Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь. Книга 1"

– К счастью, – как ни в чем не бывало продолжил Цезарь, – я помог моему другу Рабирию встать на ноги, и сегодня он, вместе с другими моими друзьями, Бальбом-старшим, Бальбом-младшим и Гаем Оппием, не испытывает ни в чем недостатка. Однако долг есть долг, и вопрос о его возврате – одна из причин, по которым я прибыл сюда. Считай меня, дорогой мой Потин, судебным исполнителем Рабирия Постума. Немедленно верни сорок миллионов сестерциев. По существующему международному исчислению это тысяча шестьсот талантов серебром. Строго говоря, мне причитаются десять процентов с капитала, но я, пожалуй, от них откажусь. Достаточно основной суммы, без каких-либо начетов.

– Я не уполномочен платить долги покойного царя.

– Но действующий царь уполномочен.

– Царь несовершеннолетний.

– Поэтому я и обратился к тебе, любезный. Плати.

– Мне нужны для доказательства соответствующие документы.

– Мой секретарь Фабий с удовольствием тебе их предоставит.

– Это все, Цезарь? – спросил Потин, вставая.

– На данный момент. – Цезарь, воплощенная любезность, неторопливо проводил гостя до двери. – Есть ли известия от царицы?

– Нет, Цезарь. Пока никаких.

Феодот встретил Потина в главном дворце, распираемый новостями.

– Пришло известие от Ахиллы! – объявил он.

– Слава Серапису! Что он сообщает?

– Что посланные тобой курьеры мертвы и что Клеопатра все еще стоит лагерем под Касиевой горой. Ахилла уверен, что она ничего не знает о присутствии Цезаря в Александрии, хотя можно только догадываться, что она сделает после следующего шага Ахиллы. Он как раз сейчас везет сюда на кораблях из Пелузия двадцать тысяч пехоты и десять тысяч конников. Задули пассатные ветры, так что вся эта армия будет здесь через два дня. – Феодот весело захихикал. – О, я много дал бы, чтобы увидеть лицо Цезаря, когда прибудет Ахилла! Он говорит, что займет обе гавани и встанет лагерем около Лунных ворот.

Он поймал суровый взгляд евнуха и поразился.

– Ты что, не рад?

– Рад, рад, но не это меня беспокоит! – резко ответил Потин. – Я только что виделся с Цезарем, он настойчиво потребовал погасить долг Птолемея Авлета римлянину Рабирию Постуму. Личный долг! Сумасшедшие деньги! Истолкователь мне их не даст!

– О-о-о!

– Ладно, – сказал Потин сквозь зубы, – я самолично ему уплачу. Но он горько о том пожалеет. Очень горько, верь мне, Феодот!

– Неприятности, – сказал Руфрий Цезарю на следующий день, восьмой с тех пор, как они прибыли в Александрию.

– Какого рода?

– Ты получил долг Рабирия Постума?

– Да.

– Агенты Потина всем говорят, что ты ограбил царскую казну, расплавил все золото и опустошил содержимое городских зернохранилищ.

Цезарь расхохотался.

– Уже припекает, Руфрий! Ну ничего. Мой гонец только что вернулся из лагеря Клеопатры. Нет, он не плыл по хваленым каналам Дельты. Он добирался до цели верхом, меняя лошадей на подставах. Конечно, ни один курьер Потина к Клеопатре не прибыл. Я думаю, их убили. А сама царица прислала мне очень любезное и недурное по слогу письмо, в котором сообщила, что Ахилла с армией возвращается в Александрию и намеревается встать лагерем за городом, у Лунных ворот.

Руфрий тут же нетерпеливо спросил.

– Мы начинаем?

– Только после того, как я арестую царя, – сказал Цезарь. – Если Потин и Феодот могут использовать бедного парня как инструмент, то смогу и я. А пока пускай местная клика еще два-три дня сооружает себе погребальный костер. Но проследи, чтобы мои люди были готовы ударить. В любую минуту, ибо времени на раскачку не будет. – Он с наслаждением потянулся. – Славно опять иметь иноземцев в противниках, а?

На десятый день пребывания Цезаря в Александрии небольшое одномачтовое каботажное судно проскользнуло в Большую гавань и, лавируя между неуклюжими транспортами Ахиллы, пристало к пирсу в Царской гавани. Отряд охраны сурово уставился на посудину. Но на ней не было никаких подозрительных лиц. Только два египетских жреца – босые, бритоголовые, одетые во все белое. Обычные рядовые жрецы, которым не полагается носить золото.

