Текст книги "Майерлинг"

Сотни раз Рудольф слышал подобные слова, которые кончались довольно откровенными предложениями. Зная склонность своей кузины к интригам и ее жгучее желание иметь влияние при дворе, Рудольф не удивился, что и она пустилась во все тяжкие.

– Что вы хотите этим сказать, Мария? – спросил он не особенно вежливо.

– Мой дорогой Рудольф, то, что я собираюсь вам сказать, – вещь самая безобидная. Это голубая детская сказка. Совсем не то, что вы думаете. Молодая девушка влюбилась в вас, едва увидев. Вы должны быть польщены. Будь вы на месте вашего адъютанта, она влюбилась бы в вас точно так же, ибо речь идет о любви, мой дорогой, о любви истинной, о любви Джульетты…

– И как звать вашу влюбленную? Графиня любила, чтобы ее упрашивали.

– Она принадлежит к высшему свету, мой дорогой кузен, и было бы нескромно…

– Ну вот что, Мария, вы сгораете от желания назвать имя и пришли только за этим, – весело прервал ее принц.

– Вы, как всегда, деспотичны, – сказала графиня. – Вам всегда приходится уступать. Эта молодая девушка – баронесса Мария Ветцера.

При этом имени принц сделал невольное движение. Мария Ветцера! Перед ним возникло почти детское лицо существа чистого и прелестного, с которым у него на несколько секунд, на протяжении короткого взгляда в театре или в аллеях Пратера, возникало молчаливое сообщество.

– А она очаровательна! – воскликнул он.

– Я же сказала вам, что она хорошенькая.

– Хорошенькая! Она очень красива, она очаровательна, – с горячностью повторил Рудольф. – Это самая обольстительная девушка в Вене. Я видел ее издалека один-два раза. Но не забыл ее. Вы можете передать ей это.

– Она будет безумно счастлива, – заверила его графиня. – Как она будет гордиться, что вы ее заметили!

В этот момент Рудольф покинул кузину и направился к группе приглашенных, где сидела красивая польская графиня, которой пока удавалось ему нравиться.

II
ВОДОВОРОТ

Если бросить камень в бушующее море – он бесследно исчезнет. Если бросить камень на неподвижную водную поверхность – вода придет в движение: в точке, где упал камень, образуются круги, которые, увеличиваясь в размерах, достигнут берегов. Вскоре вся дотоле спокойная гладь оживет от полученного удара.

Продуманная несдержанность графини Лариш была для принца что камень для моря, по которому ветер гонит гигантские волны. Он все так же не знал покоя, жил в постоянном возбуждении, в окружении тысячи соблазнов, подвергался ежедневному давлению, опасности попасть под чье-либо влияние. Однако имя Марии Ветцера запало ему в душу.

Молоденькая девушка, которая полюбила его? Задержится ли он надолго в ее сердце? Что могла значить любовь чистого и молодого существа? Мария очаровательна. Появится кто-нибудь другой, кто, будучи свободным, сумеет ее завоевать, и она забудет романтическую мечту своих шестнадцати лет. Однако она не производила впечатления кокетки. Было что-то серьезное во взгляде, который время от времени останавливался на нем. У Рудольфа возникало желание встретить ее еще раз. Но жизнь гоняла его как перекати-поле. Когда доведется увидеть ее? К тому времени она может оказаться замужем и будет любить своего мужа.

Графиня Лариш вскоре нашла способ встретиться с Марией наедине и передать ей слова принца. Мария покраснела – она все еще краснела при имени Рудольфа, – но ничего не сказала. Только взяла руки графини в свои. В этот момент вошла ее мать.

Все время до ухода графини Мария была молчалива. На прощание украдкой сказала ей:

– Возвращайтесь поскорее, у меня есть что сказать вам.

