Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

– На этот вопрос есть ответ, и я должен довести его до твоего сведения, Магн.

Чудо произошло! Метелл Сципион назвал его Магном! О радость! О сладость победы! Помпей поневоле заулыбался:

– Тогда ответь мне, Сципион.

Да, отныне лишь Сципион, не Метелл.

– Что, если сенат согласится сделать тебя консулом без коллеги?

– Ты хочешь сказать, единственным консулом? Без младшего консула?

– Да. – Хмурясь в попытках вспомнить, что ему велено передать, Метелл Сципион продолжил: – Почему все стоят против диктатуры? Из-за неуязвимости диктатора, Магн. Его нельзя впоследствии привлечь к ответственности за все его действия. А после Суллы диктатуры не хочет никто. Возражают не только boni, но и всадники восемнадцати старших центурий, поверь. Они пострадали гораздо больше других. Сулла внес в проскрипционные списки тысячу шестьсот всадников, и все погибли.

– Но я-то вовсе не собираюсь вносить кого-либо в списки, – удивленно сказал Помпей.

– Для меня это очевидно. К сожалению, многие со мной не согласны.

– Почему? Я ведь не Сулла!

– Да, я это понимаю. Но существуют люди, убежденные, что дело не в человеке, а в самой должности. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– О да. Любой сделавшийся диктатором должен свихнуться от власти.

Метелл Сципион откинулся в кресле.

– Вот именно.

– Но я не такой человек, Сципион.

– Я знаю, я знаю! Не кори меня, Магн! Всадники всех центурий не хотят иметь над собой очередного диктатора в той же степени, что и Катон с Бибулом. При одном слове «проскрипция» люди белеют от страха.

– В то же время, – задумчиво проговорил Помпей, – единственный консул так или иначе ограничен в своих действиях системой законов. И потом, его могут призвать к ответу.

По инструкции следующий комментарий следовало высказать словно бы вскользь, как само собой разумеющийся пустяк, и Метелл Сципион отлично справился с этим.

– Для тебя, Магн, это не имеет значения. Ты ведь не сделаешь ничего противозаконного.

– Это правда, – просиял Помпей.

– Кроме того, консульство без коллеги – очень неординарный пост, и мало кто его занимал. Например, когда кто-то из консулов умирал, а знамения не благоприятствовали выборам нового консула. Так было с Квинтом Марцием Рексом.

– И в год консульства Юлия с Цезарем! – засмеялся Помпей.

Поскольку коллегой Цезаря тогда избрали Бибула, а тот отказался исполнять свои обязанности, это замечание не понравилось Метеллу Сципиону. Но он стерпел, промолчал. Потом кашлянул и продолжил:

– Можно сказать, что единоличное консульство – это самое необычное из всех сделанных когда-либо тебе предложений.

– Ты и вправду так думаешь? – оживился Помпей.

– О да. Несомненно.

– Тогда почему бы и нет? – Помпей протянул правую руку. – Договорились, Сципион. Я согласен!

Рукопожатие, и Метелл Сципион быстро встал, испытывая огромное облегчение. Миссия выполнена, Бибул будет доволен. А теперь надо поскорее уйти, прежде чем Помпей задаст какой-нибудь новый вопрос, которого нет в затверженном списке.

– Что-то ты не выглядишь особенно радостным, Сципион, – сказал Помпей, двигаясь за ним к двери.

Что ответить на это? Попросту промолчать? Ведь возможен подвох. Отделаться ничего не значащей фразой? Метелл Сципион хмурился, напрягая мозги, но потом решил, что следует быть откровенным.

– Есть причины, – сознался он.

– В чем же дело?

– Планк Бурса всем говорит, что намерен привлечь меня к суду за взятки в период моего консульства.

– Неужели?

– Боюсь, это так.

– О боги! – воскликнул Помпей с преувеличенным беспокойством. – Нет, мы этого не допустим! Если я стану консулом, Сципион, все уладится, и очень скоро.

– Это правда?

– С легкостью, уверяю тебя! У меня есть на него кое-что. Полагаю, ты меня понимаешь.

Огромный груз упал с плеч Метелла Сципиона.

– Магн, я буду твоим другом навеки!

