Текст книги "Никогда Никогда"

3. Чарли

Этот парень – Сайлас – берет меня за руку, будто давнюю знакомую, и тащит за собой, как маленького ребенка. Так я себя и чувствую – маленькой девочкой в большом-пребольшом мире. Я ничего не понимаю и уж точно ничего не узнаю. Пока он ведет меня по низким коридорам какой-то неизвестной школы, я могу думать только о своем обмороке: рухнула, как девица в бедственном положении! Да еще и на полу в мужском туалете. Мерзость какая! Я пересматриваю свои приоритеты, диву даваясь, как можно думать о таких мелочах, когда у нас определенно есть проблемы и посерьезней. Мы выходим на солнце, и я прикрываю глаза свободной рукой, пока Сайлас нервно достает ключи из заднего кармана. Затем поднимает их над головой и делает ими круг, нажимая кнопку сигнализации на брелоке. Из дальнего угла парковки доносится вой сирены.

Мы бежим на звук, шлепая обувью по бетонному полу, будто за нами гонятся по пятам. Возможно, так и есть. Машина оказывается джипом. Впечатляет, учитывая, что она возвышается над остальными автомобилями, делая их мелкими и незначительными. «Лэнд Ровер». Либо Сайлас катается на машине отца, либо купается в его деньгах. А может, у него и нет отца. Он все равно не сможет мне сказать. Откуда я вообще знаю, сколько стоит такая машина? Я помню, как все устроено: машины, правила дорожного движения, президентов, но не кто я такая.

Он открывает передо мной дверь, оглядываясь на школу, и я сажусь с твердым ощущением, что меня разыгрывают. Вдруг он ответственен за происходящее? Например, дал мне что-то, из-за чего я временно потеряла память, а теперь ведет свою игру.

– Это по-настоящему? – спрашиваю я, замерев над передним сиденьем. – Ты не знаешь, кто ты?

– Не знаю.

Я ему верю. Частично. Устраиваюсь удобней на сиденье.

Сайлас еще с секунду всматривается мне в глаза, а затем захлопывает дверцу и идет к водительскому месту. Я пожевываю палец, пока он залезает внутрь и, нажав кнопку, заводит машину.

– Откуда ты знаешь, как это делается? – спрашиваю я.

– Что?

– Как завести машину без ключа.

– Я… не знаю.

Я наблюдаю за его лицом, пока мы выезжаем с парковки. Он часто моргает, еще раз на меня косится и облизывает нижнюю губу. Остановившись на светофоре, находит кнопку «ДОМ» на навигаторе и нажимает ее. Поразительно, что он до такого додумался.

– Изменения в маршруте, – говорит женский голос. Мне хочется психануть, выпрыгнуть из едущей машины и бежать, как испуганный олень. Как же мне страшно…

У него большой дом. Во дворе нет машин; двигатель тихо урчит, пока мы ждем у тротуара.

– Ты уверен, что это твой? – спрашиваю я.

Парень пожимает плечами.

– Не похоже, что дома кто-то есть. Пойдем?

Я киваю. Я проголодалась, хотя и не должна была. Мне хочется зайти внутрь и что-нибудь съесть, может, изучить наши симптомы и проверить, не могли ли мы случайно вступить в контакт с какой-то пожирающей мозг бактерией, похитившей нашу память. В таком доме обязательно должно быть несколько ноутбуков. Сайлас сворачивает во двор и паркуется. Мы робко выходим, оглядываясь на кусты и деревья, будто они вот-вот возьмут и оживут. Он находит ключи от двери. Я изучаю его, пока жду позади. С такой одеждой и прической он похож на крутого беззаботного парня, но его поза выдает, что ему отнюдь не весело. От него также пахнет улицей: травой, сосной и насыщенным грунтовым ароматом. Сайлас собирается повернуть ручку.

– Стой!

Он медленно оборачивается, несмотря на мой повышенный тон.

– Что, если внутри кто-то есть?

Парень ухмыляется или, возможно, гримасничает.

