Текст книги "Никогда, никогда"

11

Чарли

Я стою на краю лужайки, глядя на конец его улицы, когда он подходит ко мне сзади. Я не слышу его приближения, но чувствую его запах. Я не знаю, как такое может быть, ведь от него пахнет просто-напросто так, как пахнет на открытом воздухе.

– На что ты смотришь? – спрашивает он.

Я не свожу глаз со здешних домов, таких безупречных, что это раздражает. Мне хочется выстрелить в воздух просто затем, чтобы увидеть, как эти нешумные люди торопливо выбегут наружу. Этому району явно не помешало бы, чтобы кто-нибудь вдохнул в него хоть какую-то жизнь.

– Странное дело, как деньги делают район тихим, – негромко говорю я. – На моей улице, где ни у кого нет денег, всегда так шумно. Воют сирены, кричат люди, хлопают двери машин, звучит музыка из стереосистем. Кто-то где-то постоянно производит какой-нибудь шум. – Я поворачиваюсь, гляжу на него, и я не ожидала, что такое впечатление произведет на меня вид его влажных волос и гладкого подбородка. Я концентрирую внимание на его глазах, но от этого мне не легче. Я откашливаюсь и отвожу взгляд. – Думаю, я предпочитаю шум.

Он делает шаг ко мне, и мы стоим бок о бок, смотря на безмолвную улицу.

– Ничего ты его не предпочитаешь. Ты не предпочитаешь ни то, ни другое. – Он произносит это так, будто знает меня, и мне хочется напомнить ему, что это совсем не так, но тут он берет меня за локоть.

– Давай уедем отсюда, – предлагает он. – И займемся чем-нибудь таким, что не принадлежит Чарли и Сайласу. Чем-нибудь таким, что принадлежит только нам.

– Ты говоришь о нас так, будто мы завладели чужими телами – их телами.

Сайлас закрывает глаза и откидывает голову назад.

– Ты даже не представляешь, сколько раз на дню я думаю о том, чтобы завладеть твоим телом.

Я вовсе не собиралась так хохотать, но от безудержного смеха я спотыкаюсь, и Сайлас подхватывает меня, чтобы не дать мне упасть. Мы оба хохочем, когда он снова ставит меня на ноги и несколько раз трет ладонями мои руки от запястий до плеч.

Я отвожу взгляд. Мне надоело, что он мне нравится. У меня есть воспоминания только о последних полутора днях моей жизни, но все они полны сознания того, что я отнюдь не испытываю ненависти к Сайласу. А теперь он еще поставил перед собой задачу заставить меня заново полюбить его. И меня раздражает тот факт, что мне это нравится.

– Да иди ты, – говорю я.

Он поднимает руки, будто сдаваясь, и делает шаг назад.

– Так достаточно далеко?

– Нет, еще дальше.

Еще один шаг.

– Так лучше?

– Да, – язвлю я.

Сайлас усмехается.

– Я не очень хорошо знаю себя, но могу сказать, что мне отлично удается такая игра, как съём.

– О, я тебя умоляю, – отвечаю я. – Если бы ты был игрой, Сайлас, то это была бы «Монополия». Игра, которая все продолжается и продолжается, пока все не начинают плутовать и обманывать друг друга, чтобы поскорее закончить с этим.

С минуту он стоит молча. Я жалею о том, что сморозила такое, пусть даже в шутку.

– Вероятно, ты права, – смеется он. – Поэтому ты и изменила мне с этим кретином Брайаном. Но, к счастью для тебя, я больше не Сайлас-«Монополия». Теперь я Сайлас-«Тетрис». Все мои детали и части четко подойдут ко всем твоим.

Я фыркаю.

– И к деталям и частям нашей школьной психологини.

– Это нечестный выпад, Чарли, – укоряет он меня, качая головой.

Я молчу несколько секунд, жуя нижнюю губу. Затем говорю:

– Кажется, мне не нравится, когда ты так меня называешь.

Сайлас поворачивается и смотрит на меня.

– Чарли?

– Да. Тебе это кажется странным? Но я не ощущаю себя ею. Я даже не знаю ее. И у меня такое чувство, будто это вовсе не мое имя.

Он кивает, пока мы идем к его машине.

– Выходит, я могу дать тебе новое имя?

– Да… пока мы не разберемся со всем этим.

– Красотка, – предлагает он.

