Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь. Книга 1"

Серапейон в Ракотисе пострадал мало благодаря своей удаленности от Царской улицы. Однако в главном храме недоставало трех массивных балок, и крыша прогнулась.

– А сам Серапис великолепен, – сказал Цезарь, с трудом обходя горы мусора и обломков.

Серапис сидел на золотом троне, усыпанном самоцветами. Похожий на Зевса, с окладистой бородой, с длинными волосами и с трехглавым псом Цербером, жмущимся к его ногам. Голова слегка склонилась под тяжестью огромной короны в форме корзины.

– Очень хорошая статуя, – повторил Цезарь, внимательно разглядывая изваяние. – Конечно, не Фидий, не Пракситель и не Мирон, но очень хорошая. Кто ее делал?

– Бриаксис, – сухо сказала Клеопатра, поджав губы.

Она глядела на храм, вспоминая, какое это было прекрасное здание: удивительно пропорциональное, просторное, с ярко раскрашенными и позолоченными ионическими колоннами, оно стояло на высоком подиуме со ступенями, ведущими к главным дверям. Метопы и фронтон – подлинные шедевры архитектуры. А выжил только Серапис.

«Похоже, Цезарь видел так много разграбленных городов, так много пепелищ, так много свежих развалин, что очерствел сердцем. Картина разрушений не производила на него ни малейшего впечатления, хотя виноваты в них по большей части именно он и его солдаты. Мои люди ограничились бы простыми домами, лачугами и трущобами, которые мало что значат».

– Ладно, – сказала она, когда Цезарь и его ликторы провожали ее обратно в целехонький Царский квартал. – Я соберу все золото и серебро. Все, что смогу отыскать, лишь бы восстановить храмы, гимнасий, агору, суд и остальные общественные строения.

Цезарь резко дернул повод осла. Животное остановилось, удивленно хлопая длинными ресницами.

– Это очень похвально, – строго сказал римлянин, – но не следует начинать с украшательства. Первое, на что ты потратишь деньги, – это еда для тех, кто остался без средств и без крова. Второе, что надо сделать, – это разобрать все руины. Третье – построить новые дома для простых людей, включая бедных. Только когда народ Александрии будет устроен, можно потратиться и на все остальное.

Она открыла рот, чтобы накричать на него, излить свой гнев, но встретилась с его взглядом. О Пта-создатель! Он действительно бог, могущественный и ужасный!

– К твоему сведению, – продолжал он, – большая часть убитых в этой войне – македонцы и македонские греки. Вероятно, их тысяч сто. Так что у тебя остаются еще почти три миллиона людей, бездомных и безработных. Кто их поддержит? Я хочу, чтобы ты поняла: у тебя есть редкий шанс снискать любовь основной массы александрийцев. Рим не подвергался разрушению с тех пор, как стал заботиться о простых людях. Вы, Птолемеи, и вся ваша македонская бюрократия управляли страной, намного большей, чем Рим, как вам вздумается, без оглядки на бедноту и на ее насущные нужды. Это должно измениться, иначе толпа вернется сюда. И гораздо более разъяренная, чем когда-либо.

– Ты утверждаешь, – заговорила она, уязвленная и смущенная, – что мы, находящиеся на вершине власти, не показали себя хорошими правителями. Ты заявляешь, что мы равнодушны к низшим, что мы никогда не наполняем их желудки за наш счет и не даем гражданства большинству горожан. Пусть это так. Но Рим тоже не идеален. Ибо Рим – это империя, он может обеспечить процветание своей черни, эксплуатируя провинции. У Египта их нет. А те, что были, отобрал у него тот же Рим. Что же касается тебя, Цезарь, то твой путь был кровавым. У тебя нет морального права судить Египет и нас.

Рука дернула повод, и осел тронулся в путь.

