Текст книги "Кости сердца"

9

Черт, что за шум?!

Я зажимаю ухо ладонью, пытаясь закрыться от неприятного верещания, выдернувшего меня из сладкого сна. Приоткрываю глаза, отрываю голову от подушки, и звук становится громче. Выглядываю на улицу – там едва брезжит рассвет. Горизонт еще серый, как будто мир только готовится к пробуждению.

Со стоном откидываю одеяло и сажусь, чтобы установить источник шума. Кажется, он где-то на комоде. Плетусь туда.

Оказывается, верещит мой новый телефон. Я тру глаза, пытаясь проснуться, и вижу на экране время: 5:59 утра.

Сработал будильник. На экране горят два слова: «Полюбуйся рассветом».

И больше никаких пояснений.

Я выключаю будильник, и комната вновь погружается в тишину. Оглядываюсь на балконные двери.

Самсон.

Надеюсь, оно того стоит.

Беру с кровати плед, накидываю его на плечи, выхожу на улицу и смотрю на балкон Самсона. Там никого.

Сажусь в одно из кресел и закутываюсь в плед по самый подбородок. Смотрю на темный горизонт. На востоке из океана уже показался тончайший солнечный ломтик. На севере небо почти черное, его то и дело пронзают молнии. Похоже, надвигается шторм.

Я сижу на балконе и наблюдаю, как солнце медленно освещает полуостров. Слушаю шум набегающих на берег волн. Где-то вдали уже рокочет гром, а рядом кричат чайки.

На несколько минут я впадаю в транс. Поначалу восходящее солнце светило ярко, а теперь свет медленно гаснет. Гроза все ближе. Тучи поглощают любые проблески цвета и света; вскоре небо затягивает серая пелена.

Принимается дождь. У меня над головой навес, и ветер пока еще не очень лютует, поэтому я остаюсь снаружи и наблюдаю за природой: все начиналось так ярко и многообещающе, а прошло пятнадцать минут – и вот небо уже покрыто мглой.

Интересно, Самсон знал, что сегодня на рассвете будет гроза? Я кошусь на соседний дом и вижу его: он стоит с чашкой кофе в дверях, прислонившись к косяку, и смотрит не на дождь, не на океан и не на небо.

Он смотрит на меня.

От этого внутри пробуждается что-то такое, чего я совсем не ждала и не хотела. Секунду-другую я смотрю на него и гадаю: неужели он каждое утро поднимается так рано, чтобы посмотреть на рассвет? Или просто захотел узнать, как я поступлю с будильником, который он завел на моем телефоне?

Может, он в самом деле любит рассветы. Может, он один из тех немногих, для кого этот вид – не данность.

Тогда есть шанс, что у меня сложилось неправильное мнение о нем, что я поторопилась с выводами. А с другой стороны: какая разница, ошиблась я или нет? Мы с Самсоном явно не ладим, и вряд ли это изменится. Разве что одному из нас сделают пересадку личности.

Я отворачиваюсь и ухожу в дом. Залезаю обратно в постель.

Лучше побуду здесь.

10

Последние три дня я практически не высовывала нос из комнаты. Дождь и все пережитое за неделю отбили мне всякое желание выходить в мир. Кроме того, спальня потихоньку становится моим любимым местом, потому что здесь, в четырех стенах, я чувствую себя в безопасности. Могу сколько угодно любоваться океаном и смотреть телевизор (я разобралась, как это делается), а еще у меня собственная ванная комната.

Меня бы вполне устроила возможность просидеть тут до конца лета.

А вот всех остальных обитателей дома – вряд ли.

Отец заходил уже раз сто. Я сказала, что у меня трещит голова, дерет горло и больно говорить, поэтому теперь он просто заглядывает в комнату и спрашивает, как я себя чувствую.

Сара носит мне всякое: еду, воду, лекарства (в которых я на самом деле не нуждаюсь). Вчера она даже залезла ко мне в постель, и мы примерно час смотрели вместе «Нетфликс», а потом она убежала на свидание с Маркусом. Особо не разговаривали, но ее компания мне, как ни странно, понравилась.

От Сары исходит свет. А я иногда кажусь себе эдакой черной дырой, которая высасывает из окружающих все хорошее.