– Эй! Куда это вы собрались? – крикнул командир отряда охраны.

Один жрец сложил ладони над пахом, приняв позу раболепия и смирения.

– Мы хотим видеть Цезаря, – сказал он на ломаном греческом.

– Зачем?

– Мы везем ему дар от Уэба.

– От кого?

– От Neb-notru, wer-kherep-hemw, Seker-cha’bau, Ptahmose, Cha’em-uese, – нараспев ответил жрец.

– Я ничего не понял, жрец. Не зли меня!

– Мы везем дар Цезарю от Уэба, верховного жреца Пта в Мемфисе. Я лишь произнес его полное имя.

– Что это за дар?

– Вот, взгляни.

Жрец жестом пригласил командира подняться на палубу. Там лежала циновка из тростника, свернутая в цилиндр. Безвкусная на взгляд александрийца-македонца, с тусклыми красками и угловатым рисунком. На самом бедном рынке Ракотиса можно купить лучше. Наверное, в ней полно паразитов.

– Вы собираетесь поднести Цезарю это?

– Да, о царский человек.

Командир вынул меч из ножен и осторожно ткнул им в циновку.

– Я бы не стал этого делать, – тихо проговорил жрец.

– Почему?

Жрец поймал взгляд капрала, потом что-то сделал со своей головой и шеей. Страж в ужасе отступил. Он вдруг увидел перед собой не человеческое лицо, а голову и капюшон кобры.

– Ссссссс! – просвистел жрец и высунул раздвоенный язык.

Командир с посеревшим лицом одним прыжком оказался на пристани. Сглотнув, он обрел голос.

– Разве римляне не угодны Пта?

– Пта создал Сераписа, как и всех богов, но он считает Юпитера Наилучшего Величайшего оскорблением Египта, – ответил жрец.

Командир усмехнулся. Перед его глазами замаячила приличная награда от господина Потина.

– Несите свой дар Цезарю, – разрешил он. – И пусть Пта достигнет своей цели. Будьте осторожны!

– Хорошо, о царский человек.

Оба жреца склонились, подняли чуть провисшую скатку и сошли на пирс.

– Куда нам идти? – спросил жрец, знающий греческий.

– Идите по этой дороге через розовый сад. Первый дворец слева после небольшого обелиска.

И они ушли, держа циновку за оба конца. Очень легкую, практически невесомую.

«Великолепно, – подумал командир. – Теперь надо только подождать, пока наш незваный гость не умрет от укуса змеи. Потом меня наградят».

Гай Требатий Теста, очень полный и любящий вкусно поесть человек средних лет, вошел к Цезарю хмурый. Само собой разумеется, он выбрал его сторону в этой гражданской войне, несмотря на то что его официальным патроном был Марк Тулий Цицерон. Но почему он решился поплыть в Александрию, это и ему самому было непонятно. Может быть, в поисках новых восхитительных яств. Но в Александрии гурману было нечего делать.

– Цезарь, – начал он, – тебе из Мемфиса привезли довольно странную вещь. От главного жреца Пта. Не письмо!

– Я заинтригован, – сказал Цезарь, подняв голову от бумаг. – Эта вещь в хорошем состоянии? Она не испорчена?

– Сомневаюсь, что она когда-нибудь была в хорошем состоянии, – брезгливо сказал Требатий. – Выцветшая старая циновка. Даже не ковер!

– Пусть принесут ее в том же виде, в каком она была доставлена к нам.

– Нужны твои ликторы, Цезарь. Дворцовые слуги только взглянули на тех, кто принес этот дар, и стали такими же белыми, как германцы с Херсонеса Кимбрского.

– Пусть будут ликторы, Требатий.

Два младших ликтора вошли, неся свернутую циновку. Они положили ее на пол и посмотрели на генерала.

– Благодарю. Ступайте.

Манлий нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Цезарь, позволь нам остаться. Эту… э-э-э… вещь принесли два очень странных человека, мы таких никогда не видели. Едва переступив порог, они заперли дверь, словно за ними гнались сами фурии. Фабий и Корнелий хотели отодвинуть засов, но Гай Требоний запретил им это делать.