– В свое время, – бесстрастно сказал Цезарь, – я оставил без крова полмиллиона людей. Четыреста тысяч женщин с детьми умерли, обвиняя меня в своей смерти. Я убил в битвах более миллиона врагов, я отрубал руки пленным. И около миллиона мужчин, женщин, детей продал в рабство. Но все это я делал потом. А сначала заключал договора, пытался мирно преодолеть разногласия и со своей стороны неукоснительно соблюдал условия сделок. И даже сея впоследствии смерть и разруху, я твердо знал, что мои действия послужат на пользу будущим поколениям. Перед этим ничто и тот урон, что я нанес, и те жизни, которые я отнял.

Его голос не возвысился, но стал сильнее.

– Ты думаешь, Клеопатра, я не понимаю, во что встанут этому городу опустошения, причиненные мной? Ты думаешь, это меня не огорчает? Ты думаешь, я не оглядываюсь на все это и не заглядываю вперед, а живу, как живется? Без скорби? Без боли? Без сожалений? Тогда ты ошибаешься. Воспоминания о жестокости – плохое утешение в старости, но мне было сказано, что я до старости не доживу. И я повторяю, фараон, правь своими подданными с любовью и никогда не забывай, что только случай позволяет тебе отличаться от любой из тех женщин, что роются сейчас в обломках среди развалин. Лишь по удачному стечению обстоятельств ты родилась в царской семье, а могло быть иначе. Ты считаешь, что это Амун-Ра дал тебе жизнь. А я знаю, что это прихоть судьбы.

Она слушала, прижав руку к открытому рту, и смотрела в одну точку, прямо между ушами осла, чтобы не разрыдаться. «Значит, он считает, что не доживет до старости, и рад этому. А я теперь понимаю, что мне не постигнуть его до конца. Он говорит, что делает все в своей жизни сознательно и предвидит последствия, в том числе для себя. Во мне нет и никогда не будет такой силы, такой проницательности и жестокости. Я сомневаюсь, что всем этим обладает кто-либо еще».

Спустя один рыночный интервал Цезарь созвал неофициальное совещание в просторной комнате дворца, которую он сделал своим кабинетом. Там были Клеопатра, Аполлодор, Хапд-эфане и Митридат Пергамский. Присутствовали и римляне: Публий Руфрий, Карфулен из шестого легиона, Ламий из сорокового, Фабриций из двадцать седьмого, Макрин из тридцать седьмого, ликтор Цезаря Фабий, его секретарь Фаберий и его личный легат Гай Требатий Теста.

– Наступил апрель, – объявил Цезарь, снова ставший прежним. – В отчетах Гнея Домиция Кальвина из провинции Азия говорится, что Фарнак вернулся в Киммерию, чтобы разобраться со своим неразумным сынком, который решил не сдаваться родителю без борьбы. Значит, обстановка в Анатолии месяца три-четыре будет спокойной. Кроме того, все горные перевалы Понта и Малой Азии засыпаны снегом до середины секстилия – как я ненавижу это дурацкое несоответствие между нашим календарем и сезонами года! В этом отношении, фараон, Египет разумней. Ваш календарь составлен по солнцу, а не по луне, как у нас. Мне надо бы повидать твоих астрономов.

Он сделал глубокий вдох и вернулся к теме разговора.

– Я не сомневаюсь, что Фарнак возвратится, и, планируя свои действия, имею это в виду. Кальвин занят вербовкой и обучением новобранцев, а Деиотару, как бывшему клиенту Помпея Магна, очень хочется искупить свою вину. Что касается Ариобарзана, – усмехнулся он, – Каппадокия всегда останется Каппадокией. От него нам никакой радости, да и Фарнаку тоже. Я приказал Кальвину послать за республиканскими ветеранами, которых я возвратил в Италию вместе с моими парнями. Так что, когда придет время, мы будем готовы. Для нас также хорошо, что Фарнак потеряет часть своих лучших солдат, воюя в Киммерии с Асандером.

Он подался вперед в своем курульном кресле, разглядывая напряженные лица присутствующих.

