Электронная библиотека » Колин Маккалоу » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Леди из Миссалонги"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 15:07


Автор книги: Колин Маккалоу


Жанр: Короткие любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Правда? Значит, он, как видно, переезжает к себе в долину. – Юна озорно улыбнулась. – Похоже, он тебе понравился. Признавайся, Мисси, маленькая хитрюга.

– Да, – не стала скрывать та, заливаясь краской.

– Мне тоже, когда я увидела его впервые, – рассеянно протянула Юна.

– Когда это было?

– Давным-давно, много лет назад, дорогая. Еще в Сиднее.

– Так ты с ним знакома?

– И довольно близко, – вздохнула Юна.

Лавина романов, обрушившаяся на Мисси за последний месяц, расширила пределы ее познаний и немало способствовала воспитанию чувств. Она ощущала себя достаточно искушенной, чтобы спросить:

– Ты любила его?

Но Юна рассмеялась в ответ.

– Нет, дорогая. В одном ты можешь быть уверена: я никогда его не любила.

– Значит, он приехал из Сиднея? – спросила Мисси, почему-то почувствовав облегчение.

– Вот этого не знаю.

– Он был твоим другом?

– Нет, приятелем моего мужа.

Вот так новость! Мисси растерянно пробормотала:

– О, прости! Я не знала, что ты вдова.

Юна весело фыркнула:

– Дорогая, я вовсе не вдова! Слава богу, мне не пришлось носить траур! Уоллес, мой муж, жив и здоров, а вот брак наш приказал долго жить. Пожалуй, правильнее сказать, что муж от меня ушел и подал на развод.

За всю свою жизнь Мисси ни разу не доводилось встречать разведенных супругов: Херлингфорды не расторгали браков, где бы те ни совершались – на небесах, в преисподней или в чистилище.

– Наверное, тебе было нелегко, – стараясь не показаться чопорной, тихо проговорила девушка.

– Ах, милая, одна я знаю, как тяжело мне пришлось. – Веселая беззаботность Юны вдруг исчезла, сияние погасло. – Сказать по правде, это был брак по расчету. Мужа (вернее, его отца) привлекло мое положение в обществе, а меня прельстило его богатство.

– Так ты его не любила?

– Моя большая беда, которая повлекла за собой множество потерь, дорогая, в том, что я никогда никого и вполовину не любила так, как себя. – Она состроила гримаску и снова, как прежде, засияла серебряным светом. – Заметь, Уоллес был прекрасно воспитан, держался, как подобает джентльмену, и выглядел представительно. Но его отец – фу! Этот мерзкий человечишка, от которого вечно несло дешевой помадой для волос и самым дрянным табаком, понятия не имел о хороших манерах, вынашивал честолюбивую мечту увидеть своего сына на самом верху пирамиды, в кругу наиболее влиятельных семейств Австралии, а потому потратил уйму времени и денег на воспитание наследника, которого не отвергнут Херлингфорды и им подобные. Только вот не повезло папаше: его сын предпочитал простую жизнь, не стремился пробиться в высшие круги и слушался ужасного тщеславного старика только потому, что безумно любил.

– И что же произошло? – спросила Мисси.

– Отец Уоллеса умер вскоре после того, как распался наш брак. Многие, включая и его, посчитали, что виной тому разбитое сердце. Что до моего мужа… я сделала все, чтобы он люто возненавидел меня. Ни один мужчина не должен испытывать к женщине подобных чувств.

– Не могу в это поверить! – с горячностью возразила преданная Мисси.

– Знаю, ты искренне так считаешь, и все же это правда. С тех пор прошло немало лет, и я вынуждена признать, что была жадной эгоистичной тварью, которую следовало удушить еще младенцем.

– Ох, Юна, не говори так!

– Дорогая, не плачь из-за меня, я этого не заслуживаю, – твердо заявила девушка, излучая ровный свет. – Правда остается правдой, ничего не поделаешь. И вот я здесь, словно прибитая к берегу коряга, занесенная напоследок в сонную заводь Байрона, искупаю свои грехи.

– А твой муж?