В эти дни я ловлю себя на том, что внимательно слежу за перемещениями Самсона – куда внимательней, чем хотелось бы. Не знаю, почему я так стремлюсь узнать его поближе. Тем не менее его распорядок дня меня интригует.

Я не отключила будильник, и совместное любование рассветом стало для нас своеобразным ритуалом. Самсон каждое утро выходит на балкон. Мы наблюдаем за пробуждением мира – поодиночке, но вместе. И всякий раз перед тем, как я возвращаюсь к себе, мы ненадолго встречаемся взглядами. Заговорить со мной он не пытается.

То ли с утра Самсону не до разговоров, то ли он просто любит смотреть на рассвет в тишине. Как бы то ни было, для меня эти утренние встречи становятся чем-то важным и сокровенным. Как будто мы каждый день видимся втайне от всех, от всего мира, пусть при этом и не говорим друг другу ни слова.

Потом я обычно снова ложусь спать, а Самсон уходит. Не знаю, куда его несет в такую рань, но дома он почти не бывает. А когда вечером возвращается, окна все равно остаются темными – свет горит только в той комнате, где он находится.

Похоже, он заранее себя вымуштровал. В его доме – судя по тому, что я вижу сквозь окна – царит безукоризненный порядок. Интересно, кто его отец? Раз Самсон идет в Военно-воздушную академию, может, у него и отец военный? Это объяснило бы, почему он так собран и спокоен, а в доме такая чистота.

Нет, надо занять голову чем-то другим, нельзя все время посвящать этим мыслям. Может, на работу устроиться? Чтобы не сидеть все лето в комнате…

Мысль о покупке волейбольной сетки и мяча тоже отчего-то не манит. Тренер уже выслал нам список тренировок, но я не открывала электронную почту. О волейболе почему-то даже думать не хочется. Последние пять лет я только спортом и жила. И проживу еще четыре.

Пожалуй, я заслужила месяц-другой отпуска.

Сегодня дожди прекратились и вышло солнце. Если притворяться больной четвертый день кряду, отец захочет показать меня врачу. Раз у меня больше нет причин оставаться в комнате, следует, наверное, все-таки выйти из дома и поискать работу. Вдруг какому-нибудь местному кафе требуется официантка – подкоплю себе денег на будущее…

Если честно, я все отдала бы за еще один день безделья и одиночества! Увы, он мне не светит: кто-то уже стучится в дверь.

– Это я, – говорит Сара. – Можно?

– Конечно!

Я сижу в кровати, прислонясь спиной к изголовью. Сара забирается на кровать и садится рядом. От нее пахнет корицей.

– Тебе полегче?

Киваю и вымученно улыбаюсь:

– Немного.

– Отлично. Дождь наконец перестал. Хочешь сегодня пойти на пляж?

– Не знаю. Думала временную работу поискать – хочу подкопить денег на колледж.

Сара смеется.

– Ну нет! Это твое последнее беззаботное лето – потом все, здравствуй, взрослая жизнь! Надо пользоваться возможностями. – Она поводит рукой вокруг.

Боже, она такая жизнерадостная. А я никак не выберусь из своего вчерашнего настроения. Между нами сейчас явный дисбаланс. Сара тоже это замечает: ее улыбка слегка вянет, и она прищуривается.

– Бейя, все нормально?

Я улыбаюсь, но как тяжело мне это дается! Не выдерживаю и вздыхаю.

– Да, просто… Для меня это все… странно.

– Что?

– Быть здесь.

– Ты хочешь вернуться домой?

– Нет.

Понять бы еще, где он теперь – мой дом? Я в каком-то странном переходном состоянии, и оно меня угнетает.

– Тебе грустно? – спрашивает Сара.

– Пожалуй.

– Я могу как-то помочь?

– Нет.

Она перекатывается на бок и подпирает голову ладонью.

– Надо срочно разгонять твою тоску. Наверное, она отчасти вызвана тем, что ты чувствуешь себя чужой в этом доме?

Киваю. Я действительно здесь чужая.

– Отчасти – да.

– Стало быть, мы должны подружиться – и как можно скорей! Давай получше друг друга узнаем. Задай мне пару вопросов.

Вообще-то я действительно хочу ее узнать. Откинув голову, пытаюсь придумать вопрос.

– Какие у тебя отношения с матерью?