– Мы застряли в Александрии на целых полгода, провели крайне изнурительную кампанию, и все наши войска заслужили длительный отдых. Поэтому я намерен задержаться в Египте еще на пару месяцев, если ситуация это позволит. С разрешения и при содействии фараона я собираюсь послать своих людей в зимний лагерь под Мемфисом. Это достаточно далеко от Александрии, и ничто там не будет напоминать парням о войне. Кстати, в Египте очень много мест, представляющих интерес для любителей путешествий, которые могут принести нам хорошие деньги при минимальных затратах на их прием. Но это к слову. Мне также хочется отправить с парнями какую-то часть местных девушек. Гибельная для многих александрийцев война лишила их женихов. Город уже через пару лет могут наводнить одинокие женщины, но есть способ этого избежать. Я намерен сделать из этих девушек не проституток, а жен. Двадцать седьмой легион, тридцать седьмой и сороковой останутся в Александрии на срок достаточно долгий, чтобы обзавестись семьями и построить дома. А вот шестому, боюсь, не стоит планировать что-либо длительное.

Фабриций, Ламий и Макрин переглянулись, не зная, как отнестись к обрисованной перспективе. Децим Карфулен из шестого легиона сидел с бесстрастным лицом.

– Главное, чтобы Александрия пребывала в спокойствии, – продолжал Цезарь. – Пройдет время, и все больше римских легионеров будут служить в гарнизонах, не принимая участия в боевых действиях. Но это не значит, что гарнизонная служба – заведомое безделье. Мы все помним, что случилось с солдатами, которых Авл Габиний оставил в Александрии, когда восстановил Авлета на троне. Они настолько ассимилировались с местными жителями, что отказались идти в Сирию на войну и при этом убили сыновей Бибула. Царица справилась с этим кризисом, но ничто подобное не должно повториться. Легионы, оставленные в Египте, обязаны помнить о своем воинском долге, их солдатам необходимо поддерживать себя в форме и быть готовыми к маршу по первому повелению Рима. Однако, с другой стороны, люди, надолго застрявшие на чужбине, дичают без тепла домашнего очага. Сначала в них зреет недовольство, потом они становятся неуправляемыми. Нельзя допустить, чтобы наши легионеры крали женщин у жителей Мемфиса. Пусть лучше женятся на александрийских невестах и, как говаривал Гай Марий, распространяют римские обычаи, римские идеалы и латинский язык через своих детей.

Испытующий взгляд его был устремлен на лица центурионов. Каждый – primipilus в своем легионе. С легатами или военными трибунами Цезарь особенно не церемонился. Все они были аристократами, лишь временно проходившими военную службу. А вот центурионы являлись хребтом римской армии как боевые и постоянно действующие ее командиры.

– Фабриций, Макрин, Ламий! Сказанное относится к вам. Оставайтесь в Александрии и хорошо ее охраняйте.

Бесполезно жаловаться или на что-то пенять. Все могло обернуться и хуже. Например, одним из знаменитых маршей Цезаря в тысячу миль за тридцать дней.

– Да, Цезарь, – ответил за всех Фабриций.

– Публий Руфрий, ты тоже останешься здесь. Ты назначаешься легатом-пропретором.

Эта новость понравилась Руфрию. Он уже обзавелся александрийской женой. Та ожидала ребенка, и ему не хотелось ее покидать.

– Децим Карфулен, когда я отправлюсь в Анатолию, шестой пойдет со мной. Мне жаль, что вам не придется вкусить от домашних хлебов, но вы, ребята, были со мной много лет, начиная с тех пор, как я занял вас у Помпея Магна, и я ценю вас еще больше за вашу лояльность к нему после того, как он отозвал вас к себе. Я пополню ваш личный состав другими ветеранами, когда двинусь на север. В отсутствие десятого шестой будет моим личным легионом.

Улыбка Карфулена продемонстрировала отсутствие двух зубов и изогнула шрам, идущий от одной щеки до другой через подобие носа. Его действия при взятии крепости Птолемея спасли жизни целого легиона, прижатого к земле перекрестным обстрелом. Он был награжден corona civica перед строем, когда отличившимся вручали награды. И, как некогда Цезарь, имел теперь право стать членом сената, в соответствии с декретом Суллы.