– Он вполне оправился и получил наконец возможность жить так, как ему всегда хотелось.

Мисси умирала от любопытства, в голове у нее вертелось не меньше сотни вопросов: о перемене в душе Юны, о том, возможно ли, что у них с давно потерянным Уоллесом еще все наладится, и о Джоне Смите, загадочном Джоне Смите… – но короткая пауза после слов Юны вдруг заставила Мисси вспомнить о времени.

Поспешно попрощавшись, девушка выскочила за дверь раньше, чем Юна успела ее задержать.

Почти все пять миль до дома она пробежала, не обращая внимания на колющую боль в боку. Должно быть, у нее выросли крылья, потому что, когда запыхавшаяся Мисси ворвалась в кухню, ее мать и тетя вполне готовы были простить ей опоздание и благосклонно выслушали историю об обширном заказе Джона Смита. Друзилла уже подоила корову (Октавия не справлялась с подобной работой из-за больных костей), в кастрюльке на краю плиты булькала собранная с грядки фасоль, а на сковородке шипели три бараньих котлеты. Дамы сели за стол в положенный час, а потом настало время заняться последними трудами этого дня – штопкой ветхих от бесчисленных стирок чулок, нижнего белья и простыней.

Мысли Мисси рассеянно блуждали, перебегая от печальной истории Юны к Джону Смиту, но краем уха она лениво слушала, как изголодавшиеся по новостям Друзилла и Октавия баловали себя вечерней беседой, перебирали скудные вести, что изредка достигали их ушей. В тот вечер после обсуждения загадочного незнакомца, чье появление в лавке Максуэлла Херлингфорда озадачило обеих леди (Мисси благоразумно утаила от них сведения, которыми поделилась с ней Юна), сестры перешли к самому захватывающему событию в жизни города – предстоящей свадьбе Алишии.

– Придется мне надеть коричневое шелковое платье, Друзилла, – с искренней горечью вздохнула Октавия и смахнула слезу.

– Что ж, я пойду в своем коричневом поплиновом, а Мисси – в коричневом полотняном. Боже милостивый, я так устала от коричневого цвета, вечно один только коричневый! – вскричала с досадой Друзилла.

– Но в наших стесненных обстоятельствах, сестра, коричневый цвет – это необходимость, – попыталась утешить сестру Октавия, не слишком, впрочем, успешно.

– Как бы мне хотелось – пусть всего лишь раз – сделать не то, что необходимо, а то, к чему лежит душа! – свирепо бросила Друзилла, вонзила иголку в катушку ниток и сложила искусно заштопанную наволочку со страстью, какой не проявляла никогда в своей долгой жизни. – Как мне надоело быть разумной и практичной! Завтра суббота, а значит, мне придется выслушивать бесконечные причитания Аврелии, которая никак не может выбрать цвет свадебного наряда и мечется между рубиновым атласом и сапфировым бархатом, раз десять будет спрашивать у меня совета. Ох, с великой радостью убила бы ее!

У Мисси была собственная комната, обшитая деревянными панелями, коричневая, как и все в доме. На полу лежал коричневый в крапинку линолеум, на кровати – ворсистое коричневое покрывало, единственное окно прикрывали коричневые полотняные шторы, а скупую меблировку составляли невзрачное старое бюро да гардероб, еще более дряхлый и уродливый. Ни зеркала, ни стула, ни коврика, зато на стенах висели три картины. Одна из них – выцветший, изъеденный рыжими пятнами дагерротип времен Гражданской войны в Америке, портрет совершенно высохшего, морщинистого старика, первого сэра Уильяма. Другая – узорная вышивка (одна из первых работ Мисси, исполненная с большим мастерством), надпись на которой гласила: «Праздность – мать всех пороков». И наконец, королева Александра[5]5
  Александра Датская – супруга Эдуарда VII, королева Великобритании и Ирландии (1901–1910).


[Закрыть]
в плотном паспарту, застывшая, неулыбчивая, но в глазах неприхотливой Мисси – очень красивая.