За время короткого визита графини Лариш Мария одним отважным прыжком преодолела стену, закрывавшую ей горизонт. Вначале ей достаточно было только видеть принца. Счастьем от встреч заполнялись целые дни. Потом, начиная с того вечера в Опере, когда он посмотрел на нее с такой нежностью, ей для счастья уже нужно было обменяться взглядами с тем, кого она любила. Но каким далеким он продолжал оставаться! Рассказ графини Лариш внезапно приблизил к ней недоступного доселе героя ее мечты. Мария уже могла говорить о нем с той, которая знала его с детства, была из той же семьи, могла его видеть когда угодно и знала о нем тысячи тайных и достоверных подробностей. Мария едва насладилась этим нежданным счастьем, едва обрела его и измерила, едва к нему привыкла, как тотчас ощутила его ограниченные пределы, подобные стенам тюрьмы. Она еще была полна этим ощущением, когда внезапно перегородки, за которыми она задыхалась, вдруг рухнули и перед ней открылись новые и радужные перспективы.

Казалось, сказочная фея решила выполнить ее самые невероятные желания. Она хотела обменяться весточкой с Рудольфом – и вот ее ушей достигли слова Рудольфа, сказанные о ней, те самые слова, которые именно он произнес. Он находил ее очаровательной – это было еще ценнее, чем если бы она показалась ему просто хорошенькой или красивой. Если он очарован, значит, она нравилась ему, значит, его чувство не было просто любованием. И он хотел, чтобы она знала об этом! Мария оцепенела от счастья, она даже не пыталась заглянуть в будущее, не осмеливалась сформулировать свои желания.

И вдруг новая, ужасная мысль пришла ей в голову. Она знала слова о ней Рудольфа. Но что сказала ему его кузина, когда они беседовали о ней, о Марии? Узнал ли он, что любим? Несомненно, графиня поделилась с ним в тайне хранимым секретом, в который только одна была посвящена. Сначала Марию охватил стыд. Сидя у себя в комнате, она покраснела до слез. Старая няня, наблюдавшая за ней, забеспокоилась.

– Что с тобой, мой маленький цветочек? – спросила она.

– Я не знаю, – ответила Мария, разрыдавшись и бросившись на грудь своей кормилицы, – я не знаю… Я счастлива!..

Прошло несколько дней. И снова Мария впала в беспокойство. Любовь – как Бог, требующий жертвоприношений, с ним не полукавишь. Он сам полон хитрости. Он требует, и ему воздается. Тотчас же он требует еще больше. В конце концов становится ясным, что он не удовлетворится, пока не получит все. То, что раньше наполняло Марию радостью, теперь казалось ей безделицей.

Наконец, впервые после разговора с графиней Лариш Мария увидела Рудольфа в Пратере. С каким нетерпением ждала она этой встречи! Сколько удовольствия она сулила! Увы! Радость оказалась неполной, так как в этот момент ее мать обращалась к ней. Ей удалось едва взглянуть на принца. Она чувствовала себя такой несчастной, что чуть не расплакалась. Как жестоко поступала с ней судьба! Когда она овладела собой, печаль уступила место беспокойству. Она могла показаться ему холодной, безразличной. Или же он мог принять ее за кокетку, которая, узнав, что нравится, отвернулась от него. И то и другое невыносимо. Она пылала желанием оправдаться. Если бы ей удалось увидеть графиню Лариш! Она объяснила бы ей, что на самом деле произошло. Та передала бы Рудольфу, что Мария… Ах! Что она могла передать Рудольфу?

Через три дня она была в Опере, куда приехал и принц. В этот раз она могла на него смотреть сколько угодно. Он даже едва заметно ей улыбнулся. Но ее великая радость улетучилась, как только она заметила, что Рудольф плохо выглядит. Он похудел и побледнел, его глаза запали, как у человека, охваченного лихорадкой. Она встревожилась. Он, должно быть, болен или заболевал. Естественно, окружавшие его люди ничего не замечали. Никто не смотрел на него так, как она, Мария. А когда они спохватятся, будет уже слишком поздно. Ах! Быть с ним почти рядом и не иметь возможности броситься ему на помощь! Она знала, часто на другой день он отправляется в долгую и утомительную поездку в Галицию. Он будет страдать в дороге, вдалеке от нее. Мария приходила в отчаяние. В эту ночь она не смогла заснуть. В следующие дни каждое утро она требовала газеты в такой ранний час, что изумляла портье. Она нервно искала новости о принце-наследнике. Ни одного слова о его драгоценном здоровье!

