспортную сеть, действующую без определенной системы, нецелесообразно. При подобных условиях не похоже, что нашлось бы много желающих пользоваться туннелями. Чего я никак не возьму в толк, так это одного: вам-то с Шекспиром зачем вздумалось лезть в туннель?

– Туннели привлекают тех и только тех, – жизнерадостно заявил Плотояд, – кому на все наплевать. Тех, кто лишен выбора и согласен попасть в места, куда никто бы в здравом уме не сунулся. Однако все туннели без исключения ведут на планеты, где можно жить. Где есть воздух дышать. Где не слишком жарко и не слишком холодно. Ни одной такой, где сразу умрешь. Но много планет никчемных. Много планет, где нет никого, а то и никогда не было.

– У тех, кто создавал туннели, наверное, были причины проложить их на много планет, в том числе и на те, которые ты называешь никчемными. Интересно бы выяснить, что это за причины.

– Ответа нет ни у кого, – заявил Плотояд, – только у тех, кто придумал туннели. Они ушли. Они теперь где-то или нигде. Никому не ведомо, кто они были и где их искать.

– Но ведь некоторые миры, куда ведут туннели, населены? Населены людьми, я имею в виду…

– Это воистину так, если есть склонность смотреть на людей широко и не слишком волноваться от их вида. На многих туннельных планетах того и гляди беда. На самой последней, где мне выпало быть перед этой, беда пришла очень скоро, и весьма большая.

Они неспешно шли по тропинкам, вьющимся меж строениями. И зашли в тупик, тропинка уткнулась в непролазно густой чащобник. Впрочем, нет: она доводила до двери в одно из зданий.

– Войду, – решил Хортон и добавил, обращаясь к Плотояду: – Если не хочешь со мной, подожди снаружи.

– Подожду непременно, – ответил тот. – Когда я внутри, у меня ползает по спине и прыгает в животе.

В здании была темень. А еще сырость, затхлость и озноб, пробирающий до костей. Хортон напрягся, ощутив потребность бежать, вынырнуть вновь на солнечный свет. Все вокруг было чужеродным – это не определялось точно, но чувствовалось. Словно он попал куда-то, куда не имел права попадать, вторгся во что-то, чему следовало оставаться во мраке на веки вечные.

Поставив ноги как можно тверже, он усилием воли заставил себя остаться, хоть по спине все отчетливее бежали мурашки. Глаза мало-помалу привыкли к темноте, из нее проступили контуры предметов. У стены справа высилось деревянное сооружение, которое не могло быть ничем иным, кроме шкафа. Сооружение обветшало от времени – Хортон не сомневался, что толкни – и обрушится. Дверцы держались на запоре с помощью каких-то деревянных кнопок. Подле шкафа стояла скамья на четырех подпорках, тоже деревянная, с большими трещинами по верху. На скамье виднелось нечто вроде глиняного горшка с треугольным сколом на горловине, возможно кувшин для воды. С другого бока на скамью был поставлен сосуд наподобие вазы, и это уж точно была не глина. Материал был похож на стекло, хотя лежащая повсюду мелкая пыль не давала судить об этом с уверенностью. Неподалеку от скамьи торчал еще один предмет, по всем признакам стул. Четыре ножки, сиденье, наклонная спинка. На спинке висел кусок ткани, формой напоминающий шляпу. А на полу перед стулом лежало, по всей вероятности, блюдо – овал керамической белизны – и на нем кость.

Некое существо, сказал себе Хортон, сидело на этом стуле с блюдом на коленях – сколько же лет прошло? – сидело и ело мясо, быть может, обгладывало кость, держа ее в руках или в конечностях, заменяющих руки, и под боком у существа был кувшин с водой, а может, даже с вином. Покончив с костью или съев столько, сколько ему хотелось, существо опустило блюдо на пол и – почему бы нет? – откинулось на спинку стула и удовлетворенно похлопало себя по набитому брюху. Потом оставило блюдо с костью на полу и ушло, но почему-то не вернулось. И никто не вернулся, а блюдо осталось.

Хортон застыл в полумраке, завороженно глядя на скамью, стул и блюдо. Чувство чужеродности частично улетучилось: ему открылся кусочек прошлого существ, которым, каков бы ни был их облик, были присущи какие-то элементы человечности, не исключено, общие для всей Вселенной. Может, существо решило устроить себе легкий ужин на сон грядущий – но что случилось после этого легкого ужина?

Стул, чтобы сидеть на нем, скамья, на которую можно поставить кувшин, блюдо, на котором держали мясо, – а ваза? Что можно сказать о вазе? Круглая колба с длинным горлышком и широким устойчивым дном. Пожалуй, скорее бутылка, чем ваза, решил Хортон.