– Хорошо, – сказал довольный Помпей, открывая входную дверь. – Кстати, Сципион, может быть, ты придешь завтра ко мне отобедать?

– С удовольствием.

– А малышка Корнелия Метелла не захочет составить тебе компанию?

– Думаю, с радостью. Да.

Помпей закрыл дверь за посетителем и медленно прошел в кабинет. Как полезно иметь ручного плебейского трибуна, когда никто не подозревает, что он приручен! Планк Бурса стоит каждого сестерция, потраченного на него. Отличный человек! Просто отличный!

Перед его глазами возник образ Корнелии Метеллы. Он подавил вздох. Она не Юлия. И действительно имеет сходство с верблюдом. Но это не значит, что она некрасива. Просто очень заносчива! И без умолку трещит. Если на устах у нее не Зенон или Эпикур (философию которых она не одобряет), то обязательно Платон или Фукидид. Презренные мимы, фарсы, даже комедии Аристофана. Да… она подойдет. Не то чтобы он намерен просить ее руки. Метелл Сципион сам все устроит. Что хорошо для таких, как Юлий Цезарь, хорошо и для таких, как Метелл Сципион.

Цезарь. У него, видите ли, нет второй дочери или племянницы. О, этот умник мнит о себе слишком много! А консул без коллеги – как раз тот человек, что может сбить с него спесь. Цезарь получил нужный ему закон десяти плебейских трибунов, но это не значит, что жизнь его будет гладкой. Закон можно аннулировать. Или заменить другим. Но на данный момент пусть Цезарь считает, что ему теперь ничто не грозит. Да. Пусть считает.

На восемнадцатый день мерцедония Бибул внес в сенате, собравшемся на Марсовом поле, предложение зарегистрировать Гнея Помпея Магна кандидатом на должность консула, без коллеги. Интеррексом в тот раз был знаменитый юрист Сервий Сульпиций Руф. Он вслушивался в поднявшийся гомон с серьезностью и достоинством, подобающими такому выдающемуся человеку.

– Это абсолютно незаконно! – закричал Целий, не потрудившись даже привстать. – Что значит консульство без коллеги? Где это видано? Тогда почему бы просто не сделать Помпея диктатором – и все дела!

– Любой вид законного правления предпочтительнее отсутствия правительства, – возразил Катон. – Я одобряю внесенное предложение.

– Я призываю собравшихся разделиться, – сказал Сервий Руф. – Кто за то, чтобы разрешить Гнею Помпею Магну выставить свою кандидатуру на должность консула без коллеги, встаньте, пожалуйста, от меня по правую руку. Кто против, прошу занять место слева.

Среди немногих, кто встал слева от Руфа, был Брут, впервые присутствовавший на подобном собрании.

– Я не могу голосовать за человека, убившего моего отца, – громко заявил он и вскинул голову.

– Очень хорошо, – сказал Сервий Руф, оглядывая сенаторов. – Я начинаю созыв центурий для выборов.

– Стоит ли беспокоиться? – выкрикнул стоявший слева Милон. – Разве другим кандидатам будет позволено баллотироваться на этот пост?

Сервий Руф поднял брови:

– Конечно да, Тит Анний.

– Стоит ли тратить время, деньги, зачем тащиться голосовать на септу? – с горьким сарказмом продолжил Милон. – Ведь результат нам известен.

– Я не приму назначения по решению одного лишь сената, – веско возразил Помпей. – Пусть пройдут выборы.

– Но существует lex Annalis! – выкрикнул Целий. – Закон, гласящий, что человек не может баллотироваться в консулы, если со времени его последнего консульства не прошло десяти лет. Помпей вторично был консулом всего два года назад.

– Правильно, – подхватил Сервий Руф. – Отцы, внесенные в списки, поступило предложение. Сенат должен рекомендовать народному собранию принять lex Caelia. Закон, позволяющий Гнею Помпею Магну баллотироваться в консулы. Прошу голосовать.

И Целий был побит его же оружием.