– Может, хоть они нам расскажут, что происходит…

Тогда мы заходим. Замираем на минуту, оглядывая помещение. Я прячусь за Сайласом, как трусиха. Мне не холодно, но я дрожу. Все здесь такое внушительное и тяжелое – мебель, воздух, мой рюкзак, мертвым грузом висящий на плече. Сайлас проходит вперед. Я хватаюсь за его рубашку, и мы переходим из прихожей в гостиную. Так и бродим по комнатам, останавливаясь, чтобы изучить фотографии на стенах. Двое улыбающихся загорелых родителей обнимают двух улыбающихся темноволосых мальчишек – на заднем плане журчит океан.

– У тебя есть младший брат, – говорю я. – Ты знал об этом?

Он качает головой. Чем старше на фотографиях братья, тем реже улыбаются. У них полно прыщей и пластинки на зубах, а родители перестарались в попытке изобразить радостный вид, прижимая к себе напряженных деток. Мы переходим в спальни, затем в ванные комнаты. Рассматриваем книги, читаем этикетки на коричневых пузырьках из аптечки. Его мама украсила интерьер засушенными цветами; они вжаты между книгами на ее тумбочке, в комоде и выставлены на полках в родительской спальне. Я касаюсь каждого цветка, нашептывая под нос названия. Я помню их все. По какой-то причине это вызывает у меня хохот. Сайлас резко останавливается, зайдя в комнату мамы с папой и обнаружив меня согнувшейся от смеха.

– Прости. Так, нахлынуло…

– Что нахлынуло?

– Я вдруг поняла, что забыла абсолютно все о себе, но помню, как выглядит гиацинт.

Он кивает:

– Да. – Затем смотрит на свои руки и морщит лоб. – Думаешь, нам стоит кому-нибудь рассказать? Может, поехать в больницу?

– Думаешь, нам поверят? – спрашиваю я. Мы смотрим друг на друга с мгновение. Я подавляю желание вновь поинтересоваться, не шутит ли он надо мной. Это не прикол. Слишком уж все реально.

Дальше мы перемещаемся в кабинет отца и начинаем копаться в бумагах и рыскать в ящиках. Но в них нет ничего, что могло бы подсказать, почему мы такие, ничего необычного. Я исподтишка наблюдаю за Сайласом. Если это розыгрыш, то он очень хороший актер. «Может, это эксперимент?» – думаю я. Может, я часть каких-то психологических государственных опытов и проснусь в лаборатории? Сайлас тоже за мной наблюдает. Я вижу, как он проходится по мне взглядом, размышляя… оценивая. Мы почти не разговариваем. Одни «Посмотри сюда» да «Думаешь, это важно?».

Мы незнакомцы и не особо можем поддержать беседу.

В последнюю очередь мы заходим в комнату Сайласа. Он сжимает мою руку, но я не возражаю, поскольку вновь чувствую головокружение. Первым делом отмечаю нашу фотографию на столе. На мне – короткая пачка с леопардовым принтом и черные ангельские крылья, элегантно расправленные за спиной. На глазах густые блестящие накладные ресницы. Сайлас одет во все белое и тоже с крыльями. Выглядит неплохо. Добро против зла. Может, мы увлекались ролевыми играми? Он смотрит на меня и поднимает брови.

– Неудачный выбор костюмчика, – я пожимаю плечами. Сайлас улыбается, и мы направляемся в другую часть комнаты.

Я поднимаю взгляд на стену, где в рамках висят фотографии людей: привалившийся к стене бездомный мужчина, укутанный в одеяло; женщина, сидящая на скамейке и рыдающая в ладони. Цыганка, сжимающая собственное горло, глядя в объектив пустыми глазами. Фотографии мрачные. Они вызывают желание отвернуться, устыдиться. Не понимаю, зачем кому-то снимать такие грустные картины, да еще и вешать их на стены, чтобы ежедневно смотреть на них.

Затем я поворачиваюсь и вижу дорогую камеру на столе. Та занимает почетное место на стопке лакированных альбомов. Оглядываюсь на Сайласа, тоже разглядывающего фотографии. Художник. Это его работы? Он пытается их узнать? Спрашивать бессмысленно. Я двигаюсь дальше, смотрю на одежду, заглядываю в ящики дорогого стола из красного дерева.