– Отличные. Я ее очень люблю, она моя лучшая подруга.

Везет же!

– Где твой отец?

– В Далласе. Они развелись пять лет назад.

– Ты с ним видишься?

Сара кивает.

– Да. Он хороший. Во многом похож на твоего.

Я с трудом сдерживаю усмешку.

Выходит, у нее двое хороших родителей и один приемный отец, который успел узнать ее лучше, чем родную дочь. Надеюсь, она понимает, как ей повезло?

Сразу видно: Саре никогда не приходилось терпеть невзгоды и лишения. Она еще полна надежд.

– Худшее, что с тобой случалось в жизни? – спрашиваю я.

– Развод родителей.

– А лучшее?

Она широко улыбается.

– Маркус!

– Вы давно встречаетесь?

– На весенних каникулах познакомились.

– Так это совсем недавно!

– Ага. Но рано или поздно мы поженимся, клянусь!

– Не надо так.

– Не надо за него выходить? – уточняет Сара, перекатываясь на живот.

– Не надо клясться. Вы же только познакомились.

На ее лице вновь расцветает улыбка.

– Ну да, мы не прямо сейчас поженимся. Сперва выучимся. – Все еще мечтательно улыбаясь, она говорит: – Я даже перевелась в другой универ, чтобы быть к нему ближе.

– Он тоже учится?

– Да, на дизайнера одежды в Хьюстонском университете. Вторая специальность – коммерция.

– Он будет дизайнером одежды?

Сара кивает.

– Хочет создать собственный бренд – His-Panic.

– Так вот откуда эта надпись на футболке!

– Здорово придумал, правда? Он родом из Чьяпаса и планирует часть доходов – если они будут, конечно, – направлять на борьбу с бедностью в родном городе. У него уже пять тысяч подписчиков в Инсте.

– Это хорошо? Я не очень разбираюсь в социальных сетях.

– Ну, иметь пять тысяч подписчиков лучше, чем не иметь. – Сара садится в позу лотоса. Она ни секунды не сидит на месте, постоянно двигается – вот бы мне хоть половину ее энергии! – Можно вопрос?

Киваю.

– Я задала тебе уже штук десять, теперь твой черед.

– Что приносит тебе радость?

В ее глазах – неподдельный интерес.

Приходится отвернуться, чтобы Сара не прочла тот же интерес в моих собственных глазах. Ей-богу, понятия не имею, что меня радует. Самой бы узнать. С детства я только и делала, что выживала, а об остальном не больно-то задумывалась.

Я радовалась, когда могла нормально поесть. Когда получала зарплату в «Макдоналдсе». Когда мать вечером не приводила домой своих хахалей.

Не знаю, почему вопрос Сары вызвал во мне такую бурю эмоций, но с тех пор, как я сюда приехала, я впервые сознаю: всего, что радовало меня раньше, больше нет в моей жизни.

Так что же приносит мне радость?

– Не знаю. – Я выглядываю в окно, вижу океан, и меня охватывает удивительное спокойствие. – Пожалуй, океан.

– Так наслаждайся им, пока он рядом! Не устраивайся на работу. Вся жизнь впереди, еще успеешь поработать. Пусть это лето будет только для тебя. По-моему, ты имеешь полное право немного побыть эгоисткой.

Я киваю.

– Да, имею.

Сара улыбается и спрыгивает с кровати.

– Я обещала Маркусу сходить с ним на стрижку, а потом где-нибудь пообедать. Если хочешь, пойдем с нами.

– Нет, мне надо принять душ. Позже прогуляюсь.

Сара, пятясь, выходит из комнаты.

– Хорошо! Вернемся через пару часов. Не ужинай, сегодня готовим на пляже!

* * *

Сара упоминала, что изрядную часть полуострова Боливар занимает пляж, который местные прозвали «зоопарком». Автомобилям и гольф-карам разрешено парковаться прямо на песке, поэтому там всегда людно и весело.

Дом Сары тоже находится не в самом тихом местечке, но здесь и вполовину не так шумно, как в некоторых районах полуострова. Уже в паре миль от ее дома начинается совсем иной мир – и не факт, что лучший. Тут многое зависит от настроения. Сегодня громкая музыка и токсичная маскулинность точно не про меня.

