Текст книги "Цезарь, или По воле судьбы"

Он поставил себе цель стать Первым Человеком в Риме, но не собирался добиваться этого обычным путем – высшая политическая должность вкупе с небывалыми военными успехами. Главным образом потому, что таланты Клодия относились не к военной сфере. Он был силен в демагогии и вознамерился пробиться к власти через плебейское собрание, состоявшее сплошь из римских всадников-торгашей. Такие попытки предпринимались и раньше, но Клодий пошел собственным путем.

План его был грандиозен и прост. Он не обхаживал могущественных торгашей-плутократов. Он запугивал их. Используя для этого ту часть римского общества, которую все остальные не брали в расчет, а именно proletarii, неимущих. Людей без денег и влияния, чьи голоса не имели никакого веса во время выборов, пригодных лишь на то, чтобы делать детей и поставлять Риму легионеров. Впрочем, даже последнее стало для них возможным не так уж давно, когда Гай Марий открыл неимущим дорогу в армию, поскольку до этого в войсках служили только люди обеспеченные. Неимущие становились легионерами, но политически оставались ничем. Да им вся эта политика не была и нужна. Раз есть хлеб и есть зрелища, не все ли равно, кто там всем этим наверху заправляет?

Клодий и не хотел делать из них политиков. Ему нужно было лишь количество, он не собирался набивать их головы своими идеями или пробуждать в этих людях сознание собственной силы. Просто-напросто они становились клиентами Клодия. Они видели в нем патрона, добивавшегося для них осязаемых выгод: права иметь свои клубы, коллегии и общины, получать раз в месяц бесплатное зерно, а раз в год – какие-то деньги. С помощью Децима Брута и кое-кого еще Клодий организовал тысячи тысяч неимущих, входивших в общины перекрестков, каких было множество в Риме. В любой день, когда он велел шайкам явиться на Форум и на близлежащие улицы, у него под рукой было не менее тысячи человек. Благодаря Дециму Бруту он располагал именными списками и учетными книгами, дающими возможность равномерно распределять нагрузку и плату в пятьсот сестерциев, выделяемых за каждую вылазку. Проходили месяцы, прежде чем того же самого человека призывали снова устроить беспорядки на Форуме и попугать влиятельный плебс. Таким образом, члены шайки оставались неузнанными.

После того как Помпей Великий заплатил Милону за то, чтобы тот набрал шайки из бывших гладиаторов и головорезов, борьба осложнилась. Клодию теперь приходилось не только пугать плебс, но и соперничать с Милоном и его профессиональными громилами. Затем Цезарь заключил договор с Помпеем и Марком Крассом в Луке, и Клодий вынужден был подчиниться. В довершение его отправили в составе посольства в Анатолию за государственный счет, что давало ему возможность заработать кучу денег за год отсутствия в Риме. Вернувшись, он вел себя тихо. До тех пор, пока Кальвин и Мессала Руф не были выбраны консулами в конце квинтилия. И тогда война между Клодием и Милоном возобновилась с новой силой.

Курион не отрывал глаз от Фульвии, но он столько лет пялился на нее, что никто не обращал на это внимания. Конечно, все заглядывались на эту красотку. Каштановые волосы, черные брови, огромные синие глаза, словно бы намекающие на что-то. Рождение детей только добавляло ей привлекательности, как и умение со вкусом одеваться. Будучи внучкой аристократа и знаменитого демагога Гая Гракха, Фульвия так уверилась в прочности своего положения в свете, что то и дело появлялась на Форуме и, не смущаясь, самым неженственным образом поносила противников Клодия, которого обожала.

– Я слышал, – сказал Курион, с трудом опуская глаза, – что, сделавшись претором, ты намерен распределить всех вольноотпущенников Рима по тридцати пяти трибам. Это действительно так?

– Да, это правда, – самодовольно подтвердил Клодий.