Сделав шаг вперед, он потянулся за вазой, но нечаянно задел шляпу, висящую на спинке стула, – если это была шляпа. При первом же прикосновении она распалась. В воздухе поплыло невесомое облачко пыли.

Нащупав вазу-бутылку, Хортон поднял ее и заметил, что на круглой колбе вырезаны какие-то картинки и символы. Крепко взял вазу за горлышко, поднес ее поближе к лицу и стал вглядываться в отделку. Первым в глаза бросилось диковинное существо: оно стояло внутри какой-то загородки с островерхой крышей, увенчанной шариком. Ни дать ни взять, подумал он, как если бы существо забралось в жестяную кухонную коробку, например для чая. А само существо – можно ли считать его гуманоидным или это просто животное, поднявшееся на спичкообразные задние лапы? У него была только одна передняя конечность и тяжелый хвост, задранный вверх под углом к прямостоящему телу. Вместо головы был гладкий пузырь, от которого отходили шесть совершенно прямых линий – три налево, две направо и одна вертикально вверх.

Поворачивая бутылку (или все-таки вазу?) туда-сюда, он разглядел и второстепенные подробности гравировки. Одна под другой шли две горизонтальные черты, связанные друг с другом частоколом вертикальных черточек. Если это здания, тогда вертикальные черточки, быть может, обозначают столбы, подпирающие крышу? Вокруг виднелось множество закорючек и наклонных овалов, а также короткие ряды меток неправильной формы – возможно, слова на неизвестном языке. А что может означать башня, на верхушке которой расположены три фигуры, смахивающие на лисиц из древних земных легенд?

Снаружи, с тропинки, раздался зычный зов Плотояда:

– Хортон, у тебя все в порядке?

– В полном порядке, – откликнулся Хортон.

– Я терзаюсь за тебя. Пожалуйста, выходи. Пока ты остаешься там, я снедаем беспокойством.

– Ладно, – сказал Хортон, – выхожу, не беспокойся.

Бутылку он не бросил и вышел наружу, держа ее в руках.

– Ты нашел образчик для интереса, – отметил Плотояд, поглядывая на трофей с опаской.

– Да, погляди-ка. – Хортон поднял бутылку и медленно повернул ее, показывая со всех сторон. – Здесь изображена какая-то форма жизни, хотя трудно сказать определенно, что это такое.

– Шекспир находил похожие. Тоже с разными пометами, но не точно такими же. Он тоже мыслил с недоумением и долго, что это есть.

– Может, это изображение людей, которые жили здесь.

– Шекспир говорил также, однако уточнил суждение, что это лишь мифы о людях, которые здесь были. Пояснил он мне, что мифы означают расовые воспоминания, события, какие память нередко ошибочно полагает случившимися в прошлом. – Тут Плотояд беспокойно пошевелился, добавив: – Пошли бы мы назад. Мой живот рычит и требует насыщения.

– Мой тоже, – признался Хортон.

– Имею мясо. Убитое только вчера. Составишь ты мне компанию съесть его?

– С удовольствием, – отозвался Хортон. – У меня есть припасы, но не столь замечательные, как мясо.

– Мясо еще не очень тухлое, – объявил Плотояд. – Завтра пойду убивать опять. Люблю мясо свежим. Потребляю тухлое только по крайней нужде. Полагаю, ты подвергаешь мясо воздействию огня, в точности как Шекспир.

– Да, я люблю мясо приготовленным.

– Сухой древесины в достатке, дабы развести огонь. Сложена возле дома, только поджечь. Топка перед домом. Ты ее, полагаю, видел.

– Да, конечно, я видел на дворе место для костра.

– А тот, другой? Он тоже потребляет мясо?

– Он вообще не ест.

– Непостижимо, – объявил Плотояд. – Каким же образом держит он свою силу?

– У него есть так называемая батарея. Она снабжает его пищей иного рода.

– Думаешь, твой Никодимус не исправил туннель моментально? Там, около, ты как будто предполагал так.

– Думаю, что починка может занять определенное время, – сказал Хортон. – У Никодимуса не было представления, как устроен туннель, и никто из нас не в состоянии ему помочь.

Они шли обратно по извилистой тропинке, когда Хортон спросил:

– Откуда так несет? Словно рядом дохлятина, если не хуже…

– Это пруд, – пояснил Плотояд. – Ты должен был заприметить его.

– Да, заметил по дороге сюда.

– Запах совершенно невыносимый, – объявил Плотояд. – Шекспир именовал это место «Вонючий Пруд».