К началу марта Помпей Великий стал единолично правящим консулом, и все завертелось. В Капуе стоял легион, предназначавшийся для Сирии. Помпей отозвал его в Рим, чтобы прекратить уличные войны. Все мгновенно разрешилось. Как только центурии избрали Помпея, Секст Клелий придержал своих псов, требуя за то щедрого вознаграждения. Ему с удовольствием заплатили.

Были проведены и другие выборы. Марк Антоний сделался квестором Цезаря. Избрали преторов, наконец-то открывших суды. Начались разбирательства дел, накопившихся за пять месяцев вынужденного бездействия. Так что без проволочек привлекли к ответу таких деятелей, как экс-наместник Сирии Авл Габиний, ранее с него сняли обвинение в оскорблении величия римского народа, но дело о вымогательстве закрыто не было.

Габиний взялся восстановить на троне Птолемея Авлета Египетского, свергнутого разгневанными александрийцами. Но действовал он не по поручению сената, а просто воспользовался удобным моментом. Поговаривали, что за десять тысяч талантов серебром. Может быть, ему что-то такое и обещали, но на деле он ничего не получил. Однако суд не принял это во внимание. После малоубедительного выступления Цицерона Габиния обвинили и назначили штраф в десять тысяч талантов. Не в состоянии заплатить и десятой доли такой огромной суммы, Габиний отправился в ссылку.

Но Гая Рабирия Постума, маленького банкира, реорганизовавшего при восстановленном Птолемее финансовую систему Египта, Цицерон защитил успешно. Рабирию Постуму было поручено выжать деньги из Птолемея Авлета, который был должен некоторым римским сенаторам за оказанные услуги (Габиний был одним из них) и римским ростовщикам за ощутимую поддержку во время ссылки. Возвратившись в Рим без единого сестерция, Рабирий Постум занял у Цезаря изрядную сумму и поправил свои дела. Его оправдали, поскольку речь Цицерона в его защиту была столь же насыщена убедительными фактами, как его же обвинительная речь против Гая Верреса несколько лет назад, и теперь Рабирий Постум мог целиком посвятить себя Цезарю и отстаиванию его интересов.

Размолвка между Цицероном и Аттиком, разумеется, длилась недолго. Они вновь сошлись, переписывались, когда Аттик уезжал по делам, и встречались всякий раз, когда появлялась такая возможность. В Риме или в каких-то других городах.

– Целый шквал законов, – мрачно сказал Аттик, недолюбливавший Помпея.

– Некоторые из них никому не нравятся, – заметил Цицерон. – Даже бедный старый Гортензий сопротивлялся как мог. Понятно, что против них ополчились и Бибул, и Катон. Удивительно то, что они-то и предложили сделать Магна единовластным консулом Рима.

– Возможно, – задумчиво произнес Аттик, – они опасались, что Помпей захватит власть незаконно. Как в свое время Сулла.

– Ну, во всяком случае, – просиял Цицерон, – мы вместе с Целием устроим все так, что главным виновникам этого фарса придется несладко. Как только Планк Бурса и Помпей Руф выйдут из состава плебейских трибунов, мы обвиним их в разжигании беспорядков. Поскольку Магн записал на таблицах новый закон о насилии, мы обернем его в нашу пользу.

– Я знаю одного человека, которому не понравится то, что сейчас у нас происходит, – сказал Аттик словно бы вскользь.

– Ты имеешь в виду Цезаря? – широко улыбнулся Цицерон, который терпеть не мог Цезаря. – О, это замечательный ход! За него я готов целовать Магну руки и ноги!

Но Аттик, мыслящий более трезво, покачал головой.

– И вовсе не замечательный, – возразил он сурово. – Все мы, возможно, однажды поплатимся за него. Если Помпей не хотел, чтобы Цезарю было дозволено баллотироваться in absentia, почему он тогда настроил десять плебейских трибунов провести разрешающий это закон? А теперь он проводит новый закон, запрещающий регистрировать кандидатов в их отсутствие. Без какой-либо оглядки на Цезаря.

– Хм! Неудивительно, что сторонники Цезаря подняли жуткий крик.

Поскольку Аттик и сам кричал, он чуть было не ответил на замечание колкостью, но прикусил язык. Что толку? Ни один, даже самый красноречивый, оратор не смог бы убедить Цицерона взглянуть на вещи с позиции Цезаря. Особенно после истории с Катилиной. Цицерон обладал твердолобостью селянина, и если имел зуб на кого-то, то уже навсегда.