Поскольку окно выходило на юго-запад, летом в комнате бывало жарко как в печке, а зимой она превращалась в ледник, где буйствовали свирепые ветры. Мисси занимала эту комнату не из-за чьей-то рассчитанной жестокости, просто ей как самой младшей досталась не лучшая спальня. Впрочем, в Миссолонги не было ни одной действительно удобной комнаты.

Синяя от холода, Мисси стянула коричневое платье, фланелевую нижнюю юбку, шерстяные чулки, лиф и панталоны, затем аккуратно сложила белье, убрала в ящик, а платье повесила на крюк в гардеробе. Плечики считались непозволительной роскошью, поэтому только выходной костюм из коричневого полотна висел как положено, на вешалке. Водяной бак в Миссолонги вмещал всего пятьсот галлонов[6]6
  Австралийский галлон – около 4,5 л.


[Закрыть]
, что делало воду поистине бесценной; купания совершались ежедневно, однако дамы довольствовались одной скупо наполненной ванной на троих, а нательное белье меняли раз в два дня.

Ночная рубашка Мисси, из колючей серой фланели, не по размеру просторная, с высоким воротом и длинными рукавами, волочилась по полу, поскольку перешла к ней от матери. Зато постель была теплой. Когда Мисси исполнилось тридцать лет, Друзилла объявила, что отныне в холодную погоду ей дозволяется согревать постель горячими кирпичами, ибо теперь она уже не так молода, пора ее юности миновала. Как ни радовалась Мисси счастливой перемене, но с того дня оставила всякую надежду вырваться однажды за пределы Миссолонги и зажить собственной жизнью, хотя прежде, возможно, лелеяла подобную мечту.

Мисси быстро засыпала: бесцветные дни, лишенные душевных волнений и страстей, проходили в беспрерывных трудах, – но те краткие минуты, что проводила под одеялом, в благословенном тепле, прежде чем провалиться в сон, дарили ощущение совершенной свободы, поэтому она всегда отчаянно старалась продлить их, борясь с дремотой.

Обычно вначале Мисси раздумывала над своей внешностью, гадала, как же она выглядит на самом деле. В доме было только одно зеркало, в ванной комнате, но стоять и разглядывать собственное отражение строго запрещалось, поэтому ее впечатления от самой себя неизменно отравляло чувство вины, оттого что, наверное, слишком долго крутилась перед зеркалом. О, Мисси знала о своем высоком росте и чрезмерной худобе, знала, что волосы у нее прямые и темные, глаза карие, почти черные, а нос, как ни печально, слегка искривлен из-за неудачного падения в детстве. Она знала, что левый уголок рта у нее чуть опущен, а правый загибается вверх, но не подозревала, как чудесно преображает ее лицо редкая улыбка и какой клоунский трагикомичный вид придает ей обычное серьезное выражение. Жизнь приучила ее думать о себе как о невзрачной скучной особе, но что-то в ней отказывалось этому верить, пока не появятся убедительные доказательства, поэтому каждый вечер она размышляла о своей наружности.

Еще Мисси мечтала о котенке. Дядюшка Персиваль, владелец кондитерской и табачной лавок, вдобавок самый славный малый из всех Херлингфордов, подарил ей на одиннадцатилетие игривого черного котенка, но мать сейчас же забрала его и поручила кому-то утопить, а дочери сказала чистую правду: они не могут позволить себе кормить лишний рот, пусть даже крошечный. Не то чтобы Друзилла не сочувствовала Мисси или не испытывала сожаления, однако решения своего не изменила и сделала то, что должна была сделать. Мисси не взбунтовалась и, даже лежа в постели, не заплакала. Просто котенок с самого начала казался ей чем-то ненастоящим, слишком далеким от реальности, чтобы горевать о нем. Но руки ее и теперь, спустя долгие пустые годы, еще помнили мягкость его пушистой шерстки и блаженную дрожь крохотного тельца, что ластилось к ней. Только руки и помнили. Все другие воспоминания ей удалось прогнать.