Так проходили дни. Мария жила в лихорадочном ожидании… Чего?..

III
ПОЛИТИКА

Марию не напрасно охватило беспокойство в Опере. Ее проницательный взгляд прочел на усталом лице принца признаки душевного кризиса, который тот переживал. Она не была бы разочарована, узнав, что тот переживал. Она не была бы разочарована, узнав, что не имеет к этому никакого отношения. Принц заполнил всю жизнь Марии, но она не строила иллюзий относительно того места, которое занимала в жизни наследника короны Габсбургов. Но подумал ли он о ней хоть однажды с тех пор, как встретил ее?

Рудольф был центром тысяч интриг. Вокруг него суетились ловкие, корыстные, вкрадывавшиеся в доверие люди. Он интересовался политикой. В отличие от скептиков, он не усматривал в ней одну только тонкую карточную игру. Молодой человек с благородным сердцем желал для своих народов большей справедливости, большей свободы и благоденствия. Он презирал произвол и печально знаменитое правило властей предержащих: разделяй и властвуй. Он осуждал их равнодушие, их черствость. Его окружали люди, чьи идеи вызывали презрение, но которых он вынужден был любезно принимать, улыбаться им. Импульсивный по натуре, он добивался необходимой осторожности в поступках только за счет постоянного самоконтроля.

Рудольф нуждался в дружеском участии, но как найти друга в его положении? Те, кто окружал его, как бы они ни уверяли в своем бескорыстии, желали использовать его в своих интересах. К Филиппу Кобургскому, к Ойосу он относился как к людям, с которыми вместе обедают в компании хорошеньких женщин или охотятся. Эти хотя бы ничего не просили, да и ему не могли ничего дать. Но другие! Кто входил в его кабинет без желания извлечь мало-мальскую выгоду? Его друзья из либеральной прессы тоже играли на его расположении, правда, не ради сиюминутного барыша, но зато их ставки были огромны. А женщины, которые ему нравились? Только наивный человек мог вообразить, что он сам их выбирал. Они оказывались на его пути, конечно, не случайно, а по прихоти заинтересованных лиц. Ни одного верного друга. Приходилось подозревать каждого. Эта горькая мысль омрачала настроение Рудольфа. Он не мог от нее отделаться, она опустошила его.

В семейном кругу Рудольф ни с кем не говорил откровенно. Он никогда не беседовал о политике со своим отцом. В этой области между ними не было взаимопонимания, они стояли на двух разных полюсах, и их общение носило чисто протокольный характер. Его мать была всегда близка ему, но с годами становилась все более замкнутой, все более отстраненной. Росла ее склонность к одиночеству и путешествиям, она все реже появлялась на официальных церемониях. Она вела скрытую от посторонних глаз жизнь, доступ в которую был для всех заказан, даже для сына. Иногда по одному оброненному слову Рудольф угадывал, что мать по-прежнему видела в нем родную кровь. В брошенном невзначай взгляде он читал нежность и даже жалость. Если она видела, что ее чувства разгаданы, то отделывалась шуткой или саркастическим замечанием. Императрица не выносила никаких излияний чувств.

Общий язык Рудольф находил только с одним человеком из своего близкого окружения – с эрцгерцогом Иоганном Сальватором Тосканским. Эрцгерцог, шестью годами старше Рудольфа, был товарищем его детских игр. Иоганн Сальватор увлекался военной наукой и являл собой пример хорошего солдата. Было и нечто другое, что связывало Рудольфа с его двоюродным братом. Эрцгерцог единственный из императорской семьи разделял либеральные идеи и осуществлял их на практике, пытался вести жизнь частного лица. Он влюбился в очаровательную молоденькую девушку из буржуазного венского круга, Милли Штубель, и жил с ней открыто и счастливо. Обычно он проводил вечера у сестры своей избранницы среди близких друзей. Рудольф восхищался кузеном, сделавшим, как он считал, наилучший выбор в жизни. Он завидовал, что тому в опасной близости от Хофбурга удалось найти безыскусное и почти семейное счастье с любимой женщиной, далекое от всякого лицемерия и придворного этикета. Как это было заманчиво! Но, увы, недостижимо!