– Отлично! А теперь ступай, Манлий. Иди же, иди!

Оставшись один, Цезарь с улыбкой обошел сверток, опустился на колени и заглянул в один конец.

– Ты там не задыхаешься? – спросил он.

Кто-то заговорил внутри, но невнятно. Тут Цезарь заметил, что с обоих концов в скатку вставлены жесткие тростинки, чтобы та имела везде одинаковую толщину. Как изобретательно! Он вытащил прутья и очень осторожно развернул странный дар Пта.

Неудивительно, что она смогла спрятаться там. Ее почти не было. «Где же крупное телосложение, каким отличается род Митридата?» – спросил себя Цезарь, садясь в кресло, чтобы лучше рассмотреть ее. Ростом меньше пяти римских футов, весит, наверное, таланта полтора, да и то разве что в свинцовой обуви.

Не в привычках Цезаря было тратить свое драгоценное время, разглядывая неизвестных людей, даже если эти люди имели такой статус. Однако он определенно не ожидал увидеть тоненькое маленькое создание без малейших признаков царственности! Пораженный, он обнаружил, что ей наплевать на свой вид. Клеопатра ловко, как обезьянка, выбралась из циновки и даже не огляделась в поисках какого-нибудь полированного металлического предмета, который можно использовать как зеркало. «А она мне нравится! – подумал он. – Она напоминает мне мать. Такая же быстрая и решительная». Однако если его мать слыла первой красавицей Рима, то царицу Египта назвать красавицей было нельзя. По любым меркам.

Без грудей, о которых стоит упоминать, без бедер, просто плоская сверху донизу. Руки, как палки, прикреплены к прямым плечам, шея длинная и тонкая, а голова напоминает голову Цицерона – слишком большая для тела, на котором сидит.

Лицо тоже не отличается привлекательностью. Нос большой, крючковатый, все внимание невольно сосредоточивается на нем. По сравнению с ним остальные ее черты неплохи: полные, но не избыточно, губы, хорошие скулы, овал лица с твердым подбородком. А вот глаза красивы. Очень большие, широко открытые, с темными ресницами под темными бровями. Радужная оболочка как у льва – золотисто-желтая. У кого же он видел такие? Ну конечно, у отпрысков Митридата Великого! Она же как-никак его внучка. Но роднят ее с ним одни лишь глаза. Все Митридаты крупные, с германскими носами и желтыми волосами. А у нее волосы светло-каштановые, закрученные жгутами от лба к затылку, как полосы на арбузе, и свернутые в тугой небольшой узел. Кожа приятная, темно-оливковая, такая прозрачная, что сквозь нее видны голубые вены. Белая лента-диадема охватывает голову. Единственное свидетельство ее царского звания. В остальном – никаких украшений. Платье простое, желто-коричневое, в греческом стиле.

Клеопатра тоже пристально разглядывала его, явно удивленная.

– И что же ты видишь? – спокойно спросил он.

– Большую красоту, Цезарь, хотя я думала, что ты смуглый.

– Есть светлые римляне, есть совсем белокожие, есть смуглые, есть рыжеволосые и веснушчатые.

– Так вот откуда ваши прозвища – Альбин, Флавий, Руф, Нигер?

А голос замечательный! Низкий и мелодичный. Словно она не говорит, а поет.

– Ты знаешь латынь? – спросил он, удивившись в свою очередь.

– Нет, у меня не было случая выучить ее. Я говорю на восьми языках, но все они восточные. Я знаю греческий, древнеегипетский, демотический египетский, иврит, арамейский, арабский, мидийский и персидский. – Ее кошачьи глаза блеснули. – Может быть, ты обучишь меня латыни? Я очень способная ученица.

– Сомневаюсь, что у меня будет время, дитя, но если ты хочешь, я пришлю тебе учителя из Рима. Сколько тебе лет?

– Двадцать один год. Я на троне уже четыре года.

– Пятую часть твоей жизни. Да ты ветеран. Сядь, пожалуйста.

– Нет, тогда я не смогу хорошо тебя видеть. Ты очень высокий, – сказала она, глядя на него сверху вниз.

– Да, как галлы и германцы. При надобности я мог бы, как в свое время Сулла, сойти за кого-то из них. А что с твоим ростом? Ведь твои родичи высокие.