– Нет.

– Люси.

– Черт возьми, нет. Да что это на тебя нашло?

Он открывает пассажирскую дверь своей машины, и я залезаю внутрь.

– Ладно… ладно. Я вижу, что тебе не по вкусу традиционные миленькие имена. Так что мы можем попробовать что-нибудь покруче. – Он огибает машину, подходит к месту водителя и садится. – Например, Зена…

– Нет.

– Роуг.

– Тьфу. Нет.

Мы продолжаем в том же духе, пока GPS Сайласа не сообщает нам, что мы прибыли на место. Я оглядываюсь по сторонам, удивляясь тому, что была слишком увлечена разговором с ним, чтобы замечать то, что окружало нас по дороге сюда. Посмотрев на свой телефон, я вижу, что Брайан прислал мне шесть сообщений. Но сейчас я не хочу иметь с ним дела. И засовываю свои телефон и бумажник под сиденье, чтобы их не было видно.

– Где мы?

– На Бурбон-стрит, – отвечает он. – В самом модном и оживленном месте в Новом Орлеане.

– Откуда ты это знаешь? – с подозрением спрашиваю я.

– Я это погуглил. – Мы уставляемся друг на друга поверх капота его машины, затем одновременно закрываем наши двери.

– А откуда ты узнал, что такое Гугл?

– Мне казалось, что как раз это мы и должны выяснить вместе. – Мы встречаемся перед капотом его машины.

– Я думаю, мы с тобой инопланетяне, – говорю я. – Поэтому мы и не имеем тех воспоминаний, которые были у Чарли и Сайласа. Но мы помним такие вещи, как Гугл и «Тетрис», благодаря компьютерным чипам в наших мозгах.

– Тогда могу ли я называть тебя Инопланетянкой?

Прежде, чем я успеваю сообразить, что я делаю, я толкаю его в грудь тыльной стороной руки.

– Соберись, Сайлас!

Он крякает, и я показываю прямо перед собой.

– Что это? – Я обгоняю его.

Это здание, белое и похожее на замок. В небо врезаются три его шпиля.

– Это похоже на церковь, – говорит он, доставая свой телефон.

– Что ты делаешь?

– Делаю фото… на тот случай, если мы опять все забудем. Думаю, мы должны фиксировать то, что с нами происходит и где мы бываем.

Я молчу, думая о его словах. Это по-настоящему хорошая идея.

– Именно туда нам и надо пойти, не так ли? Ведь церкви помогают людям… – Я замолкаю.

– Да, – подтверждает Сайлас. – Но они помогают людям, а не инопланетянам. А поскольку мы с тобой…

Я снова бью его. Мне хочется, чтобы он воспринимал это серьезно.

– А что, если мы ангелы, которые должны кому-то помочь, и эти тела были предоставлены нам, чтобы мы могли выполнить нашу миссию?

Он вздыхает.

– Ты хоть слушаешь саму себя или нет?

Мы уже дошли до дверей церкви, которые по иронии судьбы оказываются заперты.

– Хорошо, – говорю я, повернувшись. – А что ты сам думаешь о том, что с нами случилось? Мы что, ударились друг о друга головами и в результате потеряли память? А может, мы съели что-то такое, что свернуло нам мозги набекрень?

Я со злостью сбегаю вниз по ступенькам паперти.

– Эй, брось! – кричит он. – Ты не должна злиться на меня. Это же не моя вина.

Он сбегает по ступенькам вслед за мной.

– Откуда мы можем это знать? Мы же не знаем вообще ничего, Сайлас! Это вполне могла бы быть твоя вина!

Теперь мы стоим у подножия паперти, глядя друг на друга.

– Может, так оно и есть. Но если я что-то и сделал, то ты сделала это тоже. Потому что, если ты еще этого не заметила, мы с тобой находимся в одной лодке.

Я сжимаю и разжимаю кулаки, глубоко дышу и сосредоточенно пялюсь на церковь, пока у меня не начинают слезиться глаза.

– Послушай, – говорит Сайлас, подойдя ко мне ближе. – Прости, что я обратил это в шутку. Мне хочется выяснить, что к чему, не меньше, чем тебе. Какие еще у тебя есть идеи?

Я закрываю глаза.