Об этом он однажды беседовал со своим кузеном в присутствии Милли Штубель, которая хлопотала неподалеку.

– По правде говоря, – сказал Иоганн Сальватор, – меня ничто крепко не привязывает к этой стране… Я по горло сыт удовольствиями, которые получаю от двора и от почестей. Милли… подойди сюда, – добавил он, обращаясь к молодой женщине.

– Милли – все для меня, – продолжал он. – Поверь, обедать с ней вдвоем неизмеримо приятней, чем участвовать в семейных или праздничных обедах в Хофбурге! Можно свободно беседовать и не выслушивать вздор, который несет дядя Альбрехт (эрцгерцог Альбрехт, победитель при Кустоцце, служил козлом отпущения для Иоганна Сальватора). Для Милли я не эрцгерцог, а человек, которого она любит. Это нечто такое, чего никогда не узнать… К несчастью, в этой стране я все еще Ваше Императорское Высочество, мне не хватает свободы… Ба! В один прекрасный день я избавлюсь от всего этого… Мне не трудно отказаться от всех своих титулов, прав и прерогатив. И эта крошка будет так же счастлива, как и я… Я покину Австрию. Мир огромен, Рудольф… Я люблю море… В южных морях есть острова, которые меня притягивают. Мы медленно поплывем к ним под парусами.

– Едемте с нами, – шутя сказала Милли Рудольфу. – Вы адмирал и, если пожелаете, будете командовать судном.

– Надо обзавестись подругой, похожей на вас, – сказал Рудольф. – Мой кузен Иоганн – счастливый человек.

С тех пор он часто вспоминал этот разговор. Новая жизнь! Никто не желал ее так горячо, как он. Но как обрести новую жизнь, новую подругу? Где их найти? Он был одинок, по-настоящему обделен любовью и не обманывался на этот счет. В этот момент перед его внутренним взором возникало нежное и свежее личико Марии Ветцера. В ее глазах таилось нечто серьезное и страстное, что невозможно забыть. Быть может, именно она способна целиком отдать себя и ничего не потребовать взамен… Рудольф пожал плечами. „Я по-прежнему неисправимый мечтатель“, – упрекнул он себя.

Иоганна Сальватора удерживали в Австрии честолюбивые намерения. Он хотел добиться победы исповедуемых им идей. В либеральной империи во главе с Рудольфом он видел у власть и себя. С кузеном он связывал все свои надежды. Между тем его живой и запальчивый темперамент часто брал верх. Он подвергал жестокой критике теории руководителей военного кабинета, императора и генерального штаба, публиковал статьи и брошюры по этим вопросам как в Австрии, так и за границей. Такого в Хофбурге не прощали. Совсем недавно император запретил своему сыну видеться с эрцгерцогом Иоганном. Этот приказ возмутил Рудольфа, но ему пришлось подчиниться. Несмотря на запрет императора, он все же втайне возобновил встречи с кузеном.

Иоганн Сальватор терял терпение. Император приближался к своему шестидесятилетию, но не проявлял признаков усталости.

– Твой отец, – говорил Иоганн Рудольфу, – работает на манер машины. Он не вкладывает душу, не растрачивает энергии и, следовательно, никогда не исчерпает себя. Так может продолжаться бесконечно. Ты долго еще будешь выносить это? – отважно бросил он однажды.

Рудольф не ответил.

Передовые взгляды Иоганна Сальватора, настроившие против него официальные круги, вызывали симпатии в либеральной среде и в морском ведомстве. Он стал в некотором роде лидером партии и в этом качестве должен был соблюдать максимум осторожности, скрывать свою деятельность. Однако действия, которые могут совершаться только втайне, сразу же становятся опасными. К несчастью, невозможность для Рудольфа видеть своего кузена открыто привела к тому, что их отношения поневоле стали носить конспиративный характер.