– Это большая честь для шестого, Цезарь. Мы все – твои до конца.

– А что касается вас, – приветливо обратился Цезарь к своему старшему ликтору и секретарю, – вы по-прежнему остаетесь при мне. Куда я, туда и вы. Однако, Гай Требатий, я вовсе не требую, чтобы с ними остался и ты. Ты – римский аристократ, отслуживший свой срок. Задержка в армии может застопорить твою карьеру.

Требатий вздохнул, вспомнив порт Итий и ужасные пешие переходы в условиях высокой влажности, когда легатам и трибунам запрещалось ехать верхом. Вспомнил он и стремительные перемещения в подпрыгивающей двуколке. Тебя выворачивает, а Цезарь диктует, и надо писать, писать и писать. О Рим, паланкины, устрицы из Байи, сыр из Арпина, восхитительное фалернское вино!

– Ладно, Цезарь, поскольку рано или поздно твои дороги приведут тебя в Рим, я отложу решение относительно моей карьеры до того времени, – героически ответил он.

Глаза Цезаря блеснули.

– Возможно, – тихо произнес он, – мемфисская кухня придется тебе по вкусу. Ты очень похудел здесь.

Он стиснул ладони коленями и кратко сказал:

– Римляне могут быть свободны.

Они вышли один за другим, их возбужденное бормотание было слышно, даже когда Фабий закрыл дверь.

– Сначала о тебе, дорогой друг Митридат, – сказал Цезарь, расслабляясь. – Ты – сын, а Клеопатра – внучка Митридата Великого, значит, ты ее дядя. Что, если ты вызовешь сюда свою жену и младших детей и задержишься здесь, чтобы присматривать за восстановлением Александрии? Клеопатра говорит, что ей не нужны чужеземные архитекторы, но ты ведь ей не чужой. И прославился преобразованием пустынного побережья ниже пергамского акрополя.

Его лицо приняло задумчивое выражение.

– Я очень хорошо помню то место. В свое время я распял там пятьсот пиратов, к большому неудовольствию губернатора, узнавшего об этом чуть позднее. Но сегодня там аркады, сады, красивые здания общественного назначения, прогулочные дорожки.

Митридат нахмурился. Крупный мужчина пятидесяти лет, сын наложницы, а не жены Митридата Великого, он очень походил на своего могущественного отца: такой же мускулистый, высокий, желтоволосый, желтоглазый. По римской моде он очень коротко стриг волосы и был чисто выбрит, но в облачении тяготел к восточному стилю – к золотому шитью, расшитому бархату и всем оттенкам пурпура, известного в красильнях как «багрянка». Терпимые слабости в столь лояльном клиенте, поначалу клиенте Помпея, а теперь – Цезаря.

– Честно говоря, Цезарь, я бы рад это сделать, но, может быть, ты отпустишь меня? Фарнак так и рыщет вокруг, мне надо быть дома.

Цезарь решительно покачал головой.

– Фарнак не дойдет до провинции Азия, не говоря уже о Пергаме. Я остановлю его в Понте. Судя по сообщениям Кальвина, твой сын отлично тебя замещает, так почему бы тебе не отдохнуть от забот? Ты кровный родственник Клеопатры, александрийцы примут тебя, к тому же, как я заметил, ты и с евреями на короткой ноге. Самые искусные мастера в Александрии – это евреи и метики, а раз ты дружен с евреями, то и метики тебя поддержат.

– Тогда я даю согласие, Цезарь.

– Вот и прекрасно. Благодарю тебя.

Добившись своего, властелин мира кивком головы отпустил Митридата.

– А я благодарю тебя, – сказала Клеопатра, когда ее дядюшка вышел.