Мисси воображала, как ей разрешили побродить среди зарослей в долине напротив Миссолонги, и фантазии эти плавно перетекали в сновидения, которые потом она не могла припомнить, сколько ни пыталась. В мечтах даже громоздкая одежда не стесняла ее движений, ни пальто, ни платья не намокали, если Мисси случалось переходить вброд ручьи, не пачкались в земле и глине, когда она пробиралась между сырыми мшистыми валунами, и никогда, никогда не бывали коричневыми. Птицы-звонари кружились и пели у нее над головой, великолепные яркие бабочки порхали под сенью огромных древесных папоротников, от которых небо казалось лазурным атласом, обшитым кружевом; там царил покой, и не было вокруг ни единой души.

В последнее время Мисси стала задумываться о смерти, которая все чаще представлялась ей желанной развязкой. Смерть была повсюду, не обходила вниманием ни молодых, ни старых, ни тех, чья молодость осталась позади, а старость еще не пришла. Чахотка, удушье, круп, дифтерия, опухоль, болезнь легких, заражение крови, апоплексия, сердечный приступ или удар. С чего бы смерти щадить именно ее? Мысль о неизбежном конце Мисси не пугала: те, что не живут, а лишь существуют, не боятся умереть.

В тот вечер, несмотря на страшную усталость после долгого бега и колющую боль в левом боку, которая никак не унималась, а все яростнее впивалась в тело, Мисси долго не засыпала, перебирала в мыслях свою внешность, котенка, прогулку среди зарослей и смерть. Ей хотелось оставить немного времени на раздумья о сумасбродном высоком незнакомце по имени Джон Смит, который купил ее долину, – во всяком случае, так уверяла Юна. С его появлением в Байроне повеял свежий ветер перемен, в сонный городок пришла новая сила. Мисси надеялась, что Юна не ошиблась на его счет, что он действительно решил обосноваться в долине, – теперь уже не в ее, а в своей. Глаза у нее слипались, но она попыталась вызвать в памяти его образ: высокую плотную фигуру сильного мужчины с роскошной темно-рыжей шевелюрой и густой бородой, в которой резко белели две седые прядки. По загорелому обветренному лицу Джона Смита трудно было точно угадать его возраст, но Мисси решила, что ему чуть больше сорока. Глаза его цветом напоминали воду, разлившуюся по прелой листве: кристально прозрачные, янтарно-карие. О, какой привлекательный мужчина!

В завершение своего ночного странствия Мисси опять отправилась бродить по долине, и Джон Смит шел рядом с ней, пока она не погрузилась в сон.


В бедности, что так жестоко и властно управляла жизнью обитательниц Миссолонги, был повинен первый сэр Уильям, родитель семерых сыновей и девяти дочерей, большинство из которых выжили и произвели на свет потомство. Сэр Уильям принял решение разделить все свое немалое состояние между сыновьями, а каждой из дочерей выделил в приданое дом с пятью акрами тучной земли. На первый взгляд, его замысел казался разумным, ибо отпугивал охотников за деньгами, вдобавок девушки становились землевладелицами и в известной степени обретали независимость. Сыновья сэра Уильяма охотно согласились с волей отца, поскольку богатство их лишь умножилось, и пожелали продолжить этот обычай, как в свой черед и их сыновья. Шли годы, десятилетия, и дома все больше ветшали, приходили в негодность, а пять акров тучной земли истощались, превращаясь в пять акров никуда не годной пустоши.

В итоге два поколения спустя семейство Херлингфорд резко разделилось на несколько лагерей: в равной мере богатых мужчин, состоятельных дам, сумевших удачно выйти замуж, да кучку несчастных женщин, обманом лишенных земли либо вынужденных продать ее за бесценок, а также тех, что, подобно Друзилле Херлингфорд-Райт, не сдавались, пытаясь прокормиться за счет своего жалкого угодья.