Разве выходят вечером из собственного дома через черный ход, завернувшись в плащ и пряча лицо, прыгают поспешно в фиакр, стараются обмануть следящих за ними шпионов, карабкаются по черной лестнице – и все это для того, чтобы иметь возможность поговорить с глазу на глаз о погоде? Рудольф и эрцгерцог Иоганн Сальватор обсуждали самые серьезные государственные вопросы.

Рассуждения Рудольфа всегда носили объективный характер. Ему было интересно беседовать с доверенным лицом, человеком передовых взглядов, своим единомышленником о тех проблемах, которые его живо занимали. Он думал таким образом подготовить будущее. Эрцгерцог преследовал более осязаемые цели. Склонный к авантюрам, с удовольствием участвовавший в интригах, он изо всех сил стремился к действию. Но, обладая проницательным умом, угадывал глухое сопротивление Рудольфа, понимая, как тот еще далек от того, чтобы даже в мыслях прибегнуть к силе. Следовательно, надо мало-помалу повернуть его в нужную сторону, опутать интригами, приоткрыв перед ним только малую часть задуманного. Таким образом он незаметно для принца сумеет его скомпрометировать и в нужный момент вынудить к самым решительным действиям.

Эрцгерцог хорошо знал своего кузена. С ним надо было действовать в обход, использовать неизбежную гневную реакцию, когда терпели провал все его попытки провести военную реформу. Генеральный штаб внимательно прислушивался к проектам и замечаниям принца-наследника, но не понимал всей выгоды нововведений и ни на йоту не отклонялся от раз и навсегда выбранной линии. „Они слишком тупы!“ – кричал тогда принц. И именно такие моменты использовал Иоганн Сальватор, чтобы подвигнуть принца сделать шаг вперед и подготовить почву для следующего.

Наследник престола, не видя ясно своего кузена, был, однако, достаточно проницателен, чтобы догадаться, что Иоганн Сальватор тайно плетет несчетные интриги. Чем все это кончится? Рудольф не старался вникать глубже из боязни, что будет вынужден порвать с кузеном навсегда. С кем тогда он будет так откровенно беседовать?

Накануне отъезда в Галицию одно неосторожное замечание эрцгерцога вызвало подозрение Рудольфа и заставило его насторожиться. Эрцгерцог говорил с Рудольфом о предстоящей поездке, о пребывании того в Лемберге. Он упомянул имя начальника штаба XI армейского корпуса и добавил:

– Это один из наших. Ты сможешь, вероятно, сказать ему словечко.

– Словечко о чем? – резко спросил Рудольф.

– О, всего лишь любезное слово, – уклончиво ответил эрцгерцог, понявший, что зашел слишком далеко.

Рудольф не настаивал на объяснении, но неприятное впечатление от этого небольшого инцидента у него осталось.

В вагоне слова „это один из наших“ пришли ему на память и поселили в душе беспокойство. В его воспаленном мозгу они предстали исполненными зловещего смысла. „Один из наших“, – эрцгерцог выразился бы именно так, если бы хотел дать понять, что речь идет о заговоре. Заговорщик! Следовательно, существует заговор, секретное соглашение между эрцгерцогом и высшими офицерами? Рудольф внезапно понял, что готовилось в тайне от него. Черт возьми, делая вид, что интересуется лишь идеями, его кузен был человеком действия, знал, что случай надо готовить и в нужный момент иметь под рукой материальную силу. Для Рудольфа, солдата и законопослушника, не существовало ничего более отвратительного, чем мятеж или военный переворот. До сих пор он мог наивно воображать, что можно было, не подвергаясь опасности, говорить о чем угодно. Теперь он ясно видел, что слова неизбежно приводят к действию. Он приходил в отчаяние при мысли, что он, наследник престола, имеющий ранг маршала, мог оказаться главой мятежников. Военные перевороты хороши для русских – этих азиатов, податливых, жестоких и коварных. Их династическая история полна подобным. Но для него, выходца из рода Габсбургов, – никогда! Гнев охватил его при мысли, что кузен толкал его на путь, ведущий к бесчестью. Он дал себе обещание, возвратясь, высказать ему все, даже рискуя возможным разрывом.