– Ну хорошо, – сказал со вздохом Аттик. – Кричат на Форуме все. Каждый лоббирует свои интересы. Но дать Цезарю привилегию, а потом о ней словно бы забыть – это позорный поступок! Коварный удар, нанесенный исподтишка. Мне бы Магн понравился больше, если бы он пожал плечами и сказал: «Но Цезарь пусть баллотируется!» У него слишком задран нос при огромной власти. И власть эту он использует неумно. Да умно он никогда и не поступал. Вспомни, это ведь он – в свои двадцать два! – вел три легиона по Фламиниевой дороге, чтобы помочь Сулле взять Рим. Помпей с тех пор не переменился. Он просто стал старше, жирней и хитрей.

– Хитрость необходима, – упрямо сказал Цицерон, всегда стоявший за Помпея.

– При условии, что жертва попадется в расставленные сети. Цицерон, я не верю, что Цезарь согласится на роль беззащитной мишени. У него в одном мизинце хитрости больше, чем у Помпея во всем теле, однако он очень разумно ее использует. Беда Цезаря в том, что он самый прямой человек из всех, кого я знаю, и никогда не хитрит без нужды. А Помпей вечно плетет паутину. Да, он хорошо умеет дергать за ниточки. Но это лишь паутина. А Цезарь ткет ковер. Я еще не знаю, каким будет рисунок, но я его опасаюсь. И по причинам совсем иного рода, чем ты.

– Чепуха! – выкрикнул Цицерон.

Аттик закрыл глаза, вздохнул.

– Похоже, Милона все-таки будут судить. Чью сторону ты возьмешь? – спросил он.

– Сторону невиновного.

– Но Магн вряд ли захочет, чтобы Милон был оправдан.

– Не думаю, что его это дело волнует.

– Цицерон, перестань! Конечно волнует! Ты должен понять, что Милоном манипулировал именно он!

– Я так не думаю.

– Ну, как хочешь. Ты будешь его защищать?

– Даже парфяне с армянами, вместе взятые, не остановят меня! – объявил Цицерон.

Суд над Милоном состоялся в самом конце зимы, что по календарю (с учетом вставленных двадцати двух дней) приходилось на начало апреля. В председательском кресле сидел консуляр Луций Домиций Агенобарб, обвинителями являлись два молодых Аппия Клавдия, им помогали два патриция из Валериев (Непот и Леон) и старый Геренний Бальб. Защита была внушительной: Гортензий, Марк Клавдий Марцелл (из Клавдиев-плебеев, а не из рода Клодия), Марк Калидий, Катон, Цицерон и Фавст Сулла, шурин Милона. Гай Луцилий Гирр, будучи двоюродным братом Помпея, засомневался и в этот состав не вошел. Брут предложил свою помощь в качестве консультанта.

Помпей очень тщательно продумал, как обставить этот важный процесс, проводимый в соответствии с новыми, утвержденными им законами о насилии (обвинять Милона в убийстве было нельзя, ибо самого убийства никто не видел). В ход судебного разбирательства было введено несколько новых правил. Например, состав присяжных не будет определен до последнего дня работы суда – в этом случае на подкуп присяжных просто не хватит времени, – а в последний день Помпей лично вытянет жребии. Из восьмидесяти одного кандидата останется пятьдесят один. Слушания свидетелей по делу продолжатся в течение трех дней, а на четвертый день у них будут взяты письменные показания. Каждый свидетель будет подвергнут перекрестному допросу. К вечеру четвертого дня весь суд и восемьдесят один кандидат в присяжные будут наблюдать, как их имена напишут на маленьких деревянных шарах, которые потом запрут в подвалах под храмом Сатурна. А на рассвете пятого дня вынут пятьдесят один шар. Обвинению и защите будет дано право отвести по пятнадцать кандидатов.