Друзилла вышла замуж за некоего Юстаса Райта, чахоточного наследника крупной бухгалтерской фирмы в Сиднее, располагавшего вдобавок солидными доходами от какого-то промышленного предприятия. Разумеется, вступая в брак, она не подозревала о чахотке жениха, равно как и он сам. Два года спустя Юстас скончался, а его отец, переживший своего первенца, предпочел оставить все состояние целиком второму сыну, не пожелав выделить долю вдове с хилым, болезненным ребенком, к тому же всего лишь девочкой. Так, замужество, которое поначалу представлялось блестящим, закончилось плачевно во всех отношениях. Старый Райт принял во внимание, что у Друзиллы есть свой дом с пятью акрами земли, и что происходит она из очень богатой семьи. Родные о ней позаботятся, решил он, им придется, хотя бы ради приличия. Старик не взял в расчет полнейшее безразличие Херлингфордов к судьбе тех представителей клана, кому выпало несчастье быть женщиной, вдобавок одинокой, не обладающей ни властью, ни влиянием.

Друзилла влачила жалкое существование. Она взяла к себе сестру Октавию, старую деву, и та продала собственный дом с пятью акрами земли брату Герберту, чтобы вложить вырученные деньги в хозяйство Друзиллы. Беда заключалась в том, что продать дом чужаку было недопустимо, попросту немыслимо, а мужская часть клана безбожно пользовалась этим к своей выгоде. Ничтожную сумму, выплаченную Октавии за ее собственность, брат немедленно поместил от ее имени в некое выгодное предприятие, но, как случалось всегда, когда за дело брался Герберт, вложение не принесло ни малейшего дохода. Октавия несколько раз принималась робко расспрашивать брата о деньгах, но сначала тот лишь отмахивался, потом пришел в ярость и возмущенно напустился на нее.

Как невозможно было вообразить, что урожденная Херлингфорд продаст свое имущество какому-то чужаку, так, разумеется, никто и мысли не допускал, что она станет работать, опозорив семью, если только не найдет себе заработок в надежном почтенном кругу ближайших родственников. Так, Друзилла, Октавия и Мисси проводили дни дома, в отчаянном безденежье, но не могли позволить себе заняться священным промыслом – основать собственное дело; вдобавок все три были напрочь лишены полезных дарований, отчего ближайшая родня считала их ни к чему не пригодными.

Если Друзилла и питала призрачные надежды, что дочь когда-нибудь вырастет и благодаря удачному замужеству вытащит из нищеты их с сестрой, эти пустые мечты рассеялись еще прежде, чем Мисси исполнилось десять: девочка была на редкость невзрачной и неказистой. К тому времени как ей сравнялось двадцать, мать и тетя успели смириться с тем, что на счастливые перемены рассчитывать нечего, придется жить в нужде и лишениях до самой могилы. Мисси предстояло в должное время унаследовать дом матери с пятью акрами земли, однако никакого другого имущества у нее не было: она принадлежала к Херлингфордам только по женской линии, а потому не могла рассчитывать, что ей выделят собственную усадьбу.

Конечно, кое-как леди из Миссолонги все же перебивались. Они держали корову джерсейской породы, которая давала на удивление много отменного, жирного молока и приносила прекрасных телят (одну телочку они оставили, уж очень та была хороша). Имелись у них в хозяйстве и шесть голов овец, и три дюжины род-айлендских рыжих кур, чуть больше десятка разномастных уток и гусей да две раскормленных белых свиньи, которые плодили лучших поросят во всей округе, поскольку их не запирали в загоне, а выпускали гулять по пастбищу, и кормились они очистками и объедками с кухни чайной Джулии и отбросами со стола и огорода Миссолонги. За огородом ухаживала Мисси, обладавшая особым даром: все, чего касались ее руки, цвело и зеленело, а огород давал урожай круглый год. Был при усадьбе и скромный фруктовый садик: десять яблонь разных сортов, персиковое дерево, вишня, слива, абрикос и четыре груши. Цитрусовые здесь не росли – зимы в Байроне были слишком холодными. Фрукты, масло и яйца обитательницы Миссолонги продавали за бесценок Максуэллу Херлингфорду; в любой другой лавке им заплатили бы куда больше, но о том, чтобы предложить свой товар не родственнику, а постороннему, они и помыслить не смели.