Курион нахмурился, чем только усугубил свое сходство с капризным подростком, что ему совсем не шло. Этому отпрыску старинного плебейского рода Скрибониев исполнилось тридцать два года. Острые карие глазки, усеянная веснушками кожа, ярко-рыжие волосы, торчащие во все стороны, несмотря на старания парикмахера. Отсутствие переднего зуба, которое обнаруживалось, когда он улыбался, придавало ему разбитной и задиристый вид. Впрочем, такая наружность скрывала вполне зрелый цепкий ум, что, однако, не убавляло в его обладателе склонности к каверзам и всякого рода проделкам. В юности, например, он и Антоний изображали страстных любовников, немилосердно изводя почтенного консуляра Скрибония-старшего, а на самом деле успели наделать кучу детей.

Но сейчас Курион хмурился, а значит, дырка в зубах не сверкала, а озорной огонь в глазах почти погас.

– Клодий, если распределить вольноотпущенников по тридцати пяти трибам, это разрушит всю систему трибутных выборов, – медленно сказал он. – Человека, кому принадлежат их голоса, – а это в данном случае будешь ты – невозможно остановить. Все, что ему нужно сделать, чтобы провести своих кандидатов, – это отложить выборы до того времени, когда в городе не будет сельских выборщиков. В настоящий момент вольноотпущенники могут голосовать только в двух городских трибах. Но ведь в Риме их полмиллиона! Стоит рассовать этих бывших рабов по остальным трибам, их голоса перевесят голоса коренных римлян, сенаторов, всадников первого класса. Римские неимущие причислены к четырем городским трибам и не голосуют в трех десятках других! Ты передашь контроль над процессом формирования городской власти в руки неримлян! Греков, галлов, сирийцев, бывших пиратов – сброда со всего мира, познавшего рабство! Да, они стали свободными, получили гражданство. Но мне очень не хочется отдавать им на откуп весь Рим! – Он сердито мотнул головой. – Клодий, Клодий! Никто тебя не поддержит! Никто! Даже я!

– Но ни ты, ни они не смогут мне помешать, – самодовольно парировал Клодий.

В разговор вступил мрачный молчун Планк Бурса, только недавно сделавшийся плебейским трибуном:

– Не играй с огнем, Клодий.

– Весь первый класс объединится против тебя, – веско добавил Помпей Руф, другой плебейский трибун.

– Он все равно сделает что задумал, – хладнокровно заметил Децим Брут.

– Конечно сделаю. Надо быть дураком, чтобы упустить такую возможность.

– А мой братец отнюдь не дурак, – пробормотала Клодия и, посмотрев на Антония, сладострастно облизала пальцы.

Тот почесал в паху, потом словно бы ненароком передвинул нечто внушительное по размерам и послал Клодии воздушный поцелуй. Они были давними любовниками.

– Если ты в этом преуспеешь, каждый римский вольноотпущенник будет твоим, – сказал он задумчиво. – И проголосует за любого, на кого ты укажешь. Однако трибутные комиции консулов не избирают. Ты не сможешь влиять на выборы в центуриях.

– Консулов? Кому нужны консулы? – высокомерно спросил Клодий. – Все, что мне требуется, – это десять плебейских трибунов, год за годом. С десятком народных трибунов, выполняющих мои указания, консул будет значить не больше боба для пифагорейца. А преторы носа не высунут из судов, не имея законодательной власти. Сенат и первый класс думают, что они хозяева Рима. Но истина в том, что власть над Римом берет в руки тот, кто находит к ней правильный путь. Сулла был хозяином Рима. Им стану и я. С голосами вольноотпущенников в тридцати пяти римских трибах и с десятком ручных плебейских трибунов я буду непобедим. И никогда не дам провести выборы при скоплении в Риме сельского сброда. Почему, думаете, Сулла назначал для выборов квинтилий, когда проводятся игры? Ему нужны были сельские трибы, а значит, первый класс, чтобы контролировать плебейское собрание и плебейских трибунов. Таким способом любой влиятельный человек может заполучить одного или двух трибунов. Я же получу всех десятерых.

Курион удивленно воззрился на Клодия, словно никогда его раньше не видел:

– Я всегда знал, что ты малость тронутый, Клодий, но тут ты превзошел самого себя. Эта затея безумна! Даже не пытайся!