Очутившись на людном пляже, я разворачиваюсь и иду назад. Натыкаюсь на двух парней – они стоят рядом со своим пикапом и дразнят котлетой бездомного пса. Он такой тощий, что ребра выпирают наружу. Я наблюдаю, как пес крадучись приближается к парням, будто уже знает, какую цену ему придется заплатить за еду.

Бедняга. Я отлично его понимаю.

– Давай, давай, – приговаривает один из парней, помахивая котлетой в воздухе. – Иди сюда!

Когда пес оказывается совсем близко, первый парень быстро отдергивает руку с котлетой, а второй встает над псом, зажимает его между коленей, натягивает ему на глаза повязку и отпускает его. Пес, шатаясь и ничего не видя, пытается уйти.

Я подлетаю к несчастному зверю – тот норовит содрать повязку лапой – и снимаю ее. Бросив на меня испуганный взгляд, пес убегает.

– Ты чего? – восклицает один из парней. – Прикольно же было!

Я швыряю им повязку.

– Тупые гады!

Пес кидается наутек. Я подхожу к первому парню, отбираю у него котлету и иду за собакой.

– Тварь! – бросает мне в спину кто-то из них.

Быстро шагаю в обратном направлении – подальше от толпы. Пес вроде бы побежал в эту сторону. Ага, вот он: притаился за голубым мусорным баком. Я медленно подхожу, останавливаюсь в нескольких футах от него и осторожно бросаю котлету на землю.

Пес обнюхивает ее и принимается есть, а я иду дальше, трясясь от злости. Иногда я совсем не понимаю людей. Это ужасно, потому что в такие минуты я желаю людям зла. Если бы на долю всего человечества выпало побольше страданий, если бы каждый испытал на своей шкуре то, что довелось пережить этому несчастному псу, люди сто раз подумали бы, прежде чем измываться над другими.

На полпути к дому до меня доходит, что пес увязался за мной. Наверное, подумал, что у меня должны быть еще котлеты.

Я останавливаюсь – и он останавливается.

Мы стоим и присматриваемся друг к дружке.

– У меня больше нет еды.

Я иду дальше, а пес бежит следом. Время от времени он на что-то отвлекается, потом опять находит меня и догоняет. Когда я подхожу к дому, он все еще идет за мной по пятам.

Вряд ли дома обрадуются такой грязной псине, но я могу вынести ему немного еды. Мы подходим к крыльцу, и я указываю пальцем на землю.

– Жди здесь.

Пес садится ровно там, куда я ему показала. Надо же, какой умный! И послушный.

Беру из холодильника несколько кусков индейки, наливаю миску воды и выношу все это на улицу. Сажусь на последнюю ступеньку и, пока пес ест, глажу его по голове. Не знаю, стоило ли его прикармливать – он ведь теперь не отвяжется, так и будет приходить. Но разве это плохо? Пожалуй, мне не повредит компания живого существа, которое меня не осуждает.

– Бейя!

При звуке моего имени пес мгновенно навостряет уши. Я озираюсь по сторонам, однако никого не вижу.

– Посмотри наверх!

Поднимаю глаза на дом во втором ряду по диагонали от нашего, за пустым участком на первой линии. На краю крыши стоит парень. Он так высоко забрался, что я даже не сразу признаю в нем Самсона.

Самсон машет рукой, и я вновь оглядываюсь по сторонам, как идиотка, – это мне? Кому же еще, дурочка, он ведь только что звал тебя по имени.

– Поднимайся!

Самсон без рубашки. Я моментально вскакиваю, чувствуя себя такой же жалкой и голодной, как этот пес.

Опускаю глаза на собаку.

– Я скоро вернусь. Жди тут.

Но пес не ждет – идет за мной через дорогу.

Я вхожу во двор дома, с крыши которого меня позвал Самсон. Он стоит опасно близко к краю и смотрит вниз.

– Поднимайся на крыльцо, заходи в дом, первая дверь налево – там лестница на крышу.

Его кожа поблескивает от пота, и я на секунду опускаю глаза, пытаясь понять, что делать дальше. До сих пор все наши попытки общения заканчивались не лучшим образом, так зачем мне опять подвергать себя этой муке?

– Я боюсь высоты! – задрав голову, громко говорю я.

Самсон смеется:

– Ничего ты не боишься, давай живо сюда.