Свидетелей-рабов почти не было, а со стороны Милона – и вовсе ни одного. В первый день слушали главных свидетелей обвинения: Помпония (кузена Аттика) и Гая Кавсиния Схолу – друзей убиенного Клодия, сопровождавших его в той поездке. Марк Марцелл со стороны защиты стал проводить перекрестный допрос. Делал он это очень напористо, но шайка Секста Клелия подняла дикий шум, и судьи почти не слышали, что отвечает Схола. Помпея на суде не было: он находился на дальнем конце Нижнего форума, разбирая дела о финансовых нарушениях. Агенобарб послал ему сообщение, что не может работать в такой обстановке, после чего объявил перерыв.

– Позор! – сказал позже Цицерон своей жене Теренции. – Я искренне надеюсь, что Магн пресечет безобразия.

– Уверена, что пресечет, – рассеянно отозвалась Теренция, явно думавшая о чем-то другом. – Марк, Туллия наконец-то решилась. Она начинает бракоразводный процесс.

– О боги! Ну почему все должно валиться в одну кучу? Я даже и помыслить не могу о переговорах с Нероном, пока не закончится суд! А приступить к ним необходимо, и срочно. Я слышал, что он подумывает жениться на ком-то из выводка Клавдия Пульхра.

– Давай решать проблемы по очереди, – подозрительно миролюбиво сказала Теренция. – Вряд ли Туллию можно будет убедить выскочить замуж сразу же после развода. К тому же не думаю, что Нерон ей по нраву.

Цицерон рассвирепел.

– Она будет делать то, что ей скажут! – отрезал он.

– Она поступит так, как захочет! – прорычала Теренция, вмиг растеряв все свое миролюбие. – Ей уже двадцать пять, а не восемнадцать лет, Цицерон. Тебе не удастся толкнуть ее на новый брак без любви в угоду своим амбициям и дальнейшей карьере!

– Мне надо написать речь в защиту Милона! – заявил Цицерон и отправился в кабинет, так и не пообедав.

Вообще-то, Цицерон, превосходный юрист-профессионал, обычно не тратил много времени на подготовку к очередному процессу. Но речь в защиту Милона требовала повышенного внимания. Даже в набросках она обещала стать в ряд лучших его речей. Да и как могло быть иначе, ведь остальные защитники подсудимого единодушно отказались от выступлений в пользу прославленного оратора. Поэтому вся ответственность за благополучный исход дела теперь целиком лежала на нем. Он должен был убедить жюри склониться к вердикту ABSOLVO. И Цицерон с удовольствием корпел над бумагами до позднего вечера, торопливо хватая с принесенного слугами блюда оливки, яйца и фаршированные огурцы. После чего отправился спать, удовлетворенный хорошей работой.

На следующее утро, придя на Форум, он увидел, что Помпей весьма эффективно справился с ситуацией. Место слушания оцепили солдаты, вдоль оцепления прохаживались патрульные, а задир и буянов не было видно нигде. Замечательно! Цицерон ощутил немалое облегчение. Теперь заседание пойдет как по маслу. Посмотрим, как Марк Марцелл выбьет Схолу из колеи!

Если Марку Марцеллу это и не совсем удалось, то запутал он Схолу изрядно. Свидетелей слушали и рьяно допрашивали три дня кряду. На четвертый день они дали письменные показания, клятвенно подтвердив их правдивость. Затем на глазах у всех имена восьмидесяти одного кандидата в присяжные из сенаторов, всадников и tribuni aerarii были написаны на деревянных шариках. Со стороны защиты в жеребьевку включен был и Марк Порций Катон.

Все эти дни Цицерона грела мысль о подготовленной им речи. Редко он выдавал что-либо лучшее. Да и коллеги нечасто уступали ему свое время. Каждому, несомненно, хотелось блеснуть перед публикой, и тем не менее говорить будет лишь он. Обвинение займет часа два, потом три часа уйдет на защиту. Целых три часа! На такое никто не способен! Цицерон предчувствовал триумф.

Путь домой для такого известного консуляра, как он, всегда превращался в настоящую процессию. Цицерона сопровождали клиенты, поклонники и почитатели. Все гадали, что же он скажет завтра, гомонили, хихикали и заносили его замечания на восковые таблички, а сам Цицерон разглагольствовал, смеялся, острил. Ситуация, малоподходящая для передачи личного послания. Но когда Цицерон, слегка задыхаясь, стал подниматься по лестнице Весталок, кто-то быстро прошел мимо него и сунул ему в руку записку. Как странно! Почему он не прочитал ее там же, на месте, он не мог сказать. Что его удержало? Предчувствие, не иначе.