Мнение Куриона многое значило, и вся компания несколько напряглась. Красивое смуглое лицо Фульвии побледнело. Она резко сглотнула и с кривой усмешкой дерзко вскинула подбородок:

– Клодий знает, что делает! Он все продумал.

Курион пожал плечами:

– Тогда пусть у него и болит голова. Но предупреждаю: я выступлю против.

Тут Клодий вновь превратился в того избалованного, испорченного юнца, которым некогда был, он метнул в Куриона презрительный взгляд, фыркнул, соскочил с ложа и быстро вышел из столовой. Фульвия побежала за ним.

– Они забыли обуться, – меланхолически заметил Помпей Руф, который был немногим умнее сестры.

– Я его отыщу, – сказал Планк Бурса, тоже срываясь с места.

– Обуйся, Бурса! – крикнул вслед ему Помпей Руф.

Курион, Антоний и Децим Брут переглянулись и расхохотались.

– Зачем вы злите Публия? – спросила Клодилла. – Теперь он долго будет дуться.

– Пусть подумает! – проворчал Децим Брут.

Клодия, уже не столь юная, но по-прежнему самая привлекательная из женщин, окинула троих мужчин взглядом своих темных глаз:

– Я знаю, вы его любите и тревожитесь за него. Однако стоит ли так волноваться? Он всегда перескакивает от одной бредовой идеи к другой и всегда умудряется извлечь из этого пользу.

– Но не сейчас, – вздохнул Курион.

– Он сумасшедший, – добавил Децим Брут.

Антонию все это надоело.

– Мне плевать, сумасшедший он или нет, – проворчал он. – Мне нужно стать квестором, и как можно скорее! Я лезу из кожи, чтобы добыть лишний сестерций, но становлюсь лишь бедней.

– Не говори, что ты уже растратил все денежки Фадии, Марк, – обронила Клодилла.

– Фадия уже четыре года как умерла, – возмутился Антоний.

– Ерунда, Марк, – сказала Клодия, вновь облизав пальцы. – В Риме полно уродливых дочерей плутократов, карабкающихся по общественной лестнице. Найдешь себе другую Фадию.

– Уже нашел. Это моя двоюродная сестра Антония Гибрида.

Все встрепенулись, включая Помпея Руфа.

– Прорва деньжищ, – пробормотал Курион, склонив голову набок.

– Поэтому я к ней и подбираюсь. Дядюшка, правда, не выносит меня, но он скорее отдаст ее мне, чем какому-нибудь выскочке. – Последовал вздох. – Говорят, она пытает рабов, но я из нее это выбью.

– Яблоко от яблоньки, – усмехнулся Децим Брут.

– Есть еще Корнелия Метелла, она как раз овдовела, – внесла предложение Клодилла. – Старинный, очень старинный род. Много тысяч талантов.

– А что, если она похожа на своего старого дорогого tata Метелла Сципиона? – спросил Антоний, блеснув рыжевато-карими глазами. – С истязательницей рабов справиться нетрудно, но страсть к порнографии не вытравишь.

Опять смех, хотя и не очень веселый. Каждый задавался вопросом: как защитить Публия Клодия от него же самого?

Хотя Юлия была мертва уже шестнадцать месяцев и горе утихло настолько, что стало возможным произносить ее имя без слез, Гней Помпей Магн и не думал жениться еще раз. Ничто больше не мешало ему отправиться в свои провинции, Ближнюю и Дальнюю Испании, которыми он должен был управлять еще три года, но он все сидел на своей вилле на Марсовом поле, оставив обе провинции на попечении легатов Афрания и Петрея. Конечно, должность куратора по снабжению Рима зерном до некоторой степени оправдывала его присутствие в городе, но, несмотря на старания Клодия увеличить раздачу бесплатного зерна и на недавнюю засуху, Помпей сумел организовать дело так, что все отлично шло бы и без него. Как и все подобные общественные дела, оно требовало организационного таланта и умения заставить работать ленивых гражданских служащих.

Истина заключалась в том, что его тревожила ситуация в Риме и он не мог уехать, пока не определит приоритеты, пока не выяснит, чего же он хочет. А именно хочет ли он, чтобы его назначили диктатором. С тех пор как Цезарь уехал в Галлию, политическая ситуация на Римском форуме становилась все более и более неуправляемой. Какое это имело отношение к Цезарю, он не знал. Определенно причина была не в Цезаре. Но иногда среди ночи он вдруг спрашивал себя: если бы Цезарь был в Риме, прекратились бы беспорядки? И это не давало ему покоя.

Женившись на Юлии, он если и задумывался о ее отце, то разве что как о чрезвычайно умном политике, который знал, как добиться своего. Мало ли Цезарей в Риме, аристократичных, амбициозных, компетентных и ловких. Но этот Цезарь внезапно превзошел всех других. Словно по волшебству. Нет, в нем определенно есть что-то от чародея. Вот он перед тобой, а через миг – на другом конце колоннады. Переместился, а ты не успел и моргнуть. И возрождается, как птица феникс, хотя враги каждый раз думают, что погубили его навсегда.

Взять хотя бы Луку, смешной маленький деревянный городишко на реке Авсер. Там Помпей, Цезарь и Красс заключили союз. Так сказать, поделили мир. Но зачем это было нужно? Зачем? О, в то время резоны казались огромными, словно горы! А сейчас они кажутся не больше муравейников. Что получил он, Помпей Великий, от этого союза в Луке, чего не мог бы добиться без чьей-либо помощи? И где теперь Марк Красс, бесславно погибший и непогребенный. А Цезарь становится все сильней и сильней. Как это ему удается? За все время их сотрудничества, которое началось еще до кампании Помпея против пиратов, всегда казалось, что Цезарь отстаивал его интересы. Никто не произносил лучших речей в его защиту, даже Цицерон, и были времена, когда голос Цезаря оказывался единственным, поданным в его поддержку. Но Помпей никогда не думал о Цезаре как о сопернике. Цезарь все делал правильно, все в свое время. Это не он в возрасте двадцати одного года привел легионы и добился совместного командования с величайшим человеком в Риме! Это не он принудил сенат разрешить ему избираться в консулы, не будучи членом этого правительственного органа! Это не он очистил Наше море от пиратов за одно лето! Не он завоевал Восток и удвоил дань Риму!

Так почему же Помпея пробирает озноб? Почему он постоянно чувствует на затылке холод чьего-то дыхания? Почему Цезаря обожает весь Рим? Ведь когда-то именно Цезарь обратил внимание Помпея на то, что весь римский рынок наводнен гипсовыми бюстами Помпея Великого. А ныне лоточники вовсю торгуют бюстами Цезаря. Цезарь – герой, Цезарь завоевывает новые земли. А все, что сделал Помпей, – это вспахал на Востоке застарелую пашню и добавил к ней новую борозду. Конечно, столь стремительному взлету популярности этого человека немало способствуют его замечательные отчеты сенату. А вот Помпею в свое время не пришло в голову излагать события кратко, увлекательно, воздерживаясь даже от намека на многословие. Никогда не оправдываться. Наполнить свои послания сообщениями о мужестве, стойкости и подвигах римских легионеров – центурионов, легатов, солдат. Это бодрит и сенаторов, и римский люд. Цезарь врывается в сенат, словно порыв свежего ветра! Все преисполнены благодарности! О нем ходят легенды! И скорость передвижения, и способность диктовать сразу нескольким секретарям, и легкость, с какой он наводит мосты через широкие реки и спасает злополучных легатов из лап смерти. И все это – он, лично он!

Ну что ж, Помпей не собирается затевать новые войны только затем, чтобы прищемить Цезарю хвост. Он сделает это из Рима, и еще до того, как закончатся вторые пять лет наместничества Цезаря в Галлиях и Иллирии. Он – Помпей Магн, Первый Человек в Риме. И останется таковым до конца своих дней. С Цезарем или без Цезаря.

Вот уже несколько месяцев его уговаривают стать диктатором. Никто больше не сумеет покончить с насилием, беспорядками и безвластием. А все этот мерзкий Публий Клодий! Хуже подкожного паразита. Но как заманчиво! Быть диктатором Рима! Стоять над законом, зная, что тебя не привлекут к ответу даже после того, как будут сложены диктаторские полномочия.

Помпей не сомневался, что сумел бы излечить Рим. Это вопрос правильной организации, разумных мер, слаженной работы с правительством. Нет, диктаторские полномочия нисколько его не пугали. Вопрос был в том, как такой поворот отразится на его героической репутации, что напишут впоследствии в исторических хрониках. Сулла стал диктатором, и его тут же возненавидели. И сейчас ненавидят! Но таким, как Сулла и как Цезарь (опять это имя!), на подобные вещи плевать с высоты своих родословных. Патриций Корнелий мог вытворять что угодно, его величие оттого не страдало. И кем изобразят его историки, героем или чудовищем, Сулле было все равно. Не все равно было только, кем он останется для Рима.

Однако Помпей из Пицена, больше похожий на галла, чем на истинного римлянина, поневоле должен быть щепетильным. Не для него привилегии знатных родов вкупе с правом автоматически занимать первые строчки в избирательных списках. Все, чем он ныне владеет, он должен был добывать сам вопреки отцу, который хоть и имел значительное влияние в Риме, но которого Рим ненавидел. Не совсем «новый человек», но определенно не Юлий и не Корнелий. Впрочем, в целом Помпей считал свое положение довольно прочным. Все его жены были аристократками: Эмилия Скавра – патрицианка, Муция Сцевола – из древнего плебейского рода, ну а Юлия знатностью превосходила обеих. Антистия не в счет. Он женился на ней только потому, что ее отец был судьей и прикрыл для него одно скользкое дельце.

Но как Рим отнесется к тому, что он согласится принять чрезвычайные полномочия? Диктаторство издревле было способом разрешать проблемы с управлением, изначально оно позволяло освободить консулов года для ведения войны. В прошлом диктаторами чаще всего становились патриции. Официальный период диктаторства – шесть месяцев, продолжительность сезона военных кампаний. Однако Сулла властвовал два с лишним года, и выбирали его не консулы. Он принудил сенат назначить его диктатором, а потом сам назначал угодных ему консулов.

Не было у сенаторов обычая назначать кого-либо диктатором для разрешения гражданских проблем. И потому, когда Гай Гракх попытался свергнуть правительство на Форуме, а не на поле боя, сенат изобрел senatus consultum de republica defendenda. Цицерон назвал этот закон проще – senatus consultum ultimum. Подобная мера была предпочтительнее назначения диктатора, поскольку, хотя бы в теории, позволяла избежать предоставления неограниченных полномочий одному человеку. Ведь закон освобождал диктатора от ответственности за любые поступки, совершенные во время срока его полномочий, даже если они казались его коллегам-сенаторам ужасными.

Зачем только мысль о диктаторстве заронили ему в голову? Он раздумывает над этим уже с год. Правда, еще до того, как Кальвин и Мессала Руф были избраны консулами в прошлом квинтилии, он твердо отклонил сделанное ему предложение, но почему-то о нем не забыл. Теперь предложения возобновились, и часть его натуры бурно радовалась перспективе получить еще одно специальное назначение. Он и так уже накопил их немало, буквально вырывая каждое у оппозиции, так почему бы не получить еще одно, самое важное? Но он – Помпей из Пицена и больше походит на галла, чем на истинного римлянина.

Несгибаемые приверженцы mos maiorum были категорически против. Катон, Бибул, Луций Агенобарб, Метелл Сципион, старый Курион, Мессала Нигер, все Клавдии Марцеллы, все Лентулы. Непреклонные. Очень влиятельные, хотя ни один из них не поднялся над Римом так высоко, как уроженец Пицена Помпей.

Должен ли он пойти на это? Что это ему сулит? Скорую катастрофу? Или блистательный взлет, достойно венчающий длинную цепь триумфальных побед?

Обуреваемый такими сомнениями, он метался по пустой спальне, слишком большой для одного. Его порывистые движения повторяло огромное зеркало из полированного серебра, которое после смерти Юлии он велел перенести к себе в надежде, что в нем еще живы тени ее отражений. Надежды были напрасными, и он перестал обращать внимание на зеркало. Но сейчас вдруг обратил и увидел себя. Остановился, удивленно вгляделся, глаза его увлажнились. Для Юлии он старался держать себя в форме, оставаясь Помпеем ее девичьих грез – статным, подтянутым, мускулистым. Возможно, он и не смотрел на себя до этого момента.

Помпей Юлии исчез. Перед ним стоял пожилой грузный мужчина со вторым подбородком и отвисшим животом. На боках вместо талии складки жира. Знаменитые голубые глаза потускнели и заплыли, нос, сломанный при падении с лошади около полугода назад, стал совсем приплюснутым. Только волосы оставались по-прежнему блестящими и густыми, только золото теперь превратилось в серебро.

За спиной кашлянул слуга.

– Да? – спросил Помпей, вытирая глаза.

– Гней Помпей, к тебе посетитель. Тит Мунаций Планк Бурса.

– Подай мою тогу!

Планк Бурса ожидал в кабинете.

– Добрый вечер! – громко приветствовал его Помпей.

Он сел за письменный стол, не спеша сложил руки и вперил в визитера свой буравящий взгляд, которым пользовался вот уже лет тридцать.

– Ты припозднился. Как все прошло?

Планк Бурса громко прокашлялся. Он не отличался красноречием.

– Пира, который бывает по случаю инаугурации, не было. Без консулов никто о нем не подумал. Поэтому я обедал у Клодия.

– Да, да, но сначала о главном, Бурса! Что было в сенате?

– Лоллий предложил назначить тебя диктатором, но, когда с ним стали соглашаться, выступил с возражениями Бибул. Он хорошо говорил. После него выступил Лентул Спинтер, потом Луций Агенобарб. Заявил, что ты станешь диктатором только через их трупы. Потом поднялся Цицерон. Еще одна хорошая речь, но уже в твою пользу. Все стали склоняться к мнению Цицерона, однако Катон устроил обструкцию. Председательствовал Мессала Руф, и собрание было закрыто.

– Когда следующее заседание? – хмурясь, спросил Помпей.

– Завтра утром. Мессала Руф созывает его с намерением избрать интеррекса.

– Так-так. А что Клодий? Что ты узнал, обедая у него?

– Он собирается распределить вольноотпущенников по всем тридцати пяти римским трибам, как только его выберут претором, – сказал Бурса.

– Чтобы потом контролировать Рим через плебейских трибунов?

– Да.

– Кто еще был там? Как они реагировали?

– Курион возражал, причем очень резко. Марк Антоний говорил мало. И Децим Брут. И Помпей Руф.

– Ты хочешь сказать, что все, кроме Куриона, одобрили идею Клодия?

– О, вовсе нет. Все были за Куриона. Он просто высказал общее мнение. Назвал Клодия сумасшедшим.

– Подозревает ли Клодий, что ты работаешь на меня?

– Никто ни о чем не подозревает, Магн. Мне доверяют.

Помпей пожевал нижнюю губу.

– Хм… – Он глубоко вздохнул. – Тогда нам надо подумать, как повести дело так, чтобы тебя не раскусили и завтра. Ибо на завтрашнем заседании ты не очень-то облегчишь Клодию жизнь.

Бурса сохранил свой обычный невозмутимый вид:

– Что я должен сделать?

– Когда Мессала Руф начнет жеребьевку, ты наложишь вето на процедуру.

– Вето на назначение интеррекса? – тупо переспросил Бурса.

– Правильно. Вето на назначение интеррекса.

– Можно спросить почему?

Помпей усмехнулся:

– Можно. Но я не отвечу.

– Клодий придет в ярость. Ему нужны выборы.

– Даже если Милон выдвинет себя в консулы?

– Да, потому что он убежден, что Милона не изберут. Магн, он знает, что ты поддерживаешь Плавтия, ему известно, сколько денег ушло на взятки. А Метелл Сципион, который мог бы поддержать Милона, потому что тот связан с Бибулом и Катоном, сам баллотируется и тратит деньги на поддержку своей кандидатуры. Клодий уверен, что Плавтий пройдет в младшие консулы. А старшим консулом станет Метелл Сципион.

– Тогда после собрания скажи Клодию, будто точно узнал, что я поддерживаю не Плавтия, а Милона.

– О, умно! – воскликнул Бурса, внезапно оживившись. Он немного подумал и кивнул. – Клодий в это поверит.

– Ну и отлично! – весело бросил Помпей.

В дверь постучали, и он встал. Планк Бурса тоже поднялся. Вошел секретарь.

– Гней Помпей, срочное письмо, – пояснил он, поклонившись.

Помпей взял письмо, прикрывая рукой печать, и вновь вернулся к столу.

Бурса осторожно прочистил горло.

– Да? – спросил Помпей, поднимая глаза.

– Я… гм… несколько поиздержался…

– После завтрашнего заседания мы это уладим.

Удовлетворенный Планк Бурса выскользнул из кабинета, а Помпей, сломав печать, погрузился в чтение письма Цезаря. Оно было коротким.

Пишу из Аквилеи, решив проблемы в Иллирии и собираясь на запад. В Италийской Галлии задержусь. Накопилось много дел в местных судах. Неудивительно, ведь я зимовал по ту сторону Альп. Но хватит болтать. Я знаю, что ты очень занят.

Магн, мои информаторы в Риме уверяют, что наш старый друг Публий Клодий, став претором, намерен распределить вольноотпущенников по всем тридцати пяти римским трибам. Уверен, ты согласен, что этого нельзя допустить. Если это случится, Рим будет в руках Клодия до конца его дней. Ни ты, ни я и ни кто другой, от Катона до Цицерона, не сможет противостоять ему. Да и ничто не сможет. Кроме разве что революции.

И она в этом случае действительно вспыхнет. Клодий будет побежден и казнен, а вольноотпущенникам укажут на место. Однако не думаю, что тебе и Риму нужна вся эта грызня. Намного проще не пускать Клодия в преторы.

Не мне говорить тебе, что нужно делать. Но будь уверен, что я, как и все римляне, категорически не хочу видеть Клодия претором.

С наилучшими пожеланиями.

Весьма довольный Помпей отправился спать.

Следующим утром стало ясно, что Планк Бурса в точности выполнил то, что ему было велено. Когда Мессала Руф попытался с помощью жеребьевки определить, кому из глав декурий надлежит сделаться первым из интеррексов, он наложил на его действия вето. Весь сенат взревел от ярости. Клодий с Милоном просто взбесились, но Бурса был неколебим.

Красный от гнева Катон кричал:

– У нас должны быть выборы! Если к новому году консулы еще не вступили в должность, сенат обязан на пять дней назначить одного из патрициев интеррексом. Потом, на другие пять дней, его сменит второй интеррекс, задача которого – организовать выборы новых магистратов. К чему идет Рим, когда любой идиот, проскочивший в народные трибуны, может остановить такой важный и законный процесс, как назначение интеррекса?

– Правильно, правильно! – крикнул под гром аплодисментов Бибул.

Но Планк Бурса стоял на своем и вето не отозвал.

– Почему? – после собрания строго спросил его Клодий.

Бурса напустил на себя таинственный вид, озираясь, чтобы увериться, что их не подслушивают.

– Я только что узнал, что Помпей Магн поддерживает Милона, – прошептал он.

Это успокоило Публия Клодия, но Милон, хорошо знавший, кто его поддерживает, а кто нет, отправился на Марсово поле, где задал тот же вопрос:

– Почему?

– Что «почему»? – с невинным видом переспросил Помпей.

– Магн, ты меня не обманешь! Я знаю, что Бурса – твой человек! Сам он не мог придумать трюк с вето и явно действовал по приказу! Почему?

– Дорогой Милон, уверяю тебя, что этот приказ моим не был, – довольно резко ответил Помпей. – Советую тебе поискать среди тех, с кем Бурса связан.

– Ты имеешь в виду Клодия? – опешив, спросил Милон.

– Может, и Клодия.

Большой, смуглый, с лицом гладиатора, хотя никогда на арене не дрался, Милон напряг мускулы и сделался еще больше. Скорее по привычке, чем с какой-либо целью, ибо агрессивные выпады никогда на Помпея не действовали, и это было прекрасно известно Милону.

– Ерунда! – фыркнул он. – Клодий считает, что я в консулы не пройду, и потому стоит за курульные выборы.

– И я считаю, что ты не пройдешь. Но Клодий мог в этом засомневаться. Тебе удалось снискать расположение Бибула и Катона. Я слышал, что и Метелл Сципион ничего против тебя не имеет. Он уже шепнул об этом кое-кому. Всадники Аттик и Оппий его поддержали.

– Так это Клодий стоит за Бурсой?

– Возможно, – сказал осторожно Помпей. – Но определенно не я. Что я выигрываю от его действий?

Милон язвительно улыбнулся.

– Диктаторство? – предположил он.

– Я уже от него отказался. Не думаю, что я понравлюсь Риму в этом качестве. Ты в эти дни вроде бы спелся с Бибулом и Катоном. Спроси у них, так это или не так.

Милон прошелся по кабинету Помпея, слишком крупный для этой комнаты, уставленной ценными вещами, привезенными из разных кампаний Помпея, среди которых были золотые венки, золотая виноградная лоза с золотыми виноградинами, золотые урны, искусно расписанные порфировые чаши. Он остановился и посмотрел на Помпея, все еще спокойно сидевшего за столом из золота и слоновой кости.

– Говорят, Клодий собирается распределить вольноотпущенников по тридцати пяти трибам, – сказал визитер наконец.

– Да, до меня тоже дошел такой слух.

– Он же тогда сделается хозяином Рима.

– Верно.

– А если он не выставит свою кандидатуру на должность претора?

– Определенно Риму будет только лучше.

– Да плевать мне на Рим! Я думаю о себе.

Помпей мило улыбнулся и встал:

– Ты тоже не будешь внакладе.

Он направился к двери. Милон пошел следом.

– Можно ли понимать это как обещание, Магн? – спросил он.

– Тебя порой посещают весьма дельные мысли, – ответил Помпей и хлопнул в ладоши, подзывая секретаря.

Не успел Милон уйти, как ему доложили о приходе нового гостя.

– Ба! Да я становлюсь популярным! – воскликнул Помпей, тепло здороваясь за руку с Метеллом Сципионом и усаживая его в лучшее кресло.

На этот раз он не пошел к столу. Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика счел бы это прямым оскорблением. А потому Помпей выбрал для себя кресло попроще и сел только после того, как наполнил две чаши хиосским вином. Таким замечательным, что Гортензий заплакал, когда Помпей его выиграл.

К сожалению, сидящий перед ним человек не обладал интеллектом, сопоставимым со своей захватывающей дух родовитостью, хотя внешне вполне соответствовал ей. Урожденный патриций Корнелий Сципион, усыновленный могущественной плебейской семьей Цецилия Метелла. Надменный, невозмутимый, высокомерный. Некрасивый, как все Корнелии Сципионы. Его приемный отец Метелл Пий, великий понтифик, к несчастью, не имел сыновей, и у Метелла Сципиона тоже не было сына. У него была дочь, три года назад он выдал ее замуж за Публия, сына Красса. Цецилия Метелла, которую, впрочем, все звали Корнелией Метеллой. Помпей хорошо помнил ее, ибо присутствовал вместе с Юлией на свадебной церемонии. «Очень надменная», – сказал он Юлии, а та захихикала и призналась, что Корнелия Метелла всегда напоминала ей верблюда и что ей лучше было бы выйти за Брута, обладателя такого же педантичного, претенциозного ума.

Помпей никогда толком не знал, как надо держаться с такими людьми, как Метелл Сципион. Следует ли быть веселым и общительным, отстраненно вежливым или резким? Нет уж, раз начал, он будет непринужденно-радушным.

– Неплохое вино, а? – спросил он, причмокнув.

Метелл Сципион чуть поморщился.

– Очень хорошее, – откликнулся он наконец.

– Что заставило тебя проделать с утра такой путь?