– Волшебные сказки, – отвечаю я, снова посмотрев на него. – В них над кем-то всегда тяготеет проклятие. И, чтобы разрушить злые чары, герой и героиня должны узнать что-то о себе… а затем…

– Затем что?

Я вижу, что он пытается воспринимать меня всерьез, но от этого я почему-то только злюсь еще больше.

– Затем следует поцелуй…

Он усмехается.

– Поцелуй, да? Я еще никогда никого не целовал.

– Сайлас!

– Что? Если я ничего об этом не помню, то это не считается!

Я складываю руки на груди и смотрю, как уличный музыкант берет свою скрипку. Он помнит, как впервые взял в руки скрипку, помнит первые ноты, которые сыграл на ней, помнит, кто дал ее ему. Я завидую его воспоминаниям.

– Я буду серьезен, Чарли. Прости.

Я гляжу на Сайласа краем глаза. Похоже, ему и правда жаль, он засунул руки в карманы и опустил голову, как будто она вдруг стала слишком тяжелой.

– Так что мы, по-твоему, должны сделать? Поцеловаться?

Я пожимаю плечами.

– Но нам стоит хотя бы попробовать, не так ли?

– Ты сказала, что в волшебных сказках герои должны сначала что-то узнать…

– Да. К примеру, Спящей красавице нужен был кто-то достаточно храбрый, чтобы поцеловать ее и разбудить от вызванного проклятием сна. Белоснежке был нужен поцелуй истинной любви, чтобы вернуться к жизни. Ариэль нужно было, чтобы Эрик ее поцеловал, чтобы разрушить заклятие, которое на нее наложила морская ведьма.

Он оживляется.

– Это все фильмы, – замечает он. – Ты помнишь, как смотрела их?

– Нет, я не помню, как я их смотрела. Я просто знаю, что видела их. Мистер Дитсон говорил о волшебных сказках сегодня на уроке английского. Так мне и пришла в голову эта мысль.

Мы направляемся к уличному музыканту, который играет что-то медленное и печальное.

– Похоже, преодолением проклятия в основном должен заниматься парень, – говорит Сайлас. – И он должен что-то для нее значить.

– Да… – Я замолкаю, и мы останавливаемся, чтобы послушать. Мне хотелось бы знать, какую песню он играет. Мне кажется, что я ее где-то слышала, но я не знаю ее названия.

– В школе есть одна девушка, – тихо говорю я. – Я хочу поговорить с ней… думаю, она может что-то знать. Несколько человек называли ее Креветкой.

Брови Сайласа сдвигаются вместе.

– Что ты имеешь в виду? Кто она?

– Не знаю. Она посещает уроки по нескольким курсам из тех, которые выбрала я. Но это просто мое ощущение.

Мы стоим в толпе слушателей, и Сайлас берет меня за руку. И я впервые не высвобождаю ее, а позволяю его теплым пальцам сплестись с моими. Свободной рукой он снимает скрипача на телефон, затем смотрит на меня.

– Это чтобы я запомнил первый раз, когда держал тебя за руку.

12

Сайлас

Мы миновали два квартала, а она до сих пор не отпустила мою руку. Не знаю, может, Чарли нравится держаться за меня или потому, что Бурбон-стрит… ну, это что-то с чем-то…

– О боже, – бормочет Чарли, повернувшись ко мне. Сжимает в кулаке ткань моей рубашки и прижимается лбом к моему плечу. – Этот тип только что показал мне свой член, – говорит она, смеясь в мой рукав. – Сайлас, я только что впервые увидела пенис!

Я тоже смеюсь, продолжая вести ее сквозь подвыпившую толпу, движущуюся по Бурбон-стрит. Через некоторое время она снова опасливо поднимает взгляд. Теперь мы приближаемся к еще более многочисленной группе мужчин воинственного вида, и на всех них нет рубашек. Вместо рубашек на них надеты огромные толстые бисерные ожерелья. Они смеются и кричат на людей, стоящих на балконах над нашими головами. Чарли еще крепче сжимает мою руку и продолжает стискивать ее, пока мы благополучно не минуем их. После этого она расслабляется и немного отстраняется от меня.

– Зачем им весь этот бисер? – спрашивает она. – С какой стати тратить деньги на такую безвкусную бижутерию?