Только оказавшись в своем кабинете, Цицерон внимательно ознакомился с сообщением и сел, наморщив лоб. Записка была от Помпея – тот предлагал этим же вечером явиться к нему на виллу на Марсовом поле. И без сопровождения. Вошел управляющий, сообщил, что обед готов. Цицерон поел в одиночестве, ничуть не жалея, что Теренция не захотела составить ему компанию. Что за секретность? Чего хочет Помпей?

Утолив голод, Цицерон направился на виллу Помпея спешно и кратчайшим путем, мимо Форума. Он спустился по лестнице Кака к Бычьему форуму и прошел к цирку Фламиния, за которым находились театр Помпея с колоннадой в сотню колонн, помещение для заседаний сената и, наконец, сама вилла, которую (Цицерон усмехнулся) он однажды сравнил с утлым яликом, притулившимся к яхте. И это действительно так. Не то чтобы вилла была такая уж крошечная, просто театр подавлял ее своими размерами.

Помпей был один, он радостно поздоровался с Цицероном и налил ему в чашу отличного белого вина, разбавив его кристально чистой родниковой водой.

– Ты готов к завтрашнему сражению? – спросил великий человек, повернувшись на ложе так, чтобы хорошо видеть гостя, сидевшего в отдалении.

– Как никогда прежде, Магн. Великолепная речь!

– Гарантируешь, что Милона оправдают?

– Приложу все силы.

– Понятно.

Некоторое время Помпей молчал, оглядывая через голову посетителя золотую гроздь винограда, подаренную ему евреем Аристобулом. Потом пристально посмотрел Цицерону в глаза и сказал:

– Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь.

У Цицерона отвисла челюсть.

– Что? – глупо спросил он.

– Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь.

– Но… но… я обязан! Мне отвели на нее три часа!

Помпей встал, прошел к большой двустворчатой двери, ведущей в сад перистиля. Дверь из литой бронзы была украшена великолепными сценами, изображавшими битву между лапифами и кентаврами. Конечно, скопированными с Парфенона, с его мраморных барельефов.

Глядя на лапифов, Помпей объявил в третий раз:

– Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь, Марк.

– Почему?

– Если благодаря ей Милон будет оправдан, – сказал, глядя на кентавра, Помпей.

Щеки Цицерона стало покалывать, по спине потекли струйки пота. Он облизал губы.

– Я был бы благодарен за объяснения, Магн, – произнес он со всем достоинством, на какое только был способен в столь неприятный момент, и сжал кулаки, чтобы скрыть дрожь в руках.

– Я полагал, это очевидно, – небрежно сказал Помпей, обращаясь к окровавленному крупу кентавра. – Если Милона оправдают, для половины Рима он станет героем. Это значит, что в следующем году его выберут консулом. А я больше не нравлюсь Милону. И через три года, когда я сложу с себя империй, он непременно обвинит меня в чем-нибудь, как уважаемый и обладающий большим влиянием консуляр. Я не хочу, подобно Цезарю, всю оставшуюся жизнь прятаться от злонамеренно сфабрикованных обвинений во всем подряд, от измены до вымогательства. С другой стороны, если Милона осудят, он уедет в ссылку без права возвращения. А я буду в безопасности. Вот почему.

– Но… но… Магн, я не могу! – выдохнул Цицерон.

– Можешь, Цицерон. И более того, ты сделаешь это.

Сердце Цицерона повело себя странно. Перед глазами повисла мелкая сетка. Он сел прямо, зажмурился и несколько раз глубоко вдохнул. По натуре он, конечно, был пуглив, но не труслив и, сталкиваясь с несправедливостью, мог повести себя удивительно твердо. Эту твердость Цицерон ощутил в себе и сейчас, когда открыл глаза и посмотрел на спину хозяина дома, прикрытую лишь тонкой туникой, ибо в комнате было тепло.

