Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь. Книга 1"

Болезнь иссушила Цезаря, отказываясь оставить его. Она была очень серьезной. В результате он совсем исхудал. Это он-то, в ком никогда не было ни грамма лишнего веса! В середине февраля, несмотря на его протесты, Клеопатра привезла из Мемфиса жреца-врачевателя Хапд-эфане. В конце концов, надо как-то лечиться.

– Твой желудок сильно воспалился, – сказал врачеватель на ужасном греческом. – Единственное лекарство – жидкая каша из ячменного крахмала, смешанная с отваром специальных трав. Ты должен питаться этим хотя бы месяц, а там поглядим.

– Я буду есть все, в чем нет печени и яиц в молоке, – тут же согласился Цезарь, вспомнив прописанную Луцием Тукцием диету, которая чуть не свела его в могилу, когда он болел малярией и прятался от Суллы.

Строго питаясь одной лишь жидкой кашей, Цезарь быстро пошел на поправку и стал набирать вес.

В первый день марта, получив письмо от Митридата Пергамского, он ощутил такое волнение, что даже несколько ослабел. Однако теперь болезнь не затуманивала его разум, и он мог с прежней ясностью схватывать все.

Ну вот, Цезарь, я и дошел до Иеросолимы, еще называемой Иерусалимом. Набрал тысячу кавалерии у Деиотара в Галатии и получил из Тарса, от Марка Брута, один весьма неплохой легион. С северной Сирии взять было вроде бы нечего, но, кажется, еврейский царь без царства Гиркан испытывает к царице Клеопатре приязнь. Он выставил три тысячи великолепных солдат-евреев и отправил меня дальше на юг в компании своего друга Антипатра и его сына Ирода. Через два рыночных интервала мы надеемся дойти до Пелузия, где, по уверениям Антипатра, соединимся с армией царицы Клеопатры, стоящей лагерем возле Касиевой горы. В армии этой одни евреи и идумеи.

Тебе лучше, чем мне, известно, где нас может подстеречь враг. Я узнал от Ирода, очень деятельного и умного молодого человека, что Ахилла увел свою армию из Пелузия несколько месяцев назад, чтобы воевать против тебя в Александрии. Но Антипатр, Ирод и я все равно опасаемся болот и проток Дельты Нила. Кампания может развернуться и там, и мы не хотим в нее ввязываться самостоятельно, без каких-либо директив от тебя. Поэтому мы в Пелузии остановимся и будем ждать твоих указаний.

На понтийском фронте дела обстоят неважно. Гней Домиций Кальвин с войском, которое ему удалось набрать, встретил Фарнака у Никополя в Малой Армении и был разгромлен. Ему не оставалось ничего другого, как отступить на запад, к Вифинии. Если бы Фарнак последовал за ним, Кальвину пришел бы конец. Но Фарнак предпочел остаться в Понте и в Малой Армении, где учинил настоящий погром. Его жестокость не знает границ. Поговаривают, что он через какое-то время планирует захватить и Вифинию. Если это так, то он как-то несобранно и небрежно готовится к этому предприятию. Впрочем, Фарнак всегда был таким. Еще с детских лет, как я помню.

В Антиохии нас нагнал новый слух: будто бы сын Фарнака Асандер, оставленный править в Киммерии, провозгласил себя царем, объявив, что отец его теперь не монарх, а изгнанник. Посему может случиться, что тебе с твоим Кальвином выпадет передышка, если Фарнак вернется в Киммерию, чтобы свергнуть неблагодарного сынка.

С нетерпением жду ответа и всегда к твоим услугам.

Наконец-то избавление!

Цезарь сжег письмо, потом велел Требонию написать новое, будто бы от Митридата Пергамского. Его содержание должно было заставить александрийцев покинуть город для непродолжительной военной акции в Дельте Нила. Но сначала письму следовало сторонним путем попасть во дворец, к Арсиное, причем таким образом, чтобы той стало ясно, что Цезарь его еще не читал и ничего не знает о приближающемся подкреплении. Фальшивое письмо запечатали монетой с изображением Митридата Пергамского, позволив агентам хитрой царевны перехватить его на пути к генералу. Не прошло и часа, как Арсиноя вместе с письмом покинула дворец. А через два дня царь Птолемей, его армия и все македонцы Александрии тайно погрузились на корабли и взяли курс на восток, к Дельте. Город, лишенный своих лидеров, больше не мог сражаться.