Меня коробит от его самоуверенности – он говорит так, будто хорошо меня знает. Вообще-то Самсон прав: я почти ничего не боюсь. Велев псу ждать меня внизу (тот послушно садится на указанное место – вот ведь умная псина!), я поднимаюсь на крыльцо и подхожу к двери. Войти так или сперва постучать? На всякий случай стучу, но никто не открывает.

Видимо, Самсон тут один, иначе он вышел бы меня встретить.

Открываю дверь и оказываюсь в чужом доме – ощущения, если честно, странные. Быстро подхожу к двери слева. За ней обнаруживается лестница, которая ведет в небольшую застекленную круглую комнату наверху, похожую на фонарный зал маяка. Оттуда открывается панорамный вид на океан и полуостров.

Это просто потрясающе. По-моему, такая комната должна быть в каждом доме. Будь у меня подобное местечко, я каждый вечер приходила бы сюда почитать.

Одно из окон выходит прямо на крышу. Самсон уже открыл его нараспашку и ждет меня.

– Ух ты! – Я выглядываю на улицу.

Прежде чем выйти на крышу, я секунду-другую медлю – набираюсь храбрости. Нет, высоты я действительно не боюсь, но дом мало того что двухэтажный, так еще и стоит на сваях.

Самсон помогает мне выбраться и закрывает окно.

Я едва дышу: только теперь до меня в полной мере доходит, на какой мы высоте. Смотреть вниз очень страшно – и я не смотрю.

Отсюда все выглядит другим. По сравнению с этим домом остальные кажутся маленькими.

У ног Самсона лежит черепица и стоит ящик с инструментами.

– Это один из ваших домов?

– Нет, это дом Марджори, моей хорошей знакомой. Зашел ей крышу подлатать.

Крыша двухуровневая, второй уровень на пару футов выше первого. Самсон поднимается на второй и оттуда, подбоченившись, окидывает взглядом все вокруг.

– Давай ко мне.

Я тоже поднимаюсь, и он показывает пальцем в противоположную от океана сторону.

– Отсюда видно закат над заливом.

Смотрю туда. Небо по другую сторону полуострова охвачено огнем – красными, голубыми, фиолетовыми и розовыми всполохами.

– У Марджори самый высокий дом в округе. Весь полуостров видно!

Я медленно кружусь на месте, любуясь видом. В небе над заливом полыхают такие краски, что никаких фильтров не надо – и без того кажется, что это фильтр. Пляж тянется в обе стороны, насколько хватает глаз.

– Какая красота!

Самсон секунду-другую смотрит на закат, а потом спрыгивает на первый уровень крыши, опускается на колени рядом с ящиком для инструментов и начинает укладывать черепицу.

От того, с какой легкостью он передвигается по крыше – словно по земле ходит, – у меня голова идет кругом. Я сажусь.

– Это я и хотел тебе показать, – говорит Самсон. – Знаю, что рассветы тебе нравятся, а заката с такой высоты ты еще не видела.

– Сегодняшний рассвет меня чуть в депрессию не вогнал.

Он кивает – как будто отлично меня понял.

– Ага. Иногда от этой красоты так захватывает дух, что остальное вроде как меркнет на ее фоне.

Я молча наблюдаю за его работой. Он успевает закрепить плиток пять, пока небо не съедает весь свет. Самсон знает, что я на него смотрю, но на сей раз я не испытываю неловкости. Ведь он сам меня позвал – значит, хочет, чтобы я была рядом. Это как по утрам, когда мы сидим каждый на своем балконе и просто молчим.

Его светлые волосы намокли от пота и кажутся темнее, чем обычно. Я замечаю у него на шее тонкий плетеный кожаный шнурок с кулоном. Под шнурком белеет полоска кожи – похоже, он его не снимает.

– Это не просто украшение, да?

Самсон кивает, однако ничего не говорит – молча работает дальше.

– Не расскажешь?

Мотает головой.

Ну, ладно.

Вздыхаю. Зачем я вообще попыталась завести с ним разговор? Забыла, что он за человек?

– Ты сегодня собакой обзавелась? – спрашивает Самсон.

– Нет, просто гуляла. Он за мной увязался.

– Я видел, как ты его покормила. Теперь он не отстанет.

– Ну и пусть.