Во время недолгого пребывания в Галиции он взвинчивал себя все больше и больше. Однако из странного противоречивого чувства был весьма любезен с начальником штаба XI армейского корпуса, хотя и смотрел на него с опасением. „Похож ли он на предателя?“ – спрашивал он себя.

Рудольф возвратился в Вену рано утром с чувством усталости. Ожидавшие его письма вызвали только раздражение. Решительно повсюду он упирался в стену. Свидание с женой прошло холодно. Принцесса на этот раз выбрала роль жертвы. Она мало говорила, без конца вздыхала. „В этой женщине нет ничего естественного, – думал Рудольф. – Я предпочитаю, чтобы она злилась“. Все это не снимало нервного напряжения.

Однако случился и момент разрядки. К нему зашел граф Ойос, человек безыскусный, не семи пядей во лбу, но и не способный на махинации. Рудольф часто приглашал его на охоту. В этот раз граф пришел звать его на ужин, который заказал у Захера.

– Будут только свои, – уточнил он. – Мужчины. Вы, мой принц, Филипп и я. Но я нашел для вас цыганочку, какую вы еще не слышали. Ее зовут Маринка. Она совсем недавно в Вене, быть может, немного диковата, но своим пением уводит вас в заоблачные дали.

– Дорогой мой, я не приеду, – отказался Рудольф. – Я устал. Меня опоили в Галиции. Это, по-видимому, часть моих обязанностей, да и токай был не из лучших. К тому же я буду целый день занят и хочу лечь пораньше.

Граф Ойос рассмеялся.

– Поистине прекрасное и мудрое решение. Но после того как вы проведете целый день, уткнувшись в пыльные бумаги, когда вам придется десять раз гневаться из-за тупиц со Штубен Ринг[4]4
  Бульвар, на котором расположено военное министерство. – Прим. переводчика.


[Закрыть] и присутствовать на протокольном обеде во дворце, вы будете счастливы отдохнуть в спокойной обстановке у Захера. Никаких забот, никакой официальщины, превосходное вино, два-три прелестных создания, на которые приятно посмотреть, да в придачу Маринка! Я буду удивлен, если она оставит вас равнодушным.

– Она споет для вас. Что до меня, то я попытаюсь заснуть.

– Во всяком случае, если вам это не удастся, мой принц, вы знаете, где нас найти.

Рудольф провел утомительный день. На обеде присутствовал эрцгерцог Альбрехт, победитель при Кустоцце, еще пользовавшийся решающим влиянием в военном министерстве. Этот старик и манерой говорить, и многословием раздражал Рудольфа. Он припомнил реплику Иоганна Сальватора: „С твоим отцом, возможно, удастся договориться. Но не с дядей Альбрехтом. Он держит в кулаке всю армию. Ничего не остается, как убрать его!“

Ближе к ночи Рудольфу удалось ускользнуть. Он провел некоторое время у себя, потом коридорами, проход через которые открывал Лошек, добрался до маленькой железной двери швейцарского дворика и вышел из нее уже один. Частный экипаж ждал его на углу Йозефсплац. Он поднялся в него, отдал приказ кучеру, и тот стеганул лошадей.

Несколькими минутами позже Рудольф остановился на оживленной улице в центре Вены. Свернув в переулок, он толкнул приоткрытую дверь первого этажа ничем не примечательного дома, преодолел два этажа черной лестницы, постучал в грязную дверь и был введен в просторную квартиру с рядом освещенных комнат. Принцу почудилось, что, когда он проходил мимо одной комнаты, два-три находившихся там человека пытались укрыться от его глаз, поспешно притворив дверь. Это не понравилось ему, и, охваченный раздражением, он вошел в комнату, служившую кабинетом, где его ждал Иоганн Сальватор.