– Отчасти я унаследовала свой маленький рост. Мать моего отца – набатейская принцесса, но она не была чистокровной арабкой. Ее бабушкой была парфянская принцесса Родогуна – это другая кровная линия рода царя Митридата. Говорят, что парфяне низкорослые. Но моя мать винила в этом болезнь, которой я переболела еще ребенком. Поэтому я всегда думала, что Гиппопотам и Крокодил вобрали мой рост в себя через ноздри, как они делают это с рекой.

Губы Цезаря дрогнули.

– С рекой?

– Ну да, во время гибельного разлива. Таверет-Гиппопотам и Собек-Крокодил вбирают в себя воду Нила ноздрями, не давая ему разливаться. Они делают это, когда сердятся на фараона, – объяснила она совершенно серьезно.

– Поскольку ты фараон, скажи, почему они сердятся на тебя? Нил не выходит из берегов уже два года, как я понимаю.

Клеопатра застыла в нерешительности. Потом отвернулась, немного походила по комнате и вдруг возвратилась на место и встала прямо перед Цезарем, покусывая нижнюю губу.

– Дело очень важное, – сказала она, – поэтому я не вижу смысла хитрить с тобой в женской манере. Я надеялась, что ты внешне непривлекателен – в конце концов, ты уже стар – и потому не отвергнешь меня, хотя я и некрасива. Но я вижу, что слухи верны и что ты можешь получить любую красавицу, несмотря на преклонный возраст.

Цезарь склонил голову набок, его серые непроницаемые глаза потеплели. Нет, их согрело вовсе не вожделение, он просто наслаждался общением с ней. Она выходила с честью из очень сложных для себя ситуаций: убийство сыновей Бибула, восстание в Александрии; несомненно, были и другие кризисы. И при этом она говорила как невинное дитя. Да она и была невинна. Ясно, что ее брат-муж еще не осуществил свой супружеский долг, а поскольку она была богом на земле, то не имела права сойтись со смертным. Бедняжку окружали евнухи, ей было запрещено оставаться наедине с некастрированным мужчиной. «Видимо, ее положение и впрямь очень серьезное, иначе она не была бы одна здесь со мной, некастрированным смертным мужчиной».

– Продолжай, – сказал Цезарь.

– Я не выполнила своего долга как фараон.

– Какого долга?

– Быть плодовитой, рожать детей. Первый разлив после того, как я села на трон, дошел до обильной отметки, потому что Нил дал мне время доказать, что я не бесплодна. Теперь, спустя два разлива, у меня все еще нет детей. В Египте голод, и через пять дней жрецы Исиды с острова Филы будут брать показания ниломера на острове Элефантина. Скоро время разлива, дуют пассаты. Но если я не забеременею, летние дожди не прольются в Эфиопии и Нил не разольется.

– Летние дожди, а не таяние зимних снегов, – задумчиво произнес Цезарь. – Ты знаешь, где истоки Нила?

«Пусть говорит, мне нужно время, чтобы понять, о чем она толкует. Вот уж действительно, преклонный возраст!»

– Библиотекари, такие как Эратосфен, посылали специальные экспедиции, чтобы найти истоки реки, но, кроме летних дождей в Эфиопии, ничего не нашли. Все это записано, Цезарь.

– Что ж, я надеюсь, у меня будет время прочитать некоторые книги из вашей библиотеки, прежде чем я уеду. Продолжай, фараон.

– Все очень просто, – пожала плечами Клеопатра. – Мне нужно сойтись с богом, но мой брат не хочет меня. Он хочет Феодота для удовольствий и Арсиною для брака.

– Почему ее?

– Ее кровь чище моей, ведь она его родная сестра. Их мать была Птолемеем, а моя – из рода Митридата.

– Не вижу, чем тебе можно помочь, по крайней мере до грядущего разлива. Ты мне симпатична, бедная девочка, но что я могу сделать для тебя? Я не бог.

Лицо Клеопатры просияло.

– Но ты – бог! – вскричала она.

Цезарь прищурился.

– В Эфесе есть моя статуя, под которой написано что-то подобное, но это обычная лесть, как сказал один мой друг. Я действительно потомок двух богов, однако в лучшем случае мне достались лишь две-три капли божественного ихора. В остальном я смертный.

– Ты – бог с Запада.

– Бог с Запада?

– Ты – Осирис, возвратившийся из царства мертвых, чтобы оплодотворить Исиду-Хатор-Мут и зачать сына, Гора.