Я так устала. Только собираюсь сесть в кресло, как Сайлас живо подзывает меня к себе:

– Посмотри сюда.

Я медленно встаю и подхожу к нему. Он смотрит на незаправленную кровать. Он выглядит возбужденным… шокированным. Я прослеживаю за его взглядом и смотрю на простыни. Моя кровь стынет в жилах.

– О господи!

4. Сайлас

Я откидываю одеяло, чтобы лучше рассмотреть бардак у подножья кровати. К простыне прилипли засохшие комки грязи. Они отпадают и откатываются в сторону, когда я натягиваю ткань.

– Это… – Чарли замолкает и забирает одеяло у меня из рук, чтобы внимательнее посмотреть на простыню. – Это кровь?!

Мой взгляд падает к изголовью кровати. Рядом с подушкой размазанный отпечаток руки. Тут же смотрю на свои ладони.

Ничего. Ни следа крови и грязи.

Я присаживаюсь у кровати и прижимаю ладонь к отпечатку на матрасе. Подходит идеально. Или неидеально, в зависимости от того, как на него посмотреть. Оглядываюсь на Чарли, но она отводит глаза, будто не хочет знать, мне ли он принадлежит. Тот факт, что он мой, только добавляет вопросы в нашу корзинку. На данный момент их так много, что кажется, словно их кучка вскоре рассыпется и закопает нас под чем угодно, кроме ответов.

– Наверное, это моя кровь, – говорю я ей. Или себе. Пытаюсь отмахнуться от мыслей, наверняка формирующихся в ее голове. – Я мог где-то упасть прошлой ночью.

Впечатление, будто я ищу оправдания другому человеку. Другу, например. Этому Сайласу. Кому-то, кто определенно не я.

– Где ты был вчера?

Это риторический вопрос, просто мысли вслух. Я беру простыню с одеялом и расправляю их на кровати, чтобы спрятать грязь. Улики. Подсказки. Что бы это ни было, я просто хочу их скрыть.

– Что это значит? – спрашивает Чарли, поворачиваясь ко мне лицом. В ее руке лист бумаги. Я подхожу ближе и забираю его из рук девушки. Похоже, лист часто складывали, в центре начала образовываться небольшая дырочка. На нем написано: «Никогда не останавливайся. Никогда не забывай».

Я роняю лист на стол, желая от него избавиться. Он тоже кажется уликой. Не хочу к нему прикасаться.

– Понятия не имею.

Мне нужна вода. Только ее вкус я и помню. Может, потому что она безвкусна.

– Это ты написал? – требовательно интересуется Чарли.

– Откуда я могу знать? – Мне не нравится собственный тон. Раздраженный. Не хочу, чтобы она думала, будто раздражает меня.

Чарли поворачивается и медленно подходит к своему рюкзачку. Копается внутри и достает ручку, затем возвращается и сует ее мне в руки:

– Скопируй надпись.

А она любит командовать. Я смотрю на ручку, перекатывая ее между пальцами. Провожу по рельефным буквам, напечатанным сбоку.

ФИНАНСОВАЯ КОМПАНИЯ

ВИНВУД-НЭШ

– Посмотрим, твой ли это почерк, – говорит она. Переворачивает листок чистой стороной и подталкивает ко мне. Я смотрю ей в глаза и тону в них. Затем злюсь на себя.

Ну почему ей такие умные мысли приходят первой?! Беру ручку в правую руку. Как-то неудобно. Меняю на левую – идеально. Я левша.

Пишу слова по памяти и снова переворачиваю листок, дав Чарли присмотреться к почерку.

Он другой. Мои буквы острые и узкие. На листке – широкие и неаккуратные. Она берет ручку и переписывает слова.

Прямое попадание! Мы оба молча смотрим на бумагу, не зная, значит ли это что-нибудь. Возможно, ничего. Возможно, все. Как и грязь на моей простыне. Как и кровавый отпечаток на матрасе. Как и факт, что мы помним банальные вещи, но не людей. Моя одежда, цвет ее лака, фото на стене, часы над дверью, полупустой стакан воды и камера на столе. Я поворачиваюсь, поглощая взглядом предметы. Все они могут что-то значить.

Или абсолютно ничего.