«Дядюшка! Надо же! А чему тут, собственно, удивляться? У меня, наверное, тысяча родственников по линии матери! Фарнак, кстати, тоже мой дядя! А через Родогуну и Апама я восхожу к Камбизу и Дарию Персидским! Оба были фараонами! Во мне соединяются целые династии. Что же за кровь получит мой сын!»

Цезарь заговорил с ней о Хапд-эфане, которого он хотел сделать своим личным лекарем.

– Я поговорил бы с ним сам, – сказал он на латыни, которую Клеопатра теперь хорошо понимала и даже могла без труда поддерживать разговор. – Но я пробыл в Египте достаточно долго, чтобы понять, что здесь мало кто может распоряжаться собой, кроме македонцев. Я думаю, он – собственность Хаэма, поскольку он жрец Сехмет, супруги Пта. И живет он, кажется, при храме Пта. Но так как сам Ха-эм, по крайней мере отчасти, принадлежит тебе, он, без сомнения, сделает, как ты скажешь. Мне очень нужен Хапд-эфане, Клеопатра. После смерти Луция Тукция, который был врачом Суллы, а потом и моим, я не доверяю ни одному римскому врачевателю. Если у Хапд-эфане есть жена и дети, я с удовольствием возьму их с собой.

Хоть что-то она может для него сделать!

– Хапд-эфане, Цезарь хочет, чтобы ты был с ним, когда он уедет, – сказала она на древнейшем из языков. – Если ты согласишься поехать, это понравится Пта-создателю и фараону. Мы в Египте будем читать твои мысли, ты станешь нашим каналом связи с Цезарем, где бы он ни был. Ответь ему сам, расскажи о себе. Ему это интересно.

Лицо жреца-целителя даже не дрогнуло, его черные миндалевидные глаза не мигая смотрели на Цезаря.

– Бог Цезарь, – сказал он на ломаном греческом, – конечно, это сам Пта-создатель хочет, чтобы я тебе служил. Я сделаю это с большим желанием. Я – hem-netjer-sinw, поэтому дал обет не жениться. – В его глазах мелькнула улыбка. – Но я хотел бы лечить тебя с помощью некоторых египетских методов, которые греческие врачи отвергают. Амулеты и заговоры обладают большой магической силой.

– Абсолютно с этим согласен! – оживился Цезарь. – Как великий понтифик, я знаю все римские заклинания. Мы сможем сравнить их с твоими. Не спорю, магия очень сильна. – Он стал серьезным. – Нам нужно прояснить одну вещь, Хапдэфане. Не зови меня богом и не падай на пол, когда приветствуешь меня. В других местах я не бог, и если ты будешь так делать там, многих это оскорбит.

– Как пожелаешь, Цезарь.

По правде говоря, этот еще довольно молодой человек с голым скальпом был рад новому повороту в своей жизни. Его интересовал весь мир, и он с нетерпением будет ждать, когда сможет посетить незнакомые места, да еще с человеком, который, конечно же, бог. Расстояние ничуть не разделит его с Пта-создателем, с Сехмет и с их сыном Нефертемом-Лотосом. Он сможет посылать свои мысли в Мемфис отовсюду и с той же скоростью, с какой солнечный луч проходит через священные столбовые ворота. Жрец неприметно вздохнул и, когда греческий Цезаря и Клеопатры сделался слишком быстрым для его понимания, принялся мысленно собирать инструменты. Десяток тщательно упакованных гибких полых тростин для начала. Хирургические щипцы, трепаны, ножи, троакары, иглы…

– Что с городскими чиновниками? – спросил Цезарь.

– Все уволены, – ответил Аполлодор. – Я посадил их на корабль и отправил в Македонию. Протоколист пытался сжечь все внутренние уставы и все декреты, принятые городским управлением, а казначей – все бухгалтерские книги. К счастью, я с новой царской стражей вошел и сумел этому помешать. Государственная казна, находящаяся под Серапейоном, цела, целы и расположенные поблизости городские конторы. Все благополучно пережило войну.

– Новые чиновники набраны? Как раньше их выбирали?