– Это часть традиций Марди Гра, – объясняю я. – Я читал об этом карнавале, когда изучал информацию о Бурбон-стрит. Это началось как празднование, проходящее в последний вторник перед Великим постом, но похоже, оно превратилось в празднование круглый год. – Я притягиваю ее к себе, показываю на тротуар, и она перешагивает то, что здорово напоминает блевотину.

– Мне хочется есть, – говорит она.

Я смеюсь.

– Перешагнув через блевотину, ты захотела есть?

– Нет, вид блевотины навел меня на мысль о еде, и у меня заурчало в животе. Накорми меня. – Она показывает на ресторан, находящийся впереди. Над ним мигает красная неоновая вывеска. – Давай зайдем туда.

Она проходит вперед, все так же сжимая мою руку. Я смотрю на свой телефон, следуя за ней. У меня три пропущенных вызова. Один от тренера, один от моего брата и еще один от мамы.

Я впервые думаю о своей матери. Интересно, какая она и почему я все еще не встретился с ней.

Чарли резко останавливается, чтобы пропустить машину, и я всем телом врезаюсь ей в спину. Она хватается за затылок, в который я с силой ткнулся подбородком.

– Ой! – вскрикивает она, хватаясь за голову.

Я потираю челюсть и, глядя на нее сзади, вижу, как она перекидывает свои волосы вперед. Мой взгляд падает на кончик того, что походит на татуировку, выглядывающую из-под воротника ее блузки.

Она опять идет вперед, но я хватаю ее за плечо.

– Подожди, – говорю я. Мои пальцы оттягивают воротник ее блузки на пару дюймов вниз. Прямо под затылком виден маленький силуэт деревьев, выведенных черной тушью. Я обвожу их очертания пальцами. – У тебя есть татуировка.

Ее рука взлетает вверх и дотрагивается до участка кожи, которого касаюсь я. Затем она быстро разворачивается и смотрит на меня.

– У меня нет татуировок.

– А вот и есть. – Я поворачиваю ее к себе спиной и снова оттягиваю вниз ее воротник. – Вот здесь. – Я снова провожу пальцами по очертаниям этих деревьев. И на этот раз замечаю, как ее кожа покрывается мурашками. Смотрю на крошечные пупырышки, спускающиеся по ее плечу и скрывающиеся под блузкой. Я опять перевожу взгляд на тату, потому что теперь ее пальцы пытаются нащупать то, что ощупываю я. Беру два ее пальца и прижимаю их к татуировке. – Это силуэт деревьев, – объясняю я. – Они вот здесь.

– Деревьев? – повторяет она, склонив голову набок. – С какой стати я сделала себе татуировку деревьев? – Она поворачивается. – Я хочу увидеть ее. Сфотографируй ее на свой телефон.

Я оттягиваю ее блузку еще ниже, чтобы она смогла увидеть всю свою татуировку, хотя ее ширина не превышает трех дюймов. И снова перекидываю ее волосы через плечо, не ради этой фотографии, а потому, что мне очень хотелось это сделать. Я также перемещаю ее руку, чтобы она легла спереди на ее плечо.

– Сайлас, – ворчит она. – Просто сделай эту чертову фотку. Это же не урок изобразительного искусства.

Я усмехаюсь и гадаю, всегда ли я был таким, как сейчас – отказываюсь сделать простую фотографию потому, что знаю, что можно приложить немного усилий, чтобы сделать ее исключительной и великолепной. Я поднимаю телефон и делаю снимок, затем смотрю на экран, восхищаясь тем, как красиво эта татуировка смотрится на ней. Она поворачивается и берет телефон из моих рук.

И, посмотрев на фото, ахает.

– О боже.

– Это красивое тату, – говорю я ей. Она возвращает мне телефон, закатывает глаза и снова направляется в сторону ресторана.

Чарли может закатывать глаза, сколько хочет, но это не меняет того, как она реагировала на прикосновение моих пальцев к ее затылку.

Я смотрю, как она идет к ресторану, и понимаю, что теперь я ее раскусил. Чем больше я ей нравлюсь, тем сильнее она закрывается. И тем больше сарказма она обрушивает на меня. Осознание своей уязвимости заставляет ее чувствовать себя слабой, поэтому она и притворяется более жесткой, чем она есть на самом деле. Думаю, прежний Сайлас знал это. Поэтому он и любил ее – по-видимому, ему нравилась эта игра, в которую они играли.

Эта игра нравится и мне, поскольку я следую за ней.