Не знаю, какую информацию мне стоит отсеивать, а какую запоминать. Может, если я засну, то завтра проснусь совершенно нормальным человеком?

– Я проголодалась, – говорит Чарли.

Она наблюдает за мной; волосы закрывают мне полный обзор на ее лицо. Она до неприличия красива. Не уверен, что должен оценивать ее по таким параметрам. Все в ней пленит, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна Матушка-природа, но мы все равно не можем отвести глаз. Чарли – разруха, появившаяся в результате торнадо.

Откуда я это знаю?

У нее расчетливый взгляд. Я хочу схватить камеру и запечатлеть его. Что-то крутится у меня в животе, как ленточный клубок, и я не уверен: это от голода, нервов или от стоящей передо мной девушки?

– Пошли вниз, – говорю я. Затем тянусь за рюкзачком и отдаю его ей. С комода беру камеру. – Поедим, пока будем рассматривать наши пожитки.

Она проходит вперед, замирая у каждой фотографии между моей комнатой и лестницей. По пути проводит пальцами по моему лицу на каждом портрете. Только зря время теряет. Кто бы ни был на этих фото, это не я.

Вскоре мы доходим до последней ступеньки, и наши барабанные перепонки чуть не лопаются от громкого крика. Чарли резко замирает, и я врезаюсь ей в спину. Крик издала женщина, стоящая в проходе на кухню.

Ее глаза округлены, она переводит взгляд с меня на Чарли. Рукой хватается за сердце и вздыхает с облегчением.

Ее не было на фотографиях. Полненькая пожилая женщина лет шестидесяти. На ней фартук с надписью: «Я готовлю шедевры на закуску».

Ее волосы убраны назад, но она сдувает выскользнувшие седые пряди, вздыхая и пытаясь успокоиться.

– Господи, Сайлас! Ты напугал меня до полусмерти! – Женщина поворачивается и идет на кухню. – Вам двоим лучше бы вернуться в школу, пока твой папа не узнал. Я тебя покрывать не стану!

Чарли все еще не двигается с места, поэтому я опускаю руку ей на поясницу и подталкиваю вперед. Она оглядывается через плечо:

– Ты знаешь…

Я качаю головой, перебивая ее вопрос. Она хотела спросить, знаю ли я эту женщину. Ответ: нет. Она мне незнакома, Чарли мне незнакома, семья с портретов мне незнакома.

Но в руках у меня вполне знакомый фотоаппарат. Я опускаю на него взгляд, гадая, как я могу помнить функции камеры, но не как их учил. Я знаю, как выставлять светочувствительность, выдержку, чтобы придать водопаду вид гладкого ручейка или сделать акцент на каждой капле воды. Эта камера может сфокусироваться на мельчайших деталях, как изгиб руки Чарли или ее ресницы, пока все остальное будет размытым. Каким-то образом я знаю особенности этой камеры лучше, чем голос родного младшего брата.

Надеваю ремешок на шею и опускаю камеру себе на грудь, следуя за Чарли на кухню. Она шагает очень целенаправленно. Я пришел к выводу, что у всего, что она делает, есть своя цель. Она не тратит времени попусту. Каждый ее шаг спланирован заранее. Каждое слово тщательно продумано. На что бы ни был направлен ее взгляд, она сосредоточивается на этом всеми силами, будто одними глазами может определить вкус, запах, звучание и текстуру предмета. А смотрит она на них только в том случае, если на то есть повод. Забудьте про пол, занавески, фотографии в коридоре, на которых меня нет. Чарли не обращает внимания на вещи, которые для нее бесполезны.

Именно поэтому я иду за ней, когда она направляется на кухню. Не знаю, правда, какова ее цель на сей раз… Либо вытрясти информацию из домохозяйки, либо поесть.

Чарли садится за огромный стол, отодвигает соседний стул и хлопает по нему, не глядя на меня. Я сажусь и ставлю перед собой фотоаппарат. Она кладет рюкзачок на столешницу и начинает открывать его.

– Эзра, я умираю с голоду. У вас есть что-нибудь из еды?

Я полностью поворачиваюсь к ней, но кажется, будто мой желудок вывалился куда-то на пол. Откуда она знает ее имя?