– И ты веришь в это?

– Что значит «верю»? Это факт, Цезарь!

– То есть, если я правильно понял, ты хочешь со мной переспать?

– Да, да! Зачем бы еще мне быть здесь? Стань моим мужем, дай мне сына! Тогда Нил разольется.

Вот ситуация! Хм. Но… забавно. Как же далеко надо было заехать Цезарю, чтобы узнать, что его семя способно вызвать дожди, разлив реки и процветание всей страны!

– Отказать тебе было бы нелюбезно, – серьезно сказал он. – Но не слишком ли поздно ты сюда пробралась? До промера осталось пять дней, а я не могу гарантировать, что ты непременно забеременеешь. И даже если мне это удастся, пройдет пять-шесть рыночных интервалов, прежде чем ты узнаешь точно.

– Амун-Ра поймет, и я, его дочь, буду знать. Я – Нил, Цезарь! Я – живое воплощение Нила. Я – божество на земле, и у меня одна цель – обеспечить, чтобы мой народ процветал, чтобы Египет оставался великим. Если Нил останется в своих берегах еще один год, к голоду добавятся чума с саранчой. И Египет исчезнет.

– Я потребую услуги в ответ.

– Оплодотвори меня, и ты все получишь.

– Ты говоришь как банкир! Я потребую твоего полного сотрудничества во всем, что бы мне ни пришлось сделать с Александрией.

Она нахмурила лоб.

– Сделать с Александрией? Странный способ выражаться!

– О, ну и ум! – одобрительно воскликнул он. – Я начинаю надеяться, что и сын твой будет неглупым.

– Говорят, что у тебя нет сына.

«Нет, у меня есть сын, – подумал он. – Красивый паренек, галл, которого Литавик украл у меня, убив его мать. Но я не знаю, что с ним теперь, и никогда не узнаю».

– Это правда, – холодно сказал он. – Но отсутствие кровного сына для меня не имеет значения. Мы, римляне, можем усыновлять своих родичей, племянников или кузенов. Или при жизни, или по завещанию. Тот ребенок, который может появиться у нас с тобой, никогда римлянином не станет, ибо ты не римлянка. Поэтому он не сможет наследовать ни мое имя, ни мое состояние. – Цезарь был очень серьезен. – Не надейся иметь сына-римлянина, царица. Наши законы этого не допускают. Я могу заключить с тобой брак, если хочешь, но в Риме его не признают. У меня там есть жена.

– Но у нее нет детей, хотя ты давно женат.

– Меня никогда не бывает дома. – Он усмехнулся, расслабился и посмотрел на нее, подняв брови. – Думаю, мне пора переехать. Здесь поселится твой старший брат, дорогая моя. А мы с тобой переберемся в большой дворец и поглядим, что нам предпринять, чтобы ты непременно забеременела.

Он встал и пошел к двери.

– Фаберий! Требатий!

Те вошли и остановились, раскрыв от изумления рты.

– Позвольте представить вам Клеопатру, царицу Египта. Теперь, когда она с нами, пора за дело. Быстро найдите мне Руфрия и начинайте паковать вещи.

И он ушел, а за ним и его люди. Клеопатра осталась одна. Обладая сильной и страстной натурой, она мгновенно влюбилась в него. С первого взгляда, безоговорочно, сразу. Она уже примирилась с тем, что ей придется улечься под старика, дряхлого и, скорее всего, безобразного, а увидела настоящего мужа. Сильного, умного, очень уверенного, наполнившего радостью ее сердце. Тах-а бросила лепестки лотоса в воду и сказала ей, что сегодняшняя и завтрашняя ночи – самые подходящие для зачатия в ее цикле, если она посмотрит на Цезаря и сочтет его достойным любви. Что ж, она посмотрела и увидела бога с Запада. Столь же высокого и величественного, как Осирис. Даже глубокие морщины не портили его лицо, ибо они говорили, что он много страдал, как страдал и Осирис.

Губы ее задрожали, и она моргнула, чтобы стряхнуть непрошеную слезу. Она уже любит, но Цезарь ее не любит. И вряд ли полюбит в дальнейшем. Не потому, что она некрасива, о нет! Возраст, опыт, культура – вот пропасть, которая их разделяет!

К ночи они уже находились в большом царском дворце со множеством залов, галерей, коридоров и комнат. С внутренними дворами и системой прудов, в которых можно плавать.