– Помпей, ты просишь меня проигнорировать интересы клиента, – сказал он. – Я понимаю, зачем тебе это нужно. Но не могу пойти на обман. Это не гонки на колесницах, и, кроме того, Милон – мой друг. И я сделаю для него все, что могу, чего бы это ни стоило.

Помпей перевел взгляд на другого кентавра, из груди которого торчало пущенное лапифом копье.

– Тебе нравится жизнь, Цицерон? – примирительно спросил он.

Дрожь усилилась. Цицерон вынужден был отереть взмокший лоб складками тоги.

– Да, нравится, – прошептал он.

– Я так и думал. В конце концов, и второе консульство у тебя впереди, и возможность стать цензором.

Раненый кентавр явно был весьма занимательным. Помпей наклонился, чтобы лучше рассмотреть место, куда вошло острие.

– Тебе решать, Цицерон. Если завтра Милона оправдают, все эти перспективы исчезнут, а твой очередной сон станет вечным.

Положив руку на шарообразную ручку двери, Помпей толкнул створку и вышел. Цицерон сидел на ложе, тяжело дыша, закусив губу. Колени его тряслись. Время шло, но он не замечал его хода. Наконец он уперся обеими руками в край ложа и встал. Ноги держали. Он сделал шаг, потом еще. И пошел.

И только у подножия Палатина осознал, что случилось. Фактически Помпей признался ему, что Публий Клодий убит по его приказу. Что Милон был лишь инструментом. И что теперь этот инструмент затупился и больше не нужен хозяину. А если он, Марк Туллий Цицерон, не сделает того, что ему говорят, он будет так же мертв, как мертв сейчас Публий Клодий. Кто на этот раз постарается для Помпея? Секст Клелий? О, в мире много таких инструментов! Но что же хочет этот Помпей из Пицена? И участвует ли во всем этом Цезарь? Да, несомненно. Клодию не позволили стать претором, убив его. Они так решили между собой.

В темноте своей спальни Цицерон заплакал. Теренция шевельнулась, что-то пробормотала, легла на бок. Цицерон завернулся в толстое одеяло и вышел в ледяной перистиль. И там дал волю слезам, оплакивая как себя, так и Помпея. Давно уже не было того живого, бесцеремонного семнадцатилетнего юноши, с которым Цицерон познакомился в Пицене во время войны. Помпей Страбон, отец этого юноши, воевал против италийцев. О, если бы несчастный молоденький Цицерон уже тогда мог знать, что сулит ему эта встреча! Он понял бы, почему Помпей всегда был с ним добр. Он понял бы, зачем тот спас ему жизнь в те далекие годы. Чтобы однажды, в будущем, ее отнять.

По утрам Рим всегда просыпался под шум и гул. Хотя и ночами тяжелые, запряженные волами телеги грохотали по узким улицам, доставляя товары на рынок, в лавки и мастерские. Рим, позевывая, готовился к серьезной работе. Делать деньги всем нравилось. Это был римский стиль.

Но на рассвете пятого дня суда над Милоном великий город словно оцепенел. Помпей буквально перекрыл его важнейшие жизненные каналы. В пределах Сервиевой стены все замерло. Ни одна закусочная не открылась, ни одна таверна не распахнула ставни на окнах, ни одна пекарня не развела еще с ночи огней. Ни один лоток не был вынесен на базарную площадь, а в углах ее не было видно ни важных философов, ни внимающих им школяров. Ни один банк не позванивал серебром, ни одна брокерская контора не щелкала счетами. И зазывать к себе посетителей не решался ни один книготорговец, ни один ювелир. Да и зазывать было, собственно, некого. Рабам в этот день не давали никаких поручений, а свободные римляне оставались в домах, предпочитая общество домочадцев сутолоке религиозных общин, клубов и братств.

Тишина оглушала. Каждая улица, ведущая на Форум, была заблокирована мрачными, неразговорчивыми солдатами, а на самом Форуме над развевающимися плюмажами шлемов сирийского легиона грозно блестели наконечники pila. В это девятое по счету и холодное апрельское утро главную площадь города охраняли две тысячи легионеров, а еще три тысячи были рассредоточены по всему Риму. Чтобы придать действу видимость непредвзятости, к месту судилища согнали около сотни мужчин и нескольких женщин. Они дрожали от холода и со страхом оглядывались по сторонам.