Чарли быстро качает головой.

– Расслабься, – шипит она. – Оно написано прямо здесь. – Чарли указывает на записку – список покупок, – лежащую перед нами. Это именной розовый блокнот с котятами внизу страницы. Вверху же написано: «Вещи, которые Эзре нужны прямо сеймяус».

Женщина закрывает ящик и поворачивается к Чарли:

– Что, аппетит нагнали, пока были наверху? Если вы не в курсе, в школе тоже подают обед, на котором вы должны присутствовать прямо сейчас.

– В смысле, сеймяус? – говорю я, не подумав. Чарли разражается смехом, и я следую ее примеру. Такое впечатление, будто кто-то наконец впустил воздух в комнату. Эзре шутка приходится не по вкусу, и она закатывает глаза. Интересно, был ли я веселым раньше? Я тоже улыбаюсь, потому что тот факт, что женщина не удивилась обращению к себе по имени, означает правоту Чарли.

Провожу рукой по затылку девушки. Она вздрагивает при касании, но тут же расслабляется, поняв, что это всего лишь часть игры. Мы влюблены, Чарли. Помнишь?

– Чарли плохо себя чувствовала. Я привез ее подремать, но она сегодня ничего не ела. – Улыбаюсь Эзре: – У тебя есть что-нибудь, чтобы моей девочке стало лучше? Суп или крекеры?

Выражение ее лица смягчается при проявлении знаков внимания. Эзра берет полотенце и закидывает себе на плечо.

– Вот что я тебе скажу, Чар. Как насчет моего фирменного сыра на гриле? Ты любила его раньше, когда приходила к нам в гости.

Мои руки замирают на ее шее. Раньше, когда приходила в гости? Мы переглядываемся, новые вопросы затуманивают наши глаза. Чарли кивает:

– Спасибо, Эзра.

Та закрывает холодильник бедром и начинает выкладывать продукты на столешнице. Масло. Майонез. Хлеб. Сыр. Еще сыр. Пармезан. Она ставит сковородку на плиту и зажигает конфорку.

– Тебе тоже приготовлю, Сайлас. Наверное, ты перенял что-то от Чарли, поскольку мы не готовили вместе с тех пор, как ты вырос. – Она хмыкает после своего комментария.

– Это почему?

Чарли пинает меня по ноге и прищуривается. Не стоило спрашивать.

Эзра отрезает кусочек масла ножом и размазывает его по хлебу.

– О, ну, знаешь. – Женщина пожимает плечами. – Мальчики взрослеют. Становятся мужчинами. Горничные перестают быть «тетей Эзрой» и возвращаются к привычной должности. – У нее грустный голос.

Я кривлюсь, мне не нравится узнавать себя с такой стороны. И я не хочу, чтобы Чарли узнавала меня с такой стороны.

Мой взгляд падает на камеру. Включаю ее. Чарли начинает рыться в рюкзаке, изучая предмет за предметом.

– Ой-ой.

Она держит телефон. Я заглядываю ей за плечо и смотрю на экран, пока она включает звук. У нее семь пропущенных звонков и еще больше сообщений, все от «мамы».

Она открывает последнее, пришедшее три минуты назад:

«У тебя три минуты, чтобы мне перезвонить».

* * *

Как-то я не задумывался о последствиях нашего побега из школы. Последствий от родителей, которых мы даже не помним.

– Нам пора, – говорю я.

Мы одновременно встаем. Чарли закидывает рюкзак на плечо, а я хватаю камеру.

– Подождите, – просит Эзра. – Первый сэндвич почти готов. – Она идет к холодильнику и достает две банки спрайта. – Это поможет от живота. – Вручает их мне, а затем оборачивает сэндвич салфетками. Чарли уже ждет у выхода. Только я собираюсь уйти, как Эзра сжимает мое запястье. Я поворачиваюсь к ней, и она переводит взгляд с меня на Чарли.

– Я рада, что она вернулась, – тихо говорит женщина. – Я так волновалась, как на вас повлияют отношения ваших отцов! Ты полюбил ее раньше, чем научился ходить!

Я пялюсь на нее, не зная, как расценить полученную информацию.

– Раньше, чем научился ходить?