Самсон молча смотрит на меня, потом рукой отирает пот со лба.

– Что сегодня делают Сара с Маркусом?

Пожимаю плечами.

– Собирались что-то готовить на пляже.

– Отлично. Умираю с голоду.

Он продолжает укладывать черепицу.

– Кто такая Марджори? – спрашиваю я.

– Хозяйка этого дома. Ее муж умер пару лет назад, и я иногда помогаю ей по дому.

Интересно, много он народу тут знает? Он вырос в Техасе? Где учился? Почему решил поступать в Военно-воздушную академию? У меня примерно миллион вопросов.

– Давно у вас здесь дома?

– У меня здесь домов нет, – уточняет Самсон. – Это все принадлежит отцу.

– Хорошо, давно у твоего отца здесь дома?

Самсон с минуту думает.

– Не хочу об этом говорить.

Я прикусываю нижнюю губу. О чем его ни спроси, всюду натыкаешься на стену. Это раздражает – потому что будит любопытство. У меня не так уж много знакомых с кучей тайн (да, знаю, я сама такая). Люди в большинстве своем любят рассказывать о себе. Им нужен тот, кто выслушает. А Самсону слушатели не нужны. И мне тоже. Наверное, поэтому наши беседы так не похожи на мои разговоры с другими людьми.

Самсон начинает убирать инструменты в ящик. Хотя на горизонте еще теплится свет, скоро стемнеет окончательно. Он встает, поднимается ко мне на верхний уровень крыши и садится рядом.

Мы оказываемся так близко друг к другу, что я ощущаю жар его тела.

Самсон ставит локти на колени. Он очень красив – трудно не пялиться на таких людей. И все же я думаю, что харизмой он больше обязан не столько своей внешности, сколько манере держать себя. В нем чувствуется творческая жилка.

А за молчаливостью наверняка кроется склонность к вдумчивости и самоанализу. Или же он просто скрытничает?

Что бы Самсон из себя ни представлял, я сознаю, что рассматриваю его как проект, к которому мне не терпится приступить. Интересное испытание. Я хочу раскусить его, заглянуть внутрь, понять, что же делает его единственным человеком на свете, будящим во мне искреннее любопытство.

Самсон проводит пальцем по губам – еще и заговорить не успел, а я уже не могу оторвать глаз от его рта.

– В эти края раньше частенько наведывался один рыбак, – начинает он. – Его звали Рейк. Он жил на своем баркасе и ходил на нем вдоль всего побережья, отсюда и до острова Саут-Падре. Иногда становился на якорь прямо вон там, вплавь добирался до берега и присоединялся к компаниям, которые что-то готовили на пляже. Я мало что о нем помню… Одно мне запало в душу: он писал стихи на клочках бумаги и раздавал их людям. Это бесконечно меня удивляло: бесстрашный рыбак, который пишет стихи. – Самсон улыбается. – Еще помню, что считал его эдаким неуязвимым героем из сказок. – Тут его улыбка меркнет. – В две тысячи восьмом налетел ураган «Айк». Разрушения были огромные. Я помогал расчищать завалы и на конце полуострова, в Гилкристе, нашел его лодку. Разбитую. – Самсон нащупывает шнурок на шее. – Из обломка одной доски я сделал себе эту штуку.

Продолжая возить деревяшку туда-сюда по шнурку, Самсон оглядывается на океан.

– Что стало с Рейком?

Он смотрит мне в глаза.

– Не знаю. Официально он здесь не числился и потому не попал в списки погибших или пропавших без вести местных. Но свою лодку он никогда бы не бросил, даже в ураган. Сдается, никто не заметил его исчезновения.

– Ты заметил.

Когда я так говорю, лицо Самсона меняется: будто часть его внутренней боли просачивается наружу. И это плохо, потому что внутренняя боль – как раз моя тема. Такое чувство, что он заглядывает мне прямо в душу.

Самсон – явно не тот, за кого я его приняла при первой встрече. И что теперь с этим делать? Признать, что я в нем ошиблась, означает расписаться в собственной близорукости. Я всегда думала, что не склонна навешивать на людей ярлыки, но в последнее время только этим и занималась. Сперва на Самсона ярлык навесила, потом на Сару.