Мы заходим в ресторан, и прежде чем хостес успевает что-то спросить, Чарли говорит:

– Отдельную комнату для двоих, пожалуйста.

По крайней мере, она сказала «пожалуйста».

– Сюда, – приглашает нас женщина.

В ресторане тихо и темно, что резко контрастирует с шумом и неоновыми огнями Бурбон-стрит. Мы облегченно вздыхаем, как только усаживаемся. Официантка вручает нам меню и принимает от нас заказ на напитки. Чарли то и дело подносит руку к затылку, как будто может почувствовать контур татуировки.

– Как ты думаешь, что она значит? – спрашивает она, уставившись на меню.

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Может быть, тебе нравится лес? – Я смотрю на нее. – Эти волшебные сказки, о которых ты говорила – действие в них происходило в лесу? Может, парень, который поцелуем должен разрушить злые чары, это крепкий лесоруб, живущий в лесу.

Она смотрит мне в глаза, и я вижу, что мои шутки раздражают ее. А может быть, она раздражена, поскольку считает меня смешным.

– Перестань насмехаться надо мной, – говорит она. – Мы очнулись без наших воспоминаний в одно и то же время, Сайлас. Ничто не может быть более абсурдным. Даже волшебные сказки про лесорубов.

Я невинно улыбаюсь и смотрю на свою ладонь.

– У меня есть мозоли, – говорю я и, подняв руку, показываю на огрубевшую кожу на моей ладони. – Я мог бы оказаться тем самым лесорубом.

Она опять закатывает глаза, но на этот раз смеется.

– Возможно, эти мозоли появились у тебя, потому что ты слишком часто дрочишь.

Я поднимаю свою правую руку.

– Но они у меня есть на обеих руках, а не только на левой.

– Просто ты одинаково хорошо владеешь обеими руками, – с каменным лицом шутит она.

Мы оба усмехаемся, и в этот момент перед нами ставят наши напитки.

– Вы готовы сделать заказ? – спрашивает официантка.

Чарли быстро просматривает меню.

– Мне тошно от того, что мы не помним, что нам нравится. Я возьму сырный тост, – отвечает она. – Это проверенный выбор.

– А мне гамбургер и картошку фри, без майонеза, – говорю я.

Мы возвращаем официантке меню, и я снова переключаю свое внимание на Чарли.

– Тебе же еще нет восемнадцати. Как же тебе сделали татуировку?

– Похоже, на Бурбон-стрит не очень-то придерживаются правил, – отвечает она. – Скорее всего, у меня где-то припрятано поддельное удостоверение личности.

Я открываю поисковую систему на моем телефоне.

– Попробуем выяснить, что означает твое тату. Я научился здорово управляться с этим самым Гуглом. – Следующие несколько минут я трачу на изучение всех возможных значений деревьев, групп деревьев и лесов. Но, когда мне начинает казаться, что я что-то обнаружил, она отбирает у меня телефон и кладет его на стол.

– Вставай, – командует она, поднявшись со своего места. – Мы идем в туалет. – Она хватает меня за руку и тянет за собой из кабинки.

– Вместе?

Она кивает.

– Да.

Я смотрю на ее затылок, когда она идет прочь, затем на нашу опустевшую кабинку. Какого чер…

– Быстрее, – бросает она через плечо.

Следую за ней в коридор, ведущий к туалетам. Она подходит к дамскому туалету, заглядывает в него, затем оборачивается ко мне.

– Он одноместный, и в нем никого нет, – говорит она и открывает передо мной дверь.

Я стою и смотрю на мужской туалет, с которым вроде бы все в порядке, так что я не понимаю, почему она…

– Сайлас! – Она хватает меня за руку и втаскивает внутрь. Когда мы оказываемся в дамском туалете, я вроде как ожидаю, что она обнимет меня за шею и поцелует, потому что… зачем еще мы можем находиться здесь вместе?

– Сними рубашку.

Я опускаю глаза на свою рубашку.

Потом опять смотрю на нее.

– Мы что… будем целоваться и ласкать друг друга? Потому что лично я представлял себе это не так.

Она тяжело вздыхает и вытягивает подол моей рубашки из джинсов. Я снимаю рубашку через голову, пока она говорит:

– Я хочу посмотреть, есть ли у тебя татуировки, тормоз.

Я сдуваюсь.