– Жеребьевкой из македонцев-аристократов. Многие из них погибли, другие в бегах.

– Жеребьевкой? Ты хочешь сказать, что должности раздавались по жребию?

– Да, Цезарь, по жребию. С подтасовками, разумеется.

– Что ж, это дешевле, чем проводить выборы, как в Риме. Так что происходит сейчас?

В разговор вмешалась Клеопатра.

– Мы реорганизуемся, – твердо сказала она. – Я намерена отменить жеребьевку и провести настоящие выборы. У нас теперь миллион новых граждан. Каждый проголосует за кого-либо из кандидатов и убедится в весомости своих прав.

– Это, конечно, зависит от того, каковы будут кандидаты. Ты намерена разрешить баллотироваться всем желающим?

Она опустила глаза и ответила уклончиво:

– Я еще не решила, каким будет процесс выборов.

Похоже, вопрос застал ее врасплох.

– А ты не думаешь, что греки почувствуют себя ущемленными, если евреи и метики получат гражданство, а они – нет? Почему бы не дать его всем, даже твоим разнородным египтянам? Назови этих людей неимущими, не наделяй их правом голоса, но позволь им быть гражданами Александрии.

По ее лицу он понял, что зашел слишком далеко.

– Благодарю, Аполлодор и Хапд-эфане, вы можете идти, – сказал он, подавляя зевок.

– Итак, мы одни, – сказала Клеопатра, вытягивая его из кресла и сажая рядом с собой на диван. – Ну, ты доволен? Я делаю все, как надо? Я трачу деньги, как ты велел: бедные накормлены, руины расчищены. Со всеми каменщиками и плотниками заключены долговременные контракты, они приступают к строительству обычных жилых домов. Денег достаточно и на то, чтобы начать возводить общественные здания, ибо я беру их из собственного запаса в казне. – Большие желтые глаза сияли. – Ты прав, это лучший из способов добиться народной любви. Каждый день я выезжаю с Аполлодором на моем осле, разговариваю с людьми, успокаиваю их, убеждаю, что все будет хорошо. Тебе это нравится? Я теперь более просвещенный правитель?

– Да, но тебе еще многому надо научиться. Дай гражданство всем своим подданным, и тогда все действительно пойдет хорошо. Ты по природе автократична, но недостаточно наблюдательна. Взять, к примеру, евреев. Они сварливы, но очень умны. Относись к ним с уважением, всегда будь с ними добра. И в тяжелые времена они станут тебе самой надежной опорой.

– Да-да, – нетерпеливо перебила она, устав быть серьезной. – Я еще кое о чем хочу с тобой поговорить, любовь моя.

В уголках его глаз появились лучики.

– Правда?

– Правда. Я знаю, как мы проведем с тобой эти два месяца, Цезарь.

– Если ветер будет попутным, я отправлюсь в Рим.

– Ветер не будет попутным, поэтому мы поплывем по Нилу до Первого порога. – Она похлопала себя по животу. – Как фараон, я должна показать народу, что жду ребенка.

Он нахмурился.

– Я согласен, что ты должна это сделать. Но я должен быть здесь, возле Нашего моря, где легче собрать информацию о том, что творится в других местах.

– Я отказываюсь это слушать! – сердито вскричала она. – Мне наплевать, что происходит вокруг Вашего моря! Ты и я отправляемся на барже Птолемея Филопатора, чтобы увидеть настоящий Египет – Египет Нила!

– Клеопатра, я не люблю, когда меня заставляют.

– Это для твоего же здоровья, глупый ты человек! Хапдэфане говорит, что тебе нужен длительный отдых и ты не должен сейчас заниматься делами. А что может быть лучше путешествия по реке? Пожалуйста, согласись! Цезарь, пойми, женщине нужны воспоминания об идиллических днях, проведенных с любимым! У нас еще не было таких дней. И не будет, пока Цезарь живет и думает как диктатор. Пожалуйста! О, пожалуйста!