Помпей уже установил свой трибунал у дверей казначейства под сенью храма Сатурна и сидел там, отправляя фискальное правосудие. Агенобарб велел своим ликторам забрать из подвала святилища деревянные шарики с именами и принести кувшины для жеребьевки. Марк Антоний давал отвод кандидатам от обвинения, а Марк Марцелл – от защиты. Но когда вынули шар с именем Катона, оба согласно кивнули.

Два часа длился отбор присяжных. Обвинительная речь заняла еще два часа. Старший из двух Аппиев Клавдиев и Марк Антоний, специально оставшийся в Риме, говорили по получасу, а Публий Валерий Непот выступал целый час. Хорошие речи, но все ждали Цицерона.

Он вышел, и присяжные на складных стульях подались вперед. Цицерон держал в руке свиток, но всем было известно, что он никогда не заглядывает в свои записи. Этот оратор, казалось, складывал слова на ходу – плавно, ярко, волшебно. Так он обвинял Гая Верреса, так защищал Целия, Клуенция, Росция из Америи. Рим помнил каждую из этих речей. Убийцы, подлецы, чудовища в человеческом образе – всех без разбору он был готов обвинять или защищать. Для его мельницы годилось любое зерно. Даже гнусный Антоний Гибрида в его устах явился идеальным сыном, о каком могла лишь мечтать каждая римская мать.

– Луций Агенобарб, члены жюри, вы видите меня здесь как представителя замечательного человека – Тита Анния Милона.

Цицерон замолчал, посмотрел на приосанившегося Милона и нервно сглотнул.

– Как странно выступать перед аудиторией, почти сплошь состоящей из одних лишь солдат! Мне не хватает привычной городской шумихи, но… – Он запнулся, снова сглотнул. – Но как мудро со стороны консула Гнея Помпея предпринять все необходимые меры предосторожности, чтобы ничего не случилось… – Он снова запнулся. – Нас защищают. Нам нечего бояться. И меньше всего должен чего-то бояться мой дорогой друг Милон. – Он умолк, помахал свитком. – Публий Клодий был сумасшедшим. Он жег и грабил. Жег. Посмотрите туда, где стояли курия Гостилия, Порциева базилика. – Он замолчал, нахмурился, потер ладонью лицо. – Порциева базилика… Порциева базилика…

Тишина стала такой, что стук чьего-то копья прозвучал словно грохот рухнувшего строения. Милон, открыв рот, недоуменно смотрел на Цицерона. А этот отвратительный таракан Марк Антоний ухмылялся, и лучи восходящего солнца, отскакивая от лоснящегося черепа Луция Агенобарба, слепили глаза. «О, что с моей головой? Почему я это замечаю?» Он вновь попытался заговорить:

– Неужели с нами постоянно должны происходить несчастья? Нет! Несчастья закончились, когда сгорел Публий Клодий! В тот день, когда Публий Клодий умер, Рим получил бесценный подарок! Патриот, которого мы здесь видим, просто защищался, боролся за свою жизнь. Он всегда был на стороне истинных патриотов, его гнев, направленный на грязные методы демагогов… – Он пошатнулся. – Публий Клодий замышлял убить Милона. Сомнений в том нет и быть не может. Нет сомнений… нет. Сомнений в том нет.

Встревоженный Целий поспешил к Цицерону.

– Цицерон, с тобой все в порядке? Хочешь, я принесу немного вина? – взволнованно спросил он.

Карие глаза повернулись к нему с удивлением, столь неподдельным, что Целий даже засомневался, узнал ли его Цицерон.

– Спасибо. Все хорошо, – сказал Цицерон и снова заговорил: – Милон не отрицает, что на Аппиевой дороге произошла стычка, но он отрицает, что подстроил ее. Он не отрицает, что Клодий убит, но отрицает, что приложил к тому руку. Обвинения несущественны. Это все Клодий. Это был его умысел. Публий Клодий. Он. Не Милон. Нет, не Милон.