Чувствую себя как восемнадцатилетний парень, который возбудился, но получил от ворот поворот. Впрочем, так оно и есть…

Она поворачивает меня и, когда я оказываюсь лицом к зеркалу, ахает. Ее взгляд прикован к моей спине. Мои мышцы напрягаются, когда кончики ее пальцев касаются моей правой лопатки. Она чертит на моей коже круг диаметром в несколько дюймов. Я зажмуриваю глаза, стараясь замедлить бешеное биение пульса, и внезапно чувствую себя еще более хмельным, чем завсегдатаи Бурбон-стрит. Я изо всех сил сжимаю край столешницы передо мной, потому что ее пальцы… и моя кожа…

– Господи, – стону я, уронив голову. Соберись, Сайлас.

– Что с тобой? – спрашивает она, сделав паузу в своем изучении моей татуировки. – Тебе же не больно, да?

Я смеюсь, потому что прикосновение ее рук отнюдь не причиняет мне боль.

– Нет, Чарли, это не больно.

Наши взгляды встречаются в зеркале, и несколько секунд она пристально смотрит на меня. Когда до нее наконец доходит, что именно она делает со мной, она отводит глаза и убирает свою руку с моей спины. Ее щеки заливает краска.

– Надень рубашку и иди в зал, чтобы ждать наш заказ, – командует она. – А мне надо пописать.

Я отпускаю край столешницы и, сделав глубокий вдох, надеваю рубашку через голову. Возвращаюсь к нашему столику и вдруг осознаю, что я так и не спросил ее, что собой представляет моя татуировка.

* * *

– Это нитка жемчуга, – говорит она, зайдя в нашу кабинку. – Черного жемчуга. Ее длина примерно шесть дюймов.

– Жемчуга?

Она кивает.

– Это что… ожерелье?

Она опять кивает и отпивает глоток своего напитка.

– У тебя на спине есть тату, изображающее женское ожерелье, Сайлас. – Теперь она улыбается. – Совсем не похоже на то, что мог бы набить себе лесоруб.

Это явно доставляет ей удовольствие.

– Ну да, точно. А у тебя на спине изображены деревья. Тут нечем хвастаться. У тебя там могут завестись термиты.

Она смеется, и я тоже смеюсь. Она передвигает соломинку в своем напитке и опускает глаза на свой бокал.

– Насколько я понимаю себя… – она делает паузу. – Насколько я понимаю Чарли, она бы не стала набивать себе татуировку, если бы та что-то не значила для нее. Это должно было быть нечто такое, что, как она знала, не надоест ей никогда. Нечто такое, что она никогда не разлюбит.

В ее предложении я слышу два знакомых слова.

– Никогда-никогда, – шепчу я.

Она смотрит на меня, тоже узнав фразу, которую мы повторяли друг другу на том видео. И склоняет голову набок.

– Ты думаешь, это было как-то связано с тобой? С Сайласом?

Она качает головой, молчаливо отвергая мое предположение, но я все же начинаю листать свой телефон.

– Чарли не могла быть такой дурой, – добавляет она. – Она бы не стала набивать себе татуировку, как-то связанную с парнем. К тому же что общего может быть между деревьями и тобой?

Я нахожу именно то, что искал, и как бы я ни старался, не могу удержаться от улыбки. Я знаю, что это самодовольная улыбка и что мне, вероятно, не стоило бы смотреть на нее так, но я ничего не могу с собой поделать. Я протягиваю ей телефон, она смотрит на экран и читает вслух:

– От греческого слова, означающего лес или деревья. – Она поднимает глаза на меня. – Это значение какого-то имени?

Я киваю. Все с той же самодовольной улыбкой.

– Прокрути вверх.

Она прокручивает экран вверх и, приоткрыв губы, резко втягивает в себя воздух.

– Происходит от греческого слова – Сайлас. – Чарли закрывает рот и сжимает челюсть. Она возвращает мне телефон и закрывает глаза. Ее голова медленно подается то взад, то вперед. – Она набила себе татуировку, означающую твое имя?

Как и следовало ожидать, она делает вид, будто разочарована в себе. Как и следовало ожидать, я ощущаю себя триумфатором.

– У тебя есть татуировка, – говорю я ей, тыча в нее пальцем. – Она набита на твоей коже. И это мое имя. – Я по-прежнему ничего не могу поделать с этой дурацкой улыбкой на моем лице. Чарли снова закатывает глаза как раз в тот момент, когда перед нами ставят заказанные нами блюда.