После истории с начальником штаба в Лемберге Рудольф решил быть осторожным с эрцгерцогом и постараться ненароком выведать степень участия его в заговоре. Сделав над собой усилие, он спокойно заговорил с кузеном.

Милли Штубель на этот раз не было, что насторожило Рудольфа: Иоганн Сальватор наверняка собирался говорить о политике.

Эрцгерцог находился в данный момент в довольно затруднительном положении. В своей тайной политике он зашел гораздо дальше, чем Рудольф мог предположить, и теперь должен был отвечать на требования самых нетерпеливых членов своей партии, убеждать их, что наследный принц с ними заодно. Поэтому он решил поставить принца перед необходимостью взять на себя ответственность, но понимал, с какой осторожностью надо продвигаться к этой цели. Между тем, Рудольф с симпатией говорил об офицерах низших рангов, скромного происхождения, как правило образованных, разбиравшихся в сложных политических и социальных противоречиях, раздиравших империю, и в массе своей сочувствовавших либеральным идеям.

– Вот кто окажет нам твердую поддержку, Ганни, – сказал он, называя эрцгерцога уменьшительным именем, которое дала ему Милли.

Тот пожал плечами.

– Они перейдут на нашу сторону, когда мы уже выиграем сражение, но мы не можем рассчитывать, что они примут в нем участие. Нам необходимы ударные отряды.

Рудольф прервал его, смеясь:

– Ты пользуешься словарем своей старой профессии, мой дорогой Ганни, все твои метафоры из военного лексикона. Послушать нас, так можно подумать, что мы действительно готовим государственный переворот.

Наступило довольно тягостное молчание. Слово было брошено не на ветер. Наследный принц изучающе посмотрел на кузена. Но тот не собирался бросаться головой в омут. У него был свой план действий, и он сменил тему разговора.

Рудольф начал терять терпение. Он чувствовал себя игрушкой в умелых руках Ганни. А тот, приказав принести вина, принялся рассуждать о трудностях, которые ждут того, кто взял на себя руководство большим идейным движением.

– Можно вообразить, мой дорогой, что управляешь ходом событий. Ничуть не бывало! Идейное движение не есть нечто однородное, это амальгама различных элементов. Одни так пассивны, что их надо понукать к действию; другие рвутся вперед, проявляют излишнюю активность, и их приходится сдерживать. Все это нелегко… Более того, всем этим людям, которые сплачиваются вокруг тебя, доверяют тебе, которым что-то обещано, – им нужно потрафить в какой-то момент или по крайней мере успокоить, объяснить, что цель, к которой они стремятся, близка. В противном случае они отвернутся от тебя.

Он долго рассуждал на эту тему, постепенно приближаясь к самому важному. Рудольф, понявший это, не прерывал его. Он пил вино, слушал, и в душе его медленно рос гнев по мере того, как ему становилось все яснее, куда клонит его кузен.

Неожиданный инцидент прервал тонкую игру эрцгерцога. Непонятный, но отчетливый шум послышался в квартире. Рудольф вскочил на ноги и инстинктивным движением схватился за карман панталон, где был револьвер.

– Что это? – раздраженно спросил он. Эрцгерцог, сделав ему знак оставаться на месте, уже бежал к двери, за которой и скрылся.

Рудольф держал руку на револьвере. Шум некоторое время еще продолжался, временами усиливаясь, потом все смолкло. Прошло несколько минут. Эрцгерцог вернулся. Его обычно бледное лицо порозовело. Глаза оживились. Он улыбался.

Но принц больше не мог сдерживаться. За время, что он ждал, гнев его достиг предела, и тон, которым он начал говорить, уже не был дружеским.

– Что происходит? Здесь находятся какие-то люди, и ты их специально позвал!

Это было произнесено суровым, повелительным голосом. Иоганн Сальватор сразу понял ситуацию. Он решил держаться твердо, но со свойственной ему изворотливостью ответил с почти комическими нотками в голосе:

– Это как раз те, кто рвется вперед!.. Я уже говорил, что их трудно призвать к терпению.

– Чего ты, в конце концов, хочешь? – закричал Рудольф. – Что ты обещал этим людям?