Цезарь еще не совсем поправился, хотя и отказывался это признать. Видя, как он надевает доспехи, Клеопатра заволновалась.

– Разве ты не можешь послать Руфрия вместо себя? – спросила она.

– Наверное, мог бы, но чтобы навсегда сломить Александрию и привести ее в чувство, я обязан лично быть там.

Усилия, потраченные на возню с облачением, бросили его в пот.

– Тогда возьми с собой Хапд-эфане, – взмолилась Клеопатра.

Доспехи были надеты. Цезарь сумел справиться с этим без посторонней помощи, у него даже лицо чуть порозовело. Взгляд, который он бросил на Клеопатру, снова стал взглядом Цезаря, от которого ничто не могло ускользнуть.

– Ты напрасно беспокоишься.

Он поцеловал ее. Его дыхание было несвежим, кислым.

Две когорты солдат, оправлявшихся от ранений, остались охранять Царский квартал. Цезарь, прихватив с собой три тысячи двести бойцов из шестого, тридцать седьмого и двадцать седьмого легионов, а также всю кавалерию, покинул Александрию и направился к Дельте, избрав маршрут, который Клеопатра сочла слишком кружным. Вместо того чтобы привольно шагать по берегу судоходного канала, он взял южнее и пошел вдоль озера Мареотида, оставляя его по левую руку от себя. К тому времени как он повернул к Канопскому рукаву Нила, озеро уже скрылось из глаз.

Срочный его курьер, намного опережая армию царя Птолемея, галопом понесся в Пелузий с миссией сообщить Митридату Пергамскому, что тот должен стать одним лезвием «ножниц» Цезаря, поднявшись от Пелузия по восточному рукаву Нила вверх, но не входя в саму Дельту. Зажать Птолемея надо на твердой земле.

Дельта Нила, и впрямь имевшая форму греческой буквы «дельта», была по площади больше, чем у любой другой известной реки: сто пятьдесят миль по берегу Нашего моря от Пелузийского до Канопского рукава и свыше ста миль от побережья до раздвоения самого Нила. Река снова и снова разветвлялась на множество водных потоков, больших и малых, образующих семь основных нильских рукавов, впадающих в Наше море и соединенных друг с другом бесчисленными протоками. Поначалу все водные пути Дельты были естественными, но после того как Птолемеи со своим греческим образованием стали править Египтом, они связали рукава Нила тысячами каналов, чтобы каждый кусок земли не был удален от воды более чем на милю. Почему Дельте уделялось такое внимание, когда тысячемильного русла Нила от Элефантины до Мемфиса вполне хватало, чтобы кормить Египет и Александрию? Ответ прост: в Дельте рос библос, папирусный тростник, из которого делали замечательную бумагу. Птолемеи держали мировую монополию на бумагу, и вся прибыль от ее продажи шла в личный кошелек фараона. Бумага была храмом человеческой мысли, и люди не могли обходиться без нее.

По сезону было начало зимы, по римскому календарю шел март, и хотя летнее наводнение уже отступило, у Цезаря не было желания вводить свою армию в лабиринт водных проток, в системе которых он не разбирался так же хорошо, как советники и проводники Птолемея.

Постоянные беседы с Симеоном, Абрахамом и Иошуа за месяцы войны в Александрии дали Цезарю возможность узнать о египетских евреях намного больше, чем знала о них Клеопатра. До его появления она, по-видимому, не считала евреев достойными ее внимания, в то время как Цезарь был очень высокого мнения об интеллекте этих людей, равно как и об их учености и независимости. Он уже размышлял, каким способом превратить евреев в ценных союзников Клеопатры. Зажатая своим воспитанием, считавшая себя исключительной личностью, тем не менее она обладала потенциалом правителя и вполне могла стать таковым, если ему удастся вбить в ее голову основные принципы управления. Он был рад, когда она с легкостью согласилась дать евреям и метикам александрийское гражданство. Неплохо для начала.