Еды им хватало, главной их бедой было безденежье. Лишенные всякого заработка, постоянно обманываемые и обираемые теми, кому, говоря по чести, следовало быть им защитой и опорой, они отчаянно нуждались в деньгах на покупку одежды, домашней утвари и лекарств, на ремонт крыши и другие надобности. Им удавалось выручить немного, продав овцу, теленка или приплод поросят, но приходилось вечно во всем себе отказывать и считать каждый пенс. Мать и тетя нежно любили Мисси, однако проявлялось это лишь в одном: позволяли ей тратить деньги, полученные от продажи излишков яиц и масла, на библиотечные книги.

Чтобы заполнить пустоту унылых дней, леди из Миссолонги без устали вязали: спицами и крючком, – плели кружева, шили и вышивали, благо шерстяная пряжа, нитки и полотно в доме не переводились: их дарили на каждое Рождество и в дни рождения. Плоды своих трудов дамы преподносили в ответ на подарки, но бо́льшая часть изделий лежала мертвым грузом в свободной комнате.

Их слепая покорность, послушное следование правилам и обычаям, навязанным теми, кто представления не имел об одиночестве, страданиях и горечи благородной нищеты, вовсе не говорили о слабости духа или недостатке храбрости. Просто леди из Миссолонги родились и жили в те времена, когда две великих войны двадцатого столетия еще не разразились, завершив промышленную революцию; когда работа за жалованье и жизненные блага, что сопутствуют ей, считались неслыханной крамолой, нарушением всех устоев, изменой и семейному долгу, и самой женственности.

Друзилла Райт мучительно стыдилась своей честной бедности, и каждое субботнее утро становилось для нее сущей пыткой: ей приходилось идти через весь город, мимо великолепных гор между Байроном и рукавом долины Джеймисон, где на живописных склонах стояли роскошные особняки самых преуспевающих Херлингфордов. Она шла выпить чаю с сестрой Аврелией и по пути, с трудом переставляя усталые ноги, всякий раз вспоминала, что в юности, когда они с сестрой обе были помолвлены и собирались замуж, все считали, будто она, Друзилла, заключила куда более выгодную сделку на брачной ярмарке, нежели Аврелия. Свое путешествие она совершала в одиночестве – искалеченная болезнью Октавия не смогла бы пройти пешком семь миль, вдобавок не вынесла бы мучительного контраста между Мисси и Алишией, дочерью Аврелии. О том, чтобы завести лошадь, и думать было нечего: лошади вытаптывают пастбище, а пять акров земли при усадьбе Миссолонги надлежало день и ночь оберегать от истощения.

Аврелия тоже вышла замуж за мужчину, не связанного с нею кровным родством, но, как показало время, ее брак оказался куда более удачным. Эдмунд Маршалл занимал пост управляющего на заводе минеральных вод, а его практической сметке и административному таланту позавидовал бы любой Херлингфорд, поэтому Аврелия жила в псевдотюдоровском особняке из двадцати комнат, окруженном парком в четыре акра, где каждый год в конце сентября расцветали рододендроны, азалии, декоративные вишни и сливы, превращая усадьбу на целый месяц в прекрасную сказочную страну. У Аврелии были слуги, лошади, экипажи и даже автомобиль. Ее сыновья, Тед и Рандольф, служили на заводе минеральных вод под началом отца, который учил их вести дела, и оба подавали большие надежды: Тед занимался бухгалтерией, а Рандольф надзирал за рабочими.

Была у Аврелии и дочь, которая обладала всем, о чем дочь Друзиллы могла лишь мечтать. Единственное их сходство заключалось в возрасте да в статусе. Но если Мисси оставалась незамужней потому, что никому и никогда даже в голову не приходило просить ее руки, то Алишия засиделась до тридцати трех лет в девицах совсем по другой причине, в высшей степени достойной и глубоко трагической: жениха, с которым она обручилась в девятнадцать лет, затоптал насмерть взбесившийся слон, когда до свадьбы оставалось всего несколько недель. Алишии потребовалось время, чтобы оправиться от такого удара. Монтгомери Масси принадлежал к одному из самых известных и влиятельных семейств на Цейлоне; единственный сын крупного чайного плантатора, он был несметно богат. Алишия оплакивала жениха в полном соответствии с его высоким положением и общественной значимостью понесенной утраты.