Я отворачиваюсь, встаю, спускаюсь на нижний уровень и возле окна оборачиваюсь. Секунд пять мы молча смотрим друг на друга.

– Я в тебе ошибалась.

Самсон, не отводя глаз, кивает.

– Все хорошо.

Он говорит искренне, как будто совсем не держит на меня зла.

Я нечасто встречаю людей, у которых могу чему-то поучиться, но Самсон, похоже, раскусил меня быстрее, чем я его. И меня это манит.

Потому я ухожу с крыши и спускаюсь по лестнице с куда более тяжелым сердцем, чем поднималась.

Пес сидит ровно на том месте, где я его оставила, и радостно помахивает хвостиком.

– Что за послушная псина!

Я нагибаюсь его погладить. У бедолаги грязная свалявшаяся шерсть. Как он похож на меня, этот бедный, никому не нужный пес…

– Твоя собачка?

Я оборачиваюсь на голос и замечаю под домом, между свай, пожилую женщину лет семидесяти. Она сидит за уличным столиком и что-то перебирает в лежащем на коленях пакете. Наверное, это и есть Марджори.

– Даже не знаю, – говорю. – Мы только познакомились.

Подхожу ближе к столику. Пес идет за мной по пятам.

– Ты подруга Самсона? – спрашивает она.

– Даже не знаю, – с улыбкой повторяю я. – Мы только познакомились!

Она смеется.

– Что ж, если сумеешь его раскусить – дай знать! Не парень, а ходячая загадка.

Похоже, не у меня одной сложилось такое впечатление о Самсоне.

– Он хотел показать мне вид с вашей крыши. Не вид, а чудо!

Теперь, подойдя ближе, я замечаю, что в пакете у нее пеканы, и она их чистит. Прислоняюсь спиной к одной из свай, на которых держится дом.

– Давно вы знакомы с Самсоном?

Она задумчиво приподнимает голову.

– С начала года. В феврале у меня случился сердечный приступ, и я уже не могу все делать сама, как прежде. Самсон иногда приходит, помогает мне по хозяйству. За любую работу берется, не жалуется. И денег не просит – уж и не знаю, зачем ему это надо.

Я улыбаюсь. Здорово, что Самсон помогает ей просто так. Хотя Марджори явно могла бы платить ему за помощь, все же у нее самый высокий дом в одном из лучших кварталов полуострова. Пусть не самый современный, даже старенький, зато с характером. У него обжитой вид – в отличие от большинства здешних домов под сдачу.

– Красивый у вас дом, – говорю я, осматриваясь. – Как называется этот уровень?

– Мы так и говорим: «под домом», – отвечает Марджори и показывает пальцем наверх. – А там – первый этаж.

Я разглядываю соседние дома. Некоторые хозяева зашили пространство между опор или превратили его в гараж. Мне же больше нравится идея Марджори: она поставила тут небольшую барную стойку в гавайском стиле и повесила пару гамаков.

– Некоторые себе целые комнаты под домом обустраивают, – говорит она. – Мои новые соседи вообще гостевую спальню туда запихнули, идиоты. Не послушали меня. Ну да ничего, скоро жизнь их научит уму-разуму. С океаном не забалуешь, временами он наш сосед, а временами – сожитель. – Она жестом подзывает меня к себе. – Вот. Держи!

И вручает целый пакет пеканов в скорлупе.

– Ой, что вы, не надо!

Я пытаюсь вернуть ей пакет. Она только отмахивается.

– Бери! У меня полно.

Понятия не имею, что мне делать с целым фунтом пеканов. Отдам Алане, наверное.

– Спасибо большое.

Марджори кивает на собаку.

– Кличку уже придумала?

– Пока нет.

– Назови его Пеппер-Джек-Чиз.

– Почему? – со смехом спрашиваю я.

– Почему нет?

Я смотрю на пса. Он совсем не похож на сыр. Да и есть ли на свете собаки, похожие на сыр?

– Пеппер-Джек! – пробую я новую кличку. – Что скажешь, похож ты на Пеппер-Джека?

– Пеппер-Джек-Чиз, – поправляет Марджори. – Он заслуживает полного имени.

Марджори мне нравится. Такая милая чудачка.

– Спасибо за пеканы!

Опускаю глаза на собаку.

– Ну, идем домой, Пеппер-Джек-Чиз.