Весь вечер город гудел, и Царский квартал тоже. Пятьсот римских легионеров собрали всю царскую стражу и отправили ее в лагерь Ахиллы западнее Лунных ворот с самыми наилучшими пожеланиями, а потом приступили к укреплению защитной стены, построив на ней боевую платформу, брустверы и множество наблюдательных вышек.

Происходили и другие вещи. Руфрий ликвидировал лагерь в Ракотисе, выселил всех горожан из обступавших Царскую улицу зданий и заселил в них солдат. Пока эти ставшие вдруг бездомными люди бегали по Александрии, плача, причитая и грозясь отомстить, римляне занимали бани, спортзалы и государственные конторы. Пришли они и в храм Сераписа, на глазах у пришедших в ужас александрийцев вырвали там все балки из потолков и унесли их на Царскую улицу. Другие легионеры разбирали береговые постройки – причалы, пристани, торговые точки. Все куски дерева им казались полезными, все они уносили, прибирали к рукам.

К ночи бо́льшая часть Александрии лежала в руинах.

– Это возмутительно! Это насилие! – вскричал Потин, когда в его владения вторгся непрошеный гость в сопровождении центурии солдат, своей свиты и очень довольной собой Клеопатры.

– Ты! – взвизгнула Арсиноя. – Что ты здесь делаешь? Я тут царица! Птолемей развелся с тобой!

Клеопатра сильно пнула сводную сестру в голень и расцарапала ей ногтями лицо.

– Я – царица! Заткнись, иначе умрешь!

– Сука! Свинья! Крокодил! Шакал! Гиппопотам! Паук! Скорпион! Крыса! Змея! Вошь! – кричал маленький Птолемей Филадельф. – Обезьяна! Жалкая грязная обезьяна!

– И ты тоже заткнись, злобный гаденыш! – разъяренно крикнула Клеопатра, колотя ребенка по голове, пока тот не заревел.

Пораженный такими яркими проявлениями внутрисемейного единения и любви, Цезарь молча стоял, скрестив на груди руки. Ей двадцать один год, она фараон – и, как ребенок, дерется со своими младшими сестрой и братом. Интересно, что ни Филадельф, ни Арсиноя не отвечали ей какими-то действиями. Старшая сестра пугала их. Потом он устал от этой непристойности и ловко разделил троих скандалистов.

– Ты, девочка, ступай со своим воспитателем восвояси, – строго приказал он Арсиное. – Молоденьким царевнам давно пора спать. Ты тоже ступай, Филадельф.

Потин продолжал разоряться. Ганимед с непроницаемым лицом увел Арсиною. Этот, подумал Цезарь, намного опаснее остальных. Его воспитанница несомненно в него влюблена, и ей все равно, евнух он или нет.

– Где царь Птолемей? – спросил он. – И Феодот?

Царь Птолемей и Феодот находились на рыночной площади, еще не тронутой солдатами Цезаря. Они развлекались в личных апартаментах царя, когда вбежал раб и сказал им, что Цезарь занимает большой дворец и что с ним царица Клеопатра. Незамедлительно Феодот развил бурную деятельность. Его и мальчика одели для аудиенции, Птолемей надел пурпурную шляпу, перевязанную диадемой. Потом они оба спустились в подземный туннель, прорытый еще по приказу Птолемея Авлета. Туннель пролегал под защитной стеной и выходил наверх у театра Акрон. Оттуда можно было спокойно добраться до гавани, но Феодот повел маленького царя на агору.

Эта площадь легко вмещала около ста тысяч человек, и уже к полудню она начала заполняться. Солдаты Цезаря выдирали из зданий балки, а возмущенные александрийцы спешили к агоре. Ибо делали так всякий раз, когда их что-нибудь не устраивало. К тому времени, как появилась пара из дворца, агора была набита битком. Феодот зажал мальчика в угол. Свистящим шепотом он вдалбливал ему, что нужно будет сказать, когда придет подходящее время. С наступлением темноты, когда толпа забила проулки и забралась на крыши аркады, Феодот провел царя к статуе Каллимаха-библиотекаря и помог ему взобраться на постамент.

– Александрийцы, на нас напали! – громко крикнул маленький царь. Лицо его в пламени тысячи факелов сделалось неестественно красным. – Рим вторгся, и весь Царский квартал в их руках! Но я хочу вам сказать не только об этом! – Он помолчал, чтобы убедиться, что правильно произносит заученный текст, и продолжил: – Да, не только! Моя сестра Клеопатра, изменница, возвратилась! Она снюхалась с Цезарем! Это она привела Рим сюда! Вся ваша еда ушла в римские животы, а Цезарь спит с Клеопатрой! Они опустошили казну и убили всех во дворце! А также убили всех, кто живет на Царской улице! Ненужную им пшеницу они вываливают прямо в море! Римские солдаты разбирают общественные постройки! Александрия разрушена, ее храмы осквернены, ее женщин и детей насилуют!

Была уже ночь, и в глазах мальчика словно бы полыхал гнев толпы, разгоравшийся с его словами. Это была Александрия, единственное место в мире, где толпа сознавала свою силу и благодаря этой силе держала в руках власть. Сила эта была политическим инструментом и не тратилась на бездумные разрушения. Толпа свалила не одного Птолемея. Она могла свалить и римлянина, разорвать на куски и его самого, и его шлюху.

– Я – ваш царь, но меня свергли с трона римский пес и подстилка его, Клеопатра!

Толпа зашевелилась, окружила царя Птолемея и взяла его на плечи, где он всем был виден в своем пурпурном одеянии. А он подгонял ее, как игрушечную лошадку, скипетром из слоновой кости.

Передние ряды возмущенных александрийцев докатились до стены, отгораживающей мыс Лохий от Александрии. В воротах, ведущих в Царский квартал, стоял Цезарь. С двумя шеренгами ликторов по бокам, в тоге с пурпурной каймой, с corona civica на голове и с жезлом на правом предплечье. Возле него стояла Клеопатра, все еще в своем желто-коричневом платье.

Толпа остановилась, непривычная к виду противника, который грозно смотрел на них.

– Зачем вы здесь? – спросил Цезарь.

– Мы пришли выкинуть тебя отсюда и убить! – крикнул маленький Птолемей.

– Царь Птолемей, послушай меня: ты не можешь сделать ни того ни другого. Ни выбросить нас, ни убить. Но я уверяю тебя, что в этом необходимости нет.

Определив лидеров в передних рядах, Цезарь теперь обращался лишь к ним.

– Если пошел слух, что мои солдаты опустошили александрийские зернохранилища, то все могут воочию убедиться в обратном. Сходите туда, там нет ни единого римского легионера. И если вы платите за еду слишком много, вините в том свои власти, а не Цезаря. Я привез в Александрию свое собственное зерно, – бесстыдно лгал Цезарь.

Одной рукой он выдвинул Клеопатру вперед, другую простер в сторону мальчика в тирском пурпуре.

– Сойди с шестка, царь Птолемей, и встань сюда, где должен стоять суверен, – лицом к своим подданным, а не среди них, в их власти. Я слышал, что граждане Александрии могут разорвать на куски царя, и это ты виноват в их состоянии, а не Рим. Давай иди ко мне!

Завихрения, вполне естественные в людской гуще, отделили мальчика от Феодота. Птолемей Тринадцатый остался один. Светлые брови нахмурены, в глазах – страх и недоумение. Умом он не блистал, но был достаточно сообразителен, чтобы понять, что каким-то образом Цезарь выставляет его в неправильном свете, что ясный, далеко слышный голос Цезаря поворачивает передние ряды толпы против него.

– Опустите меня! – приказал он.

И, подойдя к Цезарю, нерешительно встал рядом с ним.

– Вот и правильно, – добродушно сказал ему Цезарь. – Посмотрите на вашего царя и царицу! – крикнул он, обращаясь к толпе. – У меня при себе завещание покойного Птолемея, отца этих детей, и я здесь, чтобы выполнить его волю. Египтом и Александрией должны править его старшая дочь, Клеопатра Седьмая, и его старший сын, Птолемей Тринадцатый Эвергет. Как муж и жена, в соответствии с вашим законом!

– Убейте ее! – взвизгнул Феодот. – Арсиноя – царица!

Но Цезарь и этот выкрик обернул в свою пользу.