Она улыбается, будто знает мой секрет. Я хочу его обратно.

– Сайлас! – зовет Чарли.

Я быстро улыбаюсь Эзре и иду к девушке. Стоит дойти до двери, как нас пугает пронзительный звонок, и телефон падает из рук на пол. Чарли наклоняется за ним.

– Это она! Что делать?

Я открываю дверь и спешно вывожу ее за локоть, затем поворачиваю лицом к себе. Доносится уже третий гудок.

– Тебе стоит ответить.

Чарли смотрит на телефон, крепко обхватывая его пальцами. Она не реагирует, потому я провожу пальцем по экрану, чтобы принять звонок. Она морщит носик и прожигает меня взглядом, поднося мобильный к уху:

– Алло?

Мы идем к машине, но я прислушиваюсь к обрывкам фраз, доносящимся из динамика: «Надо думать головой», и «прогуливать школу», и «как ты могла?». Слова продолжают литься потоком, пока мы не садимся в машину и не закрываем двери. Я завожу двигатель, и голос женщины затихает на пару секунд. Внезапно она начинает голосить через колонки в салоне. Блютуз. Я помню, что такое блютуз.

Ставлю наши напитки и сэндвич на центральную панель и выезжаю со двора. Чарли до сих пор не удалось ответить матери, и она закатывает глаза.

– Мама, – сухо говорит она в попытке перебить ее. – Мам, я уже еду домой. Сайлас отвезет меня на машине.

Следует долгая пауза, и почему-то ее мама куда более пугающая, когда не кричит через телефон. Снова заговорив, она растягивает звуки и делает акцент на каждом слове:

– Только не говори, что позволила этой семье купить тебе машину!

Мы переглядываемся, и Чарли чертыхается.

– Я… нет. Нет, в смысле, Сайлас везет меня домой. Буду через пару минут. – Чарли роется в телефоне, пытаясь вернуться к староватому экрану, чтобы завершить звонок. Я нажимаю нужную кнопку на руле и делаю это за нее.

Она плавно вздыхает, поворачиваясь лицом к окну. На нем появляется маленький запотевший кружок.

– Сайлас! – Чарли вздергивает бровь. – По-моему, моя мама та еще стерва.

Я смеюсь, но обнадеживающих слов не нахожу. Я с ней согласен.

Мы оба молчим с пару миль. Я мысленно повторяю свою короткую беседу с Эзрой. Эта сцена не выходит у меня из головы, а она мне даже не мать. Представить не могу, что сейчас чувствует Чарли после подобного-то разговора. Думаю, в глубине души мы оба надеялись, что, связавшись с близкими родственниками, сможем как-то вернуть нашу память. Судя по ее реакции, она совсем не узнала женщину, с которой говорила по телефону.

– У меня нет машины, – тихо произносит она. Я поворачиваю к ней голову. Чарли рисует крестик на запотевшем окне. – Мне семнадцать. Интересно, почему у меня нет машины?

Тут-то я вспоминаю, что все еще еду в направлении школы, а не туда, куда нужно.

– Ты случайно не знаешь, где живешь?

Чарли переводит на меня взгляд, и на секунду недоумение на ее лице сменяется пониманием. Поразительно, как быстро я научился вычислять ее эмоции в сравнении с этим утром. Ее глаза как открытая книга, и внезапно мне захотелось прочесть каждую страницу в ней.

Она достает кошелек из рюкзака и зачитывает адрес со своих водительских прав.

– Если остановишься, мы сможем вбить его в навигатор.

Я нажимаю кнопку включения.

– Эти машины производятся в Лондоне. Мне не нужно останавливаться, чтобы вбить адрес. – Я начинаю печатать номер улицы и чувствую на себе пристальный взгляд Чарли. Мне даже не нужно видеть ее глаз, чтобы знать – они полны подозрений.

Я качаю головой прежде, чем она успевает задать вопрос:

– Нет, я не знаю, откуда мне это известно.