Я отодвигаю свою тарелку и начинаю искать значение имени Чарли. И не нахожу ничего, близкого к слову «жемчуг». Несколько минут спустя она наконец вздыхает и говорит:

– Попробуй поискать на «Маргарет». Это мое второе имя.

Я ищу значение имени «Маргарет» и читаю вслух полученный мною результат:

– Маргарет, от греческого слова, означающего жемчужина.

И кладу телефон на стол. Не знаю, почему, но чувствую себя победителем, словно выиграл пари.

– Хорошо, что ты дал мне новое имя, – буднично говорит она.

Новое имя, щас.

Я пододвигаю к себе свою тарелку, беру ломтик картошки фри и тычу им в нее.

– Мы заклеймены, ты и я. Мы так любим друг друга, Чарли. Ты уже чувствуешь это? Я заставляю твое сердце трепетать?

– Это не наши татуировки, – возражает она.

Я качаю головой.

– Мы заклеймены, – повторяю я. И показываю указательным пальцем на ее плечо. – Вон там. Навсегда.

– Господи, – стонет она. – Заткнись и ешь свой чертов бургер. – И я съедаю его. Съедаю его весь с торжествующей улыбкой.

* * *

– И что теперь? – спрашиваю я, откинувшись на спинку своего кресла. Она почти не притронулась к своей еде, а я, наверное, умял свою с такой быстротой, что побил рекорд.

Она поднимает на меня глаза, и по тревоге, написанной на ее лице, я понимаю, что она уже знает, что хочет сделать. Просто не хочет об этом говорить.

– В чем дело?

Она прищуривает глаза.

– Я не хочу, чтобы ты отпустил какой-нибудь хитроумный комментарий в ответ на то, что я собираюсь предложить.

– Нет, Чарли, – тут же отзываюсь я. – Мы с тобой не станем сбегать вместе. Пока что с нас хватит и наших татуировок.

На сей раз она не закатывает глаза в ответ на мою шутку. А только обреченно вздыхает, откинувшись на спинку своего кресла.

Эта ее реакция мне не по душе. Мне куда больше нравится, когда она в ответ закатывает глаза.

Я накрываю ее руку своей и тру ее большой палец.

– Прости, – говорю я. – Просто, по-моему, насмешка делает все это чуть менее пугающим. – Я убираю руку. – Так что ты хотела сказать? Я слушаю, честное слово. Клянусь своей честью лесоруба.

Она смеется, слегка закатив глаза, и я чувствую облегчение. Она поднимает глаза на меня, ерзает в своем кресле, затем снова начинает теребить соломинку в своем напитке.

– По дороге сюда мы прошли мимо… нескольких салонов гаданий по картам таро. Мне кажется, что, возможно, нам бы стоило попросить, чтобы нам погадали.

Я в ответ даже не вздрагиваю, а просто киваю и достаю из кармана бумажник. Кладу на стол достаточно денег, чтобы оплатить наш счет, и встаю.

– Согласен, – говорю я и беру ее за руку.

Вообще-то я не согласен, но мне жаль ее. Эти последние два дня были утомительными, и я понимаю, что она устала. И мне хочется хоть немного облегчить ее бремя, хотя я и уверен, что этот обман с картами таро нисколько нас не просветит.

Во время наших поисков мы проходим мимо нескольких салонов гадания, но всякий раз, когда я показываю на очередную вывеску, Чарли качает головой. Я не знаю, что она ищет, но мне нравится ходить с ней по улицам, так что я не жалуюсь. Она держит меня за руку, и иногда я обнимаю ее одной рукой и притягиваю к себе, когда наш путь становится слишком узким. Не знаю, заметила ли это она, но я проделывал это уже много раз. Всякий раз, завидев большую толпу, я направляюсь именно туда, чтобы иметь предлог обнять ее, когда мы будем проталкиваться. Ведь в конце концов она по-прежнему остается моим запасным аэродромом.

Пройдя еще около получаса, мы, кажется, подходим к границе Французского квартала. Толпы редеют, давая мне все меньше предлогов для того, чтобы притянуть ее к себе. Некоторые из магазинов и салонов, мимо которых мы проходим, уже закрылись. Мы доходим до Сент-Филип-стрит, когда она вдруг останавливается перед витриной художественной галереи.