Целый год она облачалась только в черное; затем еще два года ходила в голубовато-серых или бледно-сиреневых одеждах: в так называемом «полутрауре»; наконец, когда ей исполнилось двадцать два, Алишия объявила, что прерывает свое отшельничество и открывает шляпный салон. Отец ее купил старую галантерейную лавку, которая пришла в упадок из-за соседства с магазином одежды Герберта Херлингфорда, вот тогда и раскрылся истинный талант Алишии. Приличия требовали, чтобы официальной владелицей салона считалась мать девушки, но никто, а уж Аврелия тем более, не питал иллюзий в отношении того, кто им управляет в действительности. Ателье под названием «Шляпы Алишии» стало пользоваться ошеломляющим успехом со дня открытия, покупатели съезжались сюда отовсюду, даже из Сиднея: восхитительные, прелестные изделия из соломки, газа и шелка не только отвечали последней моде, но и придавали любому лицу особое очарование. Для работы в ателье Алишия наняла двух нищих родственниц без земли и приданого; ее тетя Корнелия, старая дева, играла роль продавщицы, почтенной дамы-аристократки; сама же хозяйка предприятия выдумывала фасоны шляп и получала доходы – тем ее участие и ограничивалось.

Затем, когда все уже решили, что Алишия будет скорбеть по Монтгомери Масси до самой смерти, она вдруг объявила о своей помолвке с Уильямом Херлингфордом, сыном и наследником третьего сэра Уильяма. Ей было тридцать два года, а ее будущему супругу едва сравнялось девятнадцать. Свадьбу назначили на первый день грядущего октября, когда цветут деревья[7]7
  В Южном полушарии сентябрь, октябрь и ноябрь – весенние месяцы.


[Закрыть]
и невозможно отказать себе в удовольствии провести прием в саду; к тому времени истекал наконец долгий срок ожидания. Повременить со свадьбой пришлось из-за леди Билли, жены третьего сэра Уильяма, которая, услышав новость, попыталась отхлестать Алишию кнутом. Третий сэр Уильям был вынужден подчиниться воле супруги и отложить торжество, пока жениху не исполнится двадцать один год.

Итак, Друзилла Райт вовсе не чувствовала радости, когда шла по посыпанной гравием ухоженной дорожке Мон-Репо. На крыльце дома сестры она взялась за дверной молоток и ударила в дверь с яростной силой, порожденной смесью горечи и зависти. Открывший дверь дворецкий высокомерно объявил, что миссис Маршалл примет Друзиллу в малой гостиной, затем с безразличным видом проводил туда гостью.

Изысканное внутреннее убранство Мон-Репо не уступало в великолепии фасаду и парку: светлые панели из привозной древесины редкостных пород, шелковые и бархатные обои, парчовые шторы, аксминстерские ковры[8]8
  Ковры из бархата с крупным цветочным тисненым узором.


[Закрыть]
, мебель в стиле регентства – все показывало изящные пропорции комнат в самом выгодном свете. Здесь, где слишком явно царила неразумная расточительность, никто не заботился о практичности, не было надобности в коричневой краске.

Сестры обменялись поцелуями в щеку. Между ними было больше сходства, чем у каждой с Октавией, Джулией, Корнелией, Августой или Антонией: обе отличались какой-то особой надменной холодной сдержанностью, вдобавок улыбались совершенно одинаково. При всей несхожести судеб и жизненных обстоятельств они относились друг к другу намного теплее, чем к остальным сестрам, и лишь непреклонная гордость Друзиллы не позволяла Аврелии предложить ей помощь деньгами.

После обычных коротких приветствий они расположились на обитых бархатом стульях друг напротив друга за небольшим инкрустированным столиком и, прежде чем заговорить о делах, принялись ждать, когда горничная принесет поднос с китайским чаем и двумя дюжинами крохотных пирожных.