В юго-восточной части Дельты лежала Земля Ониаса, автономный анклав евреев, потомков последователей верховного жреца Ониаса, сосланных некогда из Иудеи за отказ пасть ниц перед царем Сирии. Ониас заявил, что евреи делают это лишь перед богом. Царь Птолемей Шестой Филометор отвел изгнанникам большой кусок территории в ответ на поставку солдат для египетской армии и ежегодную дань. Весть о щедрости Клеопатры дошла и до этой области, чье население безоговорочно встало на ее сторону в гражданской войне, и это позволило Митридату Пергамскому беспрепятственно войти в Пелузий, где обитало много евреев. Пелузий имел тесную связь с Землей Ониаса, что было очень важно для всех египетских евреев, потому что на ней располагался Большой храм – уменьшенная копия храма царя Соломона, вплоть до башни высотой в восемьдесят футов и искусственно сотворенных ущелий, с имитацией долин Кедрон и Геенна.

Малолетний царь на баржах повез свою армию вверх по Фатнитскому рукаву Нила. Этот рукав вытекал из Пелузийского немного выше городов Леонтополис и Гелиополис. Возле Гелиополиса царь Птолемей нашел Митридата Пергамского, засевшего в крепком лагере римского типа, и безрассудно пошел в атаку. Твердо веря в себя, Митридат быстро вывел ему навстречу своих людей и так успешно повел сражение, что многих солдат Птолемея убили, а остальные в панике разбежались. Однако кто-то в разгромленной армии обладал здравым умом, ибо, как только всеобщее безумие стихло, она опять собралась воедино и отошла на естественно укрепленные позиции, защищенные горным хребтом, Пелузийским рукавом Нила и широким каналом с очень высокими и отвесными берегами.

Цезарь прибыл туда вскоре после поражения Птолемея. Марш был быстрым, и его одолевала одышка, более серьезная, чем он соглашался признать даже перед Руфрием. Он остановил своих людей и стал внимательно изучать позиции Птолемея. Главным препятствием для него был канал, а для Митридата – хребет.

– Мы нашли броды, – доложил ему германский убий Арминий. – А в других местах этот канал мы можем легко переплыть, и наши лошади тоже.

Пехотинцев послали валить все высокие деревья поблизости, чтобы построить мост, что они и сделали с превеликим энтузиазмом, несмотря на дневной переход. После полугода войны их ненависть к Александрии и александрийцам накалилась невероятно. Все как один надеялись, что здесь произойдет решающее сражение, после чего они смогут навсегда покинуть эту страну.

Птолемей послал пехоту и легкую кавалерию преградить путь Цезарю, но римские легионеры и германские всадники с такой яростью ринулись через канал, что обрушились на противника, как самые настоящие галлы-белги. Люди Птолемея дрогнули и побежали, но попали в «котел». Лишь немногим удалось вырваться из него и укрыться в царской крепости – в нескольких милях от места бойни.

Сначала Цезарь хотел сразу атаковать крепость, но передумал, рассмотрев ее. Поблизости были руины старого храма – источник огромного количества камня, чтобы усилить естественное преимущество моста. Лучше разбить на ночь временный лагерь и дать парням как следует отдохнуть. Они прошли более двадцати миль, а потом с ходу форсировали канал. Они заслужили хороший обед и сон перед новой дракой. Цезарь и сам выдохся, о чем никому не сказал. Голова у него кружилась, а крепость Птолемея вздымалась и опускалась перед глазами, как обломки разбитого судна на волнах во время шторма.

Утром он съел маленький кусочек хлеба с медом, миску ячменной каши и почувствовал себя намного лучше.

Люди Птолемея – проще называть их так, ибо не все они были александрийцами, – укрепили ближнее селение и соединили его с горой каменными бастионами. Цезарь направил главный удар на селение, намереваясь сначала взять его, а после взять и крепость. Но между Пелузийским рукавом Нила и фортификациями Птолемея лежало пространство, которое невозможно было преодолеть. Оно полностью прошивалось залпами стрел и копий. У Митридата Пергамского, идущего с дальней стороны хребта, были свои проблемы, и помочь он не мог. Хотя селение пало, Цезарь не решался бросить своих людей под смертельный град стрел, чтобы штурмом взять высоту и одним махом со всем покончить.

Оглядывая с коня склон холма, он вдруг заметил, что неприятель несколько переоценил то малое преимущество, какое давала ему обстановка. Люди Птолемея оставили цитадель, чтобы их стрелы долетали до римлян. Цезарь позвал Децима Карфулена, седовласого ветерана, primipilus шестого легиона.

– Возьми пять когорт, Карфулен, обойди нижний ряд их обороны и захвати высоту, которую покинули эти идиоты, – жестко сказал он.

В душе он был рад, что отдых и скромная пища восстановили его обычную способность быстро оценивать ситуацию. Решение было принято автоматически, с легкостью, хотя чувствовал он себя отвратительно. О, вот он возраст! Неужели это начало конца? Тогда пусть он будет для Цезаря скорым. Только не жалкое медленное угасание с превращением в дряхлого старика!

Взятие высоты вызвало панику у «генерала» Птолемея. Всего за какой-то час Карфулен занял цитадель, и армия маленького царя была разгромлена. Тысячи солдат погибли, но некоторые из них, плотным кольцом окружившие Птолемея, сумели добраться до Пелузийского рукава и погрузиться на баржи.

Конечно, было необходимо с надлежащей церемонией принять Малахая, верховного жреца Земли Ониаса, представить его сияющему Митридату Пергамскому, сидеть с ними обоими и пить сладкое еврейское вино. Но когда на вход в палатку упала чья-то тень, Цезарь извинился и встал. Он вдруг ощутил приступ усталости и все же нашел в себе силы выйти.

– Новости о Птолемее, Руфрий?

– Да, Цезарь. Он сел на одну из барж, но повсюду царил такой хаос, что его люди не успели оттолкнуться от берега и в посудину мигом набился народ. Немного проплыв, она опрокинулась. Среди утонувших был и царь.

– Тело достали?

– Да. – Руфрий вдруг усмехнулся, его покрытое шрамами простое лицо засияло, как у мальчишки. – Но царевна Арсиноя жива. Она была в цитадели и, не поверишь, вызвала Карфулена на поединок! Размахивала мечом и кричала как сумасшедшая.

– Какая замечательная новость! – весело воскликнул Цезарь.

– Какие будут приказы? – спросил Руфрий.

– Покончив с формальностями, – Цезарь кивнул в сторону палатки, – я отправлюсь в Александрию. С собой возьму Арсиною и тело царя. Ты и наш друг Митридат все здесь подчистите, а потом с армией последуете за мной.

– Казнить ее! – раздался с трона голос фараона, когда Цезарь ввел в зал Арсиною, растрепанную, но в доспехах.

Аполлодор поклонился.

– Будет немедленно сделано, дочь Амуна-Ра.

– Хм… боюсь, что нет, – сказал Цезарь извиняющимся тоном.

Маленькая фигурка на возвышении напряглась.

– Что значит «нет»? – строго спросила Клеопатра.

– Арсиноя – моя пленница, фараон, а не твоя. Поэтому, как принято у римлян, ее отошлют в Рим для участия в моем триумфе.

– Пока сестра жива, моя жизнь в опасности! Я говорю, что она умрет, и сегодня же!

– А я говорю – нет.

– Ты – гость на этих берегах, Цезарь! Трон Египта тебе не подвластен!

– Ерунда! – раздраженно возразил Цезарь. – Я посадил тебя на этот трон, и мне подвластен любой, кто устроится на этом достаточно дорогом предмете мебели, неважно, на этих ли я берегах или где-то еще. Займись своими делами, фараон: похорони своего брата в Семе, начни восстанавливать город, съезди в Мемфис или Кирену, окружи заботами свое чрево, в котором зреет дитя. Кстати, выйди замуж за оставшегося в живых брата. Ты ведь не можешь править одна. Это не в обычае ни Египта, ни Александрии.

Он вышел. Клеопатра скинула сандалии на огромной подошве и побежала за ним, растеряв все величие, забыв о своем звании и предоставив пораженную аудиторию самой себе. Арсиноя дико захохотала. Аполлодор печально посмотрел на Хармиан и Ирас.

– Хорошо, что сегодня я не позвал сюда истолкователя, протоколиста, казначея, главного судью и начальника ночной стражи, – сказал он. – Но я думаю, мы должны позволить фараону и Цезарю самим уладить свои разногласия. И перестань смеяться, царевна. Твоя сторона проиграла войну – ты никогда не будешь править в Александрии. Самая темная, самая душная камера в подземных узилищах Семы, хлеб и вода – вот твой удел, пока Цезарь не посадит тебя на римский корабль. Не в традициях римлян казнить большую часть идущих за триумфатором пленников. Без сомнения, Цезарь освободит тебя после триумфа. Но предупреждаю, твое высочество, не вздумай вернуться в Египет. Иначе умрешь. Твоя сестра найдет чем встретить тебя.

– Как ты смеешь! – громко крикнула Клеопатра. – Как ты смеешь унижать меня, фараона, перед моими подданными?

– Тогда веди себя как фараон и не будь такой своевольной, моя дорогая, – сказал Цезарь. Стараясь успокоиться, он постукивал себя по колену. – Прежде чем предать кого-нибудь казни, сначала спроси, хочу ли этого я. Нравится тебе это или нет, Рим присутствует в Египте уже сорок лет. Когда я уеду, Рим никуда не уедет. Я намерен оставить в Александрии гарнизон римских солдат. Если ты хочешь продолжать править Египтом и Александрией, будь благоразумной, действуй обдуманно, с оглядкой на все обстоятельства. Начиная с меня. То, что я твой любовник и отец твоего будущего ребенка, теряет значение, как только твои интересы идут вразрез с интересами Рима.

– Говори Рим, подразумевай Цезарь, – с горечью пробормотала она.

– Естественно. Иди сюда, сядь и прижмись ко мне. Ребенку вредны подобные вспышки. Он не возражает, когда мы занимаемся любовью, но, я уверен, очень расстраивается, когда мы ссоримся.

– Ты тоже думаешь, что это мальчик, – сказала она, не желая садиться к нему на колени, но все же смягчаясь.

– Ха-эм и Тах-а убедили меня.

Не успел он произнести эти слова, как его тело резко дернулось, Цезарь в изумлении оглядел себя, потом упал с кресла, спина его выгнулась, руки и ноги вытянулись.

Клеопатра вскрикнула, стала звать на помощь. Не думая о своем парадном убранстве, она наклонилась к нему. Двойная корона слетела с головы и упала на пол. Лицо Цезаря стало сине-багровым, его конечности бились в конвульсиях. Продолжая кричать, пораженная Клеопатра старалась их удержать.

Вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось.

Думая, что любовники известным способом избавляются от плохого настроения, Хармиан и Ирас не смели войти, пока странная нота в криках хозяйки не убедила их, что случилось нечто серьезное. Когда крики девушек добавились к крикам царицы, в покои вбежали Аполлодор, Хапд-эфане и еще три жреца. Цезарь лежал на полу с посеревшим лицом. Он дышал медленно, с трудом.

– Что с ним? – спросила Клеопатра, когда Хапд-эфане опустился рядом с ней на колени.

Он стал принюхиваться к дыханию Цезаря, слушать биение сердца.

– У него были конвульсии, фараон?

– Да, да!

– Очень сладкого вина! – крикнул жрец-врач. – Очень сладкого вина и гибкую тростинку, полую по всей длине. Побыстрей!

Пока жрецы выполняли приказ, Хармиан и Ирас подняли с пола плачущую, испуганную Клеопатру и убедили ее избавиться от излишка драгоценностей и одежд. Аполлодор орал, что чьи-то головы полетят, если сию же минуту не принесут то, что надо, а Цезарь, будучи в коме, ничего не знал об ужасе, обуявшем всех. Что будет, если правитель мира умрет прямо здесь и сейчас?

Из пристройки для мумифицирования примчался жрец с тростником. Через такие трубки там обычно вводили окись натрия в череп. Хапд-эфане убедился, что тростинкой не пользовались, продул ее, чтобы проверить, что полость ничем не забита, затем открыл рот недвижно лежащего Цезаря, вставил в него конец гибкого стебля, постучал по недвижному горлу и стал осторожно проталкивать свой инструмент, пока тот весь не вошел в горло. Он начал тонкой струйкой вливать в трубку вино, прерываясь, чтобы выпустить воздух. Вина он влил совсем немного, но процесс, казалось, длился века. Наконец Хапд-эфане откинулся на пятки и стал ждать. Когда Цезарь шевельнулся, жрец вынул тростинку и обхватил пациента руками.

– Вот, – сказал он, когда тот открыл затуманенные глаза, – выпей это.

Через несколько секунд Цезарь пришел в себя и даже сумел самостоятельно встать. Сделав шаг-другой, он с удивлением оглядел окружающих, чем-то явно потрясенных. Клеопатра сидела на полу, уставившись на него так, словно он воскрес из мертвых. Краска на лице смазана, лицо мокрое от слез. Хармиан и Ирас ревели в голос. Аполлодор притулился в кресле, уткнув голову в колени. За ним теснились возбужденно перешептывающиеся жрецы. «Почему они все тут? Уж не я ли причина этого сбора?»

– Что произошло? – спросил он, садясь рядом с Клеопатрой и сознавая, что чувствует себя как-то странно.

– У тебя был эпилептический припадок, – прямо сказал Хапд-эфане, – но эпилепсии у тебя нет. Тот факт, что сладкое вино так быстро подействовало, говорит мне об изменениях в твоем теле, произошедших с тех пор, как месяц назад тебя бил озноб. Когда ты ел в последний раз?

– Несколько часов назад. – Он обнял Клеопатру за плечи, посмотрел на худощавого темнокожего египтянина и ослепительно улыбнулся ему, но тут же принял покаянный вид. – Дело в том, что я иногда забываю о пище. Слишком много забот.

– В будущем обязательно держи возле себя человека, который напоминал бы тебе о еде, – строго сказал Хапд-эфане. – Регулярность в питании поможет избежать таких приступов, но если забудешь поесть, выпей хотя бы сладкого вина.

– Нет, – поморщился Цезарь, – только не вина.

– Тогда воды с медом или фруктового сока. Чего-нибудь сладкого. Вели слуге всегда иметь это питье под рукой, даже в разгар сражения. И обрати внимание на предупредительные знаки: тошноту, головокружение, ухудшение зрения, слабость, головную боль, даже просто усталость. Если почувствуешь что-то подобное, Цезарь, немедленно выпей что-нибудь сладкое.

– Я был без сознания. Как ты заставил меня пить, Хапдэфане?

Хапд-эфане протянул тростинку. Цезарь взял ее, повертел в пальцах.

– Через это? Откуда ты знал, что не попадешь в дыхательное горло? Ведь дыхательное горло и пищевод совсем рядом и пищевод обычно закрыт, чтобы можно было дышать.

– Точно я не знал, – просто объяснил Хапд-эфане. – Я молился Сехмет, чтобы твой обморок не был слишком глубоким, и стучал по твоей гортани, чтобы заставить тебя глотать. Это сработало.

– Ты столько знаешь, но не знаешь, что у меня за болезнь?

– В большинстве случаев, Цезарь, это скрыто от нас. Все методы лечения основаны на наблюдении. К счастью, я много узнал о тебе, когда лечил твой озноб, – лукаво добавил врач. – Например, то, что ты считаешь необходимость питаться пустой тратой времени.

Клеопатра приходила в себя. Слезы перешли в икоту.

– Откуда ты так много знаешь о человеческом теле? – спросила она.

– Я солдат, – сказал Цезарь. – Походи по полям сражений, чтобы спасти раненых и сосчитать убитых, и будешь все знать. Как и этот замечательный врач, я учусь наблюдая.

Аполлодор вскочил с кресла, отер со лба пот.

– Я прикажу подать обед, – прохрипел он. – О, слава всем богам мира, Цезарь, что ты жив, что с тобой ничего не стряслось!

В ту ночь, лежа без сна на огромной, набитой гусиным пухом перине, чувствуя тепло тела Клеопатры, прижавшейся к нему в прохладе александрийской зимы, Цезарь думал о событиях прошедшего дня, месяца, года.

С того момента, как он ступил на египетскую землю, все резко переменилось. Голова Магна… дьявольская дворцовая клика… коррупция и вырождение в размерах, присущих одному лишь Востоку… совсем ненужная кампания на улицах красивого города… упорное желание горожан разрушить то, что строилось три столетия… его собственное участие в этом процессе… И деловое предложение от царицы, решившей спасти свой народ единственным способом, в который она верила, – зачав сына от бога. Веря, что Цезарь и есть этот бог. Только странный. Нездешний.

Сегодня Цезарь почувствовал страх. Сегодня Цезарь, которому нипочем все недуги, столкнулся с неизбежной реакцией организма на пятьдесят два года жизни. Не просто жизни, а безоглядно расточительной жизни. Он использовал ее в своих целях, он ею злоупотреблял. И заставлял себя идти дальше, когда другие остановились бы отдохнуть. Нет, только не Цезарь! Отдых – это не для Цезаря. Ни в прошлом, ни в будущем. Но теперь Цезарь, который никогда не болел, вынужден был признать, что уже несколько месяцев как болен. Все-таки малярия, некогда трепавшая его, леденившая и выворачивавшая наизнанку, оставила след. В какой-то части его организма, сказал жрец-врач, произошли изменения. Цезарь теперь должен будет помнить, что надо принимать пищу, иначе – припадок, иначе скажут, что Цезарь слабеет, что он больше не непобедим. Значит, Цезарь должен сохранить свой секрет, чтобы сенат и народ никогда не узнали, что с ним что-то не так. Ибо кто еще вытащит Рим из трясины, если Цезарь ослабеет?

Клеопатра вздохнула, что-то пробормотала, икнула… Так много слез, и все о Цезаре! «Это трогательное маленькое существо, видимо, меня любит. Надо же. Она любит меня! Для нее я стал мужем, отцом, дядей, братом. Ведь у Птолемеев все так переплетено! Я этого не понимал. Думал, что понимаю. Но нет. Понимание только приходит. Фортуна взвалила заботы и беды миллионов людей на ее хрупкие плечи, она не дала ей выбора, как и я когда-то не дал выбора Юлии. Она – помазанный суверен в традициях, более древних и более священных, чем любые другие. Она – богатейшая женщина в мире, имеющая абсолютную власть над человеческими жизнями. И в то же время она – крошка, ребенок. Римлянину не понять, что с ней сотворили два с лишним десятка лет дворцовой жизни. Убийства, инцест тут в порядке вещей. Катон с Цицерон твердят, что Цезарь жаждет стать царем Рима, но они не имеют понятия, что значит быть настоящим царем. Настоящее царствование так же далеко от меня, как далека от меня эта крошка, лежащая рядом со мной. С моим – вот странность! – ребенком во чреве».

«О, – подумал он вдруг, – я должен встать! Нужно выпить немного сиропа, который принес мне Аполлодор, – сок арбуза и винограда, выращенных в льняных теплицах». Голова его снова легла на подушку, он повернулся и стал смотреть на Клеопатру. Середина ночи, а не так уж и темно. Большие внешние панели раздвинуты, свет полной луны льется в спальню, превращая ее кожу не в серебро, как у римлянок, а в светлую бронзу. Приятная кожа. Он протянул руку, погладил, еле касаясь, провел рукой по ее животу.

«Шесть месяцев. Живот еще не очень растянут и не блестит, как у Цинниллы, когда она собиралась родить Юлию, а после нее – Гая, мертвым пришедшего в мир, потому что у нее повысилось внутриутробное давление. Мы сожгли ее вместе с ребенком, а потом сожгли мою мать, мою тетку Юлию и меня заодно. Не Цезаря. Только меня.

У нее выросли изумительные маленькие грудки, круглые и твердые, как небольшие шары, а соски приобрели темно-сливовый цвет, сравнимый лишь с цветом кожи эфиопов, что держат над ней опахала. Наверное, в ней есть и эта кровь. И ее, может быть, даже больше, чем той, что от Митридатов и Птолемеев. Великолепная на ощупь живая ткань, плоть, цель которой гораздо значительней, чем просто доставлять удовольствие. Я – часть ее, она носит моего сына. О, мы слишком рано становимся родителями! Только теперь наступило время наслаждаться детьми и обожать их матерей. Требуется много лет и много сердечных мук, чтобы понять это чудо жизни».

Ее распущенные волосы раскинулись прядями по подушке. Не густые и черные, как у Сервилии, и не та огненная река, в которую он мог завернуться, как у Рианнон. Это волосы Клеопатры, и тело ее же. И эта Клеопатра любит его не так, как другие. Она возвращает ему юность.

Глаза львицы были открыты, она смотрела ему в лицо. Прежде он тут же отстранился бы, чисто рефлекторно закрыл ей доступ в себя. «Никогда не вооружай женщину мечом лишних знаний, ибо она кастрирует им тебя. Но тут много евнухов, зачем ей еще? Понимает ли она, что я стал ей мужем, отцом, дядей, братом? Я равен ей по власти, но я – мужчина. Я одержал над ней победу. Теперь я должен показать ей, что не собираюсь подчинять ее себе. Ни одна из моих женщин не была мне служанкой».

– Я люблю тебя, – сказал он, раскрывая объятия. – Как мою жену, мою дочь, мою мать, мою тетку.

Она не знала, что он отождествляет ее с реальными женщинами, но вся засияла от любви, облегчения, большой радости.

Цезарь принял ее в свою жизнь.

Цезарь сказал, что любит ее.

На следующий день он посадил ее на осла, и они отправились посмотреть, что сделали с Александрией шесть месяцев войны. Целые улицы лежали в руинах, ни одного неразрушенного дома. Временно возведенные баррикады и стены щеголяли покинутой артиллерией. Повсюду копошились женщины и детишки, выискивая что-либо съедобное или полезное для себя. Бездомные, грязные, в лохмотьях, лишенные всякой надежды. От порта почти ничего не осталось. Когда Цезарь поджег корабли александрийцев, огонь распространился и сжег все склады, то, что осталось от большого торгового центра, эллинги, доки, причалы.

– О, и хранилища книг больше нет! – ломая руки, воскликнула Клеопатра. – Нет каталога, и мы никогда не узнаем, что сгорело!

Цезарь с иронией посмотрел на нее, но ничем не выдал своего удивления. Надо же! Ее совершенно не тронул вид голодных детей, и в то же время она готова заплакать из-за потери каких-то книг.

– Но библиотека в музее, – сказал он, – а музей в порядке.

– Да, но наши библиотекари такие медлительные. Книги прибывали быстрее, чем они успевали их регистрировать, поэтому в последние сто лет их складывали в специальном хранилище. А теперь его нет!

– Сколько книг в музее? – спросил он.

– Почти миллион.

– Тогда беспокоиться нечего. Утешься, моя дорогая! Количество книг, когда-либо написанных в мире, никак не превышает миллиона, а значит, сколько бы книг ни хранилось в сгоревшем складе, все они были либо копиями, либо вновь созданными трудами. Многие книги в музее наверняка тоже копии. А недавние работы легко можно достать. Библиотека Митридата Пергамского насчитывает около четверти миллиона книг, большинство из них, я полагаю, новинки. Запроси у него копии книг, которых нет в музее. Можешь также обратиться к Сосию или Аттику в Риме. Своих книг у них нет, но они займут их у Варрона, Луция Пизона, у меня, у других, у кого есть большие личные библиотеки. Кстати, это напомнило мне, что в Риме нет публичной библиотеки и я должен это исправить.

Двинулись дальше. Аркада агоры пострадала меньше остальных общественных строений. Правда, несколько ее колонн были разобраны на секции, чтобы заблокировать арочные проходы под Гептастадием, но стены выглядели нетронутыми, как и большая часть крыши. А вот от гимнасия осталась лишь часть фундаментов, здание же суда исчезло совсем. Насыпной холм, воздвигнутый в честь Пана, лишился растительности и водопадов. Его ручьи иссякли, в сухих руслах блестела одна только соль. На всяком клочке ровной земли стояла римская артиллерия. Не осталось ни одного целого храма, но Цезарь был рад, что сохранились скульптуры и барельефы, хотя все они были в грязи.