Я стою рядом с ней и пялюсь на экспонаты, выставленные внутри. С потолка свисают пластиковые части человеческих тел, а стены украшены гигантскими металлическими изображениями рыб и других морских существ. Но центральный экспонат представляет собой маленькое мертвое тело – с ниткой жемчуга на шее.

Чарли стучит по стеклу витрины, показывая на труп.

– Посмотри, – говорит она, – это я. – Она смеется и переключает свое внимание на что-то еще внутри галереи.

Но я больше не смотрю на этот пластиковый труп, как и на все прочее внутри этой галереи.

Я смотрю на нее.

Свет, льющийся из галереи, освещает ее кожу, так что она светится прямо как ангел. И мне хочется провести ладонью по ее спине, чтобы пощупать, нет ли там крыльев.

Ее взгляд перемещается с предмета на предмет внутри галереи, и в глазах читается недоумение. Я отмечаю про себя, что надо будет привести ее сюда, когда эта галерея будет открыта. Могу себе представить, какой у нее будет вид, когда она сможет дотронуться до этих экспонатов.

Она пристально смотрит на витрину еще несколько минут, а я не свожу глаз с нее, только теперь я приблизился к ней на два шага и стою сразу за ней. Мне хочется еще раз посмотреть на ее татуировку теперь, когда мне известно, что она значит. Я беру ее волосы и перекидываю их через плечо. И ожидаю, что она шлепнет меня по руке, но вместо этого она делает резкий вдох и смотрит на свои ноги.

Я улыбаюсь, вспомнив, каково мне было, когда она проводила пальцами по моему собственному тату. Не знаю, вызывает ли у нее мое прикосновение такие же чувства, но она стоит неподвижно, позволяя моим пальцам снова скользнуть под воротник ее блузки.

Я медленно сглатываю и гадаю, всегда ли она оказывала на меня столь сокрушительное действие.

Я оттягиваю ее воротник вниз, обнажив тату. И у меня падает сердце, потому что мне тошно оттого, что у нас с ней не осталось воспоминания об этом. Мне хочется вспомнить наш разговор, когда мы решили сделать себе эти татуировки, которые останутся с нами навсегда. Хочется вспомнить, кто из нас предложил это первым. Хочется вспомнить, как она выглядела, когда игла пронзила ее кожу в первый раз. И хочется вспомнить, как мы себя чувствовали, когда дело было сделано.

Я провожу большим пальцем по очертаниям этих деревьев, одновременно держа ее за плечо, ощущая на нем пупырышки гусиной кожи. Она склоняет голову набок, и из ее горла вырывается чуть слышное всхлипывание.

Я зажмуриваю глаза.

– Чарли? – Мой голос похож на наждачную бумагу, и я прочищаю горло, чтобы он опять зазвучал нормально. – Я передумал, – негромко говорю я. – Я не хочу давать тебе новое имя. Мне нравится то имя, которым я звал тебя прежде.

Я жду.

Жду ее язвительного ответа. Жду ее смеха.

Я ожидаю, что она оторвет мою руку от своей шеи, но она не делает ничего. А это значит, что я получаю все.

Я продолжаю держать свою ладонь на ее спине и медленно обхожу ее. Теперь я стою между нею и витриной, но она продолжает смотреть в землю. Она не поднимает глаз на меня, потому что – я это знаю – ей не нравится чувствовать себя слабой. А сейчас я заставляю ее чувствовать себя слабой. Свободной рукой я касаюсь ее подбородка и пальцами приподнимаю его.

Когда наши взгляды встречаются, мне кажется, что я знакомлюсь с той ее стороной, которой я еще не знал. Нерешительной. Ранимой. Которая позволяет себе испытывать какие-то чувства. Мне хочется улыбнуться и спросить ее, каково это – чувствовать, что ты влюблена, – но я знаю, что, если я начну дразнить ее сейчас, она разозлится и уйдет, а я не могу этого допустить. Только не сейчас, когда я наконец могу сравнить реальность с теми многочисленными фантазиями, когда я представлял себе ее поцелуй.

Ее язык скользит по нижней губе, и меня пронзает ревность, потому что это хотел сделать я сам.

И думаю… я это сделаю.

Я начинаю наклонять голову, когда она вдруг сжимает мои предплечья.