– Царевну Арсиною ждут другие обязанности! – прогремел он. – Как диктатор Рима, я наделен полномочиями вернуть Египту Кипр! – В его голосе появились сочувственные нотки. – Я знаю, как тяжело вам пришлось, когда Марк Катон аннексировал этот остров. Вы потеряли медные рудники, дешевые продукты и кедровую древесину. Но сената, который узаконил эту аннексию, теперь больше нет. А мой сенат намерен восстановить справедливость! Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Филадельф поедут на Кипр как сатрапы. Клеопатра и Птолемей Эвергет будут править в Александрии, Арсиноя и Птолемей Филадельф – на Кипре!

Толпа была побеждена, но Цезарь еще не закончил.

– Я должен добавить, почтенные александрийцы, что это старания вашей царицы возвращают вам Кипр! Как вы думаете, почему она отсутствовала? Потому что она ездила ко мне на переговоры о возвращении Кипра! И она добилась успеха. – Он сделал пару шагов вперед, улыбаясь. – А теперь, может быть, вы поприветствуете вашу царицу?

И замолчал, ожидая, когда новость докатится до задних рядов. Как хороший оратор, Цезарь говорил очень коротко, не вдаваясь в детали, но именно это и импонировало толпе. Александрийцы, удовлетворенные и радостные, оглушительно приветствовали Клеопатру.

– Все это очень хорошо, Цезарь, но ты не можешь отрицать, что твои войска разрушают наши храмы и общественные постройки! – выкрикнул кто-то.

– Да, это очень прискорбно, – согласился Цезарь и развел руками. – Но согласитесь, что даже римляне имеют право себя защищать. Вам ведь известно, что неподалеку от Лунных ворот стоит огромная армия генерала Ахиллы. Он почему-то решил объявить мне войну. Я готовлюсь к атаке, и только. Если вы хотите остановить разрушение, пойдите к Ахилле и посоветуйте ему распустить свое войско.

Толпа развернулась, как солдаты на плацу, и через миг ее уже не было. Теперь ее целью, видимо, сделался Ахилла.

Не зная, что предпринять, дрожащий Феодот смотрел на мальчика-царя со слезами на глазах, потом, крадучись, подобрался к воспитаннику, чтобы облобызать его руку.

– Очень умный ход, Цезарь, – насмешливо заметил из темноты сада Потин.

Цезарь кивнул ликторам, и те перестроились, чтобы идти впереди него во дворец.

– Да, Потин, пора бы тебе понять, что я действительно умный. Могу кое-что посоветовать и такому интригану, как ты. Перестань мутить в городе воду и поскорее вернись к своим прямым обязанностям, в том числе и к царскому кошельку. Если ты пустишь еще хоть слушок обо мне и царице, я предам тебя римской казни. То есть выпорю и обезглавлю. Если ты распространишь два ложных слуха, это будет смерть раба – распятие. Три ложных слуха – распятие без ломки ног.

В вестибюле дворца он отпустил ликторов, но задержал маленького царя, положив ему на плечо руку.

– Больше никаких вылазок на агору, молодой человек. А теперь иди в свои комнаты. Кстати, тайный ход я заблокировал с обеих сторон. – Очень холодный взгляд на Феодота поверх спутанных кудрей Птолемея. – Феодот, ты теперь безработный. К утру я хочу, чтобы тебя здесь не было. И запомни одно! Если ты опять попытаешься подобраться к царю, с тобой проделают то же, что и с Потином, если тот не возьмется за ум.

Цезарь чуть подтолкнул паренька, и тот побежал к себе в комнаты – поплакать. А Цезарь протянул руку Клеопатре.

– Пора спать, моя дорогая. Всем доброй ночи.

Она чуть улыбнулась, опуская ресницы. Требатий изумленно глянул на Фаберия. Цезарь и эта тощенькая малышка? Но она же совершенно не в его вкусе!

Имевший большой опыт обращения с женщинами Цезарь не опасался, что что-то пойдет не так. Соитие есть соитие, хотя бы и ритуальное, имевшее целью вернуть благоденствие всем населявшим Египет народам. У каждого тут была своя роль. Он – бог-муж, она – богиня-жена и девственница в придачу. Никакой страсти, никаких особенных чувств. Ей очень понравилось, что он выщипывает на теле все волоски, она сочла это проявлением его божественной сути. Но в действительности это был просто его способ избежать волосяных паразитов. Цезарь был фанатичным приверженцем чистоты. В этом отношении она последовала его примеру и тоже выщипала все волосы – и от нее пахло естественной свежестью.