– Забудь о гордости, Друзилла: сейчас от нее мало проку. Я знаю, как отчаянно ты нуждаешься в деньгах. Можешь назвать мне хоть одну причину, почему все ваши прелестные вещицы должны лежать у тебя в комнате для гостей, а не в сундуке с приданым Алишии? Только не говори в свое оправдание, будто бережешь их для приданого дочери: мы обе знаем, что Мисси давно потеряла надежду выйти замуж. Алишия хочет купить у тебя столовое и постельное белье, и я полностью это одобряю, – твердо сказала Аврелия.

– Я, конечно, польщена, – сухо отозвалась сестра, – но не могу продать его тебе, Аврелия. Пусть Алишия выберет, что ей нравится, и примет в подарок от нас.

– Вздор! – возразила владелица усадьбы. – Сто фунтов, и пускай Алишия выбирает.

– Она смело может взять что угодно, но только как подарок.

– Сто фунтов, или ей придется купить белье в магазине Марка Фоя и заплатить в несколько раз больше, потому что я не позволю ей взять у вас в подарок столько, сколько ей нужно.

Спор тянулся какое-то время, пока наконец несчастная Друзилла не уступила: оскорбленная гордость боролась в ней с тайным облегчением настолько сильным, что победа осталась за ним. А когда изголодавшаяся по сладостям Друзилла выпила три чашки душистого чая «лапсанг сушонг» и съела почти все блюдо пирожных, щедро покрытых бело-розовой глазурью, неловкость, вызванная разницей в положении сестер, исчезла, сменившись радостным оживлением от встречи двух близких людей, связанных кровным родством.

– Уильям говорит, он бывший каторжник, – сообщила Аврелия.

– Здесь, в Байроне? Боже праведный, но как он такое допустил?

– Она ничего не могла поделать, сестрица. Ты знаешь не хуже меня, что это лишь миф, будто Херлингфорды владеют всей землей до последнего акра между Льюрой и Лоусоном. Если тот человек смог купить долину, что он, по всей видимости, и сделал, да вдобавок честно заплатил свой долг обществу, то ни Билли, ни кто-либо другой не вправе выдворить его из города.

– Когда же это случилось?

– По словам Уильяма, на прошлой неделе. Разумеется, Херлингфорды никогда не владели долиной. Уил всегда считал, что она принадлежит короне. Похоже, заблуждение это возникло еще во времена первого сэра Уильяма, и, к великому сожалению, никто в нашей семье даже не подумал навести справки. Если бы мы только знали, кто-то из Херлингфордов уже давно купил бы долину. На самом деле владельцем земли с незапамятных времен был какой-то попечитель дома для душевнобольных, и вот неделю назад ее приобрел на торгах в Сиднее этот ужасный человек, а мы даже понятия не имели, что она продается. Только представь себе, купил всю долину целиком, да притом за бесценок! Уму непостижимо! Уил в ярости.

– А как вы обо всем узнали? – спросила Друзилла.

– Этот молодчик заходил вчера в лавку Максуэлла перед самым закрытием. Послушай, Мисси ведь тоже там была.

Лицо Друзиллы просветлело.

– Так вот кто это, оказывается!

– Ну да.

– Значит, это Максуэлл все выведал? Он и глухонемого заставит разговориться.

– Верно. Только тот молодчик и не думал отмалчиваться: сам охотно выложил свою историю. Если послушать Максуэлла – даже слишком охотно. Но ты ведь знаешь Максуэлла, он считает болваном любого, кто много болтает о своих делах.

– Но вот чего я не понимаю: зачем какому-то чужаку, не Херлингфорду, вздумалось покупать долину? Я хочу сказать, для Херлингфордов долина важна, потому что она в Байроне, а этот приезжий не сможет устроить там ферму. Понадобится лет десять на то, чтобы очистить землю и сделать пригодной для пахоты, к тому же в низине так сыро, что он никогда не избавится от влаги. И торговать древесиной ему не удастся: лес из долины не вывезешь – дорога слишком опасна. Так зачем ему понадобилась долина?

– По словам Максуэлла, приезжий сказал, будто хочет просто жить один в нетронутой глуши и слушать тишину. Что ж, если этот человек и вправду не каторжник, то, надо признать, большой чудак!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации