Текст книги "Стратегическая семейная терапия"

ВСТУПЛЕНИЕ

Возникновение стратегической семейной терапии обусловлено интересом к проблеме власти в отношениях между терапевтом и клиентом, а также между членами семьи. Стратегии терапии, собственно, и возникли, чтобы использовать подобную власть в целях изменения. В настоящей книге предпринимаются дальнейшие шаги, в результате которых расширяется определение власти и предлагаются новые парадоксальные стратегии, где основная роль принадлежит метафоре и выдумке.

Власть обычно понимается как нечто, включающее в себя превосходство, притеснение и неприглядную мотивацию со стороны тех, кто ее проявляет. Эта книга, однако, не касается эксплуататорского аспекта власти; скорее, она апеллирует к позитивным, благотворным ее сторонам. Иметь власть над другим далеко не всегда означает использовать кого-либо; власть может выступать и как возможность заботиться о другом человеке, поправлять и перевоспитывать его, думать о его комфорте, руководить его поступками и прочее. Именно такое представление о власти легло в основу книги: власть, которую родители имеют над детьми, дети – над родителями, а супруги – друг над другом.

В первой главе рассматривается то место, которое стратегическая терапия занимает среди других подходов, представленных в семейной терапии. Выделяется ряд вопросов, затрагивающих большинство из ее существующих направлений. К их числу относятся такие дилеммы, как ориентация на прошлое или настоящее клиента, приверженность терапевта интерпретации или директивному предписанию, выбор между личностным ростом как целью терапии или решением специальной проблемы, наличие интереса к иерархии или отсутствие такового, наконец, представление о единице терапии, в качестве которой в разных случаях выступают отдельный индивид, диада, триада или более широкая группа. В ней также приводится краткий обзор различных школ психотерапии, главным образом, с точки зрения информации, вызывающей интерес у представителей каждой из них, и тех психотехнических средств, с помощью которых терапевт добивается изменений в клиенте.

Во второй главе рассматриваются основные элементы стратегической семейной терапии; акцентируется, что книга является вкладом в данную школу.

В третьей главе обсуждаются супружеские проблемы. Здесь рассматриваются случаи иерархической неконгруентности (несовместимости, несочетаемости) в браке, возникающие, когда в попытке сбалансировать распределение власти между супругами один из них непроизвольно прибегает к симптому. Дается описание цикла, в котором пара противопоставляет доминированию одного супруга над другим альтернативное фокусирование на супружеских проблемах, симптоме одного из супругов или на проблеме ребенка. Задача терапевта, таким образом, состоит в том, чтобы организовать взаимодействие в паре, когда разделение власти становится более сбалансированным, а иерархия – более конгруентной. В главе приводятся четыре клинических случая, где терапевт использовал как парадоксальные, так и прямые терапевтические техники.

Четвертая глава посвящена детским проблемам и стратегиям их решения. Родители занимают руководящую позицию по отношению к ребенку благодаря самому факту их родительства. Однако и проблемный ребенок, как предполагается, может находиться в позиции превосходства над родителями, помогая им посредством своего симптоматического поведения, которое нередко служит метафорическим выражением родительских трудностей. В главе представлены три парадоксальные стратегии, в рамках которых родители решают проблемы своих детей и преодолевают неконгруентность семейной иерархии. Описанные терапевтические техники характеризуются использованием коммуникативных модальностей – таких, как драматизация, симулирование, имитирование на тему «как будто», наиболее соответствующие детской психике. Глава познакомит читателей с парадоксальным подходом, следуя которому родитель просит ребенка, чтобы тот «сделал вид», как будто у него симптом, симулируя его проявления, или «разыграл», как будто помогает родителю. Данная техника возникла параллельно наблюдениям Бейтсона (1972), которые тот вел за игрой животных, а также под влиянием гипнотических техник Милтона Эриксона (Haley, 1967 a ). В главе представлены шесть случаев, которые служат иллюстрацией различных стратегий.

В пятой главе исследуется связь метафорической коммуникации с иерархией и делается вывод, что нарушения в поведении ребенка являются аналогией родительских трудностей и вместе с тем попыткой разрешить эти трудности. Проблемное поведение ребенка становится фокусом системы взаимодействия, которое является метафорой – одновременно замещая ее собой – системы взаимодействия, сформировавшейся вокруг родительских трудностей. Подобный способ объяснения проблемы корнями уходит в то определение, которое Бейтсон и Джексон (1968) дали аналогической коммуникации, подчеркивая, что она является одновременно знаком определенного типа поведения и его частью или образчиком. Проблема терапевта заключается в том, чтобы заставить ребенка оставить проблемное поведение, являющееся протективным по отношению к родителям, а последних – мотивировать к тому, чтобы они отказались от системы взаимодействия, которая хотя и выполняет полезную функцию в семье, но, по сути, остается дефектной. В главе представлены три терапевтические стратегии и четыре иллюстрирующих их клинических случая.

В шестой главе дается описание проблем подростков, которым поставлены такие диагнозы, как шизофрения, маниакально-депрессиный психоз, алкоголизм, наркомания. Дилемма семьи осмысливается в понятиях неконгруэнтности, со всей очевидностью поразившей организационную семейную иерархию. По сравнению с коммуникативной теорией подобное понимание можно расценивать как шаг вперед – к более широким структурам организаций, в которых происходит коммуникация. Главная цель терапии – усилить конгруэнтную иерархию – так, чтобы родители объединились в заботе о своем сыне или дочери. Подобный подход представляет собой дальнейшее развитие метода семейной терапии, апробированного Хейли (1980). Работая с нарушениями поведения у старших подростков, он в первую очередь стремился к восстановлению в семье иерархии, где родителям принадлежит главная роль. Подход испытал на себе также влияние работы Минухина с психосоматическими семьями (Minuchin, Rosman, and Baker, 1978).

В качестве иллюстраций в книге приводятся пятнадцать клинических случаев. Из них два представлены полностью в виде стенографической записи сессий в сопровождении комментария автора (главы седьмая и восьмая). Информация, которая позволила бы идентифицировать участников терапии, изменена.

В девятой главе дается обзор ключевых элементов подхода и предлагаются выводы, содержащие некоторые дополнительные замечания.

Эта книга основана на продолжавшемся восемь лет опыте обучения терапии с использованием одностороннего зеркала. В некоторых из представленных случаев я была непосредственно терапевтом. Большей же частью я выступала в качестве супервизора в обучающей программе, то есть наблюдала, сидя за зеркалом, каждую встречу, планировала подход, звонила в течение сессии студентам-терапевтам по телефону или просила их на некоторое время покинуть клиентов для оперативного обсуждения хода сессии, словом, служила их проводником в терапии.

Благодарности

Тренинговая программа, в которой я преподавала, протекала в Филадельфийской детской консультативной клинике, в Детском центре «Хиллкрест» в Вашингтоне (D.C.), в Вашингтонском Детском госпитале (D.C.), в Институте психиатрии и человеческого поведения Университета при госпитале Мэриленда, в Институте семейной терапии Вашингтона (D.C.). Практиканты, которые в качестве терапевтов вели случаи, представленные в книге, были профессионалами-психиатрами, психологами, социальными работниками, решившими освоить этот особенный подход. В их числе находились Джуди Бенкхед, Ричард Белсон, Майкл Фокс, Диана Джимбер, Анна Гонзалес, Тобиаш Лопес, Вирджиния Лопес, Жанна Шммель-Маскаро, Евгений Шварц, Джон Шапиро и Томас К. Тодд. Я благодарна им и всем моим ученикам за вклад в развитие идей, нашедших выражение в настоящей книге.

Я благодарна также Сальвадору Минухину, пригласившему меня на самую первую мою работу в Соединенных Штатах и обеспечившему такую атмосферу в Филадельфийской детской клинике, в которой новые идеи и творческие подходы к терапии могли расцветать совершенно свободно. Я благодарна ему и за то, что он вселил в меня достаточно уверенности, чтобы написать данную книгу. Я ценю помощь Ричарда Белсона, Генри Харбина, Найди Маданес и Браулио Монтальво – всех, кто доброжелательно прочитал рукопись и внес поправки, улучшившие ее. Особенно я благодарна своему мужу, Джею Хейли, без влияния которого, без провокаций, подбадривания, расхолаживания и неоценимой помощи моя книга никогда не была бы написана.

Четыре главы книги были опубликованы в несколько измененной форме в других изданиях. Глава первая, «Измерения семейной терапии», написанная в соавторстве с Джеем Хейли, публиковалась в «Journal of Nervous and Mental Disease», т.165, N 2, 1977, а также под заголовком «Виды семейной терапии» в «Psychiatric Foundations of Medicine» под редакцией Джорджа Г. Бейлиса. Третья глава «Супружеские проблемы: на весах власти» публиковалась в иной форме под заголовком «Супружеская терапия в случае симптома у супруга» в «International Journnal of Family Therapy», т. 2, N 3, 1980. Глава четвертая «Детские проблемы: три парадоксальные стратегии» – в «Family Process», т. 19, март 1980. Глава шестая «Проблемы подростков особой тяжести: возвращение власти родителям» под заголовком «Предупреждение повторной госпитализации подростков и юношества» была опубликована в журнале «Family Process», т. 20, июнь 1980.

Клу Маданес

Мэриленд, ноябрь 1980

1. ИЗМЕРЕНИЯ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ

Двадцать лет назад в психотерапии был совершен знаменательный шаг, который существенно изменил общую ее картину, сложившуюся к тому времени: семья как целостность стала для терапевтов предметом непосредственного наблюдения и изучения. За минувшие годы выкристаллизовались те измерения семейной терапии, которые и сегодня используются в разных ее школах. Еще недавно противоречия между семейными терапевтами ощущались не так резко, как, скажем, между семейной ориентацией и индивидуальной. Ныне «индивидуальную» терапию можно рассматривать как такой способ вмешательства в семью, при котором терапевт работает с одним из ее членов, оставляя без внимания остальных. Кроме того, стало очевидно, что терапия достигает больших результатов, если клиент остается в естественных для него условиях жизни, и, напротив, многое теряет, когда человек «изымается» из привычной среды и рассматривается в изоляции от тех близких ему людей, рядом с которыми протекает его повседневная жизнь. Таковы те предпосылки, которые привели к нововведениям в терапии, востребовав новое объяснение психологических проблем.

Можно утверждать, что сегодня терапевты пришли к относительному согласию, наблюдая подлинную для терапии проблему не столько в самом человеке, сколько в социальной ситуации человека. Что же касается подходов к данной проблеме, то здесь царит в полном смысле слова разнобой. Некоторые терапевты, чьи профессиональные интересы связаны с семьей, по-прежнему придерживаются традиционной медицинской модели, ориентированной на работу с пациентом-индивидом, в то время как другие решительно отвергают подобную форму терапии. Одни используют подход, основанный на теории научения, другие и слышать о нем не желают. Многие семейные терапевты используют интерпретацию, тогда как другие отдают предпочтение директивным предписаниям, исключающим всякое обсуждение. Можно привести такой пример. Мужчина средних лет обратился к терапевту с жалобой на депрессию и овладевшее им чувство апатии. Бухгалтер по профессии, он утратил к работе всякий интерес и в течение последних пяти лет даже не платил налоги. В то же время состояние дел продолжает беспокоить его. Ему хотелось бы довести до конца все, что он забросил на полпути, но депрессия не позволяет сделать и шага. Терапевты разных школ скорее всего разошлись бы в понимании проблемы и в стратегии предлагаемых терапевтических решений. Одни наверняка подчеркнули бы наличие у данного пациента органических нарушений или эндогенной депрессии, которая основана на детских переживаниях, связанных со значимыми фигурами прошлого: именно поэтому он не в состоянии предстать перед финансовым управлением, невзирая на страшное давление, оказываемое на него коллегами и клиентами. Другие стали бы утверждать: всему причиной – отношения с женой или какими-либо иными ближайшими родственниками, требующими от нашего пациента только одного – социальных достижений и удачливости в работе. Столь контрастирующие точки зрения отражают различия во взглядах на то, что же может рассматриваться в качестве проблемы в терапии – личность или ситуация?

Ниже приводятся те измерения, которыми определяются расхождения между терапевтами, а также основанные на этих расхождениях подходы к семейной терапии. Данные измерения затрагивают не столько природу проблем, сколько аспекты терапии, имеющие отношение к теории изменения.

Прошлое в противовес настоящему. Это одно из главных измерений, вызывающее наибольшие разногласия в цехе семейной терапии. Оно касается выбора: где должен ставиться акцент – на прошлом или настоящем клиента. В психодинамической теории, например, уже состоялся переход от традиционной идеи, усматривающей основу симптома в специфической травме, пережитой пациентом в его прошлом, к более сложной теории, включающей в себя категорию внутренних объектов, а также процессы проекции и интроекции. Терапевты, представляющие поведенческую школу, также пережили подобную трансформацию. Вместо того, чтобы видеть причину актуальной поведенческой проблемы в специфическом травматическом событии, они стали склоняться к мнению, что подкрепление в настоящем – важнейший фактор, обеспечивающий континуальность проблемного поведения. Если согласиться с мыслью, что именно текущая ситуация является причиной проблемы, то необходимость в анализе травм прошлого, как релевантной терапии объяснительной схеме, пропадает. Крайняя позиция в сфере данного измерения: только настоящее обусловливает проблему; прошлое не играет существенной роли и может быть оставлено вне рассмотрения.

Интерпретация в противовес действию. Что бы ни служило причиной проблемы, перед психотерапевтом всегда стоит вопрос: что он с ней должен делать. Терапевты, усматривающие причинную связь проблемы с прошлым, связывают эффект изменения с изучением и интерпретацией прошлого. Под этим углом зрения, если человек, воскрешая в памяти свои давние отношения с отцом, придет с помощью терапевта к их более глубокому пониманию, он совершенно по-другому будет вести себя и со своим работодателем. Те же, кто видит причину проблемы в настоящем, считая вместе с тем самопознание решающим фактором изменения, скорее всего постараются растолковать человеку, как он в действительности себя ведет. Возможно, они раскроют клиенту глаза на то, что он провоцирует своего нанимателя, тем самым порождая трудности и конфликты в их взаимоотношениях. Но есть среди терапевтов и такие, кто, также находя корень проблемы в настоящем, с достаточным скепсисом относятся к вере в преобразующую силу понимания и поэтому исключают интерпретацию из арсенала своих технических средств. Так, экспериентальные терапевты в аналогичной ситуации постараются создать для человека новый опыт в форме проигрывания и в дальнейшем обсудят в группе, как следует держаться с работодателем. Более директивные терапевты, к числу которых можно отнести представителей поведенческой, а также стратегической семейной школ, предложат способы, которые человек должен использовать в отношениях с реальным, а не симулированным, или воображаемым, работодателем. Экспериентальные терапевты, как правило, обеспечивают новый опыт в рамках семейного интервью, тогда как директивные склонны требовать новых форм поведения за рамками интервью, в реальной жизни человека.

Рост в противовес решению проблемы. Существенно разделяет терапевтов и представление о целях терапии. Кое-кто убежден, что терапия должна решать проблему, предлагаемую клиентом, и если данная проблема в конечном итоге так и остается неразрешенной, работу терапевта нельзя считать результативной, даже если она привела к каким-либо иным изменениям. Другие, хотя им, конечно, тоже приятно, если представленная проблема приходит к благополучному разрешению, все же не считают это своей основной целью, связывая последнюю главным образом с ростом и развитием личности. Семейные терапевты также не едины в этом отношении: одни из них фокусируются на существующей у клиентов проблеме, другие – на представлениях о внутреннем росте человека и развитии семьи как целостности. Терапевты, придерживающиеся психодинамического и экспериентального направлений, склонны подчеркивать значение развития и роста, в то время как поведенческие терапевты – представленную проблему.

Метод в противовес специфическому подходу к каждой отдельной проблеме. Когда терапевты консолидируются в некую школу, подобный шаг, как правило, сопровождается тенденцией создавать особый метод работы. Это означает, что в каждом случае, независимо от специфики проблемы, используется один и тот же стандартный ряд процедур и соответствующих техник. Так, терапевты психодинамического направления всегда прибегают к интерпретации, а экспериентального – к специфическим упражнениям, рассчитанным на индивида или группу. Другие терапевты избегают стандартных методов, придумывая особого рода задания или процедуры для каждого человека и каждой новой проблемы. Они исходят из убеждения, что даже одинаковая, на первый взгляд, ситуация в жизни разных людей не может быть совершенно идентичной и что люди не поддаются классификации на типы, к каждому из которых может быть применена специфическая техника. Например, если подросток ворует, терапевт, ориентированный методически, прибегнет к своему традиционному «методу». Он всегда может обсудить проблему с подростком индивидуально, наблюдать его в группе или встречаться с ним в кругу его семьи. Терапевт, ориентированный на решение проблемы, в аналогичном случае будет встречаться с подростком и всей его семьей, с его братьями-сестрами или с ним лично, а то и нагрянет в школу, где тот учится. Терапевты, методически ориентированные, как правило, продолжают применять свой неизменный метод даже тогда, когда он явно не срабатывает, в отличие от проблемно-ориентированных, без сожаления меняющих способы действий, если те не приводят к успеху. Иначе говоря, методически ориентированный терапевт будет, например, продолжать интерпретировать или интервьюировать только подростка и его родителей, даже если на это у него уйдет не один месяц безуспешной работы. Проблемно-ориентированный терапевт в случае неуспеха отойдет от интерпретаций и постарается тщательно продумать, например, поведенческую схему позитивного подкрепления. Он не станет продолжать встречи с нуклеарной семьей, если обнаружится их бесполезность, а предпочтет разговор с подростком с глазу на глаз или сессию с расширенной семьей.

Единица из одного, двух, трех и более людей. Если говорить об измерении, которое более всего определяет особенности индивидуального терапевта и его отличие от семейного, это, конечно, понятие единицы как носителя проблемы: является ли единицей один человек, двое или даже трое, а, возможно, и более? По определению, в психодинамической терапии в качестве единицы выступает только один человек, ввиду направленности на работу с индивидуальной психикой. В данном случае терапевт центрируется на чувствах, мыслях, особенностях восприятия и поведения этого человека. Став семейным терапевтом и не изменив своей приверженности к фокусу на отдельном пациенте, такого рода специалист склонен акцентировать чувства каждого члена семьи, которые те испытывают по отношению друг к другу, или представления каждого о том, как он уживается с остальными.

В тех случаях, когда в качестве единицы начинают выступать двое или более, акцент смещается на существующие между ними отношения. Даже психиатрическая проблема постигается на языке неявного соглашения, существующего по крайней мере между двумя людьми. Например, если некто страдает депрессией и не в состоянии трудиться, то терапевт, который за единицу принимает индивида, будет стараться понять этого человека и помочь ему в терминах его чувств, восприятия и поведения. Терапевт, который в качестве единицы мыслит двух людей, станет исходить из гипотезы, что неспособность мужа к работе каким-то образом связана с женой. Для него единицей является супружеская пара – муж и жена – поскольку проблема, по его мнению, составляет часть супружеской ситуации.

Некоторые терапевты мыслят единицами, включающими трех и даже более человек. В подобных случаях можно думать о наличии коалиций или хотя бы коалиции, а также о присущей ей внутренней иерархической структуре. Например, мужчина, охваченный депрессией и неспособный продолжать работать, гипотетически мыслится как состоящий в коалиции с матерью против собственной жены.

Решающее значение принадлежит здесь не тому, сколько человек реально вовлечено в проблему или в каком количестве они представлены в интервью. Важно, как и в какой совокупности они соединяются в представлении терапевта о проблеме. Семья, включающая восемь домочадцев, мыслится как конгломерат из восьми индивидов, как четыре диады или как ряд «треугольников».

Равенство в противовес иерархии. В тех случаях, когда центром внимания становятся индивид и группа не связанных между собой людей, все участники рассматриваются как обладатели равного статуса. Когда же мы имеем дело с семьей или с какой-либо другой естественной группой, неизбежно напрашивается вывод об иерархии, поскольку ее участники не равны. Их статус различен и изменяется под влиянием таких факторов, как возраст, авторитетность, ответственность, контроль капитала. Терапевты, считающие единицей своего воздействия индивида, обычно склонны лечить семью как группу индивидов, каждый из которых обладает равным статусом. И детям, и родителям разрешается на равных основаниях критиковать друг друга, всем предоставляется одинаковое право устанавливать в семье правила. Те же терапевты, в представлении которых единица – это целостность, соединяющая по крайней мере трех лиц, обычно не упускают из своего поля зрения такие стороны семейной реальности, как статус каждого члена семьи, а, значит, и распределение власти в ней. Они отдают дань уважения границам между поколениями, установленным как раз на том основании, что дети, родители и прародители наделяются разными правами и степенью ответственности.

Аналогическое в противовес дигитальному. Существуют два класса коммуникативных высказываний, один из которых основан на аналогии (аналогическое высказывание), другой – на принципе дигитальности (расчлененность, разрядность). Этим необычным прилагательным описывается любой процесс, дискретный по своей природе. Самая известная дигитальная система коммуникаций – язык. В дигитальной коммуникации каждое высказывание имеет только одного референта, привязано только к одному логическому типу и состоит из строго определенных условных обозначений (Bateson & Jackson, 1968). Слово chair («стул»), к примеру, не несет в себе сходства с тем специфическим предметом, который оно обозначает, и не имеет иного значения, кроме буквального: обозначение определенного предмета мебели. С точки зрения дигитальной коммуникации, зубная боль есть боль в зубе и ничего кроме этого.

Высказывание, основанное на аналогии, связано не с одним референтом, а с некоторым их количеством. Помимо этого, оно содержит в себе сходство с тем объектом, которое обозначает. Выражение clenched fist («cжатый кулак») является знаком определенного типа поведения и в то же время непосредственно его составной частью, т.е. проявлением такого поведения, его формой (Bateson & Jackson, 1968).

В противоположность дигитальной коммуникации, аналогическая может выражать явления, разнящиеся по степени своей значительности. Например, громкий плач, потоки слез, орошающие одежду, обычай рвать волосы у себя на голове и биться головой о стену – аналогичные действия, которые в рамках культуры выражают разные степени отчаяния и горя. Основанное на аналогии сообщение наделяется некоторым смыслом только в том случае, если в расчет принимается контекст других сообщений. Под углом зрения аналогической коммуникации, зубная боль – это не только боль в зубе. Она может также служить выражением неприязни, способом уклониться от исполнения неприятной работы или требованием сочувствия и внимания. Смысл, приписываемый зубной боли как аналогическому посланию, будет зависеть от ситуации и контекста других посланий, в ряду которых оно возникло.

Симптоматическое поведение описывается на языке как дигитальной, так и аналогической коммуникации. О головной боли, например, можно сообщить буквально: как о событии, не имеющем иного референта, кроме боли в голове. Таков дигитальный способ описания. Но человеческое поведение может быть представлено более объемно, если согласиться, что любое наше действие или проявление способно иметь больше одного референта. Например, когда клиент жалуется терапевту на головную боль, он сообщает ему не только о физической боли. С этой точки зрения, поведение всегда является коммуникацией на множестве уровней. Когда в высказывании угадывается скрытый подтекст, то наряду с сообщением возникает план распоряжения или управления. Вернемся к нашему примеру. Жалоба супруги «У меня болит голова» в данном случае служит не просто указанием на определенное физиологическое состояние, но является и бесконфликтным способом, позволяющим ей уклониться от сексуальных отношений с мужем либо принудить его заняться детьми.

Некоторые терапевтические школы руководствуются теорией, согласно которой не имеет значения, в какой именно форме проявляются нарушения поведения (в виде психосоматических расстройств, страхов или антисоциальных действий), поскольку они прежде всего представляют собой метафорическое выражение тех трудностей, которыми отмечена жизненная ситуация человека. Другие школы придерживаются убеждения, что с симптомом лучше всего работать как с поведением, у которого нет никаких иных референтов, кроме предваряющего его стимула или вызванной им ответной реакции. Иначе говоря, бихевиоральные терапевты, полагающие, что у симптома есть только один референт, существенно расходятся с терапевтами, стремящимися в симптоме распознать сообщение о жизненной ситуации личности и поэтому, кроме буквального его значения, видят в нем какую-то еще очень важную связь.

Прямота, непосредственность в противовес нарочитой парадоксальности. Многие терапевты прибегают в своей работе к прямым, однозначным интервенциям, предполагая, что цель и смысл их будут приняты и возымеют то действие, на которое они изначально были рассчитаны. Другие отдают предпочтение парадоксальным воздействиям, назначение которых – спровоцировать изменение, вызывая у членов семьи что-то вроде возмущения и бунта против терапевта. Коммуникация парадоксальна, когда она включает два послания, конфликтно соотносящиеся друг с другом. Высказывания типа «Будь спонтанным», «Не будь таким послушным» или «Я хочу, чтобы ты доминировал» – типичные парадоксы, сплошь и рядом встречающиеся в человеческих отношениях (Haley, 1963). Они парадоксальны, так как если адресат, к которому эти призывы обращены, следует содержащимся в них требованиям, он нарушает самый дух требования. Парадокс возникает, когда на разных уровнях абстракции одна установка, или директива, соотносится с другой противоречивым образом, тем самым взаимно отменяя друг друга.

Это предполагает (Haley, 1963), что терапия как таковая содержит в себе парадокс, и то, что производит изменение, является парадоксом, включенным в терапию. Психоаналитический метод, например, парадоксален в том смысле, что терапевт старается воздействовать на пациента столь незначительно, насколько только позволяют рамки отношений, единственная цель которых – воздействие на пациента. Но хотя элементы парадоксальности и присущи терапии в целом, различные ее школы отличаются друг от друга тем, насколько преднамеренно и в то же время органично они прибегают к парадоксальным техникам.

Среди терапевтов, целенаправленно использующих парадоксальные предписания, основания, из которых они при этом исходят, варьируются столь же широко, как и понимание того, что является причиной изменений. И, тем не менее, с уверенностью можно сказать, что все они применяют одну, главную парадоксальную технику: в рамках контекста, вынуждающего пациента искать психологическую помощь, терапевт просит усилить то поведение, которое пациенту хотелось бы изменить, и, принимая принудительную, насильственную природу проявлений данного поведения, предлагает воспроизводить его на добровольных началах.