Введя адрес, я разворачиваю машину и еду в направлении ее дома. Мы в семи милях от него. Чарли открывает банки газировки и делит сэндвич на половинки, вручая одну мне. Шесть миль проходят в молчании. Я хочу взять ее за руку и успокоить. Хочу сказать что-то обнадеживающее. Случись это вчера, уверен, я так бы и поступил, вне всяких сомнений. Но это случилось сегодня, и теперь мы с Чарли – незнакомцы.

На седьмой миле она говорит:

– Очень вкусный сыр. Передай мои похвалы Эзре.

Я притормаживаю. Еду медленнее позволенной скорости, пока мы не доезжаем до ее улицы, а затем сворачиваю и останавливаю машину. Мы смотрим через боковое окно на каждый дом. Они маленькие. Одноэтажные, с одним гаражом. Любой из них мог бы поместиться в моей кухне, и еще осталось бы место для готовки.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Чарли качает головой:

– Наверное, не стоит. Не похоже, что ты нравишься моей маме.

Ее правда. Хотел бы я знать, что имела в виду ее мама, когда говорила «эта семья». Или что подразумевала Эзра, упомянув наших отцов.

– По-моему, это он, – она указывает на дом в паре метров от нас. Я отпускаю педаль газа и плавно подкатываю к нему. Пока что это самый симпатичный дом на улице, и то только потому, что газон недавно подстригли, а краска на окнах еще не облупилась.

Машина едет все медленнее, пока окончательно не останавливается перед домом. Мы оба смотрим на него, молча обдумывая, насколько разные у нас жизни. Тем не менее наше неминуемое расставание на ночь волнует меня куда больше. Чарли служила прекрасным буфером между мной и реальностью.

– Сделай мне одолжение, – говорю я, паркуясь у тротуара. – Поищи мое имя в списке контактов. Я хочу найти свой телефон.

Она кивает и начинает просматривать имена. Проводит пальцем по экрану и подносит мобильный к уху, пожевывая нижнюю губу, чтобы скрыть улыбку.

Только я собираюсь спросить, чего она так развеселилась, как из панели доносится приглушенная мелодия. Я открываю бардачок и начинаю копаться, пока не нахожу мобильный. Посмотрев на экран, читаю имя контакта: Малышка Чарли.

Вот и ответ на мой вопрос. Наверное, я тоже как-то необычно подписан. Нажимаю «ответить» и подношу телефон к уху:

– Привет, малышка Чарли.

Она смеется, и звук доносится до меня дважды – через телефон и с соседнего сиденья.

– Боюсь, мы были чересчур слащавой парочкой, малыш Сайлас.

– Похоже на то. – Я провожу пальцем по рулю, ожидая ответа. Но она молчит. Все еще смотрит на незнакомый дом. – Позвони мне, как появится возможность, ладно?

– Хорошо.

– Может, у тебя был дневник? Поищи все, что сможет нам помочь.

– Хорошо, – повторяет Чарли.

Мы все еще прижимаем телефоны к уху. Не знаю, мешкает ли она потому, что боится заходить внутрь, или просто не хочет покидать единственного человека, понимающего ее ситуацию.

– Ты кому-нибудь расскажешь? – спрашиваю я.

Чарли отводит мобильный от уха и прекращает звонок.

– Не хочу, чтобы кто-то думал, будто я схожу с ума.

– Но это неправда. Иначе это бы не происходило с нами обоими.

Она поджимает губы в тонкую линию и легонько кивает, будто ее голова сделана из стекла.

– Именно. Случись это только со мной, можно было бы с уверенностью прийти к выводу, что я сумасшедшая. Но я не одна. Мы оба в этой ситуации, а значит, это что-то другое. И меня это пугает, Сайлас.

Чарли открывает дверь и выходит. Я опускаю окно; девушка скрещивает руки на груди и выдавливает улыбку, указывая через плечо на дом:

– Думаю, можно быть уверенным, что я не обнаружу внутри домработницу с тарелкой жареного сыра.

Я тоже натянуто улыбаюсь:

– Ты знаешь мой номер. Позвони, если понадобится тебя спасать.

Ее улыбка сменяется хмурым выражением лица:

– Дамочка в беде. – Чарли закатывает глаза и тянется в окно за рюкзаком. – Пожелай мне удачи, малыш Сайлас.

Ее ласковые слова так и сочатся сарказмом, и меня это задевает.