– Я обещал, что они увидят тебя. Больше ничего. От тебя не потребуется ни одного слова, которое могло бы скомпрометировать твою драгоценную репутацию. Скажи какую-нибудь банальность вроде: „Господа, я счастлив приветствовать вас. Вы и я разделяем один и тот же идеал“. Слово „идеал“ ведь нравится тебе, оно из твоего словаря. За это слово никто не может быть арестован. Только для мудрецов Хофбурга в этом слове есть нечто подозрительное. В конце концов, ты можешь на это отважиться. Большего я не прошу. Но если и это для тебя слишком, то хотя бы покажись им.

Такая манера говорить вместо того, чтобы успокоить, повергла Рудольфа в еще большее раздражение.

– Я разгадал твою игру, обманщик, – сказал он. – Одному Богу известно, что ты выделывал за моей спиной и что обещал от моего имени. Ты готовишь переворот. Ты уверил своих сообщников, что в нужный момент я возглавлю их, что они действуют в моих интересах и вместе со мной… Как далеко ты зашел? Я этого не знаю, но ты мне сейчас изволишь все сказать. А пока тебе надо было доказать твоим „нетерпеливым“, что ты не один, что ты слов на ветер не бросаешь, что я готов взять тебя под свою „крышу“. И ты смел подумать, что можешь использовать меня как марионетку, которую выталкивают на сцену, не спросив, хочет ли она этого. Так вот, ты ошибся, в твои сети я не попадусь…

Он ходил взад-вперед, лицо его было напряжено. На мгновение он замолчал. Но эрцгерцог не воспользовался паузой. Он решил не отвечать в том же духе и благоразумно дал Рудольфу излить свой гнев.

– Что ты замыслил? – продолжал принц. – Спровоцировать восстание, поднять венгров, чехов и хорватов, подстрекать армию к мятежу, вызвать в империи смуту, толкнуть ее к гибели? И ты рассчитывал на мою помощь? На этот раз тебе придется дать ответ и, по возможности, ясный! – При последних словах он так ударил кулаком по столу, что опрокинул стоявшую на нем бутылку вина.

Эрцгерцог заговорил самым спокойным тоном:

– Ей-богу, ты знаешь, чего стоит поддерживаемый у нас внутренний мир, и мне не составило бы большого труда толкнуть империю на грань развала. Она уже на этой грани. Когда ты спокоен, ты того же мнения, что и я. Зачем же гневаться? Я люблю свою страну, и меня охватывает ужас, когда я вижу, куда привело ее недалекое правительство. Нас ожидают катастрофы. Мы катимся к бездне. И ты разделяешь мою точку зрения. Что же нас разнит? Я говорю: „Если мы хотим спасти империю и корону, надо действовать, и без промедления. Завтра будет поздно. Поднимется ураган, и мы все погибнем в его вихре“. А ты, уверенный как и я, что настоящее положение чревато катастрофой и не может долее продолжаться, повторяешь: „Поговорим потом о том, что нас ожидает, вернемся к этому еще раз…“ – и так до бесконечности. На большее тебя не хватает. Но, Рудольф, время речей прошло, понимаешь ли ты это? Бездействовать слишком легко, слишком удобно. Чего еще выжидать? Смерти твоего отца? При его крепком сложении он может прожить еще два десятилетия. И ты готов ждать двадцать лет в то время, как народы двуединой монархии смотрят на тебя, ожидают от тебя своего спасения? Если уж кто-то наделен терпением, так это ты! Ты в свою очередь хочешь превратиться в старика, которого больше ничего не интересует, кто похоронил все свои идеалы. Что до меня, я не соглашаюсь на такое самоубийство.

Рудольф оставался неподвижен. Все, что он услышал от эрцгерцога, он говорил себе сотни раз. Но для него эти слова так и оставались словами. И вдруг теперь они приобрели конкретную реальность. В этой квартире находились приведенные его кузеном незнакомцы. Он не мог думать ни о чем другом. Гнев снова вскипал в душе. „Как они со мной обращаются?“ – спрашивал он себя.